Привидение Голиковского переулка. Мистический роман

[Expat]

Интересно !

Только в такого Агеева мне по-прежнему верить трудно. В сутках 24 часа, в году 365 дней, откуда такой опыт, такие знания и такие навыки в таком возрасте...

Ждём развития сюжета и заключения (с которым можно не спешить ).

[Viktoria]

Только в такого Агеева мне по-прежнему верить трудно.

Мне тоже…

Подросток/юноша с таким прошлым и с таким образом жизни (авантюрист типа Остапа Бендера) имеет интерес и глубокие познания в филологии?

[Гертруда]

Интересно.

Спасибо!

Только в такого Агеева мне по-прежнему верить трудно. В сутках 24 часа, в году 365 дней, откуда такой опыт, такие знания и такие навыки в таком возрасте...

Э-ээ…
Тут некоторая аберрация, связанная со специальностью.

Никого не удивляет ребенок лет десяти, который играет в шахматы в силу гроссмейстера. Никого не удивляет скрипач-виртуоз того же возраста. Математические юные дарования тоже не редкость. Это все бывает, даже не так редко бывает, поэтому реальность их существования не вызывает у публики сомнений. Ну, вундеркинды, родились такими…

Хотя из трех перечисленных случаев первые два требуют не только большого природного дарования, но колоссального профессионализма. Это огромная подготовка, огромная техническая работа. И ничего, некоторые успевают к десяти годам.

Дальше граница между тем, что бывает часто и что бывает очень редко.

Граница проходит как раз внутри ремесла литератора.
Юные поэты бывают, даже очень даровитые. Это не редкость, как и юные музыканты и рисовальщики.
Юных прозаиков не бывает. Ну, почти не бывает. Ранние опыты в прозе всегда беспомощные.
Почему это так — объяснить трудно. Есть очевидные объяснения, но они вульгарные и неполные.

Еще дальше граница проходит так: юных математиков сколько угодно, юный философ большая редкость. Юные поэты случаются, юные филологи — это только полиглоты, но не теоретики литературы или языка.
Причины опять туманны.

Бывают исключения. Даже ошеломительные исключения. Знаменитый врач Авиценна начинал как философ. Очень рано начинал, к тринадцати годам одолел всего Аристотеля, к четырнадцати написал свой первый философский трактат, оригинальное сочинение.

Кроме исключений общих, для профессии целиком, есть ниши внутри профессии, куда доступ устроен не так, как в другие области. Ну, как в математике можно заниматься абстрактной алгеброй, не зная больше ничего, даже основ анализа, так в теории литературы есть теория стиха — она очень формальна, стоит особняком, и у способного дилетанта любого возраста есть хорошие шансы на успех. Там как в математике — строго поставленная задача, строгие рассуждения, и готово, ты в дамках. Еще нужен хороший слух…

Ну, еще есть просветы, лазейки в заборе. Вот эти дефиниции фантастики и абсурда — они не с потолка взялись, не случайно приписаны персонажу без обширной подготовки. Это как раз то, что можно взять с налету. Если есть способности и установка на результат. Дураки уважают ученость, способные люди рассуждают иначе. Я не хочу знать весь учебник математики насквозь, я хочу, чтобы в учебнике математики появилась теорема моего имени!

И наконец есть халтура. Удивляюсь, как невнимательно читают даже те, кому не лень было одолеть длинный и рыхловатый текст. В самом начале текста есть пример: человек из МИХМа, то есть из Московского института химического машиностроения, самый обыкновенный инженер, специалист по холодильникам, насобачился писать аннотации к пьесам. Прототип — реальное лицо. В самом деле туповатый человек. Но при этом мастер писать юмористические сценарии капустников и мастер по части аннотаций и рефератов. При том, что у него филологической подготовки совсем никакой, а у главного героя кое-какая есть. В своем роде даже недурная, лучше той, какую можно было получить в Московском университете…

Это никак не доходит до людей, от профессии далеких, что два года общения с настоящим ученым, пусть некрупным, но оригинальным исследователем, дают раз в сто больше, чем пять лет протирания штанов на филфаке МГУ, где в обозначенные годы ни одного оригинального исследователя не было. Уж хотя бы в это поверьте… Это звучит сразу, в разговорах со Светланой в девятой главе. Кто в курсе, для того не секрет, кто эти Николай Иванович и Анна Ивановна, которых вспоминает Светка…

У этих людей литанализу научиться было нельзя. У них можно было получить корки, диплом о высшем образовании. Теории у них тоже научиться было нельзя. Академическая традиция пресеклась раньше, остались эти эпигоны, вырожденцы…

Это важно, когда речь идет о настоящей работе. А уж халтура — тут просто технические навыки, вроде Аркашиных аннотаций… Опыт, практика… Это приобретается за один раз. Второй раз все делается машинально, не задумываясь.

Вроде бы в тексте это есть, прямо пособие по филологии коммерческого назначения: как работают с библиографией, как формулируют проходимую тему, как ее разрабатывают…
А народ все свое: как это можно без образования…
Открою секрет: от подпольного исполнителя не требуют диплома, его заказчики люди деловые, смекалистые. Ну, как правило…

Ждём развития сюжета и заключения (с которым можно не спешить ).

Да осталось-то всего ничего… Просто по житейским обстоятельствам так складывается, что сначала все шло быстро, а теперь последние страницы никак не одолеть.
Но если кто-то ждет, то они будут. Теперь можно обещать уверенно, потому что немного осталось.

Просто не предполагала, что кто-то еще читает, кто-то ждет окончания, потому что все предшествующие замечания остаются в силе.

Это интернет, форум. На форуме текст больше пяти листов прочесть невозможно, внимание иссякает. Опытные люди делают себе копию, перетаскивают в Ворд, делают шрифт кегля 16, так читать легче. Но все эти хлопоты имеют смысл, если уж приспичило что-то прочитать, а здесь такой горячки нет, читают ровно три человека… Между тем текст давно вышел за рамки возможного, в наличии ровно 13 листов.

Для сравнения известные образцы. Ровно 14 листов — это упомянутые в тексте «Двенадцать стульев» и «Приключения Гекльберри Финна». Конечно, сравнивать можно только размер, количество знаков. Там тексты огромной насыщенности, «Стулья» просто сверхплотный текст. Есть динамика, разнообразие, но все равно с экрана читается тяжело. А форумная любительская проза… Тут ограничение объема переступить нельзя.

Его можно перепрыгнуть только скоростью — это давний трюк, называется роман-фельетон, изобретено в газетах первой половины девятнадцатого века. Называется фельетон, но смысл слова далек от современного, ничего сатирического, просто роман, который выходит с продолжением, маленькими порциями в каждом номере газеты. Вот таким способом можно скормить читателю колоссальный текст — допустим, «Записки Пиквикского клуба», это побольше сорока листов.
Если темп потерян, пиши пропало…
Все эти фокусы давно известны, люди не вчера начали заниматься словесностью…

Только в такого Агеева мне по-прежнему верить трудно.

