21. Тысяча и одна ночь. Германн
«Коляска» не давалась. «Коляска» никому не дается. Да она никому и не нужна. О Гоголе море литературы, а найди в этом море хоть одну работу о «Коляске»…
Татьяна так и думала, что ни одной такой работы нет, потому что нет на свете таких идиотов, чтобы покуситься на «Коляску». Проверила по очень-очень большому каталогу, к которому имела доступ по службе. Нет, идиоты все-таки нашлись. Числом не менее трех. Статья в Ученых записках Новозыбковского пединститута за 1956 год. Еще две статьи в столь же солидных источниках. Заказала все три книжечки в Ленинке, прочла. Не впечатляет. Новозыбков — это в Брянской области, кажется? А Карши где? Э-эх…
Ладно, отложим пока «Коляску». Присмотримся к «Пиковой даме».
Очень скоро у нее появились вопросы, ответа на которые она не знала. Сен-Жермен… Вроде бы имя Жермен по-французски это как раз то, которое по-немецки произносится Герман. Они как бы тезки. Разве нет? Это первый вопрос, он простой. Второй сложнее: писал ли кто-то об этом раньше. Потому что самое обычное дело, когда ты трудишься, стараешься, а потом оказывается, что ты изобрел деревянный велосипед. Это уже было. Это давно съеденный суп.
Ты позвонишь Ирке, а Ирка ответит цитатой из Ильфа: все, что вы уже написали, пишете и только еще собираетесь написать, давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии. После чего Ирка выдаст подробнейшую справку, обстоятельную и квалифицированную: кто писал, когда писал, о чем... Ирка знает все. В завершение разговора Ирка прибавит с торжеством: «Про Германна и Жермена… Я знала это еще на втором курсе!»
Вот по этой причине Татьяна и ее подруги Жанка и Катька зовут Ирку за глаза не просто Иркой, они зовут ее Ирка-Тварь. Вообще-то она плохого не делает, доносов не пишет, людей по службе не подсиживает, женихов не отбивает. Она много работает, она много знает, она ответит на любой твой вопрос. Но в конце каждого разговора она обольет тебя презрением: «Я знала это еще на втором курсе!» Иной раз и вопросов задавать не надо. Увидит у тебя книжку в руках. «Что это там? Барт и Леви-Стросс? Я читала это еще на втором курсе!»
Не хочется звонить Ирке. Татьяна позвонила Катьке.
— Ты что сочиняешь, глупая? — смеялась Катька. — Разве по-французски Герман будет Жермен? Герман — это у них Арман!
— Разве? Надо проверить…
Конечно, потом она проверит все обстоятельно, сидя за столом, а пока…
— Агеев, Агеев! Вы знаете французский язык?
Агеев пошевелил бровями и сказал важно:
— Жизнь полна удивительных совпадений. Вот уже второй раз на этой неделе кому-то понадобились мои познания во французском языке. Мои глубокие познания…
— А кто был до меня?
— Неважно. Потом расскажу. Говорите, в чем ваш вопрос!
Она сказала.
Опять Агеев шевелил бровями…
— Что ж, есть человек, который о Пушкине знает все. То есть литературу о Пушкине знает всю. До последнего листочка.
— Я тоже знаю такого человека.
— Не сомневаюсь, что ваш человек и мой — это разные люди.
— У вас кто?
— Личность весьма уважаемая. В самом деле очень знающая дама. Квалификация, репутация, все регалии. В мире пушкинистики она стоит высоко. Ее зовут Наталья Ивановна, как нашу соседку. По фамилии Николаева.
— А кто она?
— Заместитель директора музея Пушкина.
— Я же ее не знаю, не решусь вот так просто позвонить. Пошлет она меня.
— Вам и не надо, я сам позвоню.
Он немедленно посмотрел в блокнотик и накрутил номер. Оказалось, это номер не приемной, аппарат не у секретарши на столе, это прямой номер.
— Наталья Ивановна, здравствуйте! Это Кривчиков, может быть, вы помните… Помните? Это приятно. Я на это даже не надеялся, не рассчитывал… Да ладно, пустяки! Пушкина любим мы все. И как раз по этому поводу я решился вас потревожить… Пушкин! Вопрос о Пушкине, причем такой, на который никто, кроме вас, в этом городе ответить не может. Никто! Нет, не мой вопрос, вы знаете, я не филолог. Барышня одна, она филолог. Пишет о Пушкине. Сочинила, что Сен-Жермен и Германн тезки. Правда ли это? Писал ли кто об этом раньше?
Тут он умолк наконец, заткнул фонтан своего красноречия, и стал внимательно слушать. Татьяна смотрела на него внимательно… Он же очень светский. Ловкий, светский… Намекнул на какую-то прошлую услугу, отклонил благодарность. Это он ради Пушкина, мы все его любим. Умело польстил — никто кроме вас… И задал вопрос коротко и дельно. Теперь перебивает собеседницу только коротенькими вопросами.
— Это был частный разговор или публичное выступление?
Опять слушает.
— Говорила… Но не писала и не печатала, иначе бы вы знали. Понятно! Спасибо, я все понял. Наталья Ивановна, когда эта барышня допишет свой опус, она обязательно сошлется на вас и эту Антонию Гляссе. Как полагается. Да, да, если статья выйдет, вы увидите ее первой! Вам принесут. Да, очень способная… Вы еще услышите ее имя…
Распрощался, повесил трубку. Стал докладывать:
— Это верно, они тезки. Знает об этом американская исследовательница Антония Гляссе. Говорила в частной беседе лично Николаевой, но не писала, не печатала. И никто другой тоже…
— Агеев, а откуда у вас это знакомство?
— Да так, случайно…
— Агеев! Опять рояль в кустах? Вы просто проходили мимо…
— Именно так.
— Агеев!
— Ладно, ладно… Раз вам не скучны подробности… Вы знаете, что такое партионная почта?
— Нет.
— Ну, организации пересылают друг другу свою продукцию железной дорогой — это всякие крупнотоннажные вещи. Миллион тонн угля, миллион тонн цемента… миллион цистерн нефти и полмиллиона фенола… А всякую мелочь иной раз пересылают почтой. Сорок посылок с книгами. Сорок посылок с бланками статистики… Понятно?
— Да.
— Для этого есть специальные почтовые отделения. Принимают партионную почту на Казанском прижелезнодорожном почтамте. Выдают в разных местах. Есть отделение на Фрунзенской набережной. Есть отделение в Бирюлево. Бандероли идут в мешках через девятый цех Моспочтамта.
— Продолжайте.
— И вот однажды в Бирюлево я вижу, как один олух пытается получить свою почту. У него в извещении было написано, что посылок двадцать штук. Это пустяки, и он приехал на пикапчике, такой «Москвич», именуемый в народе «каблук». А посылки оказались большие. Огромные картонные коробки, правда, очень легкие. В пикапчик не вмещаются. Смотрю на этого олуха и вижу: это же Славка, завхоз музея Пушкина на Кропоткинской.
— А вы случайно знаете всех завхозов всех музеев этого города?
— Не всех, но этого знал.
— И у вас случайно оказался рояль в кустах?
— Совершенно правильно. У меня оказался грузовик ГАЗ-53 с удлиненным кузовом. Говорю ему: кидай свои посылки в мой кузов и езжай вперед, я за тобой. Он спрашивает: а пропуск у тебя есть? Да вон, на стекле. Не сомневайся, кидай! Знаете, для грузового транспорта по центру Москвы движение ограничено.
— Но у вас случайно оказался пропуск.
— Нет, не случайно. Я именно в центр и ехал. Ну, привезли мы Славкины коробки, стали выгружать. Уж не знаю, какие там были сокровища, но встречать нас вышла сама Николаева. Хотя она замдиректора не по хозчасти, а по науке. Смотрю, показала на меня глазами и спрашивает Славку: это кто? Он отвечает: я его не знаю, он сам вызвался подвезти. Она вполголоса: может, ему заплатить надо? Мне стало смешно. Нет, Наталья Ивановна, платить не надо. Мы все любим Пушкина! Мы с ней еще немножко поболтали, так и познакомились.
— Понятно. Она была вам благодарна. Вы ей понравились. Она сразу дала вам свой прямой телефон. Теперь вы можете звонить ей в любое время.
— Именно так. И она мне тоже. Мало ли, вдруг ей опять понадобится грузовик и пара грузчиков.
Татьяна вздохнула.
— Агеев, вы ведь не очень часто врете?
— Стараюсь не врать, это пустое дело.
— Вы говорите правду, но я в ваших историях все равно ничего не понимаю.
— А Николаева все поняла. Поговорила со мной пять минут и все про меня поняла.
— Как ей это удалось?
— Она задает правильные вопросы.
— Наверное, она очень умная.
— Да, она очень умная.
— Вы можете пересказать ваш с ней разговор? Или тут какие-то секреты?
— Могу. Где секреты, я пропущу имена или названия. Так подходит?
— Да. Начинайте!
— Извольте. Итак, она мне:
— Вы знаете мое имя. Где вы раньше меня видели?
Я ей:
— В институте мировой литературы. В тот самый день, когда там последний раз в жизни выступал Благой.
Она посмотрела на меня…
— Это было четыре года назад. Сколько лет вам было?
— Шестнадцать.
— Как вы попали на заседание?
— Благой специально испросил для меня позволения присутствовать. Обратился к дирекции.
— Он вас знал?
— Видел до того один раз. Я приезжал к нему на дачу в Переделкино тоже с пустяковым поручением — передать книжку одного провинциального филолога.
— Он говорил с вами?
— Да, он очень любезный человек. Такая старомодная учтивость… Он поговорил со мной. Задавал вопросы. Разглядывал меня. Но только одним глазом. У него была катаракта, в книжку он смотрел одним глазом, закрывая другой ладонью, а на меня другим глазом, закрывая ладонью первый глаз.
— Сообщил свои впечатления?
— Да. Но пересказывать не стану, стесняюсь.
— Вопросы были о Пушкине?
— Да, о Пушкине.
— Вы запомнили что-то из разговора?
— Я запомнил весь разговор. Дома по памяти записал.
Она подумала еще и задала убойный вопрос:
— Сколько экземпляров книжки у вас было на руках?
— Около двадцати. Надписаны для разных лиц.
Тут тонкость — ее в списке не было. Она поняла.
— Я знаю имя автора?
— Нет, едва ли.
— Вы разнесли все экземпляры?
— Да.
— Кто из тех, кого вы посетили, понравился вам больше всех?
— Больше всех мне понравился Фохт. Он был уже болен, сидел дома. Был рад любому собеседнику. Поил меня коньяком «Плиска» и заставил пересказать все, что я слышал на том историческом заседании. И посматривал — понимаю ли я, что рассказываю.
— Оказалось, что понимаете. А грузовик?
— Это мой служебный транспорт. Тут неподалеку в другом переулке подвал, там наша контора.
Оказалось, что подвал она знает. И контору знает. Попросила мой телефон, написала на бумажке свой.
— И вы впервые…
— Да, прошел год, и я впервые позвонил по этому номеру.
— И дали мне рекомендацию. Я способная.
— Я действительно так думаю.
— А я заодно узнала, что у вас какая-то контора, служба. До сих пор я не была вообще уверена, что вы работаете.
— Ну, работаю… иногда… Только это государственная тайна.
— А французский язык? Кому он еще понадобился?
— Татьяна Львовна! Время дозволенных речей истекло. Вы знаете, я жду гостью.
Она знала. Это был особый повод для смущения и переживаний. Просто позор какой-то, цинизм… Так откровенно…
Ладно, черт с ним, никогда она не поймет…
Загадочная личность.
***
Однако наши розыски идут у нас плохо. Ну, по семейству Гилевских.
………………………….
……………….
Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
22. Тысяча и одна ночь. Хозяйка замка
В дверь позвонили, Татьяна пошла открывать. Пришла Лариска. Ей было позволено вернуться в дом, но ее права восстановлены не полностью. Раньше у нее были свои ключи, теперь нет.
— У него гостья, — доложила Татьяна, умирая от стыда.
Лариска посмотрела на нее и захихикала. Затем заговорила голосом доброй тети Вали, которая по телевизору сказки малышам рассказывает.
— Герцогиня, хозяйка замка, обходила свои владения и заприметила жалкую лачугу младшего садовника. Она вошла — и в настоящую минуту жестоко насилует бедолагу, нищего обитателя той самой лачуги…
— Уж не знаю, кто кого… — пробормотала Татьяна.
Лариска была грубая баба. Она высказалась с неприятной натуралистической прямотой.
— Даже если герцогиню поставили раком, это не значит, что насилуют ее. Все равно это она кого-то насилует.
Татьяна не захотела продолжать разговор, ушла к себе…
***
Год кончается. Пора оглянуться, подвести итоги, пора строить планы на будущее. Так что у нас там? Татьяна поймала себя на том, что теперь ведет летоисчисление от того дня, когда приходил Дух Старого Полковника. Что было до того — это другая эпоха, другое время, которое кончилось. Черта подведена, итоги подсчитаны, счета закрыты. Как там говорится? Что прожито, то и нажито. От того времени остался один хвост — квартирный размен, который тянется и тянется… В остальном у нас теперь все считается по этой черте: до того и после того.
Он приходил в начале августа, в конце августа появился Агеев. А что она делала весь месяц? Теперь и не вспомнить… Ах да, отдыхала от своего счастливого брака. Весьма специфическое занятие, и Старый Полковник ее от этого занятия не отвлек. И напротив, Агеев отвлек, надо отдать ему должное. Как-то это незаметно произошло. Еще недавно она никого не хотела видеть, радовалась, что молчит телефон, она не сообщала знакомым своего здешнего номера, а потом на тебе, она ведет Агеева в Третьяковскую галерею и увлеченно гадает, какие полотна из этого собрания могут найти отклик в душе простого узбекского колхозника. Очень быстро угадала два номера из трех. Оказалось, что это просто.
— «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
— Ну конечно! — радовался Агеев. — Они в простоте душевной не догадываются, что в этой картине может заключаться обидный для всех мусульман смысл. В остальном она им как раз по вкусу. Все очень ярко, понятно, красочно. Жанр, характеры, веселье. Очень хорошая картина! «Бурлаки» не радуют, мрачная вещь, «Заседание государственного совета» такое скучное, что с него репродукций не печатают.
— Идем дальше. Ну, автопортрет Серебряковой, думаю, не то.
— Конечно, такая нимфа… Слишком откровенно.
— «Явление Христа народу» тоже не подходит. Явные символы чужой религии. «Демон» Врубеля не то… «Трех богатырей» все видели в школе… «Незнакомка» Крамского?
— Иногда встречается, но это редкость. Иной раз попадается и «Золотая осень» Левитана. А «Грачи прилетели» совсем не подходят.
— Поняла! «Охотники на привале».
— Опять в точку! Это вторая ступенька нашего пьедестала. Жанровость. Сюжетность. Прозрачность характеров. Один врет, другой верит, третий посмеивается. Самое то!
— Пошли искать третий номер.
— Это труднее. Боюсь, что без подсказки не обойдетесь. Как-то надо очертить границы этого вкуса. Ценителю живописи этого склада нужна какая-то гурия, даже роскошная гурия, но чтоб без откровенной непристойности, без обнаженной натуры. Для мусульманина это порнография.
— Гурия в чадре?
— Нет, чуть иначе…
Татьяна поискала еще и сдалась. Оказалось, что третий номер это «Итальянский полдень» Брюллова. Роскошная итальянка собирает виноград.
О Саврасове они потолковали весьма содержательно.
— Местность без рельефа — такого еще не было. Своего рода революция стиля.
Да. Потом был театр на Малой Бронной. «Лето и дым». Волков, Остроумова…
Розы в синенькой вазочке…
Но если так разобраться, он ведь не ухаживал. Он не кокетничал, не заигрывал. Держится очень чинно. Внимателен и любезен.
А тут уже сентябрь, она стала уделять больше внимания работе. То есть своей официальной службе. А это штука особая. Принцип известный: где бы ни работать, лишь бы не работать. Особое внимание на то, как в этой фразе употреблены отрицания НИ и НЕ. А вы чего хотели? Если за сто двадцать рублей отсиживать в конторе по восемь часов в день пять дней в неделю, можно умереть с голоду. Потому что на сто двадцать не прожить, а времени на сторонние заработки остается мало. Нужна такая работа, где отчитываешься печатными листами. Также нужен не один библиотечный день в неделю, а наоборот, один присутственный день в конторе. В остальные дни сидишь дома и пишешь. Или читаешь рукописи, читаешь корректуры. Преподавание хуже, там нагрузка исчисляется в часах, но есть искусство стать в расписание так, чтобы отбарабанить свои часы за два дня, а потом три дня свободы. Вот в эти три дня надо что-то заработать. Все к этому приходят, как-то приспосабливаются. И она в сентябре уже начала было возвращаться к своему обычному распорядку.
Вдруг домашняя новость — Агеев с Лариской. Это законно, претензий быть не может, а все же обидно. Ощутимое разочарование. И почти сразу Агеев исчез, он ведь всегда живет на два дома, то тут, то там. Он исчез, вернулась Наталья Ивановна из деревни, Лариска разожгла склоку. Все завертелось колесом и пришло к блистательному финалу в конце сентября. Тогда же вернулся Агеев. Она тогда же решила приступить к розыскам той самой Катьки, ибо зачинщики розыгрыша себя пока не проявляли. Затаились. Татьяна поперлась в жэк, там эта ловкая дамочка с бюстом, а вечером Агеев вправил ей мозги. Не ходи туда больше, зарежут! И тут же подключился к розыскам, стал составлять план действий. События пошли быстро, одно за другим.
