За тебя: История

[Viktoria]

Год: +32

В соавторстве с Хагеном

[Хаген]

— Вот послушайте, мастер, что я вам скажу. Был я йоменом, служил Ярму, как все мои соседи. И вот объявил Собор нам священную войну — да какой там Собор, Авар, глаза завидущие, чтоб его демоны в аду драли! И соседушки мои дорогие тут же разбежались, да хорошо ещё, если просто разбежались, а не пошли тому Авару служить! Мол, не можем против Церкви идти! Да какая там Церковь, увидали, где сила, да и всё тут. А меня отец учил с детства: «Мы не колоны какие, мы свободные йомены, наша честь не ниже дворянской, что бы те павлины себе ни думали!» И я против присяги не пошёл, бился честно, а когда разбили нас — их же десяток был на одного нашего — взял в охапку бабу да ребят да пошёл садиться в осаду. Честно? Думал, не возьмут их, на что им в осаде лишние рты! Да сам Его Милость Пиус сказал, как отрезал: кто нам верен, тем и мы будем верны! И всех взяли за стены! Век того не забуду… Эх… Ну, мастер, давайте — за здравие Его Милости, долгие года ему жить да править! Да… А вот нынче я уж не йомен, а помещик, и те соседи подлые у меня в колонах ходят да шапку передо мной ломят! Вот так-то! Есть, есть правда на белом свете!

[Viktoria]

Собеседник слушал молча, не перебивая, лишь изредка вставляя ничего не значащие фразы. То ли слишком устал с дороги, чтобы поддержать разговор, то ли вином разморён – красным, местным, с лёгким сладковатым привкусом, вобравшим всё солнце близлежащих южных склонов – то ли просто не хотел перебивать увлёкшегося рассказчика, заслушавшись его историей. Похоже, был он человеком миролюбивым, любознательным, из тех, кто любого выслушает под винцо, да поддакнёт, а в особо благодушном настроении и свою байку расскажет. А баек у него наверняка было превеликое множество, купеческая-то жизнь куда как разнообразнее, чем местного что йомена, что помещика, да и поопаснее. Но он предпочитал слушать, только махал бойкой толстушке, дочке трактрищика, чтобы подлила ещё и ему, и рассказчику. Небось, не только торговлей своей жил, а и такими вот историями, в которых лишь их автору видать, где правда, а где – нет.

Когда энтузиазм помещика, бывшего йомена, немного поутих, купец шумно вздохнул, отхлебнул из чарки и спросил:

- А что там было-то? В тех разборках с Ярмом? И после? Я многое слышал, да разве поймёшь, что на самом деле случилось. И торговля поутихла в тогдашней неразберихе, нам тоже шкура дороже монет была, вот и сидели дома на Побережье, сюда носа не совали, потому и не знаем толком ничего. Только слухи доходили, да ведь из них большинство – такое враньё, что за три дня пути распознать можно. А что после уже официально сообщили – ну, там сами понимаете, мастер... дело тонкое. Вот и хорошо бы из первых рук узнать.

[Хаген]

— Да что было? Был у нас король Авар, Жадным его прозвали, потому как больно был охоч до чужого. И на Дануву ходил, и на Кланы войско посылал — ну, за то ему спасибо, правда, кабы не это, пропадать бы нашему Ярму да и мне с ним вместе! Но то ладно, так он же и собственных вассалов грабил! За это его, говорят, и прикончили, но то дело тёмное. Так вот, Авар этот положил глаз на наши земли, Ярма. Ну, я могу сказать наши, хоть и податной — да такой податной, что всю войну прошёл, с первого дня до последнего, да в той осаде сидел! Знаете, мастер, какое к нам, верным, тут уважение? Да и дружков у меня в Ордене, а нынче Клане, полно! Сроднились, побратались за те годы! Со многими на «ты», так-то!

[Viktoria]

Купец чуть улыбнулся, слушая излияния собеседника. Надо же, с господами он на «ты», и не преминул об этом скоренько сообщить случайному собутыльнику. Пусть и дальше мелет уже слегка заплетающимся языком, авось, что полезное из этого выгорит. Никогда не помешает с такими знакомство водить – и кто из них и вправду герой войны, а кто просто проныра, беду Ярма в свою пользу повернувший – для дела совсем не важно. Гораздо интереснее, с кем именно он в близких отношениях, и как давно, и во что это может вылиться, если с ним сдружиться. Ещё подлить словоохотливому бойцу Священной войны, пусть его героизм растёт в той же мере, в какой убывает вино, а потом уже можно и сердечные чувства добавить. Не может же такая новоиспечённая знатность без дела пропадать.

- Звать-то вас как, мастер? Я Добар, - купец протянул через стол руку, такую же массивную, как он сам, с толстыми пальцами и шершавой кожей, будто на жизнь он этими руками зарабатывал, а не смекалкой да решимостью да удачей. – Больно хорошо рассказывате. Вы, наверное, для Клана весьма важный человек!