Мне тоже…

Подросток/юноша с таким прошлым и с таким образом жизни (авантюрист типа Остапа Бендера) имеет интерес и глубокие познания в филологии?

Виктория, ответ выше не только для Экспата, для Вас тоже.
Для Вас дополнение, раз вы вспомнили Бендера.

У меня в тексте упоминается Иоэльс, это реальное лицо. Мне почему-то думалось, что его давно нет на свете, но догадалась спросить Гугл и узнала, что Иоэльс умер только в нынешнем году, летом, три месяца назад, в возрасте 95 лет. Благословенна его память.

Он по своим жизненным обстоятельствам был связан с человеком по имени Остап Шор, а тот был одним из прототипов Остапа Бендера. Авантюрного склада человек, не академический ученый, даже не литератор. Его брат был поэт, рано погиб, а Иосиф, он же Остап, не был поэт, не был прозаик, но был человеком очень приметного характера и незаурядного ума.
Как бы сказать… Это умели различать древние греки, они знали, что раньше были мудрецы, потом пришли философы. Философы как бы начинают собой профессиональную науку. Шор был мудрец — в самом древнегреческом понимании. Еще он был праведник, самый настоящий святой, только скрывал это. Он стеснялся. Для всех он был человек желчный, ядовитый. Он скрывал, чем занимается. А занимался он тем, что принимал людей, вернувшихся из заключения, ставил их на ноги. Подыскивал жилье, работу… Иоэльса научил специальности, которой тот потом всю жизнь зарабатывал. Таких питомцев у него были десятки.

Недавно мне попались на глаза воспоминания его племянницы, у нее двойная фамилия, я сейчас помню ровно половину: Камышинская.
Поучительное чтение!
Если Вам будет интересно, а сами ее не найдете, я поищу у себя в архивах, дам ссылку.

Но Вам будет трудно ее понять.
У Вас и относительно Бендера понятия весьма узкие.
Гораздо лучше предмет понимала Ахматова, Найман за ней записывал горькие обиды: в поезде, идущем на Восточную Магистраль, едут сплошь журналисты и писатели, профессионалы пера, а Бендер талантливее их всех и профессией владеет лучше..

Ахматову это задевало, она чувствовала обиду за свой цех, чувствовала, что Ильф и Петров людей ее типа и литераторов ее типа презирают. Не ее лично, а тип, класс… Всех мандельштампов-пастернаков…

Ее задевало, а у Вас вызывает недоверие. Вы все свое: ну как он мог без образования…

[Хаген]

Всех мандельштампов-пастернаков…

Трудно найти более непохожих и людей, и поэтов. Но у вас, конечно, они идут через дефис, совсем как Солженицын и Сахаров

[Viktoria]

Никого не удивляет ребенок лет десяти, который играет в шахматы в силу гроссмейстера. Никого не удивляет скрипач-виртуоз того же возраста. Математические юные дарования тоже не редкость. Это все бывает, даже не так редко бывает, поэтому реальность их существования не вызывает у публики сомнений. Ну, вундеркинды, родились такими…

Бывает, конечно. А сколько таких вундеркиндов сбежало из дома и росло почти на улице с подросткового возраста?

И ничего, некоторые успевают к десяти годам.

Угу, только обычно это не происходит без такой же колоссальной поддержки окружения, за редким исключением.

Юных прозаиков не бывает. Ну, почти не бывает. Ранние опыты в прозе всегда беспомощные.
Почему это так — объяснить трудно. Есть очевидные объяснения, но они вульгарные и неполные.

Эти «вульгарные объяснения» будут доступны пониманию обывателя? Или нет смысла уточнять?

Это никак не доходит до людей, от профессии далеких, что два года общения с настоящим ученым, пусть некрупным, но оригинальным исследователем, дают раз в сто больше, чем пять лет протирания штанов на филфаке МГУ, где в обозначенные годы ни одного оригинального исследователя не было. Уж хотя бы в это поверьте…

В это как раз верим, это в любой профессии так.

Просто не предполагала, что кто-то еще читает

Читаем.

Это интернет, форум. На форуме текст больше пяти листов прочесть невозможно, внимание иссякает.

Да ну? Очевидно, возможно.

Опытные люди делают себе копию, перетаскивают в Ворд, делают шрифт кегля 16, так читать легче.

Лично я читаю с телефона, там никакого Ворда нет.

Но все эти хлопоты имеют смысл, если уж приспичило что-то прочитать, а здесь такой горячки нет, читают ровно три человека…

Три человека комментируют. Читают, конечно же, гораздо больше.

А народ все свое: как это можно без образования…
…
Ее задевало, а у Вас вызывает недоверие. Вы все свое: ну как он мог без образования…

«Народ», если это про меня, смущает не (только) отсутствие образования. Просто мне кажется, что человек, ведущий образ жизни Агеева (начиная с уличной жизни и второй фамилии и кончая контактами с бандитским миром) и человек, усиленно интересующийся филологией - разные, трудносовместимые личности. Но я, скорее всего, ошибаюсь, уж от филологии (и психологии) я так далеко, что дальше некуда. Так что не обращайте внимания.

[Гертруда]

Юных прозаиков не бывает. Ну, почти не бывает. Ранние опыты в прозе всегда беспомощные.
Почему это так — объяснить трудно. Есть очевидные объяснения, но они вульгарные и неполные.

Эти «вульгарные объяснения» будут доступны пониманию обывателя? Или нет смысла уточнять?

Стишки требуют лирического мироощущения и природного дара слова, владения словом. Иногда это появляется рано.
Проза требует (сверх названного!) некоторых представлений об окружающем мире. Грубо говоря, знания жизни.
Это неполное объяснение, я предупреждала…

Камышинскую пока найти не смогла, у меня в архивах порядка нет.

Насчет прочего… Мне кажется, тут во всем виноваты романтические представления, они же предрассудки. Деклассированные поэты бывают, это даже такой литературный штамп: нищий, бездомный, с горящими глазами… Деклассированных филологов не бывает, ибо настоящий ученый сидит в кабинете, у него большая седая борода, очки, на голове такая академическая ермолка, на столе груды бумаг, за спиной шкафы с толстыми книгами. Серьезный человек! Он не может быть бездомным, ему не подобает водить знакомства с уголовниками…

По последнему пункту. Кажется, догадалась… Вы очень верите в написанное. Здесь корень веры в ученость и образованность, здесь же причина того, что персонаж кажется загадочным. Про него так написано в первых главах: таинственная личность… Раз написано, вы поверили. К тому же целая глава – это догадки и измышления десятиклассницы Спицыной. Спицына впоследствии подросла и стала видеть мир более трезво и реалистично.