Но тут, понимаете ли, октябрь уж наступил, первые числа, начало музыкального сезона, Бронфенбренер, дирижер Кузин, дура-редакторша, начало новой карьеры в журналистике… Это какое-никакое занятие. Требует времени. И приносит кое-какие деньги, хотя небольшие. Октябрь, ноябрь… Агеева опять нет. Появляется редко, рожа смущенная и виноватая: наши розыски идут вяло, пока никаких успехов. Зато у нее снова ожила филология, что-то зашевелилось, сдвинулось... «Пиковая дама», Герман и Сен-Жермен, Агеев на этот раз вернулся вовремя. А у них и до того уже начались какие-то совместные дела, они в сыщиков играют… Они друзья и соседи. Но если вы, милая барышня, думаете, что у вас опять что-то такое наметится, зацепится, потянется, если надеетесь… Нет! Она не думает. Одного раза достаточно. Чувствовать себя дурой — это не так уж весело. Поэтому все остается как было, они друзья и соседи. В этом качестве могут пребывать всю оставшуюся жизнь. Не так уж мало, если разобраться. Много ты знаешь людей, которые для этого подходят? Агеев подходит. Он ведь так ни разу ее не спросил, зачем ей понадобился полковник Гилевский и его жена. То есть спросил, она сказала, что ответить не может. Больше он вопросов не задавал. Тебе нужно — я тебе помогу. И еще чувствует себя виноватым, бедняжка, что покамест ничем особо не помог, туго дело идет. Все-таки у него нежная душа. Невозмутимый тип, хладнокровный, а душа тонкая, ранимая. Как у нас у всех, как у нас у всех…
М-да… И только все это у нас улеглось, устоялось, определилось, как только показалось, что на этом можно подводить итоги года, в оставшуюся декаду ничего нового и интересного не произойдет, — как Агеев вновь обернулся другой стороной своей тонкой и нежной души.
У него там много сторон. Одна из них такая — он кобелина. Бабник. Он гуляет, он шляется, но, как многие специалисты этого дела, умеет соблюсти приличия. Сюда своих баб не таскает. Лариска другое дело, она своя, домашняя, просто подвернулась как-нибудь, и засыпались они нечаянно… Но чтобы вот так в открытую — нет. Так нельзя. К Светлане в дом он никого не притащит, и сюда тоже, потому что здесь у него в некотором смысле тоже дом. Здесь люди, с которыми он уже как-то связан. На чужих плевать, а перед своими неловко. Да ему и не нужно, зря у него, что ли, эти запасные окопы по всей Москве…
Вдруг оказалось, что все это чепуха. Ты уверена, что у тебя с человеком понятия совпадают, границы совпадают, вы оба знаете, что можно, чего нельзя. А обнаруживается, что понятия не совпадают, а границ вовсе никаких нет. Все можно. Это как-то обескураживает, даже если речь идет о чем-то не слишком существенном. Как-то раз они с Жанкой шли по улице Герцена. Улица узкая. Неожиданно Жанка указала ей на человека, идущего по другой стороне улицы.
— Смотри, смотри!.. Что ты о нем можешь сказать?
Таня глянула и ответила уверенно:
— Он сумасшедший.
— Как ты это установила?
— Он слишком широко размахивает руками. Чуть быстрее обычного, чуть шире.
— Насколько шире?
— Кажется, будто намного. На самом деле на ладонь или около того.
— Вот видишь! Такой пустяк, а человека уже видно издали. Все остальное в порядке. Одет как все. Не орет, на прохожих не бросается…
— Древние греки говорили о чем-то подобном. Безумец отличается от разумного человека на один палец. Все люди указывают на что-то указательным пальцем, а он средним. Это неприличный жест, он безумец.
Агеев безумцем не был, уж настолько она его знала. Да и начиналась эта история с невинных подробностей. Агеев появился на кухне и принялся за стряпню. Оказалось, что он это умеет, действует сноровисто. Однако раньше не стряпал.
— Что вдруг?
— Гостей готовлюсь встречать, — ответил Агеев и улыбнулся загадочно.
Тоже странно и необычно. Его церемониал приема гостей хорошо известен. На этот случай хранятся надлежащие запасы. Рядовому гостю предлагается рюмка-другая коньяку и плитка шоколада. Если Татьяна вдруг оказалась в его комнате, она тоже считается гостем. Они живут под одной крышей, но не вместе живут, они чужие, поэтому в его комнате она гость. К тому же она барышня. Из холодильника немедленно извлекается бутылка шампанского и две банки консервов — маленькая баночка красной икры, другая побольше, это балык ломтиками. Барышень полагается угощать лакомствами, деликатесами. Вариантов немного, бывает еще банка югославской ветчины и сухая колбаса сырого копчения. Ну, и та же вечная плитка шоколада «Аленушка». Все. Борщ в это меню не входит, а сейчас он варит именно борщ.
— Вам помочь?
— Спасибо, я справлюсь, я успеваю. Моя гостья будет только завтра. Поэтому борщ я варю сегодня. Борщ должен постоять, свежесваренный он никуда не годится. Нарезать салаты и варить гарниры я буду уже завтра, а жарить отбивные уже перед самым обедом или даже во время обеда, когда первое блюдо на столе.
— Звучит разумно, — ответила Татьяна.
А что она еще могла сказать? Он пригласил кого-то на обед. Не на какой-то праздничный, а как бы на обычный, повседневный. Борщ и отбивные с картошкой. О своих планах сообщил, поставил Татьяну в известность. Чего тебе еще?
Мог бы и ничего не говорить, он не обязан, но тонкость в том, что если завтрашний обед состоится в обычное обеденное время, Татьяна будет дома. Наталья Ивановна тоже дома. Зато Жанки с ее ученицами в такое время нет. Поэтому лучше сказать. Соблюсти этикет.
На другой день в дом явилась Зинаида Аркадьевна, та самая дама с роскошным бюстом из домоуправления. Ухоженая, холеная, хорошо упакованная, предупредительная, компетентная… Пожалуй, это не тридцатилетняя дамочка, она помоложе, ей годиков этак двадцать восемь. И пожалуй, она не замужняя дама. То есть уже не замужняя, она разведенная. На службе она казалась старше из-за начальственных манер. По той же причине казалась более устроенной в жизни и процветающей. В домашней обстановке она ведет себя проще, она болтает, смеется, этот публичный лоск сошел. Разве что шаг ее выдает, отчетливое и неспешное цоканье каблуков. Как-то слышно, что идет дама властная и важная. Агеев стал накрывать стол, метнулся на кухню, она устремилась за ним, принялась помогать.
— Кто же так делает! Кто тебя учил, горе луковое?
Снисходительный тон опытной хозяйки. Что эти мужики умеют на кухне…
— Но-но-но! Меня обучала Светлана, ты с ней еще познакомишься. Это великая женщина! Уж она-то понимает…
— Верю, верю... Просто ты не все усвоил, наверное! — звонкий женский смех.
Вон как, оказывается, они на «ты»… И ее уже собираются знакомить со Светланой…
С Татьяной гостья поздоровалась приветливо, как-то очень искренне. После чего сказала, смущаясь:
— Вы уж извините, при первом знакомстве у нас вышло недоразумение. Я просто переполошилась. Этот дом, знаете ли… вокруг него такая борьба…
Теперь это называется так — недоразумение. Раньше это называлось иначе — предательство. Она же чиновница, она при должности, у нее обязанности, а она выдала клиента, донесла своему настоящему хозяину, какому-то левому деятелю… Мафиозный трюк. Но можно извиниться самым легким тоном, и все забыто. Пустяки, говорить больше не о чем.
Агеев увел гостью к себе. Вообще они не мешкали, на кухне оставались не больше минуты. Татьяна поняла: эта дамочка пришла в свой обеденный перерыв. Ей здесь недалеко, можно пообедать и вернуться на службу.
Оказалось, что можно успеть еще кое-что. Они пообедали, унесли посуду на кухню. Чаев не распивали. Вернулись в комнату, и в дверях изнутри щелкнул ключ. Конечно, и так никто не вломится, никто без стука не войдет, но дверь все же лучше запереть. Отперлась дверь ровно через сорок минут. Гостья посетила ванную, затем Агеев пошел ее провожать.
На следующий день все повторилось в точности. Зинаида Аркадьевна приходит к Агееву обедать, после обеда щелкает ключ в замке. Сорок минут. Затем Агеев идет провожать гостью.
Впрочем, в дальнейшем оказалось, что она приходит к Агееву обедать все же не каждый день, а только два или три раза в неделю.
Вот как это называется?
Новый обычай привился. Зинаида Аркадьевна свой человек, домашний. Иной раз прибежит в неурочное время, чтобы помочь Агееву со стряпней. Недели через две, когда появилась Лариска, Татьяна посчитала нужным ее предупредить. Конечно, Лариска пришла к тетке, но к Агееву она тоже непременно заглянет. Тогда Татьяна и услышала сочный комментарий Ларисы:
— Герцогиня, хозяйка замка, обходила свои владения…
И далее, про волшебное свойство этого титула — герцогиня остается герцогиней в любой позе… э-ээ… не только миссионерской…
Вот как это называется?
***
А розыски не приносят успеха.. Давно идут, а все глухо… Все в прежнем положении.
В дверь позвонили, Татьяна пошла открывать. Пришла Лариска. Ей было позволено вернуться в дом, но ее права восстановлены не полностью. Раньше у нее были свои ключи, теперь нет.
— У него гостья, — доложила Татьяна, умирая от стыда.
Лариска посмотрела на нее и захихикала. Затем заговорила голосом доброй тети Вали, которая по телевизору сказки малышам рассказывает.
— Герцогиня, хозяйка замка, обходила свои владения и заприметила жалкую лачугу младшего садовника. Она вошла — и в настоящую минуту жестоко насилует бедолагу, нищего обитателя той самой лачуги…
— Уж не знаю, кто кого… — пробормотала Татьяна.
Лариска была грубая баба. Она высказалась с неприятной натуралистической прямотой.
— Даже если герцогиню поставили раком, это не значит, что насилуют ее. Все равно это она кого-то насилует.
Татьяна не захотела продолжать разговор, ушла к себе…
***
Год кончается. Пора оглянуться, подвести итоги, пора строить планы на будущее. Так что у нас там? Татьяна поймала себя на том, что теперь ведет летоисчисление от того дня, когда приходил Дух Старого Полковника. Что было до того — это другая эпоха, другое время, которое кончилось. Черта подведена, итоги подсчитаны, счета закрыты. Как там говорится? Что прожито, то и нажито. От того времени остался один хвост — квартирный размен, который тянется и тянется… В остальном у нас теперь все считается по этой черте: до того и после того.
Он приходил в начале августа, в конце августа появился Агеев. А что она делала весь месяц? Теперь и не вспомнить… Ах да, отдыхала от своего счастливого брака. Весьма специфическое занятие, и Старый Полковник ее от этого занятия не отвлек. И напротив, Агеев отвлек, надо отдать ему должное. Как-то это незаметно произошло. Еще недавно она никого не хотела видеть, радовалась, что молчит телефон, она не сообщала знакомым своего здешнего номера, а потом на тебе, она ведет Агеева в Третьяковскую галерею и увлеченно гадает, какие полотна из этого собрания могут найти отклик в душе простого узбекского колхозника. Очень быстро угадала два номера из трех. Оказалось, что это просто.
— «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
— Ну конечно! — радовался Агеев. — Они в простоте душевной не догадываются, что в этой картине может заключаться обидный для всех мусульман смысл. В остальном она им как раз по вкусу. Все очень ярко, понятно, красочно. Жанр, характеры, веселье. Очень хорошая картина! «Бурлаки» не радуют, мрачная вещь, «Заседание государственного совета» такое скучное, что с него репродукций не печатают.
— Идем дальше. Ну, автопортрет Серебряковой, думаю, не то.
— Конечно, такая нимфа… Слишком откровенно.
— «Явление Христа народу» тоже не подходит. Явные символы чужой религии. «Демон» Врубеля не то… «Трех богатырей» все видели в школе… «Незнакомка» Крамского?
— Иногда встречается, но это редкость. Иной раз попадается и «Золотая осень» Левитана. А «Грачи прилетели» совсем не подходят.
— Поняла! «Охотники на привале».
— Опять в точку! Это вторая ступенька нашего пьедестала. Жанровость. Сюжетность. Прозрачность характеров. Один врет, другой верит, третий посмеивается. Самое то!
— Пошли искать третий номер.
— Это труднее. Боюсь, что без подсказки не обойдетесь. Как-то надо очертить границы этого вкуса. Ценителю живописи этого склада нужна какая-то гурия, даже роскошная гурия, но чтоб без откровенной непристойности, без обнаженной натуры. Для мусульманина это порнография.
— Гурия в чадре?
— Нет, чуть иначе…
Татьяна поискала еще и сдалась. Оказалось, что третий номер это «Итальянский полдень» Брюллова. Роскошная итальянка собирает виноград.
О Саврасове они потолковали весьма содержательно.
— Местность без рельефа — такого еще не было. Своего рода революция стиля.
Да. Потом был театр на Малой Бронной. «Лето и дым». Волков, Остроумова…
Розы в синенькой вазочке…
Но если так разобраться, он ведь не ухаживал. Он не кокетничал, не заигрывал. Держится очень чинно. Внимателен и любезен.
А тут уже сентябрь, она стала уделять больше внимания работе. То есть своей официальной службе. А это штука особая. Принцип известный: где бы ни работать, лишь бы не работать. Особое внимание на то, как в этой фразе употреблены отрицания НИ и НЕ. А вы чего хотели? Если за сто двадцать рублей отсиживать в конторе по восемь часов в день пять дней в неделю, можно умереть с голоду. Потому что на сто двадцать не прожить, а времени на сторонние заработки остается мало. Нужна такая работа, где отчитываешься печатными листами. Также нужен не один библиотечный день в неделю, а наоборот, один присутственный день в конторе. В остальные дни сидишь дома и пишешь. Или читаешь рукописи, читаешь корректуры. Преподавание хуже, там нагрузка исчисляется в часах, но есть искусство стать в расписание так, чтобы отбарабанить свои часы за два дня, а потом три дня свободы. Вот в эти три дня надо что-то заработать. Все к этому приходят, как-то приспосабливаются. И она в сентябре уже начала было возвращаться к своему обычному распорядку.
Вдруг домашняя новость — Агеев с Лариской. Это законно, претензий быть не может, а все же обидно. Ощутимое разочарование. И почти сразу Агеев исчез, он ведь всегда живет на два дома, то тут, то там. Он исчез, вернулась Наталья Ивановна из деревни, Лариска разожгла склоку. Все завертелось колесом и пришло к блистательному финалу в конце сентября. Тогда же вернулся Агеев. Она тогда же решила приступить к розыскам той самой Катьки, ибо зачинщики розыгрыша себя пока не проявляли. Затаились. Татьяна поперлась в жэк, там эта ловкая дамочка с бюстом, а вечером Агеев вправил ей мозги. Не ходи туда больше, зарежут! И тут же подключился к розыскам, стал составлять план действий. События пошли быстро, одно за другим.
Но тут, понимаете ли, октябрь уж наступил, первые числа, начало музыкального сезона, Бронфенбренер, дирижер Кузин, дура-редакторша, начало новой карьеры в журналистике… Это какое-никакое занятие. Требует времени. И приносит кое-какие деньги, хотя небольшие. Октябрь, ноябрь… Агеева опять нет. Появляется редко, рожа смущенная и виноватая: наши розыски идут вяло, пока никаких успехов. Зато у нее снова ожила филология, что-то зашевелилось, сдвинулось... «Пиковая дама», Герман и Сен-Жермен, Агеев на этот раз вернулся вовремя. А у них и до того уже начались какие-то совместные дела, они в сыщиков играют… Они друзья и соседи. Но если вы, милая барышня, думаете, что у вас опять что-то такое наметится, зацепится, потянется, если надеетесь… Нет! Она не думает. Одного раза достаточно. Чувствовать себя дурой — это не так уж весело. Поэтому все остается как было, они друзья и соседи. В этом качестве могут пребывать всю оставшуюся жизнь. Не так уж мало, если разобраться. Много ты знаешь людей, которые для этого подходят? Агеев подходит. Он ведь так ни разу ее не спросил, зачем ей понадобился полковник Гилевский и его жена. То есть спросил, она сказала, что ответить не может. Больше он вопросов не задавал. Тебе нужно — я тебе помогу. И еще чувствует себя виноватым, бедняжка, что покамест ничем особо не помог, туго дело идет. Все-таки у него нежная душа. Невозмутимый тип, хладнокровный, а душа тонкая, ранимая. Как у нас у всех, как у нас у всех…
М-да… И только все это у нас улеглось, устоялось, определилось, как только показалось, что на этом можно подводить итоги года, в оставшуюся декаду ничего нового и интересного не произойдет, — как Агеев вновь обернулся другой стороной своей тонкой и нежной души.