[Хаген]

— Славное имечко, мастер! А меня Новием кличут. Ну, будем знакомы! Эх, душевный вы человек, сразу видать! С таким и выпить одно удовольствие! Да… Так про что это мы? А, что я больно важный? Не, я хвастать попусту не люблю. Оно конечно, у меня заслуги и самому Его Милости я лично известен. Так разве ж один я? Его Милость, он такой человек, знаете… Он всех нас, верных, в лицо знает, и по имени, и про деток всегда спросит — и тех помнит! Ну, тех, кто под Ярмом ходит — и говорить нечего! Его Милость, он… Вот давайте за его здравие выпьем! Ну, будем! Эх, кабы не Его Милость, пропали бы мы! Вы, может, не знаете — эти твари его отца сожгли! Родного отца, старика! Ну ничего, Его Милость с ними рассчитался сполна, накормил их ихней же кашкой. Он, Его Милость, добрый — да к людям добрый, а не к тварям! А я вам так скажу: я нашей веры, не Ярма. И Богу своих отцов верую и буду веровать! Попов на дух не выношу, а Богу верую! Да ведь и Ярмо тому же Богу верует. Ну, по-другому немного, а тому же! Да хоть бы и другим богам, как вон Кланы — главное же, что не Сатане! Вот и Его Милость так говорит — пускай каждый в своей вере остаётся, мы, Ярмо, всё на себя возьмём и Покаравшего Мором умилостивим и удержим. А вы, внешние — будьте просто хорошими людьми, Сатане не служите ни делом, ни помыслом — вот и ладно! Ну, давайте за Его Милость, мастер!

[Viktoria]

Купец в очередной раз протянул руку за кувшином, опрокинул в чарку собеседнику, потом себе, терпеливо подождал, пока последние тёмно-красные капли не упадут с чуть изогнутого тонкого носика. Махнул пробегающей мимо хозяйской дочке для добавки – вечер обещал затянуться. Кладезь этот помещик, так и льётся из него, и что самое лучшее – ещё кувшинчик красного, и не вспомнит завтра, о чём болтал. Побольше бы таких знакомых!

Новий, крепко пожавший его руку, откинулся на спинку стула, перевёл дух, обозревая остатки свиной ноги на своей тарелке. Добар тоже глянул на свою, с горсткой куриных костей и следами соуса. Вкусно тут подавали, и вино было хорошее, и в трактире полно людей. Не слишком шумно, но всё же общий гомон любой разговор с глазу на глаз, если не шибко кричать, перекроет. Добар крикнул вдогонку толстушке, чтобы с новым вином принесла ещё и закуски на двоих – «сделайте одолжение, мастер, я угощаю» - и подался вперёд, грузно опершись о столешницу. Вино разогрело изнутри, придало смелости, и он наконец перешёл к вопросу, который хотел задать уже две чарки назад, но как-то к слову не пришлось, а прервать словесный поток собеседника не решился.

- А скажите-ка, мастер Новий, - тот тоже наклонился поближе, чтобы расслышать, - вы ведь теперь свой человек в Ярме, да и до войны в их землях жили. А про Ярмо всякие слухи ходят... вроде как они, если согрешат, очищаться перед ихним Богом должны, ритуалами специальными. Так вот про эти ритулы разное толкуют, говорят, они-де особенные... Раз уж удача мне выпала такого человека, как вы, встретить, в Ярмо вхожего – может, расскажете что? Ведь слухи слухами, но враки от правды не отличить, а вам-то доверять можно!

[Хаген]

— Ритуалы-то? Ух, красивые у них ритуалы! У нас тут после войны было дело! Почитай, каждый день кого-то... демоны, забыл слово... длинное такое... канализировали? Не, не так. Колонизировали? Не, где те колоны и где святые? А, во, вспомнил - канонизировали! Всех, кого твари сожгли! Ну, Его Милость с ними рассчитался, да... Рассказывал я вам? А, рассказывал! Вот красота была! Весь народ сбегался смотреть! Что? Вы не про те ритуалы? Ну нет, на те народ не сбегается! Хе-хе! Те не при народе проводят! Про них рассказать? А что, может, и расскажу! Я-то знаю! А только вы, мастер Добар, сперва скажите - а что это у вас на Побережье, значится, про очищение Ярма болтают? Какие такие глупости? Вот я послушаю, а потом, может, и скажу всю правду! Тут секрета-то особого нет! У нас и в осаду дружки мои боевые очищаться хаживали. Хоть на войне разрешается и без того, вроде как бы тяготы да раны не хуже очищают, но самые ревностные всё равно ходили! А уж что я раз мальчишкой подглядел в щёлочку - у-у! До сих пор, как вспомню, так к бабе под бочок тянет! Но сперва вы, мастер Добар! А я послушаю, посмеюсь, может. А то что-то я всё болтаю да болтаю, а вы помалкиваете больше!