Добавлено позже.
Вопрос такой, что с ним никак не разделаемся…

Вот:

21. Тысяча и одна ночь. Германн

............................
...................
— А Николаева все поняла. Поговорила со мной пять минут и все про меня поняла.
— Как ей это удалось?
— Она задает правильные вопросы.

У Николаевой реальный прототип, только фамилия другая.
Она пять минут поговорила с человеком, который ездит на грузовике и носит спецовку.
Обнаружила, что они говорят на одном языке.
Ты побывал у Благого на даче в Переделкино? Вы говорили? Ты разговор запомнил?
Оказывается, он разговор записал.
Для Николаевой это значит, что они из одного теста сделаны, они коллеги. Разговор с Благим надо записать, это они оба понимают…
Остальное ее мало интересует – где учился, почему носит спецовку…

Из отброшенных заготовок, которые не вошли в текст. Разговор с другим маститым ученым. Как раз с бородой, в очках и даже с трубкой. Он надул щеки и задал первый вопрос:
— Кто вам читал теорию литературы?
Все, туши свет. Это дурак, с которым нет смысла разговаривать дальше.

[Гертруда]

Недавно мне попались на глаза воспоминания его племянницы, у нее двойная фамилия, я сейчас помню ровно половину: Камышинская.
Поучительное чтение!

Последнее.
Я неправильно запомнила фамилию.
Племянница Шора -- Наталья Камышникова-Первухина

https://magazines.gorky.media/slovo/2009/64/ostap.html

[Viktoria]

Племянница Шора -- Наталья Камышникова-Первухина

https://magazines.gorky.media/slovo/2009/64/ostap.html

Спасибо.

[Гертруда]

39. Критерий Белкина

Про Коктебель все известно. Кто забыл, может спросить Жанку. Панцирные кровати, дешевый рислинг и каменистый пляж.

Но сначала был поезд, а в поезде обнаружились коктебельские знакомые Сашка и Ленька, они шептались об аварии на Чернобыльской атомной станции. Сообщение в газетах уже было, по этому сообщению можно было решить, что авария небольшая, последствия уже ликвидируются. Вражьи голоса говорили другое. Авария большая, выброс изотопов такой, что радиоактивные дожди могут пройти в сотнях километров от станции. Куда ветер дунет… Может быть, и в Крым сейчас ехать опасно. Так зачем Сашка с Ленькой туда едут? А им все трын-трава, только взяли с собой на всякий случай счетчик Гейгера…

У остальной публики настроения были такие же, поэтому в Коктебеле собрались все, кто собирается там в это время года. Иоэльс был уже там, и Крейн, и поэт Мишка Сидельников, и наша Катька, которая драматург, и сестры Павловы, и братья Гинзбурги, и храбрая девочка Ольга Черепкова, и дантист Пельменштейн, и Аркаша, мастер по ремонту холодильников, и многие другие. Агеев разглядел в толпе также девочку Спицыну, познакомил ее с Татьяной.

— Да мы знакомы, кажется…

Спицына поболтала с ними для приличия и удалилась, ее ждут, она приехала с кавалером. Агеев смеялся.

— Татьяна, обрати внимание, смена растет. Это очень умная девочка, скоро она вольется в ваше общество.

Разговоры об аварии забылись через два дня. Остальные разговоры как обычно.

У Татьяны продолжается сезон безмятежности и беспечности, у Агеева сезон великого молчания, поэтому они говорят совсем мало. Молча лежат на пляже. Агеев так давно молчит, что Татьяне наконец самой захотелось его разговорить.

— Знаешь, как-то был странный звонок от профессора Б. Он задал всего один вопрос, выслушал ответ, поблагодарил и повесил трубку.

— Что за вопрос?

— Какая самая гениальная фраза в «Приключениях Гекльберри Финна».

— Она поймала крысу! — сообщил Агеев вялым голосом.

Татьяна засмеялась.

— Я так и сказала.

— Это он тебя на критерий Белкина испытывал.

— Что это такое?

Агеев вздохнул. Обленился, ему даже не хочется рот открывать.

— Белкин был филолог, работал в редакции «Литературной энциклопедии». Ты знаешь, наверное, такая многотомная энциклопедия цвета кофе с молоком.

— Конечно, знаю.

— Ну и вот, Белкин сидел в ихней редакции. Он не был крупный филолог, но человек был самобытный, независимого ума. По направлению ума полная противоположность Тынянову и прочей…

Он запнулся. Татьяна уже знала, что за словом «прочей» должно последовать другое слово, наверняка сильное. Прочей сволочи, прочей шпане, прочими дураками и негодяями… Это типичный Агеев, он желчный, нашу филологическую братию ненавидит. Но в последнее время от сильных выражений в присутствии Татьяны воздерживается, потому что ее это раздражает. Между тем Агеев продолжал. Похоже, удалось его разговорить.

— У Тынянова можно встретить рассуждения, что широкая публика видит в пушкинской эпохе одного Пушкина. А ведь это неверно, это несправедливо, потому что там было много поэтов, замечательных поэтов… Что значит это его рассуждение? Это дотошность историка, который знает всех литераторов эпохи? Нет, это негодование посредственности против великого писателя. Великий возвышается над современниками, его рост больше раз в сто, так что издали виден он один. А Тынянов посредственность, он и по уму посредственность, и по убеждениям посредственность, его это неравенство с гением раздражает, он даже не понимает всю степень этого неравенства. Ему хочется всех уравнять. Великого писателя принизить, маленьких возвысить, доказать, что все примерно одного роста, одного размера, не так велика разница…

Агеев увлекся, раскипятился. Ненависть к Тынянову уже полыхает. Татьяна заметила, что к его речам начинают прислушиваться другие отдыхающие, лежащие на пляже неподалеку. Сейчас толпа слушателей соберется. Среди них будут знакомые. Перескажут все Иоэльсу и Крейну. Конечно, они с идеями Агеева не согласятся. Однако они старые, у них полемический задор угас, не захотят спорить, не станут задирать Агеева. Поэт Сидельников молодой, он постарается втянуть Агеева в дискуссию, тот будет мяться, морщиться и уворачиваться. Потому что тут в душе Агеева раздвоение и противоречие. К людям он относится благодушно и снисходительно. Кого ни возьми, все у него милые. Иоэльс милейший человек, и Крейн, и тот же Мишка Сидельников, и оба Гинзбурга, и сестры Павловы, и даже девочка Ольга Черепкова. Она тоже милая, только дура. Что же касается девочки Спицыной, она не просто милая, она прелестное и очаровательное существо. Особенно ему нравится в Спицыной, что прошлым летом эта девочка обругала его дураком. Агеев смеялся, он невозмутимый человек. Но это все отдельные люди — Иоэльс, Черепкова, Спицына… Другое дело сообщества людей, их классы и объединения. Филологов Агеев презирает. Интеллигенцию ненавидит как класс. Политическая ненависть бушует. Идейные разногласия ведут к вражде и убийству… Трудный человек. Татьяна начинала понимать смысл Жанкиных пророчеств: с Агеевым хорошо год, а больше года его никто не выдержит…

— Агеев, идем пить рислинг! Там дорасскажешь про Белкина и его критерий.