У него там много сторон. Одна из них такая — он кобелина. Бабник. Он гуляет, он шляется, но, как многие специалисты этого дела, умеет соблюсти приличия. Сюда своих баб не таскает. Лариска другое дело, она своя, домашняя, просто подвернулась как-нибудь, и засыпались они нечаянно… Но чтобы вот так в открытую — нет. Так нельзя. К Светлане в дом он никого не притащит, и сюда тоже, потому что здесь у него в некотором смысле тоже дом. Здесь люди, с которыми он уже как-то связан. На чужих плевать, а перед своими неловко. Да ему и не нужно, зря у него, что ли, эти запасные окопы по всей Москве…
Вдруг оказалось, что все это чепуха. Ты уверена, что у тебя с человеком понятия совпадают, границы совпадают, вы оба знаете, что можно, чего нельзя. А обнаруживается, что понятия не совпадают, а границ вовсе никаких нет. Все можно. Это как-то обескураживает, даже если речь идет о чем-то не слишком существенном. Как-то раз они с Жанкой шли по улице Герцена. Улица узкая. Неожиданно Жанка указала ей на человека, идущего по другой стороне улицы.
— Смотри, смотри!.. Что ты о нем можешь сказать?
Таня глянула и ответила уверенно:
— Он сумасшедший.
— Как ты это установила?
— Он слишком широко размахивает руками. Чуть быстрее обычного, чуть шире.
— Насколько шире?
— Кажется, будто намного. На самом деле на ладонь или около того.
— Вот видишь! Такой пустяк, а человека уже видно издали. Все остальное в порядке. Одет как все. Не орет, на прохожих не бросается…
— Древние греки говорили о чем-то подобном. Безумец отличается от разумного человека на один палец. Все люди указывают на что-то указательным пальцем, а он средним. Это неприличный жест, он безумец.
Агеев безумцем не был, уж настолько она его знала. Да и начиналась эта история с невинных подробностей. Агеев появился на кухне и принялся за стряпню. Оказалось, что он это умеет, действует сноровисто. Однако раньше не стряпал.
— Что вдруг?
— Гостей готовлюсь встречать, — ответил Агеев и улыбнулся загадочно.
Тоже странно и необычно. Его церемониал приема гостей хорошо известен. На этот случай хранятся надлежащие запасы. Рядовому гостю предлагается рюмка-другая коньяку и плитка шоколада. Если Татьяна вдруг оказалась в его комнате, она тоже считается гостем. Они живут под одной крышей, но не вместе живут, они чужие, поэтому в его комнате она гость. К тому же она барышня. Из холодильника немедленно извлекается бутылка шампанского и две банки консервов — маленькая баночка красной икры, другая побольше, это балык ломтиками. Барышень полагается угощать лакомствами, деликатесами. Вариантов немного, бывает еще банка югославской ветчины и сухая колбаса сырого копчения. Ну, и та же вечная плитка шоколада «Аленушка». Все. Борщ в это меню не входит, а сейчас он варит именно борщ.
— Вам помочь?
— Спасибо, я справлюсь, я успеваю. Моя гостья будет только завтра. Поэтому борщ я варю сегодня. Борщ должен постоять, свежесваренный он никуда не годится. Нарезать салаты и варить гарниры я буду уже завтра, а жарить отбивные уже перед самым обедом или даже во время обеда, когда первое блюдо на столе.
— Звучит разумно, — ответила Татьяна.
А что она еще могла сказать? Он пригласил кого-то на обед. Не на какой-то праздничный, а как бы на обычный, повседневный. Борщ и отбивные с картошкой. О своих планах сообщил, поставил Татьяну в известность. Чего тебе еще?
Мог бы и ничего не говорить, он не обязан, но тонкость в том, что если завтрашний обед состоится в обычное обеденное время, Татьяна будет дома. Наталья Ивановна тоже дома. Зато Жанки с ее ученицами в такое время нет. Поэтому лучше сказать. Соблюсти этикет.
На другой день в дом явилась Зинаида Аркадьевна, та самая дама с роскошным бюстом из домоуправления. Ухоженая, холеная, хорошо упакованная, предупредительная, компетентная… Пожалуй, это не тридцатилетняя дамочка, она помоложе, ей годиков этак двадцать восемь. И пожалуй, она не замужняя дама. То есть уже не замужняя, она разведенная. На службе она казалась старше из-за начальственных манер. По той же причине казалась более устроенной в жизни и процветающей. В домашней обстановке она ведет себя проще, она болтает, смеется, этот публичный лоск сошел. Разве что шаг ее выдает, отчетливое и неспешное цоканье каблуков. Как-то слышно, что идет дама властная и важная. Агеев стал накрывать стол, метнулся на кухню, она устремилась за ним, принялась помогать.
— Кто же так делает! Кто тебя учил, горе луковое?
Снисходительный тон опытной хозяйки. Что эти мужики умеют на кухне…
— Но-но-но! Меня обучала Светлана, ты с ней еще познакомишься. Это великая женщина! Уж она-то понимает…
— Верю, верю... Просто ты не все усвоил, наверное! — звонкий женский смех.
Вон как, оказывается, они на «ты»… И ее уже собираются знакомить со Светланой…
С Татьяной гостья поздоровалась приветливо, как-то очень искренне. После чего сказала, смущаясь:
— Вы уж извините, при первом знакомстве у нас вышло недоразумение. Я просто переполошилась. Этот дом, знаете ли… вокруг него такая борьба…
Теперь это называется так — недоразумение. Раньше это называлось иначе — предательство. Она же чиновница, она при должности, у нее обязанности, а она выдала клиента, донесла своему настоящему хозяину, какому-то левому деятелю… Мафиозный трюк. Но можно извиниться самым легким тоном, и все забыто. Пустяки, говорить больше не о чем.
Агеев увел гостью к себе. Вообще они не мешкали, на кухне оставались не больше минуты. Татьяна поняла: эта дамочка пришла в свой обеденный перерыв. Ей здесь недалеко, можно пообедать и вернуться на службу.
Оказалось, что можно успеть еще кое-что. Они пообедали, унесли посуду на кухню. Чаев не распивали. Вернулись в комнату, и в дверях изнутри щелкнул ключ. Конечно, и так никто не вломится, никто без стука не войдет, но дверь все же лучше запереть. Отперлась дверь ровно через сорок минут. Гостья посетила ванную, затем Агеев пошел ее провожать.
На следующий день все повторилось в точности. Зинаида Аркадьевна приходит к Агееву обедать, после обеда щелкает ключ в замке. Сорок минут. Затем Агеев идет провожать гостью.
Впрочем, в дальнейшем оказалось, что она приходит к Агееву обедать все же не каждый день, а только два или три раза в неделю.
Вот как это называется?
Новый обычай привился. Зинаида Аркадьевна свой человек, домашний. Иной раз прибежит в неурочное время, чтобы помочь Агееву со стряпней. Недели через две, когда появилась Лариска, Татьяна посчитала нужным ее предупредить. Конечно, Лариска пришла к тетке, но к Агееву она тоже непременно заглянет. Тогда Татьяна и услышала сочный комментарий Ларисы:
— Герцогиня, хозяйка замка, обходила свои владения…
И далее, про волшебное свойство этого титула — герцогиня остается герцогиней в любой позе… э-ээ… не только миссионерской…
Вот как это называется?
***
А розыски не приносят успеха.. Давно идут, а все глухо… Все в прежнем положении.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
23. Первый сон профессора Б.
Татьяна скоро узнала, как это называется. Для такого рода дел изобретено множество названий, среди них грубые, уличные, также академические, с медицинским или даже ветеринарным душком, сверх того есть множество эвфемизмов, обиняков, иносказаний. Татьяна не думала, что услышит что-то новенькое, но услышала.
Новый оборот речи звучал так: «заниматься личной жизнью».
Зинаиде Аркадьевне очень не хватает личной жизни. Последнее время ей, однако, удалось немного пополнить эту нехватку. Она подружилась с Агеевым, бывает у него в гостях, они обедают вместе, болтают за столом, смеются, обмениваются новостями. Затем запирают двери и занимаются личной жизнью.
То есть личной жизнью в узком смысле называется именно то, что происходит за закрытыми дверями. Очень мило…
Впрочем, этот оборот речи Татьяна услышала несколько позже.
А покамест она находилась в состоянии растерянности и конфуза. Она ничего подобного не ожидала. Как-то это чересчур откровенно, бесстыдство какое-то ошеломительное… Эти двое ничуть не смущаются, им все трын-трава, это пусть окружающие краснеют и прячут глаза. И ладно бы управдомша, от управдомши другого ждать не приходится, она тебя не стесняется, потому что ты для нее не существуешь, для нее все окружающие просто мусор под ногами, но Агеев… До сих пор как-то считалось, что Агеев джентльмен…
Еще поначалу можно было предположить, что Агеев так усердно играл в сыщика, что малость увлекся, зашел далеко, вообразил себя суперагентом… он Джеймс Бонд, он проник в стан врага, соблазнил вражескую шифровальщицу, чтобы выпытать у нее секретные сведения… Но потом…
Кстати, а что потом? Для начала успокойся, выпей холодной воды, сядь за стол и хорошенько подумай — какие именно правила нарушил Агеев. Это правила человеческого общежития вообще? Это правила проживания в коммунальной квартире? Это правила, принятые по умолчанию между ним и тобой, потому что вы друзья?
Ой, кажется, это не такие простые вопросы. Ощущения у нее ясные: позор и унижение. Агеев творит что-то неподобающее, а она при этом присутствует и делает вид, будто ничего особенного не происходит. При этом умирает от стыда. И злится, конечно. А если призадуматься… Может, она не вполне понимает правила и обычаи жизни в коммунальной квартире? Правило-то одно: не лезь в чужую жизнь. Это жизнь проходит на твоих глазах, но ты ее как бы не видишь, потому что тебя это не касается. Выходит, у нас все хорошо? Нет, тоже что-то не сходится. Отложим, подумаю об этом после, вопрос тонкий. Покамест займемся делом. У нее работы еще часа на два, а потом спать, спать…
Заснула она мгновенно, рассерженная она почему-то всегда быстро засыпает. Сначала спала тихо, без сновидений, а потом ей приснился этот сон.
Тот же коридор, и опять навстречу старик в гимнастерке. Он как-то повеселел, оживился, выглядел лучше, чем в прошлый раз. Узнал ее издали, слабо помахал рукой. Заговорил сразу, как бы продолжая начатый разговор:
— Ты давеча спрашивала, как он к ней вошел через запертую дверь. А что тут думать, ты ведь сама знаешь, я к тебе так же вошел. Как я, так и он. После и она посетила его тем же способом.
Опять невнятица… О чем он? Она его ни о чем не спрашивала… Старик кивал благожелательно и вдруг пропал. Сон кончился.
В это же самое время видел сны ее добрый знакомый, профессор Б., спавший в своей квартире на другом конце города. Сначала снилась всякая чепуха, которую после и вспомнить невозможно, а потом пошел сон, который запомнился хорошо. Сидит он в ресторане Дома ученых, напротив него за столиком его старинный приятель Костин. Сидят, болтают о всякой всячине, ждут, когда официантка подаст обед. Столик их стоит у самой стеклянной стенки, которая разделяет ресторанный зал, отгораживает буфет. Профессор Б. слушает Костина, машинально пощелкивает ногтем по стеклянной стенке. Поддерживает беседу, при этом знает, что сам он, профессор Б., нынешний, старый, а Костин такой, каким он его помнит двадцать лет назад. Да, Костина уже лет двадцать как нет на свете. Он знает это, помнит, что Костина здесь никак не может быть, а все равно рад его видеть. Хороший человек был Костин. Они почти ровесники, начинали вместе… Он все щелкает ногтем по стеклу, слушает Костина и вдруг замечает то, о чем раньше не думал. Стенка-то цельная. Может быть, никто на это не обращает внимания, потому что все привыкли к современным зданиям из стекла и бетона, но здесь стекло такое, какого, пожалуй, в нынешних зданиях не увидишь. Стенка длинная, метров десять или двенадцать. Высотой побольше двух метров, пожалуй, два с половиной наберется, правда, снизу до пола не достает, она на столбиках подвешена, закреплена винтами. И все это один сплошной лист стекла. Толстый, примерно три пальца толщиной. Разве такое можно изготовить?
— Сережа, как это сделано?
Костин смеется.
— Сколько лет ходишь сюда обедать — и первый раз заметил, догадался спросить! Да, стеклышко необычное. Венецианское изделие, по особому заказу сделано. Стариков наших спроси, они тебе все подробности расскажут.
Костин взмахивает рукой, такое движение кисти от себя, означающее «оставим это», оглядывает с интересом зал. Все же давно здесь не был, публика переменилась, он никого не знает… Затем говорит:
— Про стекло стариков спроси, а тебя, Арик, я про другое спросить хотел. Статья моя у тебя в журнале давно лежит. Боюсь, ты про нее уже и забыл.
Опять что-то не сходилось. Профессор Б. в редколлегию журнала входит, в редакцию не входит. То есть он там человек влиятельный, как бы начальствующий состав, но статей не принимает, рукописей не читает. Для этого есть люди в штате. Да и то он только последние десять лет в редколлегии, а при жизни Костина к журналу никакого отношения не имел. Костин что-то путает. Что ж, сон есть сон… Где-то краем сознания профессор все время помнил, что это сон. Но это хороший сон.
— Я что за статья, Сережа? Я в самом деле не помню.
— По Марку Твену статья. «Гекльберри Финн». Там цепочки мотивов, Арик, прямо в тексте такое параллельное проведение. Сначала вдова читает Геку про Моисея в тростниках. Это понятно, он у нее приемыш, она читает ему историю другого приемыша. А потом Гек сидит на берегу реки в кустах и смотрит, как люди пытаются выловить из воды его тело. Смекаешь, в чем суть?
— Да, это здорово…
Разбор роскошнейший, это правда. Только не совсем в манере Костина, тот больше на идеологию налегал… Творчество Марка Твена как продукт разложения рабовладельческого хозяйства Южных штатов…
— Так ты посмотри. Я давно приносил…
— Я посмотрю.
Костин пропал. Будто погас экран телевизора. А жаль. Когда он теперь еще Костина увидит…
Да, только почему у Костина во сне были голубые глаза? У него были какие-то другие глаза, серые, кажется…
Утром профессор Б. вспоминал свой сон и прикидывал, кому позвонить, спросить про стекло.
Татьяна тоже вспоминала свой сон. Конечно, про сон профессора она ничего не знала. Тем более не могла знать, что этот сон имеет к ней некоторое отношение. Об этом и сам профессор не знал. Она помнила только свой сон, пыталась его понять.
Невнятица. Он к ней вошел… Потом она его посетила… Это о ком? Имена не названы. Первая мысль, что по меньшей мере одно имя было названо раньше. Наверное, это опять про ту самую Катьку. Нет, не совпадает. Он ведь первым делом сказал «ты давеча спрашивала». Надо подумать — про кого она спрашивала. Ни про кого. Наяву ни про кого. Может, был еще какой-то сон, который она забыла. Предположим, был. Про кого она могла спрашивать старика во сне? Кто обозначен местоимением «он»? Кто там проходит сквозь стены? Нет, сквозь двери. О ком она вчера думала? Кем вчера интересовалась? Неужели она спрашивала про этого мерзавца Агеева? Да ну его к черту! Он просто свинья. Она бы и во сне не призналась, что он ей как-то интересен. Да и не достиг он еще таких степеней, чтобы проходить сквозь запертые двери. Нет, нет, не то… Вчера она грызла «Пиковую даму». Позавчера тоже. Ни о чем больше думать не могла. Ой…
Она растерялась от этой догадки. Не может быть…
Бросилась к столу. Так и есть, она же этот текст почти наизусть знает. Смотрела и не видела. Вот оно:
«…Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошёл к фонарю, взглянул на часы, — было двадцать минут двенадцатого. Германн ступил на графинино крыльцо и взошёл в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице…»
Именно так. Двери заперли. После этого никто не входил и не выходил. Ключа у Германна не было. Ему и не понадобилось. Он просто вошел. И в качестве маленького дополнительного приза: за померкшими окнами оказались ярко освещенные сени.
Авторская ошибка? Конечно. В этой повести авторские ошибки рассеяны по всему тексту, они все созданы намерено, у них своя роль в авторском замысле. Это как бы насмешливое подтверждение сказанного там же ранее: в романах всегда бывают ошибки. Раз есть ошибки, значит, роман… Забавная логика.
Но наш старик говорит другое. Есть еще другой смысл этой ошибки. Она… Она его после посетила тем же способом… Посмотрим.
«…белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, — и Германн узнал графиню!
— Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твёрдым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...
С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям и скрылась, шаркая туфлями. Германн слышал, как хлопнула дверь в сенях, и увидел, что кто-то опять поглядел к нему в окошко.
Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толка. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил там свечку и записал своё видение.»
Все верно. Дверь в сени была заперта. Однако она вышла, хлопнув в сенях дверью. Белой женщине все эти двери нипочем, она видение.
А Германн? Наш старик говорит, что все они проделывают этот фокус одним способом. Значит, и Германн то же самое. Он не совсем человеческой природы существо. Просто Пушкин не любит мистики, явное присутствие сверхъестественных сил в романе это безвкусица, поэтому он придает Германну демонические свойства исподволь, только по ошибке.