[Viktoria]

Добар ткнул вилкой в кусочек нарезанной копчёной колбаски с блюда, принесённого проворной толстушкой, сунул в рот, ухватился за опять наполненную чарку. Жевал долго, обстоятельно, собираясь с мыслями и уже жалея, что завёл разговор в это русло. Говорил бы Новий себе про Священную войну, свои подвиги, награды... тоже интересно послушать, человек-то при всём этом был. Где ещё такого встретишь, да чтоб поделился, да чтоб приятным собеседником оказался. Вот сидел бы и слушал, ан нет... Дёрнуло же за язык про то спросить, что его давно не отпускало, как юнцом услышал. Про ритуалы эти. Причём очищение-то Люди Ярма как раз не скрывают, а по домам не сидят, так что везде их можно встретить, в народе про них знают, и про очищение ихнее тоже. Но вот те, другие, ритуалы, о которых Добар случайно прознал, беседу отца с посетителем подслушав, и про которые с тех пор не мог забыть... но спросить-то некого, не спрашивают о таком!

Он отпустил чарку, подхватил кувшинчик и подлил собеседнику. Как бы его разговорить? И как рассказать подслушанное, а потом выспросить, прячась за праздным интересом, но не выдать, что при этом на самом деле в душе шевелится? Уж на что Добар себя человеком бывалым считал, сколько земель с караваном обошёл, сколько людей под ним служило и служит, и в мирное время, и в лихое, скромником никогда не был, ибо что работать, что отдыхать любил со вкусом. Но тут было что-то совсем другое, тогдашний разговор, для его юных ушей не предназначенный, какие-то струны затронул, и в то время как о всяких любовных утехах Добар мог трепаться свободно – хоть дамам складные комплименты делать, хоть в компании друзей сальные шуточки травить – а тут что-то держало, будто на всём белом свете не было вещи стыднее.

А молчание-то затянулось, и уже грозилось стать ещё более неловким, чем сам грядущий разговор. Добар нацелил было вилку на следующий кусочек нарезки – время потянуть – но вдруг самого себя приструнил. Негоже так, будто пацан малолетний, невесть чего стесняться! Да и собеседника своего, помещика, если тот так и не расскажет, с кем в Ярме связан, Добар больше никогда не увидит. С чего мяться-то, будто паутину от лица отдирать?

- Вот я что, мастер Новий, в народе услышал. Сразу скажу – понятия не имею, правда ли, да и рассказчик тот наверняка сам не знал. Про всякие ужасные вещи, от которых нормального человека воротит, не буду – сам уверен, что враки это, потому как под Ярмом люди уважаемые и разумные, такое вытворять не станут. А про один ритуал я и не знаю, что думать. Вроде как может такое быть, а вроде и нет. Давайте-ка... за правду!

Чарки, поднятые слегка неуверенными руками, опрокинулись, и Добар снова наполнил обе. Потом отдал себе мысленное повеление, что дальше время тянуть никак нельзя, продолжил, чуть осмелев от красного:

- Говорят, уважаемый мастер Новий, что с молодожёнами там, в Ярме, особый ритуал проводят. У них до свадьбы девкам с парнями - ни-ни, но зато после – раздолье, коли друг с другом! И особо приветствуется, когда в семье детишек много, вот и делают всякое, чтобы их побольше нарождалось. В общем, болтают, будто... – он запнулся, глянул на колбаску, на полную чарку, но не решился взять ни того, ни другого, - будто молодожёны после всех церемоний, перед первой своей брачной ночью, должны к алтарю ихнему подойти. Идут они туда, значит... а там жрец. И должны они с себя снять всю одёжку, и остаться, как мать родила. А им-то впервой, потому как нельзя же было им до свадьбы-то друг с другом баловаться, да и вообще ничего такого вместе нельзя, не то, что у остальных Кланов, с севера пришедших. Вот и конфузно им, беднягам, так друг перед другом обнажаться, да ещё перед жрецом. Ему-то ничего, сколько он таких перевидывал – не счесть, но они-то непривыкшие, грех это у них. Потому стоят, стесняются, друг к другу жмутся, за ручки держатся, и не знают – то ли стыдливо прикрываться, то ли нет. А жрец велит им животом на алтарь лечь – да-да, прямёхонько на алтарь, он низкий и плоский у них, алтарь этот, колода такая каменная, или деревянная, и ложатся они, значит, кверху... телом...