— Не хочу никуда идти, лень. К тому же я напиваюсь не чаще четырех раз в году.

— Ладно, рассказывай здесь.

— Да, я отвлекся на этого тупицу Тынянова. Только чтобы сказать, что Белкин был не такой. У него все наоборот. Он уважает великих. Ему интересны только гении. Изучать стоит только шедевры, рядовая словесность для изучения неинтересна. Все эти маленькие авторы — они для современников, они заполняют журналы, делают текущую литературу, тянут на себе литературный процесс. Они важны и нужны в свое время, без них словесность не живет, но через сорок лет они никому не нужны, только историкам литературы. У историка задача дескриптивная, он не отделяет агнцев от козлищ, описывает всех, производит полную инвентаризацию… А Белкин другое дело, ему интересны только гении, ему также интересны только те собеседники, которые отличают шедевр от посредственного изделия. А на хрена разговаривать с человеком, который ничего не понимает? Если он не отличает масло от маргарина на вкус, если смотрит только на товарную накладную, о чем с ним говорить? И Белкин придумывал тесты, чтобы отличать понимающих от непонимающих. В минуту! Всего один вопрос — и с тобой все ясно. Это и есть критерий Белкина.

— Я прошла испытание?

— Конечно. Профессор Б. тебя любит, но у него не было уверенности, действительно ли ты понимаешь в том, чем занимаешься. Потому что вокруг люди, которые именно не понимают. Не смыслят в своем ремесле. Помнишь, я тебе рассказывал про эту маленькую фуфлыжницу с филфака, которая подвизается в журналах как искусствовед?

— Верочка?

— Точно, Верочка. Она же не просто сама ничего не понимает, она оголтелая нигилистка, доказывает, что никакой разницы на самом деле нет. Никаких имманентных свойств, все различия номинальные, как у бумажных денег. Какой номинал госбанк поставит, такой и будет. Это трешка, а это пятерка.

— Помню, помню… Она в своем роде гениальна, она сочинила манифест шарлатанства, написала гимн, нарисовала герб и флаг всего сообщества этой сволочи. Далее слова нецензурные.

— Обойдусь на этот раз. Даже ругать их скучно. А профессор Б. тебя проверил, только после этого стал читать опус о «Лягушке». Разбор «Гека Финна» ты ему не показывала?

— Нет. Но почему-то он сам стал спрашивать, не писала ли я чего о «Геке Финне».

— Чувствует что-то.

Тут Агеев опять запнулся, засмеялся.

Дальше нельзя, начинается запретная тема. Татьяна поняла и тоже засмеялась. Она знала, какие слова последуют за словами «чувствует что-то». Агеев собирался сказать, что профессор чувствует колебание мировых струн. Он уже говорил, что причина всех событий ее разбор «Гека Финна». Далее его странная метафизика, рассуждения о гуманитарных и физических мировых силах, о точке их соприкосновения, о втором начале термодинамики, о событиях малой вероятности… Профессор что-то чувствует, его вопросы про Гека Финна вызваны той же причиной.

Агеев затронул этот предмет по инерции, но тут же спохватился. У них под Новый год было много разговоров, в том числе и о приходе Духа Старого Полковника, о возможных объяснениях этого странного явления. Тогда же было решено тему закрыть. Предложил это Агеев, сказал, что Татьяна свое давнее обещание исполнила, никаких долгов и обязательств за ней больше нет, а если осталось неудовлетворенное любопытство, пусть оно так и останется неудовлетворенным. Ничего больше не делай! И ничего не бойся! Татьяне этот совет понравился не сразу, но в конечном счете она его приняла.

Примерно так же вышло с другим предновогодним разговором. Агеев с Мишкой очень не хотели признаваться, почему их ничуть не радует предстоящий выход в свет «Защиты Лужина», почему они считают это гнусной и опасной новостью. Они мялись, мычали, морщились, пытались отмолчаться, пытались увильнуть, намекая, что разговор барышням самим не понравится, он может разжечь классовую вражду… И опять-таки в конечном счете они оказались правы, Татьяне и Жанке не понравилось услышанное. Классовая вражда не разгорелась, но какой-то осадок от разговора остался. Все-таки Танька с Жанкой помнят с детства, что слова «интеллигентная девочка» это комплимент, это награда за достойное поведение, а у Мишки с Агеевым все наоборот, слово «интеллигент» произносится с отвращением, это грязное ругательство… Это странно. Девочки тоже не с луны свалились, им и раньше приходилось слышать, как это слово произносят с отвращением. Но от кого это слышишь? От какой-нибудь хабалки в очереди, причем именно в ту минуту, когда она отпихивает тебя локтями и пытается пролезть вперед. Наверное, у Мишки с Агеевым какие-то другие причины ненависти к интеллигенту, но все равно неприятно. Неукротимое желание повесить академика Сахарова как-то смущает и раздражает, но не вызывает личной обиды, а вот нескрываемое отвращение к интеллигенции почему-то задевает лично. Поэтому решили, что в дальнейшем все будет так, как Агеев с Мишкой и хотели с самого начала: никакой политики! Никакой классовой вражды, никаких разговоров на эти темы — по крайней мере до тех пор, пока у Татьяны что-то не переменится в голове.

Они так условились между собой, свое соглашение соблюдали, и все шло прекрасно. Хотя у них накопились новости, было что рассказать друг другу. Нет, Татьяна пока не смирилась с радикальными идеями Агеева насчет академика Сахарова. Но касательно старика в гимнастерке и всей этой истории кое-что было. И Агеев мог рассказать Татьяне кое-что интересное, и у нее было что рассказать Агееву.