Вот это решение! Красота построения изумительная. Дикой элегантности симметрия. Он к графине, она к нему…
Она такого раньше не видела, даже не слыхала про такое. Нет, слыхала. Было что-то похожее, почти того же уровня, того же блеска. Не о «Пиковой даме», о «Капитанской дочке». А от кого слыхала? А это профессор К. ко дню рождения Пушкина читал юбилейную лекцию. Это была лекция! Гром, а не лекция…
Вот сейчас, когда она в восторге от своего открытия, кому она больше всего хочет об этом рассказать? Только профессору К., он бы оценил, он сам такие штуки делать умеет. Однако профессор К. не станет с ней разговаривать. Он человек в больших чинах, важный и надменный. А которые не такие надменные и любят с ней разговаривать, они не оценят, не поймут. Нет в мире совершенства…
***
……………..
……..
Между прочим, за что Старый Полковник сделал ей такой сказочный подарок? Ведь она для него еще ничего не сделала.
Или уже сделала? Надо спросить у этого подлеца Агеева, как продвигаются наши розыски.
Только ей не очень хочется с подлецом разговаривать. Ей больше хочется позвонить тетке этого Агеева и наябедничать. Пусть тетя придет и высечет Агеева прямо в присутствии этой его грудастой… А что? У нас в квартире так принято, а про тетю Агеева говорят, что она это может. Тетя там что надо… А то ведь он просто глумится над нами. Тоже большой элегантности выдумка — роман с управдомом. Управдом друг человека!
Татьяна скоро узнала, как это называется. Для такого рода дел изобретено множество названий, среди них грубые, уличные, также академические, с медицинским или даже ветеринарным душком, сверх того есть множество эвфемизмов, обиняков, иносказаний. Татьяна не думала, что услышит что-то новенькое, но услышала.
Новый оборот речи звучал так: «заниматься личной жизнью».
Зинаиде Аркадьевне очень не хватает личной жизни. Последнее время ей, однако, удалось немного пополнить эту нехватку. Она подружилась с Агеевым, бывает у него в гостях, они обедают вместе, болтают за столом, смеются, обмениваются новостями. Затем запирают двери и занимаются личной жизнью.
То есть личной жизнью в узком смысле называется именно то, что происходит за закрытыми дверями. Очень мило…
Впрочем, этот оборот речи Татьяна услышала несколько позже.
А покамест она находилась в состоянии растерянности и конфуза. Она ничего подобного не ожидала. Как-то это чересчур откровенно, бесстыдство какое-то ошеломительное… Эти двое ничуть не смущаются, им все трын-трава, это пусть окружающие краснеют и прячут глаза. И ладно бы управдомша, от управдомши другого ждать не приходится, она тебя не стесняется, потому что ты для нее не существуешь, для нее все окружающие просто мусор под ногами, но Агеев… До сих пор как-то считалось, что Агеев джентльмен…
Еще поначалу можно было предположить, что Агеев так усердно играл в сыщика, что малость увлекся, зашел далеко, вообразил себя суперагентом… он Джеймс Бонд, он проник в стан врага, соблазнил вражескую шифровальщицу, чтобы выпытать у нее секретные сведения… Но потом…
Кстати, а что потом? Для начала успокойся, выпей холодной воды, сядь за стол и хорошенько подумай — какие именно правила нарушил Агеев. Это правила человеческого общежития вообще? Это правила проживания в коммунальной квартире? Это правила, принятые по умолчанию между ним и тобой, потому что вы друзья?
Ой, кажется, это не такие простые вопросы. Ощущения у нее ясные: позор и унижение. Агеев творит что-то неподобающее, а она при этом присутствует и делает вид, будто ничего особенного не происходит. При этом умирает от стыда. И злится, конечно. А если призадуматься… Может, она не вполне понимает правила и обычаи жизни в коммунальной квартире? Правило-то одно: не лезь в чужую жизнь. Это жизнь проходит на твоих глазах, но ты ее как бы не видишь, потому что тебя это не касается. Выходит, у нас все хорошо? Нет, тоже что-то не сходится. Отложим, подумаю об этом после, вопрос тонкий. Покамест займемся делом. У нее работы еще часа на два, а потом спать, спать…
Заснула она мгновенно, рассерженная она почему-то всегда быстро засыпает. Сначала спала тихо, без сновидений, а потом ей приснился этот сон.
Тот же коридор, и опять навстречу старик в гимнастерке. Он как-то повеселел, оживился, выглядел лучше, чем в прошлый раз. Узнал ее издали, слабо помахал рукой. Заговорил сразу, как бы продолжая начатый разговор:
— Ты давеча спрашивала, как он к ней вошел через запертую дверь. А что тут думать, ты ведь сама знаешь, я к тебе так же вошел. Как я, так и он. После и она посетила его тем же способом.
Опять невнятица… О чем он? Она его ни о чем не спрашивала… Старик кивал благожелательно и вдруг пропал. Сон кончился.
В это же самое время видел сны ее добрый знакомый, профессор Б., спавший в своей квартире на другом конце города. Сначала снилась всякая чепуха, которую после и вспомнить невозможно, а потом пошел сон, который запомнился хорошо. Сидит он в ресторане Дома ученых, напротив него за столиком его старинный приятель Костин. Сидят, болтают о всякой всячине, ждут, когда официантка подаст обед. Столик их стоит у самой стеклянной стенки, которая разделяет ресторанный зал, отгораживает буфет. Профессор Б. слушает Костина, машинально пощелкивает ногтем по стеклянной стенке. Поддерживает беседу, при этом знает, что сам он, профессор Б., нынешний, старый, а Костин такой, каким он его помнит двадцать лет назад. Да, Костина уже лет двадцать как нет на свете. Он знает это, помнит, что Костина здесь никак не может быть, а все равно рад его видеть. Хороший человек был Костин. Они почти ровесники, начинали вместе… Он все щелкает ногтем по стеклу, слушает Костина и вдруг замечает то, о чем раньше не думал. Стенка-то цельная. Может быть, никто на это не обращает внимания, потому что все привыкли к современным зданиям из стекла и бетона, но здесь стекло такое, какого, пожалуй, в нынешних зданиях не увидишь. Стенка длинная, метров десять или двенадцать. Высотой побольше двух метров, пожалуй, два с половиной наберется, правда, снизу до пола не достает, она на столбиках подвешена, закреплена винтами. И все это один сплошной лист стекла. Толстый, примерно три пальца толщиной. Разве такое можно изготовить?
— Сережа, как это сделано?
Костин смеется.
— Сколько лет ходишь сюда обедать — и первый раз заметил, догадался спросить! Да, стеклышко необычное. Венецианское изделие, по особому заказу сделано. Стариков наших спроси, они тебе все подробности расскажут.
Костин взмахивает рукой, такое движение кисти от себя, означающее «оставим это», оглядывает с интересом зал. Все же давно здесь не был, публика переменилась, он никого не знает… Затем говорит:
— Про стекло стариков спроси, а тебя, Арик, я про другое спросить хотел. Статья моя у тебя в журнале давно лежит. Боюсь, ты про нее уже и забыл.
Опять что-то не сходилось. Профессор Б. в редколлегию журнала входит, в редакцию не входит. То есть он там человек влиятельный, как бы начальствующий состав, но статей не принимает, рукописей не читает. Для этого есть люди в штате. Да и то он только последние десять лет в редколлегии, а при жизни Костина к журналу никакого отношения не имел. Костин что-то путает. Что ж, сон есть сон… Где-то краем сознания профессор все время помнил, что это сон. Но это хороший сон.
— Я что за статья, Сережа? Я в самом деле не помню.
— По Марку Твену статья. «Гекльберри Финн». Там цепочки мотивов, Арик, прямо в тексте такое параллельное проведение. Сначала вдова читает Геку про Моисея в тростниках. Это понятно, он у нее приемыш, она читает ему историю другого приемыша. А потом Гек сидит на берегу реки в кустах и смотрит, как люди пытаются выловить из воды его тело. Смекаешь, в чем суть?
— Да, это здорово…
Разбор роскошнейший, это правда. Только не совсем в манере Костина, тот больше на идеологию налегал… Творчество Марка Твена как продукт разложения рабовладельческого хозяйства Южных штатов…
— Так ты посмотри. Я давно приносил…
— Я посмотрю.
Костин пропал. Будто погас экран телевизора. А жаль. Когда он теперь еще Костина увидит…
Да, только почему у Костина во сне были голубые глаза? У него были какие-то другие глаза, серые, кажется…
Утром профессор Б. вспоминал свой сон и прикидывал, кому позвонить, спросить про стекло.
Татьяна тоже вспоминала свой сон. Конечно, про сон профессора она ничего не знала. Тем более не могла знать, что этот сон имеет к ней некоторое отношение. Об этом и сам профессор не знал. Она помнила только свой сон, пыталась его понять.
Невнятица. Он к ней вошел… Потом она его посетила… Это о ком? Имена не названы. Первая мысль, что по меньшей мере одно имя было названо раньше. Наверное, это опять про ту самую Катьку. Нет, не совпадает. Он ведь первым делом сказал «ты давеча спрашивала». Надо подумать — про кого она спрашивала. Ни про кого. Наяву ни про кого. Может, был еще какой-то сон, который она забыла. Предположим, был. Про кого она могла спрашивать старика во сне? Кто обозначен местоимением «он»? Кто там проходит сквозь стены? Нет, сквозь двери. О ком она вчера думала? Кем вчера интересовалась? Неужели она спрашивала про этого мерзавца Агеева? Да ну его к черту! Он просто свинья. Она бы и во сне не призналась, что он ей как-то интересен. Да и не достиг он еще таких степеней, чтобы проходить сквозь запертые двери. Нет, нет, не то… Вчера она грызла «Пиковую даму». Позавчера тоже. Ни о чем больше думать не могла. Ой…
Она растерялась от этой догадки. Не может быть…
Бросилась к столу. Так и есть, она же этот текст почти наизусть знает. Смотрела и не видела. Вот оно:
«…Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошёл к фонарю, взглянул на часы, — было двадцать минут двенадцатого. Германн ступил на графинино крыльцо и взошёл в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице…»
Именно так. Двери заперли. После этого никто не входил и не выходил. Ключа у Германна не было. Ему и не понадобилось. Он просто вошел. И в качестве маленького дополнительного приза: за померкшими окнами оказались ярко освещенные сени.
Авторская ошибка? Конечно. В этой повести авторские ошибки рассеяны по всему тексту, они все созданы намерено, у них своя роль в авторском замысле. Это как бы насмешливое подтверждение сказанного там же ранее: в романах всегда бывают ошибки. Раз есть ошибки, значит, роман… Забавная логика.
Но наш старик говорит другое. Есть еще другой смысл этой ошибки. Она… Она его после посетила тем же способом… Посмотрим.
«…белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, — и Германн узнал графиню!
— Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твёрдым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...
С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям и скрылась, шаркая туфлями. Германн слышал, как хлопнула дверь в сенях, и увидел, что кто-то опять поглядел к нему в окошко.
Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толка. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил там свечку и записал своё видение.»
Все верно. Дверь в сени была заперта. Однако она вышла, хлопнув в сенях дверью. Белой женщине все эти двери нипочем, она видение.
А Германн? Наш старик говорит, что все они проделывают этот фокус одним способом. Значит, и Германн то же самое. Он не совсем человеческой природы существо. Просто Пушкин не любит мистики, явное присутствие сверхъестественных сил в романе это безвкусица, поэтому он придает Германну демонические свойства исподволь, только по ошибке.
Вот это решение! Красота построения изумительная. Дикой элегантности симметрия. Он к графине, она к нему…
Она такого раньше не видела, даже не слыхала про такое. Нет, слыхала. Было что-то похожее, почти того же уровня, того же блеска. Не о «Пиковой даме», о «Капитанской дочке». А от кого слыхала? А это профессор К. ко дню рождения Пушкина читал юбилейную лекцию. Это была лекция! Гром, а не лекция…
Вот сейчас, когда она в восторге от своего открытия, кому она больше всего хочет об этом рассказать? Только профессору К., он бы оценил, он сам такие штуки делать умеет. Однако профессор К. не станет с ней разговаривать. Он человек в больших чинах, важный и надменный. А которые не такие надменные и любят с ней разговаривать, они не оценят, не поймут. Нет в мире совершенства…
***
……………..
……..
Между прочим, за что Старый Полковник сделал ей такой сказочный подарок? Ведь она для него еще ничего не сделала.
Или уже сделала? Надо спросить у этого подлеца Агеева, как продвигаются наши розыски.
Только ей не очень хочется с подлецом разговаривать. Ей больше хочется позвонить тетке этого Агеева и наябедничать. Пусть тетя придет и высечет Агеева прямо в присутствии этой его грудастой… А что? У нас в квартире так принято, а про тетю Агеева говорят, что она это может. Тетя там что надо… А то ведь он просто глумится над нами. Тоже большой элегантности выдумка — роман с управдомом. Управдом друг человека!
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
24. Жанкины рацеи. Французский язык
Конечно, первым делом она похвастала Жанке. И наябедничала тоже ей. Жанка ответила по своему обыкновению.
— Ты гений, Татьяна! И ты же полнейшая идиотка. Так всегда бывает. Гениальные люди все в некотором смысле идиоты. А ты больше всех! Не в некотором смысле, а полнейшая, законченная идиотка.
— Ты продолжай, продолжай… Слушаю тебя с большим интересом. Даже с удовольствием.
— Выдумка твоя насчет этой симметрии с проходом в закрытые двери гениальная. Хочешь убедиться — позвони Ирке-Твари. Это будет первый в жизни случай, когда Ирка не скажет «я знала это еще на втором курсе» Ирка молча пойдет и удавится. Она плохо переносит чужие успехи. Тебя она особенно ненавидит.
— За что?
— Ирка работница, а ты бездельница. Ты расхлябанная, несобранная, тебя носит из стороны в сторону. Но ты талантливая, а Ирка бездарная. Ты пойдешь дальше нее. Но черт с ней! Забудем про Ирку, потому что ты ей не позвонишь. Я знаю, кому ты позвонишь.
— Кому же?
— Нашему дорогому профессору Б. Он хороший человек?
— Очень хороший. Один из лучших, кого я знаю.
— Я тоже так думаю. Он добрый, благородный. Он участливый, сострадательный. Он до смешного живой и общительный. Он пригласит тебя домой, будет поить чаем с вишневым вареньем, будет читать тебе стихи. Раньше он уже читал эти стихи публично. В 1934 году был всесоюзный слет молодых поэтов, он там читал эти стихи. Он занял второе место, ему вручал грамоту Михаил Светлов. Его стихи были напечатаны в «Пионерской правде».
— Ну и что? Пусть читает, я с удовольствием послушаю. Это лучшее воспоминание его жизни.
— Ты тоже добрая. Но сейчас мы о другом твоем качестве. Ты допишешь свою гениальную статью о «Пиковой даме», позвонишь старику, он тебя пригласит, ты отнесешь статью ему. Он положит ее в стол, туда же, где уже лежит твоя статья о «Коляске». И вы больше никогда не будете говорить об этих опусах, ни об одном, ни о другом.
— Да, наверное ты права. Так и будет. Но почему?
— Потому что наш профессор Б. добрый, вежливый, хорошо воспитанный человек. Когда кто-то при нем откалывает дурацкую и неприличную выходку, он старается этого не замечать. Из деликатности. Вот Танька… Танька, как твоя фамили после развода?
— После развода моя фамилия Потапова.
— Отличная фамилия! Гораздо лучше, чем Бронфенбренер. Итак, приходит Танька Потапова. Она тоже известна как милая, славная, хорошо воспитанная девочка. Вдруг отколола номер, приволокла статью о «Коляске». Это ужас! Но если ее выходку как-нибудь не заметить, может быть, она придет в себя, оклемается. Может быть, этот приступ безумия у нее временный. Так и есть. Девочка пришла в себя, больше о своей статье не заикается. Можно пускать ее в дом, она ни на кого не набросится, не покусает.
Тут блестящие проповеди Жанки, изящно оформленные в виде сократического диалога (глупые вопросы, умные ответы), были прерваны телефонным звонком.
Трубку взяла Татьяна.
— Таня?
— Да. Здравствуйте, Арон Исаакович.
Жанка сделала большие глаза. Профессор Б. легок на помине.
— Здравствуйте, Танечка. Извините, отрываю от дел. У меня вопрос, и как назло никого не могу найти, все в расходе… Вы бывали в ресторане Дома ученых?
— Бывала. Этот ресторан по традиции скромно называется столовой.
— Точно! Там и спиртного по той же традиции не подают. По крайней мере днем. А видели вы там в зале большую стеклянную стенку?
— Видела. Мне Акиньшин про нее что-то рассказывал, только я не все запомнила. Невнимательно слушала.
— А что запомнили?
— Дом строил в начале века кто-то из тогдашних русских миллионеров. Не помню имени. Это время богачей и оригиналов. Вот владелец решил блеснуть, заказал эту стенку в Венеции. Такую штуку трудно изготовить, она после отливки должна медленно остывать несколько месяцев, иначе от перепада температур стекло может лопнуть. Но венецианцы знамениты своим мастерством. Стенку сделали. Отвезли на пароходе в Одессу. Оттуда до Москвы по железной дороге — в особом вагоне, в особой упаковке. Потом на гужевых дрогах до Пречистенки. Дом достроили до второго этажа, крыши еще не было, стекло опустили сверху в этот зал, а уже потом покрыли дом крышей. Вот все, что я помню. За что купила, за то продала.