Добар сбился. Крепенькое у них вино, ударило в голову так, что фразы путаются, а к щекам приливает жар. Точно, вино, или почему Добару не хватает слов, почему он будто видит перед собой обнажённых юношу и девушку, лежащих рядышком на алтаре, но никак не может назвать те самые части тела просто «задницами»? Да что он, задниц не видел, что ли? И ещё ладно тогда, когда почти ещё мальчишкой краснел от подслушанного разговора, в то время он голых девок-то особо не видал, если только не удавалось купающихся подсмотреть. Но сейчас-то! Уж сколько он за свою жизнь этих задниц перевидел – парней на речке или в походах совместных, да и девок немало, от жены начиная, и до сговорчивых деревенских, или попросту шлюх, если одному в путешествии невмоготу становилось. Но это всё было не то... совсем не то. Те были, конечно, приятны глазу, но все они были именно задницами, вызывавшими или тихую, беззлобную зависть, если парней - где его годы? – или привычную, честную похоть, если девок. Но те, что лежали на алтаре перед его внутренним взором, слегка оттопыриваясь вверх, касаясь бёдрами друг друга, боязливо сжимаясь – их ну никак не поворачивался язык назвать просто задницами, а только... разве что попками...

Новий слушал, не перебивая, и даже возникшую паузу не заполнил ничем, кроме пары кивков. Если бы он точно назавтра ничего не вспомнил! Но как знать?

- А дальше, говорят, - Добар заставил себя заговорить, ведь негоже так, будто малец какой, слова глотать, - жрец ихний берёт розгу покрепче, и сечёт их... пониже спины. Сечёт, и молитву приговаривает, особенную, и чем больше сечёт, тем больше у них детишек будет. Стегает крепенько, тогда здоровые детки будут, но не сурово, потому как им в эту ночь ещё – ну, сами понимаете, мастер Новий, брачная-то ночь! И молодые лежат так друг с дружкой, терпят – у них в Ярме все терпеливые, приученные – только вздыхают и ойкают иногда, да за жрецом священные слова повторяют. Бывает, какая невеста, жена теперь то есть, чуть всплакнёт, но не боле. А потом, когда жрец стегать перестанет...

Тут Добар опять смутился, схватил чарку и опрокинул за раз, даже тоста не поднимая. Красное хлынуло к щекам, и он продолжил, кляня себя за то, что вообще начал разговор, и сам не понимая, почему картинка вызывала такие стыдно-жаркие мысли, в которых даже после второго кувшина случайному собутыльнику признаться нельзя:

- В общем, молитва такая, говорят, действует, и появляется у молодожёнов большая любовная сила и охота от того, что их розгой постегали, и потом они сразу в спальню бегут... Там-то всё, как у прочих людей, но что они вот так их для брачного ложа распаляют, про Ярмо толкуют. Не обессудьте, мастер Новий, я же говорил – разные слухи ходят, и много вранья среди них.

Добар перевёл дух, будто выныривая из затянувшего его водоворота, наколол колбаску и придвинул блюдо ближе к собеседнику. Авось, за хорошей закуской тот и забудет рассказ, или значения не придаст – мало ли по пьяни сболтнуть можно? Не хотелось бы Добару, чтобы Новий понял, как волновала его эта история, но ещё больше жаждал он услышать версию того – ведь свой рассказ, в детстве подслушанный, в памяти и мечтаниях взлелеянный, и сейчас совсем новый из чужих уст – это же разные вещи! Да и не рассказ это был вовсе, а всего-то пару фраз, что гость отцовский бросил мимоходом, но сколько Добар думал о них с того самого дня, сколько в голове крутил, смаковал и представлял! Девушка и юноша, сначала неясные образы, с годами обрели форму, да какую! Они жили в его голове, и каждый раз, когда в том возрасте хотелось ему уединиться, возникали они перед ним, и смотрели прямо на него, но не видя, а видя перед собой жреца – и девушка, потупив глаза, мило краснела, крепко держа руку жениха, а тот смущённо отводил взгляд. А потом они снова и снова ложились на алтарь, подставляя крепкие молодые... тела под розгу Добара, а он раз за разом взмахивал рукой, и душа его переполнялась стыдным восторгом. Никогда, никому не говорил Добар о своих грёзах, а тут стукнуло ему вино в голову, вот и проболтался, дурак... Остаётся только надеяться, что мастер помещик больше про Ярмо слушал, и что ему невдомёк, какие мысли Добар там себе надумывал, и когда именно он эти ритуалы Ярмовые представлял – а то седина уж в бороду, а тут такая неловкость, как бы собеседник не засмеял или дурного не подумал... Он вздохнул и откинулся на спинку стула. Случилось – так случилось, сказанного обратно не вернёшь.

[Viktoria]

IMG_8786.png (185.32 КБ) 128 просмотров

Он не злой, просто пьяный и уставший. После того, как изворотливый Новий ему изрядно нервы потрепал (Добар не на того нарвался).