Агеев уже слышал от тети Оли, что огоньки в окнах их квартиры в новогоднюю ночь — это не выдумка, тетя Оля сама их видела. Он знал, что тетя Оля никогда не врет. Значит, это факт. Конечно, есть самые обыкновенные объяснения этого факта, более правдоподобные, чем всякая мистика. Не нужно выдумывать привидений, все намного проще. Квартира опустела, до утра в ней никого не будет, в нее проникли какие-то посторонние люди, шмыгают с фонариками, роются в ящиках стола. Может, денег ищут, может, еще чего… Никакие успехи их не ждут, они не найдут ничего и удалятся, постаравшись не оставить никаких следов своего посещения. Агеев выслушал сообщение тети Оли, намотал его на ус. Принял к сведению, Татьяне ничего пересказывать не стал. Она тоже не склонна к мистике, но если вдруг выберет романтическое истолкование… Ну, ей это может понравиться, потому что загадочная новость не согласуется с замысловатыми теориями Агеева, в которые она не верит. А может не понравиться, вызвать тревогу… В любом случае лучше ничего не говорить, мы считаем эту историю закрытой.

У Татьяны новости были еще эффектнее, причем ее новости как раз согласовались с мутной агеевской метафизикой. Во-первых, эти странности с календарем. В августе у нее вроде как случился день, которого в календаре не было. Затем в декабре опять такой день. К черту! Ее эти загадки больше не интересуют, и Агееву она ничего говорить не стала.

Потом была новость еще более занятная.

Татьяна помнила, как Агеев ей говорил, что если она выбирает реалистическое объяснение августовских событий — в коридоре ей встретился живой человек — и захочет этого человека найти, ей его и предъявят. Возможно, для пущей убедительности не одного, а четверых сразу. Четверых стариков, все четверо в старых гимнастерках. Разумеется, Татьяна в такую возможность не верила, это агеевские метафизические бредни. Второе начало термодинамики… Один старик, возможно, был. Тот, который приходил к Агееву. Одного достаточно. Других не нужно. В частности, по этой причине она долгое время не спрашивала старуху Наталью Ивановну, не приезжал ли сюда в августе кто-то из ее родни. Она не спросила об этом в сентябре, сразу по возвращении Натальи Ивановны из деревни. Тогда она не затевала расспросы, опасаясь, что ее засмеют. Если это розыгрыш, устроенный Жанкой и братьями Гинзбургами, они только того и ждут. Стоят за дверью, давятся от смеха… Потом она уже не думала о розыгрыше, искала Гилевских, спросить Наталью Ивановну просто забыла, это уже не казалось важным. Еще позже Агеев подбивал ее задать такой вопрос, но она спрашивать не стала. По правде сказать, теперь опасалась услышать именно тот ответ, который напророчил Агеев. Не хотелось ей спрашивать.

По опыту она знала, что это веское основание — не хочется. Вот все время поисков Гилевских она не говорила Агееву, зачем ей понадобился старый полковник и его вдова. Ей почему-то не хотелось говорить. В дальнейшем оказалось, что это правильно. Если бы она с самого начала задала вопрос Агееву — ну, хотя бы в тот день, когда они болтали о четырех конфорках, о фронтоне и пилястрах и собирались в Третьяковскую галерею, — она бы услышала ответ, и на этом конец истории. Старик? Да, к нему приходил старик. Его звали Василием Анатольевичем. Агеев покупал у него плотницкий инструмент. Потом они обмывали покупку, пировали в большой Жанкиной комнате. Старика сморило, Агеев отнес его в ту комнату Натальи Ивановны, которая давно числится за ним, Агеевым, там уложил на кушетку, оставил спящим, побежал по своим делам. Проспится, сам уйдет, догадается дверь захлопнуть… Услышав такой рассказ, Татьяна прекратила бы свои поиски. Зачем? Старик в гимнастерке был, это гость Агеева, значит, легенда о старом полковнике здесь ни при чем.

Но она ничего не спросила, ничего не рассказала Агееву, и это оказалось хорошо. Она принялась искать прежних жильцов квартиры, к поискам подключился Агеев, они нашли старуху Гилевскую, ныне Халомьеву, и для нее принесенная Татьяной новость оказалась большим утешением. Дело стоило хлопот… А может, это было хорошо и для них двоих. Если бы не эти розыски, их знакомство ограничилось бы одним походом в Третьяковку и двумя походами в театр. Потому что потом была Лариска, после нее Зинаида, и Татьяна больше не посмотрела бы в сторону этого прохвоста Агеева. Но они вместе искали Гилевских. Искали, искали…

Они нашли. Это хорошо, что Татьяна тогда ни о чем не спросила Агеева. Ей просто не хотелось. Поэтому они сейчас лежат на пляже, лениво болтают, лениво раскапывают мелкий галечник в поисках цветных коктебельских камешков…

Иной раз это хорошо — промолчать, ни о чем не спросить. Татьяна это уже знала. Теперь ей не хочется спрашивать Наталью Ивановну, не приезжал ли в августе кто-то из ее родственников. Не хочется, значит, не надо. Она твердо на этом стояла. А потом дала слабину, не удержалась. Наталья Ивановна в марте переезжала на новую квартиру. Когда они теперь увидятся, увидятся ли вообще… Если не спросить сейчас, не спросишь уже никогда. И Татьяна не утерпела, задала вопрос. Ответ был именно тот, которого она опасалась. А может, не опасалась, может, ждала… Сергей из Киева собирался летом приехать. Адрес он знает, бывал здесь раньше, ключи на этот случай всегда хранятся у крестной в Медведково… Правда, потом Наталья Ивановна как-то забыла спросить у крестной, приезжал Сергей или так и не собрался.

— Так он был здесь, ты его видела?

— Ну, кого-то видела… Только не знаю, кто это был, — ответила Татьяна и ничуть при этом не солгала.

— Ну, пожилой такой… В кителе ходит или в гимнастерке. Он всегда, как едет в Москву, так одевается. Нравится ему так. Гимнастерку бережет, сносу ей нет, она у него с войны…

Так и есть... Старик в гимнастерке. Теперь их уже двое. Метафизические бредни Агеева подтверждаются. Интересно, помнит ли крестная Натальи Ивановны день, когда приезжал этот Сергей из Киева. Татьяна не стала спрашивать. Нет смысла. Другие вопросы тоже не имеют смысла. Какой там китель, какая гимнастерка… То, что она видела, было больше похоже на гимнастерку. Китель встречается чаще. Многие старики донашивают китель-сталинку. У сельского начальства невысокого ранга эта мода долго держалась…

А если спросить… Пожалуй, можно спросить и братьев Гинзбургов, и тетю Олю из соседнего подъезда. И неважно, будут ли их ответы правдой или порождениями ложной памяти.

Нет. Ей это уже неинтересно. Один раз она отступила от этого решения, больше не хочет. И Агееву ничего не скажет.

Агеев держится того же. Соблюдает их договоренности. Уже хотел было сказать, почему профессор Б. расспрашивал о ее разборе «Гека Финна», но запнулся. И правильно.