— Спасибо, Танечка! Главное я узнал, венецианское стекло. Остальное мне потом расскажут.
Он попрощался и повесил трубку. Опять Жанка строила рожи.
— Видишь, как он тебя любит?
— Вижу. Так почему принести статью о «Коляске» это сумасшедшая выходка?
— Ты не помнишь, мы как-то видели безумца на улице Герцена? При ходьбе слишком широко размахивал руками. Вот и ты слишком широко размахиваешь руками.
— Жанка, я понимаю, что ты хочешь сказать. И все равно не верю. Что там есть сумасшедшего в этой писанине? Все в рамках академической традиции. Никто на головах не ходит. Даже этим структурно-семиотическим дерьмом не попахивает. А уж как это модно! Даже Ирку-Тварь туда тянет…
— Не понимаешь… Тогда попробуем другой пример. Представь, что мы все не филологи, а математики. Профессор Б. большой ученый, вроде Колмогорова, а ты его бывшая студентка. Представила?
— Да.
— Вдруг студентка, которая всегда была здравомыслящая, уравновешенная девица, приносит три странички. Доказательство Великой теоремы. Элементарными средствами. Батюшки, да она ферматистка! Это диагноз.
— Все верно. Колмогоров всю жизнь занимался серьезной наукой, а ферматисты поголовно сумасшедшие. И у нас так? Наш профессор всю жизнь занимался серьезной наукой, а я принесла ему бред?
— Нет. Он всю жизнь халтурил, гнал демагогичскую чепуху, а твой опус, вполне возможно, образчик настоящей науки. Но ведь наука у нас такая, где все наоборот! Он разумный, а ты сумасшедшая. Так было всегда. Ты не слыхала, где-то в шестидесятом газета французских коммунистов «Юманите» вышла с огромным заголовком: «Убийца Маяковского снова сжимает в руках дымящийся пистолет»?
— Это про кого?
— Критик был один. Влиятельный. В двадцатые травил Маяковского, потом прожил еще долгую жизнь, травил Пастернака за его убогий роман. Именно об этом «Юманите» и вякнула. Хотя выходила на бумаге, полученной у наших бесплатно. Так вот, этот критик был еще и литературовед академического толка, работал с нашим Б. в одном отделе. А еще наш Б. помнит и человека пострашнее, по фамилии Эльсберг. Действительно инфернальное что-то. Поэтому наш профессор отлично знает, какое поведение нормальное, а какое безумное. Кто из двух сумасшедший — опытный халтурщик или гениальничающая барышня, которая тянет ручки к открытым проблемам… Впрочем, это уже терминология Агеева.
— Агеева…
— Да. Я кстати его вспомнила. Давай-ка отбросим на время нашу науку филологию к этой самой матери, а поговорим об Агееве. Волнующий разговор!
Жанка захихикала.
— И опять ты кругом идиотка. В конце августа и начале сентября вы с Агеевым ровно на две недели остались в этой квартире наедине. Только вдвоем! И как вы использовали это время? Разумно использовали. Один раз ты водила Агеева в Третьяковку, два раза он водил тебя в театр. Цветы дарил. Очень разумно! А теперь Агеев показал себя свиньей. Он притащил в дом эту управдомшу и занимается с ней… как она это называет?
— Занимается личной жизнью.
— Да. Очень хорошее словечко, мне нравится. У нее острый язычок, у нее дар слова. Значит, каждый день после обеда он в своей комнате занимается личной жизнью с управдомшей, а тебя это так бесит, что ты готова его высечь. Кстати, мысль недурная! — Жанка опять захихикала, но смущенно, даже покраснела. — А скажи, ты видела в моей второй комнате старый письменный стол?
— Видела. Зеленое сукно, к сожалению, попорчено.
— Не в сукне счастье. Главное, что стол очень прочный, очень устойчивый. Не то что нынешнее фуфло. К тому же стол в точности подходящей высоты и размера. Поэтому сразу после вашего второго похода в театр, поговорив содержательно об актерском таланте красавицы Ольги Остроумовой, ты просто обязана была отволочь Агеева в ту самую комнату и на том самом столе заняться с ним личной жизнью. Как следует заняться, часиков этак пять подряд… И все оставшиеся дни до окончания ваших двух недель то же самое. Заниматься личной жизнью. По пять часов в день. Тогда у вас впереди чистая, светлая, ничем не омраченная дружба на всю жизнь. Никаких трудностей в отношениях. Замуж за Агеева идти нельзя, но дружить с ним приятно. А ты что сделала? Показала себя идиоткой. Теперь он приволок управдомшу, и ты хочешь его наказывать за то, в чем он не виноват.
— Жанка, ты такая мудрая, ты так правильно меня всему учишь. Но ведь ты сама познакомилась с Агеевым раньше меня. И что?
— Да. Я с ним познакомилась раньше. Как раз тогда, когда собиралась замуж. Я была невестой. И менять свои планы ради Агеева не собиралась. А у него и подавно на меня планов не было. Поэтому джентльмен Агеев один раз водил меня в Большой зал консерватории на французскую органистку и один раз на ипподром. Больше нельзя. У тебя другое дело, ты увидела Агеева не перед замужеством, а именно после. Так хватай его!
— Жанка, ты уверена, что это именно моя обязанность — хватать Агеева и волочь в ту комнату?
— Вот он, тяжкий крест порядочной женщины! Конечно, это его обязанность. А у тебя другая обязанность. Как только Агеев схватит тебя… э-ээ… скажем, за талию, твоя обязанность воскликнуть с достоинством: «Агеев, вы что себе позволяете!» После чего он твою талию отпускает. С тобой много хлопот. Надо ухаживать три месяца, прежде чем первый раз поцеловать. А три месяца ухаживаний — это большие обязательства! Кому это надо? С Лариской гораздо веселее. А роман с управдомом — это просто шикарно!
Жанка веселилась от души.
— Но ты не унывай. Сейчас мы все это уладим. Мы позовем Агеева, я его высеку, и все станет на свои места.
— Ты его высечешь?
— Ну, не он же меня…
— Жанка, ты ничего не путаешь?
— Это была твоя идея. Мне понравилось!
— Мало ли что понравилось… Болтать можно что угодно.
— Глупая. Это же так просто! Сейчас увидишь.
Кажется, Жанка не шутит. Наверное, сошла с ума…
— Жанка, а ты не боишься схлопотать по щекам?
— Это возможно, — рассудительно ответила Жанка. — Но маловероятно. Не посмеет. Все-таки я его учительница.
— Ты его учительница?
Теперь Жанка долго молчала, разглядывала подругу.
— Танечка, ты хоть иногда на землю спускаешьсся? Вспоминаешь, на каком свете находишься?
— Иногда пытаюсь.
— Сомневаюсь. Ты живешь с человеком под одной крышей. Вы даже дружите. При этом ты не знаешь, кто он такой, чем занимается. Вон у него пишущая машинка в комнате трещит. Что это он пишет?
— Не знаю, не спрашивала.
— Вот! А ты его подключила к этим своим розыскам… Он знает, зачем тебе понадобился старый полковник?
— Нет, я не говорила.
— Вот! Вы оба такие сдержанные, такие воспитанные… Лишних вопросов не задаете. Живете как в тумане. Еще после удивляетесь…
— Ты права. Так почему ты его учительница?
— Он появился здесь два года назад, даже побольше. Потом исчезал, снова появлялся. Его тетка Светлана готовила его в университет. Очень хотела, чтобы он был как все. Приличный домашний мальчик, с дипломом приличного вуза. Ему это не в жилу, но Светку он любит, подчинялся. Уроки, репетиторы. Репетиторша была такая, что перед ее уроком надо еще готовиться с другой репетиторшей. Я ему помогала. А он ведь ничего не забывает. В университет поступил, проучился год, сдал две сессии, устроил все так, что он с университетом не порывает насовсем, может восстановиться в любое время. Сейчас занимается своими делами. Служба у него какая-то бездельная, нужна ему только ради бумажки. Москва такой город, где нельзя жить просто так, надо иметь прописку, надо иметь работу. Вот и все.
— А чем он занимается на самом деле?
— А это ты сама у него спроси. Если вы друзья, он тебе ответит. Но это после, а сейчас я с ним поговорю, моя очередь, — Жанка весело фыркнула.
— Жанна…
Та отмахнулась.
— Не бойся, не опасно.
Бросилась к дверям, высунула голову в коридор, завопила пронзительно:
— Агеев, Агеев, зайди ко мне!
Улыбалась загадочно.
Агеев явился моментально.
— Здравствуй, Жанна. Что ты хотела?
— Нет, Агеев, ты уж извини, но на ближайшие пять минут я Жанна Александровна. Понятно?
Он расплылся в ухмылке и послушно подтвердил:
— Да, Жанна Александровна.
— Стань вот здесь! — она величественным жестом указала место напротив стола, за которым она с Татьяной сидели.
Агеев послушно занял это место. Стоит, горой возвышается.
— И вот что имей в виду. Если ты сейчас начнешь ломаться, кобениться, вообще посмеешь не вовремя открыть рот… Это плохо кончится, наш роман не будут покупать.
— Какой роман?
— Не твое дело. Все равно ничего не поймешь, интернет еще не изобрели. Ты просто помалкивай, отвечай, когда спрашивают, и делай что велено.
— Да, Жанна Александровна.
— Так хорошо. Тогда скажи мне Агеев, что ты тут творишь? Дом полнится слухами…
— Э-ээ…
— Не хочешь отвечать? Может быть, это и правильно. Зачем нам слушать какие-то жалкие оправдания.
Жанка щурилась, Агеев молчал, незаметно ухмылялся. Она выдержала паузу и бухнула:
— Снимай штаны!
— Жанна Александровна...
— Агеев, я жду. Ну?
Агеев молчал и ухмылялся.
— Агеев, если ты сейчас сбежишь, это будет глупо и некрасиво, мы будем долго над тобой смеяться. Если ты сейчас нахлопаешь нас обеих по щекам, это будет глупо и некрасиво. Если бы будешь долго стоять, мяться, ломаться, это будет глупо и некрасиво. Попался, так чего уж там.. Ну? Смелее, Агеев!
Агеев засмеялся и начал расстегиваться.
Жанка обрадовалась и захлопотала вокруг него. Усадила Татьяну на диван у изголовья. Разложила Агеева на диване.
— Положи его голову себе на колени. Да, Агеев, голову на колени к Татьяне Львовне. А ты держи его, чтобы не сбежал.
Татьяна положила ладонь на его затылок. Она во время все этой сцены непроницаемо молчала. Логика та же: чего уж теперь…
Жанка метнулась к гардеробу. Ничего путного не нашла. Притащила какой-то узенький поясок от дамского платья. Белый, лакированный. Впрочем, хорошего качества, из настоящей кожи.
— Конечно, это чепуха, курам насмех. Но нам же не нужно, чтобы ребенок сучил ногами и вопил «Ай, больше не буду!» У нас другие цели…
Агеев опять засмеялся и произнес внятно:
— Совсем сумасшедшие девки.
— Что ты там бормочешь, дубина стоеросовая? — грозно спросила Жанна Александровна.
Он не испугался.
— Совсем сумасшедшие девки. И у всех один и тот же бзик.
— Ладно, болтай что хочешь.
Жанна Александровна дернула бровями, с удовольствием оглядела мускулистый зад лежащего, примерилась…
— Что ж, Агеев, свет надо было тушить!
Теперь прыснули они оба. Любители классики…
Конечно, как она и предполагала, орудие оказалось хилое. Ремешок тихонько посвистывал в воздухе, щелкал. Агеев не шелохнулся. Татьяна по-прежнему держала голову на его затылке.
— Двадцать пять! — радостно объявила Жанка. Повесила ремешок на спинку стула и следующее заявление сделала уже с полным торжеством и ликованием в голосе. — А вот теперь, Агеев, мы и поговорим!
И добавила, обращаясь только к Татьяне:
— Видишь, средство несколько неприятное, но очень упрощает домашнее общение.
Агеев спросил невозмутимо:
— Жанна Александровна, вы позволите мне встать или я вот из этой позиции буду с вами беседовать?
— Да я бы тебя, подлеца, неделю здесь продержала, — сказала она ворчливо, затем скомандовала. — Татьяна, отпускай его!
Дамы отвернулись из деликатности, Агеев неспешно привел себя в порядок.
— Да, Жанна Александровна, так что вы хотели узнать? Вы что-то говорили про роман, продажи… интер какой-то…
— Забудь, это чепуха. У меня вопрос самый актуальный. Управдом — друг человека! Но Танька будет спрашивать первой.
— А у меня вопрос более мирный. Агеев, в прошлый раз вы сказали, что я вторая на неделе спрашиваю про французский язык.
— Вон что… Ну, это не слишком длинная история, охотно расскажу. Жанна! Я сейчас как, уже считаюсь у тебя в гостях или ты еще с официальными разговорами не покончила?
— В гостях.
— Тогда пригласи меня за стол и дай что-нибудь пожрать.
Конечно, первым делом она похвастала Жанке. И наябедничала тоже ей. Жанка ответила по своему обыкновению.
— Ты гений, Татьяна! И ты же полнейшая идиотка. Так всегда бывает. Гениальные люди все в некотором смысле идиоты. А ты больше всех! Не в некотором смысле, а полнейшая, законченная идиотка.
— Ты продолжай, продолжай… Слушаю тебя с большим интересом. Даже с удовольствием.
— Выдумка твоя насчет этой симметрии с проходом в закрытые двери гениальная. Хочешь убедиться — позвони Ирке-Твари. Это будет первый в жизни случай, когда Ирка не скажет «я знала это еще на втором курсе» Ирка молча пойдет и удавится. Она плохо переносит чужие успехи. Тебя она особенно ненавидит.
— За что?
— Ирка работница, а ты бездельница. Ты расхлябанная, несобранная, тебя носит из стороны в сторону. Но ты талантливая, а Ирка бездарная. Ты пойдешь дальше нее. Но черт с ней! Забудем про Ирку, потому что ты ей не позвонишь. Я знаю, кому ты позвонишь.
— Кому же?
— Нашему дорогому профессору Б. Он хороший человек?
— Очень хороший. Один из лучших, кого я знаю.
— Я тоже так думаю. Он добрый, благородный. Он участливый, сострадательный. Он до смешного живой и общительный. Он пригласит тебя домой, будет поить чаем с вишневым вареньем, будет читать тебе стихи. Раньше он уже читал эти стихи публично. В 1934 году был всесоюзный слет молодых поэтов, он там читал эти стихи. Он занял второе место, ему вручал грамоту Михаил Светлов. Его стихи были напечатаны в «Пионерской правде».
— Ну и что? Пусть читает, я с удовольствием послушаю. Это лучшее воспоминание его жизни.
— Ты тоже добрая. Но сейчас мы о другом твоем качестве. Ты допишешь свою гениальную статью о «Пиковой даме», позвонишь старику, он тебя пригласит, ты отнесешь статью ему. Он положит ее в стол, туда же, где уже лежит твоя статья о «Коляске». И вы больше никогда не будете говорить об этих опусах, ни об одном, ни о другом.
— Да, наверное ты права. Так и будет. Но почему?
— Потому что наш профессор Б. добрый, вежливый, хорошо воспитанный человек. Когда кто-то при нем откалывает дурацкую и неприличную выходку, он старается этого не замечать. Из деликатности. Вот Танька… Танька, как твоя фамили после развода?
— После развода моя фамилия Потапова.
— Отличная фамилия! Гораздо лучше, чем Бронфенбренер. Итак, приходит Танька Потапова. Она тоже известна как милая, славная, хорошо воспитанная девочка. Вдруг отколола номер, приволокла статью о «Коляске». Это ужас! Но если ее выходку как-нибудь не заметить, может быть, она придет в себя, оклемается. Может быть, этот приступ безумия у нее временный. Так и есть. Девочка пришла в себя, больше о своей статье не заикается. Можно пускать ее в дом, она ни на кого не набросится, не покусает.
Тут блестящие проповеди Жанки, изящно оформленные в виде сократического диалога (глупые вопросы, умные ответы), были прерваны телефонным звонком.
Трубку взяла Татьяна.
— Таня?
— Да. Здравствуйте, Арон Исаакович.
Жанка сделала большие глаза. Профессор Б. легок на помине.
— Здравствуйте, Танечка. Извините, отрываю от дел. У меня вопрос, и как назло никого не могу найти, все в расходе… Вы бывали в ресторане Дома ученых?
— Бывала. Этот ресторан по традиции скромно называется столовой.
— Точно! Там и спиртного по той же традиции не подают. По крайней мере днем. А видели вы там в зале большую стеклянную стенку?
— Видела. Мне Акиньшин про нее что-то рассказывал, только я не все запомнила. Невнимательно слушала.
— А что запомнили?
— Дом строил в начале века кто-то из тогдашних русских миллионеров. Не помню имени. Это время богачей и оригиналов. Вот владелец решил блеснуть, заказал эту стенку в Венеции. Такую штуку трудно изготовить, она после отливки должна медленно остывать несколько месяцев, иначе от перепада температур стекло может лопнуть. Но венецианцы знамениты своим мастерством. Стенку сделали. Отвезли на пароходе в Одессу. Оттуда до Москвы по железной дороге — в особом вагоне, в особой упаковке. Потом на гужевых дрогах до Пречистенки. Дом достроили до второго этажа, крыши еще не было, стекло опустили сверху в этот зал, а уже потом покрыли дом крышей. Вот все, что я помню. За что купила, за то продала.
— Спасибо, Танечка! Главное я узнал, венецианское стекло. Остальное мне потом расскажут.
Он попрощался и повесил трубку. Опять Жанка строила рожи.
— Видишь, как он тебя любит?
— Вижу. Так почему принести статью о «Коляске» это сумасшедшая выходка?
— Ты не помнишь, мы как-то видели безумца на улице Герцена? При ходьбе слишком широко размахивал руками. Вот и ты слишком широко размахиваешь руками.
— Жанка, я понимаю, что ты хочешь сказать. И все равно не верю. Что там есть сумасшедшего в этой писанине? Все в рамках академической традиции. Никто на головах не ходит. Даже этим структурно-семиотическим дерьмом не попахивает. А уж как это модно! Даже Ирку-Тварь туда тянет…
— Не понимаешь… Тогда попробуем другой пример. Представь, что мы все не филологи, а математики. Профессор Б. большой ученый, вроде Колмогорова, а ты его бывшая студентка. Представила?
— Да.
— Вдруг студентка, которая всегда была здравомыслящая, уравновешенная девица, приносит три странички. Доказательство Великой теоремы. Элементарными средствами. Батюшки, да она ферматистка! Это диагноз.
— Все верно. Колмогоров всю жизнь занимался серьезной наукой, а ферматисты поголовно сумасшедшие. И у нас так? Наш профессор всю жизнь занимался серьезной наукой, а я принесла ему бред?
— Нет. Он всю жизнь халтурил, гнал демагогичскую чепуху, а твой опус, вполне возможно, образчик настоящей науки. Но ведь наука у нас такая, где все наоборот! Он разумный, а ты сумасшедшая. Так было всегда. Ты не слыхала, где-то в шестидесятом газета французских коммунистов «Юманите» вышла с огромным заголовком: «Убийца Маяковского снова сжимает в руках дымящийся пистолет»?
— Это про кого?
— Критик был один. Влиятельный. В двадцатые травил Маяковского, потом прожил еще долгую жизнь, травил Пастернака за его убогий роман. Именно об этом «Юманите» и вякнула. Хотя выходила на бумаге, полученной у наших бесплатно. Так вот, этот критик был еще и литературовед академического толка, работал с нашим Б. в одном отделе. А еще наш Б. помнит и человека пострашнее, по фамилии Эльсберг. Действительно инфернальное что-то. Поэтому наш профессор отлично знает, какое поведение нормальное, а какое безумное. Кто из двух сумасшедший — опытный халтурщик или гениальничающая барышня, которая тянет ручки к открытым проблемам… Впрочем, это уже терминология Агеева.
— Агеева…
— Да. Я кстати его вспомнила. Давай-ка отбросим на время нашу науку филологию к этой самой матери, а поговорим об Агееве. Волнующий разговор!
Жанка захихикала.
— И опять ты кругом идиотка. В конце августа и начале сентября вы с Агеевым ровно на две недели остались в этой квартире наедине. Только вдвоем! И как вы использовали это время? Разумно использовали. Один раз ты водила Агеева в Третьяковку, два раза он водил тебя в театр. Цветы дарил. Очень разумно! А теперь Агеев показал себя свиньей. Он притащил в дом эту управдомшу и занимается с ней… как она это называет?
— Занимается личной жизнью.
— Да. Очень хорошее словечко, мне нравится. У нее острый язычок, у нее дар слова. Значит, каждый день после обеда он в своей комнате занимается личной жизнью с управдомшей, а тебя это так бесит, что ты готова его высечь. Кстати, мысль недурная! — Жанка опять захихикала, но смущенно, даже покраснела. — А скажи, ты видела в моей второй комнате старый письменный стол?
— Видела. Зеленое сукно, к сожалению, попорчено.
— Не в сукне счастье. Главное, что стол очень прочный, очень устойчивый. Не то что нынешнее фуфло. К тому же стол в точности подходящей высоты и размера. Поэтому сразу после вашего второго похода в театр, поговорив содержательно об актерском таланте красавицы Ольги Остроумовой, ты просто обязана была отволочь Агеева в ту самую комнату и на том самом столе заняться с ним личной жизнью. Как следует заняться, часиков этак пять подряд… И все оставшиеся дни до окончания ваших двух недель то же самое. Заниматься личной жизнью. По пять часов в день. Тогда у вас впереди чистая, светлая, ничем не омраченная дружба на всю жизнь. Никаких трудностей в отношениях. Замуж за Агеева идти нельзя, но дружить с ним приятно. А ты что сделала? Показала себя идиоткой. Теперь он приволок управдомшу, и ты хочешь его наказывать за то, в чем он не виноват.
— Жанка, ты такая мудрая, ты так правильно меня всему учишь. Но ведь ты сама познакомилась с Агеевым раньше меня. И что?
— Да. Я с ним познакомилась раньше. Как раз тогда, когда собиралась замуж. Я была невестой. И менять свои планы ради Агеева не собиралась. А у него и подавно на меня планов не было. Поэтому джентльмен Агеев один раз водил меня в Большой зал консерватории на французскую органистку и один раз на ипподром. Больше нельзя. У тебя другое дело, ты увидела Агеева не перед замужеством, а именно после. Так хватай его!
— Жанка, ты уверена, что это именно моя обязанность — хватать Агеева и волочь в ту комнату?
— Вот он, тяжкий крест порядочной женщины! Конечно, это его обязанность. А у тебя другая обязанность. Как только Агеев схватит тебя… э-ээ… скажем, за талию, твоя обязанность воскликнуть с достоинством: «Агеев, вы что себе позволяете!» После чего он твою талию отпускает. С тобой много хлопот. Надо ухаживать три месяца, прежде чем первый раз поцеловать. А три месяца ухаживаний — это большие обязательства! Кому это надо? С Лариской гораздо веселее. А роман с управдомом — это просто шикарно!
Жанка веселилась от души.
— Но ты не унывай. Сейчас мы все это уладим. Мы позовем Агеева, я его высеку, и все станет на свои места.
— Ты его высечешь?
— Ну, не он же меня…
— Жанка, ты ничего не путаешь?
— Это была твоя идея. Мне понравилось!
— Мало ли что понравилось… Болтать можно что угодно.
— Глупая. Это же так просто! Сейчас увидишь.
Кажется, Жанка не шутит. Наверное, сошла с ума…
— Жанка, а ты не боишься схлопотать по щекам?
— Это возможно, — рассудительно ответила Жанка. — Но маловероятно. Не посмеет. Все-таки я его учительница.
— Ты его учительница?
Теперь Жанка долго молчала, разглядывала подругу.
— Танечка, ты хоть иногда на землю спускаешьсся? Вспоминаешь, на каком свете находишься?
— Иногда пытаюсь.
— Сомневаюсь. Ты живешь с человеком под одной крышей. Вы даже дружите. При этом ты не знаешь, кто он такой, чем занимается. Вон у него пишущая машинка в комнате трещит. Что это он пишет?
— Не знаю, не спрашивала.
— Вот! А ты его подключила к этим своим розыскам… Он знает, зачем тебе понадобился старый полковник?
— Нет, я не говорила.
— Вот! Вы оба такие сдержанные, такие воспитанные… Лишних вопросов не задаете. Живете как в тумане. Еще после удивляетесь…
— Ты права. Так почему ты его учительница?
— Он появился здесь два года назад, даже побольше. Потом исчезал, снова появлялся. Его тетка Светлана готовила его в университет. Очень хотела, чтобы он был как все. Приличный домашний мальчик, с дипломом приличного вуза. Ему это не в жилу, но Светку он любит, подчинялся. Уроки, репетиторы. Репетиторша была такая, что перед ее уроком надо еще готовиться с другой репетиторшей. Я ему помогала. А он ведь ничего не забывает. В университет поступил, проучился год, сдал две сессии, устроил все так, что он с университетом не порывает насовсем, может восстановиться в любое время. Сейчас занимается своими делами. Служба у него какая-то бездельная, нужна ему только ради бумажки. Москва такой город, где нельзя жить просто так, надо иметь прописку, надо иметь работу. Вот и все.
— А чем он занимается на самом деле?
— А это ты сама у него спроси. Если вы друзья, он тебе ответит. Но это после, а сейчас я с ним поговорю, моя очередь, — Жанка весело фыркнула.
— Жанна…
Та отмахнулась.
— Не бойся, не опасно.
Бросилась к дверям, высунула голову в коридор, завопила пронзительно:
— Агеев, Агеев, зайди ко мне!
Улыбалась загадочно.
Агеев явился моментально.
— Здравствуй, Жанна. Что ты хотела?
— Нет, Агеев, ты уж извини, но на ближайшие пять минут я Жанна Александровна. Понятно?
Он расплылся в ухмылке и послушно подтвердил:
— Да, Жанна Александровна.
— Стань вот здесь! — она величественным жестом указала место напротив стола, за которым она с Татьяной сидели.
Агеев послушно занял это место. Стоит, горой возвышается.
— И вот что имей в виду. Если ты сейчас начнешь ломаться, кобениться, вообще посмеешь не вовремя открыть рот… Это плохо кончится, наш роман не будут покупать.
— Какой роман?
— Не твое дело. Все равно ничего не поймешь, интернет еще не изобрели. Ты просто помалкивай, отвечай, когда спрашивают, и делай что велено.
— Да, Жанна Александровна.
— Так хорошо. Тогда скажи мне Агеев, что ты тут творишь? Дом полнится слухами…
— Э-ээ…
— Не хочешь отвечать? Может быть, это и правильно. Зачем нам слушать какие-то жалкие оправдания.
Жанка щурилась, Агеев молчал, незаметно ухмылялся. Она выдержала паузу и бухнула:
— Снимай штаны!
— Жанна Александровна...
— Агеев, я жду. Ну?
Агеев молчал и ухмылялся.
— Агеев, если ты сейчас сбежишь, это будет глупо и некрасиво, мы будем долго над тобой смеяться. Если ты сейчас нахлопаешь нас обеих по щекам, это будет глупо и некрасиво. Если бы будешь долго стоять, мяться, ломаться, это будет глупо и некрасиво. Попался, так чего уж там.. Ну? Смелее, Агеев!
Агеев засмеялся и начал расстегиваться.
Жанка обрадовалась и захлопотала вокруг него. Усадила Татьяну на диван у изголовья. Разложила Агеева на диване.
— Положи его голову себе на колени. Да, Агеев, голову на колени к Татьяне Львовне. А ты держи его, чтобы не сбежал.
Татьяна положила ладонь на его затылок. Она во время все этой сцены непроницаемо молчала. Логика та же: чего уж теперь…
Жанка метнулась к гардеробу. Ничего путного не нашла. Притащила какой-то узенький поясок от дамского платья. Белый, лакированный. Впрочем, хорошего качества, из настоящей кожи.
— Конечно, это чепуха, курам насмех. Но нам же не нужно, чтобы ребенок сучил ногами и вопил «Ай, больше не буду!» У нас другие цели…
Агеев опять засмеялся и произнес внятно:
— Совсем сумасшедшие девки.
— Что ты там бормочешь, дубина стоеросовая? — грозно спросила Жанна Александровна.
Он не испугался.
— Совсем сумасшедшие девки. И у всех один и тот же бзик.
— Ладно, болтай что хочешь.
Жанна Александровна дернула бровями, с удовольствием оглядела мускулистый зад лежащего, примерилась…
— Что ж, Агеев, свет надо было тушить!
Теперь прыснули они оба. Любители классики…
Конечно, как она и предполагала, орудие оказалось хилое. Ремешок тихонько посвистывал в воздухе, щелкал. Агеев не шелохнулся. Татьяна по-прежнему держала голову на его затылке.
— Двадцать пять! — радостно объявила Жанка. Повесила ремешок на спинку стула и следующее заявление сделала уже с полным торжеством и ликованием в голосе. — А вот теперь, Агеев, мы и поговорим!
И добавила, обращаясь только к Татьяне:
— Видишь, средство несколько неприятное, но очень упрощает домашнее общение.
Агеев спросил невозмутимо:
— Жанна Александровна, вы позволите мне встать или я вот из этой позиции буду с вами беседовать?
— Да я бы тебя, подлеца, неделю здесь продержала, — сказала она ворчливо, затем скомандовала. — Татьяна, отпускай его!
Дамы отвернулись из деликатности, Агеев неспешно привел себя в порядок.
— Да, Жанна Александровна, так что вы хотели узнать? Вы что-то говорили про роман, продажи… интер какой-то…
— Забудь, это чепуха. У меня вопрос самый актуальный. Управдом — друг человека! Но Танька будет спрашивать первой.
— А у меня вопрос более мирный. Агеев, в прошлый раз вы сказали, что я вторая на неделе спрашиваю про французский язык.
— Вон что… Ну, это не слишком длинная история, охотно расскажу. Жанна! Я сейчас как, уже считаюсь у тебя в гостях или ты еще с официальными разговорами не покончила?
— В гостях.
— Тогда пригласи меня за стол и дай что-нибудь пожрать.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
25. Во человецех благоволение
Девицы отправились на кухню хлопотать об ужине. Там переглядывались и хихикали. Татьяна выглядела смущенной, Жанка ни капли, но хихикали обе. Агеева они оставили в Жанкиной комнате. А уж он был совершенно невозмутим. Сумасшедшие девки учинили безобразие — ну и пусть себе, он к этому снисходительно относится. Может быть, их это утешит, а то последнее время они им недовольны, дуются, косятся.
Об этом он размышлял недолго, потому что сумасшедшие девки вернулись с кухни, стали подавать на стол.
Начал застольную беседу Агеев.
— Так что у нас там первым номером? Да, французский язык. Это просто. Сидел в Ленинке в музыкальном зале, читал Асафьева.
— Зачем?
— Жанка, не перебивай, не отвлекай меня. Сейчас я стану объяснять тебе, зачем я читал Асафьева, и до завтрашнего утра мы уже ни о чем другом не поговорим.
— Извини, ты прав. Больше не буду.
— Значит, сижу, читаю. Рядом сидит девица. Такая крупная, полноватая, щекастая, с чудесным цветом лица. В очках. Видно, что очень серьезная девица, важная. Наверное, мы с час просидели рядом мирно, потом она шепчет: «Извините, вы французский язык знаете?» Я отвечаю как есть. Говорить по-французски не могу, устной речи не понимаю, но читаю кое-как. С большим усилием… «Попробуйте это!» — придвигает ко мне какой-то иностранный журнал. Я уткнул палец в строчку, напряг все свои умственные способности, стал разбирать этот текст. Затем ей пересказываю. Речь идет о балете. Некий Стравинский представил публике свой балет, этот балет впервые пошел на сцене такого-то театра осенью такого-то года. Название балета… э-ээ… сакр дю прентам… это будет, наверное, святыня весны. Как написано, так я ей и перевел, был очень рад, что ни разу не пришлось смотреть в словарь. Смотрю на нее, спрашиваю: это может быть, есть такой Стравинский? Она кивает: да, да, все верно, есть такой композитор! Я спрашиваю: и балет у него такой есть? Святыня весны? Она опять кивает: да, у него есть такой балет. Серьезно кивает, даже не улыбнулась, глазом не моргнула. Ну, я кое-как догрыз этот текст до конца, там всего страничка. Переводил, бубнил. Наши разговоры никому вокруг не мешали, нас в зале всего двое.
— В Ленинке так бывает?
— В музыкальном зале бывает. Он маленький, непопулярный, стоит на отшибе, публики там всегда мало. Два человека, три человека. Иногда и вовсе сидишь в одиночестве.
— А ты на самом деле никогда раньше не слыхал про Стравинского?
— Конечно. Я же немузыкальный человек, вырос в провинции, там этого имени даже на афишах не увидишь. Хотя есть оперный театр, нас в младших классах водили на «Жизель» и на «Фадетту». По радио Стравинского, сколько я помню, тоже никогда не крутят. Так что я в смысле музыкальной культуры чист и невинен, таким и прибыл в столицу. Да, так вернемся к нашей истории. С переводом мы покончили, еще часа два сидим рядом, читаем каждый свое. Теперь уже я ее тихонько спрашиваю: «Вы на рояле играть умеете?» Она отвечает, мол, так, немножко. Придвинул ей ноты: посмотрите, пожалуйства, это трудно будет сыграть? Посмотрела, говорит, что нет, не очень трудно. Говорю наивно: только вы обратите внимание, там прямо в тексте карандашные исправления, транспонировки, кто-то менял аппликатуру под детскую руку. Посмотрела, кивнула. Да, где-то на октаву переставлено, но можно не обращать внимания. Пошли мы в маленькую комнатку со звукоизоляцией, где для таких случаев стоит пианино. Она села и моментально все сыграла. Это не виртуозная вещь, медленная, но там сложная гармония, а для нее это не проблема. Прямо с листа, не задумываясь… Я ее поблагодарил, а она спрашивает: зачем вам Бортнянский? Эти ноты сто лет никто не заказывал. Стал объяснять, что видел название в книге. Там написано, что огнетушитель издавал тонкое сипение, напоминавшее старинный гимн «Коль славен наш господь в Сионе». Текст я знаю, это Тредиаковский, а музыки никогда не слыхал, решил послушать. Опять она кивает, для нее это вполне достаточная причина проявить любознательность. Спокойная девица. Посидели мы еще немного, разошлись довольные друг другом. Потом я очень жалел, что не спросил ее имени, мы не познакомились, не поменялись телефонами.