Лежим на пляже, загораем, ищем цветные камешки. Продукты извержения вулкана Карадаг, состоявшегося сто пятьдесят миллионов лет назад. Все наши разговоры только об этом — о камешках, еще о том, как замечательно Татьяна выглядит в темных очках и с налепленной на нос бумажкой. Бумажка — чтобы нос не обгорел на солнце. Хорошо выглядит, глаз не оторвать! Других разговоров у них не бывает. Потому что у Татьяны продолжается сезон беспечности и безмятежности, а у Агеева сезон великого молчания.

Ну, на этот раз она сама пыталась Агеева разговорить. Может быть, напрасно, они сразу налетели на запретную тему. Смешно. Агеев запнулся, затем нашел способ как-то закруглить начавшийся разговор. Спросил благодушно:

— Так тебе критерий Белкина понравился?

— Понравился.

— Я знал, что тебе должно понравиться, потому что ты сама изобрела похожую штуку. Критерий Потаповой-Тэлбот.

Она не поняла. То есть не сразу вспомнила… Агеев продолжал радоваться.

— Замечательная вещь! Тоже бьет в цель безошибочно. Позволяет отличить настоящего советского человека от ненастоящего. Простенькая история из книжки, заменяем в ней всего одно имя, Тэлбот на Потапову, и настоящий советский человек меняется в лице. Татьяна, я тебе уже говорил, что ты великий человек?

— Говорил, только я не поверила. Ты был пьян.

— Трезвый я скажу то же самое.

Он опять немного угас, потому что различия настоящего советского человека и ненастоящего — это интересно, однако опять на краешке запретной темы. Теперь уже другой. Не надо! Они отдыхают. Они пойдут с Иоэльсом пить рислинг. Поэт Сидельников приглашал их в ресторан Дома творчества писателей. Они познакомились с поэтом Митей Дадиани. Грузинский князь Дадиани пишет по-русски, работает в странном и редком жанре: сочиняет палиндромы. «А дебилов томит, им от воли беда…» Или это не его палиндром, он цитировал другого автора? Может быть, они не запомнили точно. В любом случае непостижимый жанр, непонятно, как это можно сочинить, с какого конца начать, а вот у поэта получается даже идеологически выдержанный палиндром — либеральный. Талант! Интересно, а умеет кто-нибудь сочинить идеологически выдержанный марксистский палиндром?

Черт, опять запретная тема близко… Агеев смеялся.

Татьяна играла в теннис с известным поэтом-песенником Голенищевым-Гоголем. Поэт был весьма немолод, но прыгал по корту с поразительной легкостью. Все равно продул и по этому поводу продекламировал торжественно и горько:

— Все хуже играю, все лучше пишу!

Агеев на пляже разговорился на литературные темы с Крейном, но разговор скоро иссяк, слишком уж понятия различаются. Крейн заодно похвалился своим знакомством с Лидией Гинзбург, был удивлен, что на Агеева это не произвело большого впечатления. Литературные темы оставили. Ну их…

Впрочем, Татьяна помнит, что Агеев отзывается о Крейне с почтением: у Крейна большие заслуги перед русской литературой.

Потом с выбором безопасных тем стало проще, потому что третьего мая в Коктебель прибыл рыжий Мишка в обществе потрясающей брюнетки. Брюнетку звали Ириной. Они хорошо смотрелись вместе — он рыжий, она черная, оба высокие, рослые. Мишку ждали, Агеев заранее снял для него комнату (называется комнатой только условно), на доске у почты приколол записку: ждем тебя по такому-то адресу.

Теперь у них своя компания, иной раз ходят парами, иной раз вчетвером, иной раз вшестером, когда присоединяется Катька со своим приятелем, а иной раз объединяются с другими компаниями. Ну, уж тут темы разговоров выбирают не они, а коктебельская публика славится своим свободомыслием. Болтай что хочешь, никто не стукнет, потому что стукачи давно выявлены и извержены во тьму внешнюю. На эту тему — о стукачах — рыжий Мишка рассказал парочку поучительных историй. Разумеется, юмористических…
…………………………….
………………..
…………..
***

[Гертруда]

40. Пляжная метафизика

Когда затеваются разговоры, полные либерального пафоса, Агеев слушает невозмутимо, вовремя улыбается, но рта не раскрывает. Это Татьяна давно за ним знает, он светский. Не компанейский, а именно светский. Не понесется, размахивая руками, дискутировать, опровергать. Всегда помнит, где находится, с кем разговаривает. Прошлогодний случай с девочкой Черепковой — исключение. Едва ли он забыл, где находится, скорее, девочка Черепкова это забыла, переступила черту. Нам всем должно быть стыдно… Как бы не так! Не всем. Говори за себя.

Первой нарушать согласованные ими обоими запреты стала Татьяна. Может быть, у нее уже что-то переменилось в голове, может быть, просто любопытство замучило. Скучно стало. О том говорить нельзя, об этом нельзя…

— Мишка Сидельников разошелся, изощрялся в красноречии, ты слушал, молчал.

— Молчал. Зачем спорить? Сидельников хороший человек.

— Но ты ни с одним его словом не согласен?

— Наверное. А разве нам уже можно это обсуждать?

— Вообще нельзя. Только временная амнистия. На один раз.

Переглянулись, засмеялись.

— Ладно. Попробуем. Видишь ли, Мишка прав, когда ругает издательскую систему и ее экономические принципы. Однако Мишка сильно ошибается, когда думает, что знает способ все исправить.

— Не знает?

— Конечно. Он думает, что все просто. Достаточно здравого смысла и некоторой смелости. На самом деле все устроено очень сложно. Мишка рассуждает о том, о чем понятия не имеет. Это типично: понятий нет, а мнение есть.

На этом разговор заглох. Однако лед сломан, теперь пляжные разговоры случались на разные темы. Но в той же манере — только изредка, ленивыми голосами, без горячности.

***
……………..
……
— Агеев, что такое карго-культ?

— Где ты слышала это слово?

— От Мити Дадиани слышала.

— Митя грамотей…

Агеев начинает объяснять, что такое карго-культ. Вдруг говорит, что этот культ, поскольку он именно культ, описывается в понятиях религии, теологии. Какое-никакое вероучение, хотя примитивное. Однако имеет свой аналог в другой области, в искусстве. Лубок. А также это очень похоже на то, как Светлана описывает символ веры интеллигентного человека. Этот афоризм, принадлежащий Светлане, Татьяна от него уже слышала раньше. Светлана начинает определение от обратного. Неинтеллигентные люди — это те, которые не читают книг, газет и журналов. А интеллигентные те, которые читают книги, газеты и журналы — и повторяют все, что там написано.

— Не понимаю, в чем сходство, что общего.

— Суеверие. Во всех случаях в основе суеверие. Повторение чужих форм без понимания их смысла. Смысл потерян, причины забыты.
……………..
……

***
…………………..
— Нет, он выступает не против общественного устройства, такого или этакого. Он выступает против цивилизации вообще. То есть его проповедь в точном смысле варварская, дикарская…
……………
………
***

— Власть дана вам, дабы вы, убоясь, не пожрали друг друга, как гады в море…

— Это что за текст?