— Зачем она тебе?
— Ну, явной необходимости нет. Но позже я стал обживаться в городе, начал бегать по концертам, услышал про Стравинского, про балет «Весна священная», и сообразил, что видел девицу весьма необычного характера. Она не стала меня поправлять, даже не улыбнулась. Великолепная сдержанность! Пусть будет «Святыня весны», ничего удивительного, человек никогда не слыхал про Стравинского…
— А разве не лучше было бы подсказать, поправить? Чтобы на будущее знал, больше не попадал впросак.
— Нет. Это полная противоположность вашей Ирке-Твари. Ее ничуть не тянет сказать «я знала это еще на втором курсе». Не хочет показывать своего превосходства. Не хочет подчеркивать моего невежества. Она умная и с сильным характером. Жалею, что не познакомились!
— Она тебе больше не попадалась?
— Нет. Зато через день мой французский понадобился Татьяне.
— Отличная история, Агеев! Теперь расскажи про управдома, друга человека.
— То же самое. Она умная и с сильным характером. Еще и добрая.
— Неужто?
— Да. Ты, Жанка, тоже умная, но сейчас у тебя мысли идут в неправильную сторону.
— Ты знаешь мои мысли?
— Конечно. Я так предполагаю, что через день или два какая-нибудь из твоих учениц переменит время занятий, станет ходить на уроки не к трем часам дня, а к часу. Зинаида заметит, что ей в такое время здесь показываться неудобно, перестанет ходить ко мне на обеды. Но все поймет.
— Это будет нехорошо?
— Да. Вы, барышни, насмешничаете. Герцогиня, хозяйка замка, обходит свои владения… Я знаю, это от Лариски пошло. Вам понравилось, как-никак острое словцо. Но вы забываете, что она на самом деле хозяйка замка. Мы все здесь живем на птичьих правах, само наше существование зыбкое и призрачное. Одного дуновения достаточно, чтобы квартиру от всей нашей компании очистить, останется одна Наталья Ивановна. Причем именно Зинке достаточно одного дуновения. Однако она этого до сих пор не делала и впредь не сделает. Как бы вы себя с ней ни вели…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Я не хочу разбирать вопрос, кто у кого в гостях, когда она сюда приходит, мы у нее или она у нас. Но одно знаю. Вы можете бросать на нее косые взгляды, вы можете ее отсюда как-нибудь потихоньку выкурить, а она вас не тронет.
— Почему?
— Потому что она добрая. Другая бы разобиделась, выжгла это осиное гнездо, вытоптала, камня на камне не оставила. Но не Зинка. Она умная, добрая и с сильным характером. Засмеется, пойдет своей дорогой. Конечно, нам с ней здесь удобнее, но можно найти другое пристанище. Даже в нашем доме можно найти полностью свободную квартиру.
— Ой, Агеев, извини! Мы как-то не думали, что одним косым взглядом можем выдавить отсюда не только Зинку, но и тебя с ней.
Агеев по своему обыкновению расплывался в широкой улыбке.
— Ничего. Это потому что вы милые. Вам трудно представить себе, что я люблю кого-то больше вас, потому что вы милые, а Зинка не такая милая. С Лариской это уже было. Как можно любить Лариску!
— Извини, Агеев. Мы что-то перепутали. Просто ты раньше сюда своих барышень не водил, Мишка тоже, и нам как-то казалось, что этого и быть не должно. Ну, раз до сих пор не было. И мы растерялись.
— И вы, барышни, меня извините, не думал, что вас это заденет. Мне тоже казалось, что раз Мишке все равно, то и вам тоже. Коммуналка…
— Сравнил, дубина стоеросовая! Мы же девочки.
— Виноват. Но уж теперь придется вам к Зинаиде привыкать.
— Мы согласны!
До сих пор разговор вела Жанка. Выступала от имени их обеих. Теперь слово взяла Татьяна.
— Агеев, может быть, ты и не человек совсем, может быть, ты ангел?
Она не заметила, что внезапно перешла с ним на ты. А ведь в самом деле есть в нем это. Больше чем благодушие. Милость? Нет, благоволение, так точнее. Как это говорится? На земле мир, и во человецех благоволение…
— Это чем я на ангела похож?
— Как сказать… Благоволение в тебе. Лариска у тебя милая, Зинаида милая, и они действительно поворачиваются к тебе лучшей стороной.
— Это волшебство действует только на дам.
— Значит, и на нас. Зинаиду мы теперь будем любить. А скажи, Агеев, в наших этих розысках в последние дни не было какого-то крупного прорыва?
— Почему ты так решила?
— Мне показалось. Почудилось.
Не могла же она сказать, что приходил старик, что сделал ей сказочной щедрости подарок. Агеев про старика ничего не знает.
Между тем он тоже не спешил отвечать на ее вопрос. Кое-что было, только он боится сглазить, спугнуть судьбу.
— Большого прорыва пока нет. Надежда есть. Будет что-то, скажу.
И он стал рассказывать про другой случай в музыкальном зале, когда библиотекарь Михаил Давидович в полчаса объяснил ему построение сонатного аллегро.
Татьяна поняла, что прорыв есть. Он пока не хочет говорить, осторожный. Зубы заговаривает.
Девицы отправились на кухню хлопотать об ужине. Там переглядывались и хихикали. Татьяна выглядела смущенной, Жанка ни капли, но хихикали обе. Агеева они оставили в Жанкиной комнате. А уж он был совершенно невозмутим. Сумасшедшие девки учинили безобразие — ну и пусть себе, он к этому снисходительно относится. Может быть, их это утешит, а то последнее время они им недовольны, дуются, косятся.
Об этом он размышлял недолго, потому что сумасшедшие девки вернулись с кухни, стали подавать на стол.
Начал застольную беседу Агеев.
— Так что у нас там первым номером? Да, французский язык. Это просто. Сидел в Ленинке в музыкальном зале, читал Асафьева.
— Зачем?
— Жанка, не перебивай, не отвлекай меня. Сейчас я стану объяснять тебе, зачем я читал Асафьева, и до завтрашнего утра мы уже ни о чем другом не поговорим.
— Извини, ты прав. Больше не буду.
— Значит, сижу, читаю. Рядом сидит девица. Такая крупная, полноватая, щекастая, с чудесным цветом лица. В очках. Видно, что очень серьезная девица, важная. Наверное, мы с час просидели рядом мирно, потом она шепчет: «Извините, вы французский язык знаете?» Я отвечаю как есть. Говорить по-французски не могу, устной речи не понимаю, но читаю кое-как. С большим усилием… «Попробуйте это!» — придвигает ко мне какой-то иностранный журнал. Я уткнул палец в строчку, напряг все свои умственные способности, стал разбирать этот текст. Затем ей пересказываю. Речь идет о балете. Некий Стравинский представил публике свой балет, этот балет впервые пошел на сцене такого-то театра осенью такого-то года. Название балета… э-ээ… сакр дю прентам… это будет, наверное, святыня весны. Как написано, так я ей и перевел, был очень рад, что ни разу не пришлось смотреть в словарь. Смотрю на нее, спрашиваю: это может быть, есть такой Стравинский? Она кивает: да, да, все верно, есть такой композитор! Я спрашиваю: и балет у него такой есть? Святыня весны? Она опять кивает: да, у него есть такой балет. Серьезно кивает, даже не улыбнулась, глазом не моргнула. Ну, я кое-как догрыз этот текст до конца, там всего страничка. Переводил, бубнил. Наши разговоры никому вокруг не мешали, нас в зале всего двое.
— В Ленинке так бывает?
— В музыкальном зале бывает. Он маленький, непопулярный, стоит на отшибе, публики там всегда мало. Два человека, три человека. Иногда и вовсе сидишь в одиночестве.
— А ты на самом деле никогда раньше не слыхал про Стравинского?
— Конечно. Я же немузыкальный человек, вырос в провинции, там этого имени даже на афишах не увидишь. Хотя есть оперный театр, нас в младших классах водили на «Жизель» и на «Фадетту». По радио Стравинского, сколько я помню, тоже никогда не крутят. Так что я в смысле музыкальной культуры чист и невинен, таким и прибыл в столицу. Да, так вернемся к нашей истории. С переводом мы покончили, еще часа два сидим рядом, читаем каждый свое. Теперь уже я ее тихонько спрашиваю: «Вы на рояле играть умеете?» Она отвечает, мол, так, немножко. Придвинул ей ноты: посмотрите, пожалуйства, это трудно будет сыграть? Посмотрела, говорит, что нет, не очень трудно. Говорю наивно: только вы обратите внимание, там прямо в тексте карандашные исправления, транспонировки, кто-то менял аппликатуру под детскую руку. Посмотрела, кивнула. Да, где-то на октаву переставлено, но можно не обращать внимания. Пошли мы в маленькую комнатку со звукоизоляцией, где для таких случаев стоит пианино. Она села и моментально все сыграла. Это не виртуозная вещь, медленная, но там сложная гармония, а для нее это не проблема. Прямо с листа, не задумываясь… Я ее поблагодарил, а она спрашивает: зачем вам Бортнянский? Эти ноты сто лет никто не заказывал. Стал объяснять, что видел название в книге. Там написано, что огнетушитель издавал тонкое сипение, напоминавшее старинный гимн «Коль славен наш господь в Сионе». Текст я знаю, это Тредиаковский, а музыки никогда не слыхал, решил послушать. Опять она кивает, для нее это вполне достаточная причина проявить любознательность. Спокойная девица. Посидели мы еще немного, разошлись довольные друг другом. Потом я очень жалел, что не спросил ее имени, мы не познакомились, не поменялись телефонами.
— Зачем она тебе?
— Ну, явной необходимости нет. Но позже я стал обживаться в городе, начал бегать по концертам, услышал про Стравинского, про балет «Весна священная», и сообразил, что видел девицу весьма необычного характера. Она не стала меня поправлять, даже не улыбнулась. Великолепная сдержанность! Пусть будет «Святыня весны», ничего удивительного, человек никогда не слыхал про Стравинского…
— А разве не лучше было бы подсказать, поправить? Чтобы на будущее знал, больше не попадал впросак.
— Нет. Это полная противоположность вашей Ирке-Твари. Ее ничуть не тянет сказать «я знала это еще на втором курсе». Не хочет показывать своего превосходства. Не хочет подчеркивать моего невежества. Она умная и с сильным характером. Жалею, что не познакомились!
— Она тебе больше не попадалась?
— Нет. Зато через день мой французский понадобился Татьяне.
— Отличная история, Агеев! Теперь расскажи про управдома, друга человека.
— То же самое. Она умная и с сильным характером. Еще и добрая.
— Неужто?
— Да. Ты, Жанка, тоже умная, но сейчас у тебя мысли идут в неправильную сторону.
— Ты знаешь мои мысли?
— Конечно. Я так предполагаю, что через день или два какая-нибудь из твоих учениц переменит время занятий, станет ходить на уроки не к трем часам дня, а к часу. Зинаида заметит, что ей в такое время здесь показываться неудобно, перестанет ходить ко мне на обеды. Но все поймет.
— Это будет нехорошо?
— Да. Вы, барышни, насмешничаете. Герцогиня, хозяйка замка, обходит свои владения… Я знаю, это от Лариски пошло. Вам понравилось, как-никак острое словцо. Но вы забываете, что она на самом деле хозяйка замка. Мы все здесь живем на птичьих правах, само наше существование зыбкое и призрачное. Одного дуновения достаточно, чтобы квартиру от всей нашей компании очистить, останется одна Наталья Ивановна. Причем именно Зинке достаточно одного дуновения. Однако она этого до сих пор не делала и впредь не сделает. Как бы вы себя с ней ни вели…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Я не хочу разбирать вопрос, кто у кого в гостях, когда она сюда приходит, мы у нее или она у нас. Но одно знаю. Вы можете бросать на нее косые взгляды, вы можете ее отсюда как-нибудь потихоньку выкурить, а она вас не тронет.
— Почему?
— Потому что она добрая. Другая бы разобиделась, выжгла это осиное гнездо, вытоптала, камня на камне не оставила. Но не Зинка. Она умная, добрая и с сильным характером. Засмеется, пойдет своей дорогой. Конечно, нам с ней здесь удобнее, но можно найти другое пристанище. Даже в нашем доме можно найти полностью свободную квартиру.
— Ой, Агеев, извини! Мы как-то не думали, что одним косым взглядом можем выдавить отсюда не только Зинку, но и тебя с ней.
Агеев по своему обыкновению расплывался в широкой улыбке.
— Ничего. Это потому что вы милые. Вам трудно представить себе, что я люблю кого-то больше вас, потому что вы милые, а Зинка не такая милая. С Лариской это уже было. Как можно любить Лариску!
— Извини, Агеев. Мы что-то перепутали. Просто ты раньше сюда своих барышень не водил, Мишка тоже, и нам как-то казалось, что этого и быть не должно. Ну, раз до сих пор не было. И мы растерялись.
— И вы, барышни, меня извините, не думал, что вас это заденет. Мне тоже казалось, что раз Мишке все равно, то и вам тоже. Коммуналка…
— Сравнил, дубина стоеросовая! Мы же девочки.
— Виноват. Но уж теперь придется вам к Зинаиде привыкать.
— Мы согласны!
До сих пор разговор вела Жанка. Выступала от имени их обеих. Теперь слово взяла Татьяна.
— Агеев, может быть, ты и не человек совсем, может быть, ты ангел?
Она не заметила, что внезапно перешла с ним на ты. А ведь в самом деле есть в нем это. Больше чем благодушие. Милость? Нет, благоволение, так точнее. Как это говорится? На земле мир, и во человецех благоволение…
— Это чем я на ангела похож?
— Как сказать… Благоволение в тебе. Лариска у тебя милая, Зинаида милая, и они действительно поворачиваются к тебе лучшей стороной.
— Это волшебство действует только на дам.
— Значит, и на нас. Зинаиду мы теперь будем любить. А скажи, Агеев, в наших этих розысках в последние дни не было какого-то крупного прорыва?
— Почему ты так решила?
— Мне показалось. Почудилось.
Не могла же она сказать, что приходил старик, что сделал ей сказочной щедрости подарок. Агеев про старика ничего не знает.
Между тем он тоже не спешил отвечать на ее вопрос. Кое-что было, только он боится сглазить, спугнуть судьбу.
— Большого прорыва пока нет. Надежда есть. Будет что-то, скажу.
И он стал рассказывать про другой случай в музыкальном зале, когда библиотекарь Михаил Давидович в полчаса объяснил ему построение сонатного аллегро.
Татьяна поняла, что прорыв есть. Он пока не хочет говорить, осторожный. Зубы заговаривает.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
26. Из глубин
Новый год все ближе, остались считаные дни. Завершается время отчетов, начинается время празднования.
Наверное, и Агеев признает этот обычай, пришел и отчитался:
— Татьяна Львовна, докладываю кратко. У меня долго не было никаких результатов, просто тупик, мрак и отчаяние, зато теперь появилась ниточка. Еще не окончательная победа, но ниточка.
— Агеев, я очень рада. Без вас я бы просто ничего не смогла, давно забросила бы эти поиски. А чуть подробнее вы можете?
— Ну, разве что чуть, но все равно коротко, времени нет. Я исходил из того, что Гилевская снова выходила замуж. Чтобы ей выйти замуж, нужно овдоветь или развестись. В том и другом случае нужно иметь от властей официальную справку, извещение: такой-то и такой-то был приговорен… приговор приведен в исполнение… Либо так: был приговорен, отбывает срок наказания… Со справкой о том, что муж сидит, можно пойти в загс, развестись в одностороннем порядке, по ускоренной процедуре. Второе мое предположение состояло в том, что из этой квартиры Гилевская выписывалась законным порядком, по установленной процедуре, заполняла бумаги. Вы следите за рассуждениями?
— Да.
— Так вот, справку о муже Гилевская запрашивала и получила ее. Есть документальные следы. Но в городе Москве развода не оформляла. Нет следов. Из квартиры она выписалась, это верно. Есть следы. Но нигде более в городе Москве не прописывалась. Нет следов. Когда выписывалась, в качестве направления убытия указала Жмеринку.
— И там ее следы теряются?
— Да. Я хочу, чтобы вы знали, все мои сведения не могут быть абсолютно надежными. Своими глазами я документов не видел, я не могу их запросить официально, потому что я никто. Не родственник, не наследник, не наследодатель. Люди по мой просьбе искали, видели, мне пересказали. Но по моим ощущениям архивные поиски исчерпали себя. Тут уже ничего не найти. Жмеринка в Винницкой области. В войну Винницкий областной архив сгорел, городской уцелел. Других Гилевских в Жмеринке нет. А если она и не поехала в Жмеринку? Ваша собственноручная запись в форме 15 не является обязательством ехать точно в то место, какое вы указали… Могла поехать куда угодно. Там могла развестись, выйти замуж, поменять фамилию. Даже если она под новой фамилией вернулась в Москву после войны, найти ее здесь невозможно. Те Екатерины Илларионовны, какие есть, не подходят по возрасту и биографии. Родились в другие годы, находились в других местах.
— Вы проделали большую работу.