— Ириней, архиепископ Лионский. Смысл этот самый: начало цивилизации — это тюрьма и виселица на главной площади. А у них в точности наоборот. Они уверены, что царство божие на земле — это когда все тюрьмы и виселицы снесены и разрушены. Поэтому первым делом разогнали полицию.
………………
………..

***

— Ты всегда называешь его не просто Маркус, а великий Маркус.

— Да, он великий человек.

— В чем его величие? Он придумал систему, которую ты сам называешь дурацкой. Там нелепость на нелепости. Поэтому он человек великого ума?

— Да. Эта система не может работать вообще, в принципе. Нетоварная экономика не может существовать. Маркус придумал способ, как заставить ее работать. Хотя бы в пределах одной отрасли. Сделать невозможное — это волшебство. Нужна бешеная изобретательность, смелость фантазии, административный дар, хозяйственная смекалка. Хотя со стороны выглядит глупо: нагромождение нормативов, каких-то прейскурантов, тарифов, фондов, лимитов, особых условий поставки…
………………
…………
***

………………
— Я не знаю, откуда пошли эти идеи. Источник потерялся во мраке времен. Грешу на Станкевича. Мне кажется, поползло из его кружка, до него ничего похожего не было…
………………………………..

***

……………..
……
— Ты знаешь, что такое сбежистость?

— Нет.

— Ты знаешь, что такое давальческое сырье?

— Нет.

— Ты знаешь, что такое бланфикс, рутил и анатаз?

— Нет.

— Ты знаешь, что такое приводка и приправка?

— Нет.

— А ты знаешь, что Мишка Сидельников делает по утрам? Чем он вообще на жизнь зарабатывает?

— Нет.

— Я так и предполагал.

— Что ты предполагал?

— Что ты этих вещей не знаешь. Нет никаких понятий о производстве бумаги, о типографии и полиграфической технологии, об экономических отношениях издательства и типографии, об экономической основе жизни рядового литератора, об издательской политике государства. Да вообще ни о чем реальном. На облаке живешь.

— Ну, может быть. Мне понравилось слово «сбежистость». Это что?

— У хорошей елки ствол по всей длине примерно одинаковой толщины, а у вершины утончается. Называется сбежистость. Эта часть ствола на пиломатериалы не идет, ее пускают на дрова, на целлюлозу. Бумагу делают.
……………..
……

***

— Не путай. Образованные люди есть во всех странах. Интеллигенция чисто русское явление. Это не класс, не сословие, не профессия, это секта. Поэтому даже в России не всякий образованный человек адепт этой секты… Потому что это секта с довольно гадким вероучением…
……………….
….

***

— Хотела перечитать эту книжку, но не нашла.

— Извини, теперь и не найдешь, я эту книжку таксисту отдал, когда мы к старухе ездили. Если хочешь, я для тебя другой экземпляр добуду.

— Хочу.

— Договорились. А что тебя там так заинтересовало?

— Жапризо. В сборнике три романа разных авторов. Два из трех совсем никакие, а Жапризо обращает на себя внимание. Обычно у авторов этого жанра детективная интрига крепкая, сюжет хорошо закручен, а литературная сторона слабая, изображения бледненькие, персонажи картонные, разговоры тупые… У Жапризо наоборот. Детективный сюжет слабый, ненатуральный, с натяжками, с ошибками, зато есть характеры и разговоры. Есть впечатляющие сцены. Разговор на автозаправке в деревне Аваллон-Два Заката… Это запоминается.

— Мне тоже понравилось. Баск, его приемная дочка и рассуждение о припрятанной корочке. Но меня больше поразила другая подробность. Относящаяся не к писательскому мастерству, а к прозе жизни. Героиня выросла в приюте. Теперь она взрослая, живет в Париже, работает в рекламном агентстве на скромной должности. Получает в месяц 1270 франков чистыми, после вычета налогов. Из них 200 франков отсылает ежемесячно в приют. Почти шестая часть. Далее еще подробности: что может себе позволить живущая в Париже одинокая женщина с такими доходами. В какой квартире живет, что ест, как одевается. Она еще покупки делает, и я жалею, что автор не указал цены — что почем купила… Муслиновое платье, купальник, белье, брюки, пуловер, два махровых полотенца, пара босоножек, чемодан из черной кожи…

Татьяна выслушала его слова внимательно. Агеев теоретик. Занимается теорией литературы. Но в жизни ему также интересна практическая сторона. Что почем. Что сколько стоит. Не на облаке живет…

Он засмеялся. Видимо, прочел ее мысли.

— Я принесу тебе эту книжку!
……………..
……

***

— Ты знаешь, почему нельзя лезть пальцами в электрическую розетку?

— Ну, в общем знаю…

— А ребенок не знает. Не имеет понятия об электричестве. Он усваивает этот запрет догматически, без причин. Мама сказала, что нельзя.

— Сейчас опять пойдут разговоры про карго-культ…

— Да. Этот болван запрет запомнил, а причину забыл. Или не знал никогда. Поэтому тупо бубнит: нельзя убивать, нельзя самому творить суд и расправу… Он забыл, что в классической формуле «мне отмщение, и аз воздам» содержится не только запрет, но и обещание, обязательство. Ты не мсти, я за тебя отомщу! Я воздам, я взыщу сполна! Но наш болван отменил это еще раньше, потому что никого убивать нельзя, это нехорошо, негуманно, безнравственно…
……………..
……

***

……………..
……
— Историки такие безмозглые, что я ни разу не встречал, чтобы кто-то связал военную панику 1927 года и кризис хлебозаготовок. Раз нет объяснения причин, о причинах приходится забыть, рассматривать только следствия...

***

……………..
……
— Выбор простой: или отказаться от своих фантазий, или стать презренным ревизионистом, искать компромиссы между фантазиями и реальностью. Иначе этот вопрос ставится так: что они любят больше — власть или свою идеологию?
……………..
……

***

— А все-таки интересно, как это было устроено при царе Горохе, до исторического материализма…

— Вот-вот, это вечный соблазн. Непонятно откуда взявшееся убеждение, что если исторический материализм отменить, то все опять станет как при царе Горохе. Или уж прямо как в Швеции.
……………..
……

***

— Между прочим, ты помнишь нашу старушку Каплан?

— Помню.

— Кто она была по специальности?

— Не знаю.

— Она экономист. В свои лучшие годы работала у Заславской, которая тогда не была академиком. Но они обе с годами не поумнели. Есть признаки.
……………..
……

***

Они вернулись после праздников в Москву, а там еще месяц продолжали жить той же ленивой и расслабленной дачной жизнью. Работа необременительная, свободного времени много. Куда бы поехать? Можно на ВДНХ. Можно в парк Горького. Можно в Сокольники. Парков много. Театров тоже много, но театральный сезон уже кончается. В музей пойти, что ли?

Пошли в музей Тропинина. Это совсем близко, Щетининский переулок, он между Ордынкой и Полянкой. Маленький такой музей, всего четыре зала. Но там есть Рокотов, Аргунов, Левицкий, Боровиковский. Есть Рокотов! Агееву сразу загорелось пойти в этот музей. Ради Рокотова он пешком в Рязань пойдет.

— Смотри, какие глаза! По глазам любую его работу можно узнать.

В музее они встретили Спицыну с кавалером. Остановились, поболтали, вспомнили Коктебель. У всех еще коктебельский загар не сошел, лица черные. Разошлись по разным залам, одна пара туда, другая сюда.

— Что-то мы Спицыну стали часто встречать…

— Это судьба. Спицына очень хотела бы подружиться с тобой, с Жанкой, с Катькой. Покамест она для вас маленькая, но она быстро растет, взрослеет. Умная девочка. Она вольется в вашу компанию, попомни мое слово.

— Пока что она больше радовалась не мне, а тебе.

— Старые знакомые. Но насчет радости ты преувеличиваешь. Спицына была мною разочарована еще два года назад. Или уже три года…

— Чем же ты так отличился?

— Ну, сначала Кривчиков был неизвестно кто. Таинственная личность. Вдобавок ему благоволит Жанна Александровна… Спицына была заинтригована. Потом узнала, что Кривчиков просто школьник. Она была разочарована, интерес сразу угас…

— А ты говоришь, что умная девочка.

— Умная. Но еще маленькая. Тогда она и сама была школьница. Скоро мы опять сравняемся. Осенью Спицына идет на второй курс, я иду на второй курс… Вот я посмотрю, как это на тебя подействует!

— На меня?

— На тебя. Танька с Жанкой большие девочки, давно университет окончили, а Кривчиков все еще студент. Проходит год, два, три, а он все еще студент. Ну его к черту! Это же скучно, это несолидно, даже неприлично… Пора его бросить!

— Плохо ты обо мне думаешь.

— У тебя нет таких предрассудков? Тогда хорошо.

Бездельная жизнь, беспечная, хотя вскоре после их возвращения одно занятное дело было. Позвонила Николаева, замдиректора музея Пушкина. Агеев звонил ей под Новый год, она попала в его длинный список обязательных звонков. Отбарабанил поздравления. Засвидетельствовал почтение, напомнил о себе. На этом можно прощаться, но Николаева продлила разговор ровно на полминуты. Спросила, как там поживает барышня, которая пишет о «Пиковой даме». Эта работа закончена? Агеев отвечал, что барышня поживает хорошо, работа, насколько ему известно, почти закончена. Разбор закончен, статья будет дописана в первые дни нового года. Ага… А скажите, эта работа пишется не под заказ? Ну, эта барышня пока не знает, куда ее понесет, где будет печатать? Нет, она пока этого не знает. Кстати, как фамилия барышни? Ее фамилия Потапова. Ага, надо запомнить… Способная барышня, интересные наблюдения… На этом разговор закончился. Теперь Николаева вдруг позвонила сама. Очень вовремя, потому что скоро по этому номеру телефона Агеева не будет. Вообще никого не будет. Но само по себе это удивительно, что Николаева позвонила. Она дама важная, в мире пушкинистики стоит высоко. Впрочем, Николаеву интересовал не сам Агеев, она снова спрашивала про ту статью о «Пиковой даме». Да, статья дописана. Нет, Потапова ее еще никуда не носила. Никаких планов на этот счет пока не имеет.

— Я очень надеюсь, что она скоро будет напечатана, — сказала Николаева. — Но ведь вы, Кривчиков, каждый день бываете на Кропоткинской улице? Ходите мимо нашего музея…

— Бываю, хожу.

Он не стал говорить, что на работу ходит не каждый день. На Николаеву это произведет неблагоприятное впечатление. Бездельник…

— Пожалуйста, спросите эту вашу знакомую барышню, Потапову… Как ее имя-отчество?

— Татьяна Львовна.

— Спросите Татьяну Львовну, не найдется ли у нее лишнего экземпляра рукописи. Совсем лишнего, который она может отдать без возврата.

Николаева живо растолковала, в чем состоит ее интерес. Она хотела бы увидеть эту работу еще до выхода в свет. Если автор согласится ее показать… И она опять-таки с согласия автора оставила бы рукопись у себя, в музее. Если согласие будет получено, Кривчиков мог бы рукопись принести, раз уж он ходит мимо музея каждый день…

— Конечно, я спрошу, но я заранее уверен, что Татьяна Львовна согласится. Ей это будет лестно. Я принесу рукопись!

Новость была потрясающая. Первое: Николаева не совсем уверена, что статья выйдет в свет. В жизни всякое бывает… Второе: Николаева не спешит знакомиться с автором. Пока достаточно, чтобы Кривчиков заглянул в музей, он дорогу знает… Третье, самое важное: Николаева интересуется еще не напечатанной статьей. Музей Пушкина интересуется рукописью Потаповой. Музей Пушкина будет хранить рукопись Потаповой. На всякий случай. Потому что с рукописями бывает всякое…

Потрясающая новость!

Агеев хохотал.

— Татьяна, ты великий человек! Ты колеблешь мировые струны. Но твои заслуги успеют оценить и на земле. Музей Пушкина будет хранить твои рукописи. В одном фонде рукописи Пушкина, в другом рукописи Потаповой.

— Уймись, глупый! Просто Николаева вежливая женщина. Академический этикет… Да и вообще музейные люди собирают все подряд. Что-то о Пушкине? Несите сюда! Наверняка у них хранится даже обертка от шоколада «Сказки Пушкина».

— Нет, Потапова, это бессмертие. Останешься в веках. А на земле еще успеешь стать профессоршей!






41. Завод «Реморгтехника»

Эта встреча состоялась уже в июне, 12 числа, во вторник. День у обоих выдался свободный, что в последнее время не редкость, и они долго решали, куда пойти. В прошлый раз ездили в Битцевский лес. На полянке шашлычная, такой временный павильончик, столбики, парусиновый навес, жаровни на улице, столики расставлены, шашлыки из хорошо промаринованной свинины с луком, запах дыма… Однако далеко. Ближе всего парк Горького.

До парка Горького они не добрались. По Пятницкой бежал навстречу профессор Б. Он маленького роста, щуплый, такой воробышек. И движется быстро, бежит будто вприпрыжку… ….
……………………………
…………………
…………..
***