— Не спешите меня хвалить, не спешите радоваться. Бумажные поиски исчерпались, здесь тупик. Ну, если иметь мощный аппарат… вон военных преступников, всяких мелких фашистенков органы до сих пор вылавливают, хотя те по многу раз меняли документы, фамилии, места жительства. Не знаю, как они это делают, сам пока не научился. Сам перешел к другой линии — разговорам с людьми. Эта линия исчерпалась еще быстрее. Все бабушки, какие есть в доме… Кстати, удивительный факт, ровно половина из них деревенские, приехали в Москву в тридцатые годы наниматься в няньки. У Гилевских няньки не было, потому что не было детей. То есть нянька была, это была старая нянька Екатерины Гилевской, она осталась в семье, Екатерина и замуж выходила с нянькой, привезла ее в дом мужа как приданое. Нянька была старая и умерла за год до ареста полковника. Другой прислуги в доме не было, бабки не помнят. Полковника и жену помнят. Он был намного старше жены. Он человек строгий, а она вертихвостка. Никаких конкретных обвинений, никаких историй с изменами, а просто вертихвостка. Наверное, одевалась броско, молодым нянькам из деревни это не импонировало. Потом полковника забрали, а куда делась жена, никто из этих бывших нянек не знает. Никаких воспоминаний. Опять тупик!
— А ниточка?
— Ниточка появилась неожиданно. Не на главной магистрали наших поисков. Так всегда и бывает. Теперь еще недели две, и вскоре после Нового годы я вам скажу, удалось что-то вытянуть или нет.
Татьяна молча встала и чмокнула Агеева в щеку. Раньше у них такого не водилось, теперь водится.
Жанка по своему обыкновению веселилась и радовалась.
— Вот видишь! Агеев золотой человек, с ним дружить приятно и полезно. А ты еще ныла, краснела, лепетала, что мы нахулиганили… Наше мероприятие начинает приносить плоды. То ли еще будет!
Жанка хихикала и делала глазки, Татьяна краснела и отмахивалась.
— Перестань!
— То ли еще будет! Мы же еще Новый год собираемся вместе встречать. Эх, жаль, у него сейчас эта Зинка, а то бы все и устроилось…
У Жанки быстрый разум, Татьяна за ее мыслями не всегда поспевает. Новый год — это понятно, а что бы устроилось? чему Зинка мешает? Или это она опять про наш с Агеевым несостоявшийся роман? Не успокоится никак.
А Новый год… Да, главная трудность этого праздника в том, что ты не можешь находиться в нескольких местах одновременно. Конечно, в тот миг, когда бьют куранты и открывают шампанское, полагается находиться за столом с самыми близкими. Это семейный праздник. А друзья? А коллеги? А одноклассники и однокурсники? А соседи? Это что выходит, они ни при чем? Нет, этого допустить нельзя. Поэтому Новый год празднуется несколько раз. Сначала с сослуживцами на рабочем месте. Потом с близкими друзьями в чьей-нибудь квартире. Потом с подругами по кружку кройки и шитья. Потом вдвоем с твоим нынешним… ну, назовем его прямо, любовником. Потом в спортивной секции. Или в музыкальном клубе… Это все неофициально и с разной степенью усердия, чтоб не слишком напиваться. А уже после главная ступень праздника: елка, телевизор, шампанское, родня за столом.
Но многие другие элементы этого празднества совпадают на всех этапах. Всегда по дому носится острый запах солений, слышен звон посуды и громкие голоса. Это только звуки и запахи, они слышны с порога, затем праздник становится доступен и глазу. Салат оливье! И водка. Холодец и водка. Селедка под шубой и водка. Шпроты и водка. Это главное, далее детали, которые не имеют статуса обычая незыблемого и ненарушимого, они допускают вариации. Дома белая скатерть и хрусталь, на службе все попроще, допускаются граненые стаканы, с близкими друзьями золотая середина…
Хороший праздник Новый год!
На этот раз Татьяна будет встречать его не более четырех раз. Ну, может быть, пяти. Конечно, сначала на службе — это уж обязательно. Прояви уважение. В музыкальном клубе вместо очередного заседания будет большой новогодний капустник. Главный Новый год с шампанским и среди родных на этот раз состоится в доме дяди Бори. Мужа в этот Новый год у нее нет, а родня кое-какая есть. Как говорит сам дядя Боря: не казанская сирота! Но сперва они тут тихонечко посидят вчетвером у себя дома, в Голиковском переулке. Наталья Ивановна с ними разве что выпьет для приличия, а сидеть с молодежью не станет, она на праздники едет к крестной. Останутся за столом Жанка, Татьяна, рыжий Мишка и Агеев. Не такая уж плохая компания.
Потом, конечно, их пути расходятся. Агеев сейчас с Зинкой, они где-нибудь посидят вдвоем, потом Агеев напьется в своем подвале с грузчиками, комплектовщиками и экспедиторами, а уж потом встретит праздник со Светланой, Дашкой и Дашкиным мужем. Там его семья. У Жанки ближайшая подруга Катька, далее семья — это муж и его родители.
Но сначала они проведут один вечер вчетвером. И какие-то у Жанки на этот вечер таинственные планы. Студенческая затея. Жанка умная, Жанка хитрая, а все же наивна необыкновенно…
***
…………………….
………….
Посреди большого подвального помещения стоял на перевернутом ящике Агеев, воздымал руку горе и вещал:
— Блаженны совершающие кражу, ибо насытятся. Блаженны совершающие хищение, ибо обогатятся. Блажен лихоимец и блажен лиходатель, ибо их взаимная любовь совершенна. На этой любви стоит мир…
Агеев был сильно пьян. Попраздновали…
………………………
…………….
Зинаида Аркадьевна занимается личной жизнью весьма бурно и азартно. Темпераментная женщина. А потом присмиреет, положит голову на грудь Агееву и замрет. Лежит так тихонечко десять минут, пятнадцать минут. Ни слова не говорит, думает о чем-то своем. Вдруг нарушила обычное молчание:
— Ты не знаешь, зачем она полковника ищет?
— Не знаю, не спрашивал.
— Думаю, она его видела.
— Кого?
— Полковника. Говорят, он в квартире иногда появляется. Редко, раз в двадцать лет.
— Ты в это веришь?
— Не очень. Но так говорят. А ты, если хочешь, можешь проверить все сам.
— Это как?
— Если в новогоднюю ночь эта квартира остается пустой, живые люди все расходятся, свет гасят, из переулка можно видеть огонек. Кто-то ходит по квартире со свечой.
Он засмеялся.
— Да, вот так брошу новогодний стол, побегу ловить привидения. Высматривать огоньки в окнах своей же квартиры…
— Безбожник.
Новый год все ближе, остались считаные дни. Завершается время отчетов, начинается время празднования.
Наверное, и Агеев признает этот обычай, пришел и отчитался:
— Татьяна Львовна, докладываю кратко. У меня долго не было никаких результатов, просто тупик, мрак и отчаяние, зато теперь появилась ниточка. Еще не окончательная победа, но ниточка.
— Агеев, я очень рада. Без вас я бы просто ничего не смогла, давно забросила бы эти поиски. А чуть подробнее вы можете?
— Ну, разве что чуть, но все равно коротко, времени нет. Я исходил из того, что Гилевская снова выходила замуж. Чтобы ей выйти замуж, нужно овдоветь или развестись. В том и другом случае нужно иметь от властей официальную справку, извещение: такой-то и такой-то был приговорен… приговор приведен в исполнение… Либо так: был приговорен, отбывает срок наказания… Со справкой о том, что муж сидит, можно пойти в загс, развестись в одностороннем порядке, по ускоренной процедуре. Второе мое предположение состояло в том, что из этой квартиры Гилевская выписывалась законным порядком, по установленной процедуре, заполняла бумаги. Вы следите за рассуждениями?
— Да.
— Так вот, справку о муже Гилевская запрашивала и получила ее. Есть документальные следы. Но в городе Москве развода не оформляла. Нет следов. Из квартиры она выписалась, это верно. Есть следы. Но нигде более в городе Москве не прописывалась. Нет следов. Когда выписывалась, в качестве направления убытия указала Жмеринку.
— И там ее следы теряются?
— Да. Я хочу, чтобы вы знали, все мои сведения не могут быть абсолютно надежными. Своими глазами я документов не видел, я не могу их запросить официально, потому что я никто. Не родственник, не наследник, не наследодатель. Люди по мой просьбе искали, видели, мне пересказали. Но по моим ощущениям архивные поиски исчерпали себя. Тут уже ничего не найти. Жмеринка в Винницкой области. В войну Винницкий областной архив сгорел, городской уцелел. Других Гилевских в Жмеринке нет. А если она и не поехала в Жмеринку? Ваша собственноручная запись в форме 15 не является обязательством ехать точно в то место, какое вы указали… Могла поехать куда угодно. Там могла развестись, выйти замуж, поменять фамилию. Даже если она под новой фамилией вернулась в Москву после войны, найти ее здесь невозможно. Те Екатерины Илларионовны, какие есть, не подходят по возрасту и биографии. Родились в другие годы, находились в других местах.
— Вы проделали большую работу.
— Не спешите меня хвалить, не спешите радоваться. Бумажные поиски исчерпались, здесь тупик. Ну, если иметь мощный аппарат… вон военных преступников, всяких мелких фашистенков органы до сих пор вылавливают, хотя те по многу раз меняли документы, фамилии, места жительства. Не знаю, как они это делают, сам пока не научился. Сам перешел к другой линии — разговорам с людьми. Эта линия исчерпалась еще быстрее. Все бабушки, какие есть в доме… Кстати, удивительный факт, ровно половина из них деревенские, приехали в Москву в тридцатые годы наниматься в няньки. У Гилевских няньки не было, потому что не было детей. То есть нянька была, это была старая нянька Екатерины Гилевской, она осталась в семье, Екатерина и замуж выходила с нянькой, привезла ее в дом мужа как приданое. Нянька была старая и умерла за год до ареста полковника. Другой прислуги в доме не было, бабки не помнят. Полковника и жену помнят. Он был намного старше жены. Он человек строгий, а она вертихвостка. Никаких конкретных обвинений, никаких историй с изменами, а просто вертихвостка. Наверное, одевалась броско, молодым нянькам из деревни это не импонировало. Потом полковника забрали, а куда делась жена, никто из этих бывших нянек не знает. Никаких воспоминаний. Опять тупик!
— А ниточка?
— Ниточка появилась неожиданно. Не на главной магистрали наших поисков. Так всегда и бывает. Теперь еще недели две, и вскоре после Нового годы я вам скажу, удалось что-то вытянуть или нет.
Татьяна молча встала и чмокнула Агеева в щеку. Раньше у них такого не водилось, теперь водится.
Жанка по своему обыкновению веселилась и радовалась.
— Вот видишь! Агеев золотой человек, с ним дружить приятно и полезно. А ты еще ныла, краснела, лепетала, что мы нахулиганили… Наше мероприятие начинает приносить плоды. То ли еще будет!
Жанка хихикала и делала глазки, Татьяна краснела и отмахивалась.
— Перестань!
— То ли еще будет! Мы же еще Новый год собираемся вместе встречать. Эх, жаль, у него сейчас эта Зинка, а то бы все и устроилось…
У Жанки быстрый разум, Татьяна за ее мыслями не всегда поспевает. Новый год — это понятно, а что бы устроилось? чему Зинка мешает? Или это она опять про наш с Агеевым несостоявшийся роман? Не успокоится никак.
А Новый год… Да, главная трудность этого праздника в том, что ты не можешь находиться в нескольких местах одновременно. Конечно, в тот миг, когда бьют куранты и открывают шампанское, полагается находиться за столом с самыми близкими. Это семейный праздник. А друзья? А коллеги? А одноклассники и однокурсники? А соседи? Это что выходит, они ни при чем? Нет, этого допустить нельзя. Поэтому Новый год празднуется несколько раз. Сначала с сослуживцами на рабочем месте. Потом с близкими друзьями в чьей-нибудь квартире. Потом с подругами по кружку кройки и шитья. Потом вдвоем с твоим нынешним… ну, назовем его прямо, любовником. Потом в спортивной секции. Или в музыкальном клубе… Это все неофициально и с разной степенью усердия, чтоб не слишком напиваться. А уже после главная ступень праздника: елка, телевизор, шампанское, родня за столом.
Но многие другие элементы этого празднества совпадают на всех этапах. Всегда по дому носится острый запах солений, слышен звон посуды и громкие голоса. Это только звуки и запахи, они слышны с порога, затем праздник становится доступен и глазу. Салат оливье! И водка. Холодец и водка. Селедка под шубой и водка. Шпроты и водка. Это главное, далее детали, которые не имеют статуса обычая незыблемого и ненарушимого, они допускают вариации. Дома белая скатерть и хрусталь, на службе все попроще, допускаются граненые стаканы, с близкими друзьями золотая середина…
Хороший праздник Новый год!
На этот раз Татьяна будет встречать его не более четырех раз. Ну, может быть, пяти. Конечно, сначала на службе — это уж обязательно. Прояви уважение. В музыкальном клубе вместо очередного заседания будет большой новогодний капустник. Главный Новый год с шампанским и среди родных на этот раз состоится в доме дяди Бори. Мужа в этот Новый год у нее нет, а родня кое-какая есть. Как говорит сам дядя Боря: не казанская сирота! Но сперва они тут тихонечко посидят вчетвером у себя дома, в Голиковском переулке. Наталья Ивановна с ними разве что выпьет для приличия, а сидеть с молодежью не станет, она на праздники едет к крестной. Останутся за столом Жанка, Татьяна, рыжий Мишка и Агеев. Не такая уж плохая компания.
Потом, конечно, их пути расходятся. Агеев сейчас с Зинкой, они где-нибудь посидят вдвоем, потом Агеев напьется в своем подвале с грузчиками, комплектовщиками и экспедиторами, а уж потом встретит праздник со Светланой, Дашкой и Дашкиным мужем. Там его семья. У Жанки ближайшая подруга Катька, далее семья — это муж и его родители.
Но сначала они проведут один вечер вчетвером. И какие-то у Жанки на этот вечер таинственные планы. Студенческая затея. Жанка умная, Жанка хитрая, а все же наивна необыкновенно…
***
…………………….
………….
Посреди большого подвального помещения стоял на перевернутом ящике Агеев, воздымал руку горе и вещал:
— Блаженны совершающие кражу, ибо насытятся. Блаженны совершающие хищение, ибо обогатятся. Блажен лихоимец и блажен лиходатель, ибо их взаимная любовь совершенна. На этой любви стоит мир…
Агеев был сильно пьян. Попраздновали…
………………………
…………….
Зинаида Аркадьевна занимается личной жизнью весьма бурно и азартно. Темпераментная женщина. А потом присмиреет, положит голову на грудь Агееву и замрет. Лежит так тихонечко десять минут, пятнадцать минут. Ни слова не говорит, думает о чем-то своем. Вдруг нарушила обычное молчание:
— Ты не знаешь, зачем она полковника ищет?
— Не знаю, не спрашивал.
— Думаю, она его видела.
— Кого?
— Полковника. Говорят, он в квартире иногда появляется. Редко, раз в двадцать лет.
— Ты в это веришь?
— Не очень. Но так говорят. А ты, если хочешь, можешь проверить все сам.
— Это как?
— Если в новогоднюю ночь эта квартира остается пустой, живые люди все расходятся, свет гасят, из переулка можно видеть огонек. Кто-то ходит по квартире со свечой.
Он засмеялся.
— Да, вот так брошу новогодний стол, побегу ловить привидения. Высматривать огоньки в окнах своей же квартиры…
— Безбожник.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
00. Глава без номера и без названия. Возможно, чей-то сон
………………………..
…………………
— Жанка, а что ты такое плела про роман, продажи? Еще какой-то интер…
— Не знаю, не помню.
— Как так — не помню?
— Ну, так. Находит на меня, болтаю сама не знаю что. Это вроде пророчества, знаешь, прорицания…
— Интересно. А видения у тебя бывают?
— Думаешь, ты сейчас удачно сострил? Берегись. У меня очередное пророчество в голове вертится, прямо просится на язык.
— Говори!
— Что-то такое: если в каждую главу не вставить по тематической сцене, покупать не будут. Копейки не дадут. Даже в библиотеке бесплатно не возьмут.
— И что это значит? Что такое «тематическая»? О какой теме речь, на какую тему сцена?
— Не приставай ко мне! Я все сказала, что тебе можно знать.
— Но хоть что-то ты можешь объяснить?
— Отстань, а то выдеру!
Жанка делает глазки, Агеев пошевеливает бровями.
— Жанка, у тебя мания развивается. Поговори с Катей, она в этом вопросе разбирается.
— Агеев, они последний раз говорят, чтоб тушили!
Радостный смех на два голоса. У Агеева басовитый, у Жанки звонкий.
— Ох, Жанка, как жаль, что ты замужняя дама. Ничего я против тебя не могу.
— А хочешь?
— Ты все знаешь, мы старые друзья…
………………………
…………….
— Герцогиня твоя…
— Герцогиню не трожь. Надо же и ей оттянуться, оторваться…
— Чисто мужской подход. Перед женитьбой гульнуть напоследок, загудеть.
………………………..
…………………
— Жанка, а что ты такое плела про роман, продажи? Еще какой-то интер…
— Не знаю, не помню.
— Как так — не помню?
— Ну, так. Находит на меня, болтаю сама не знаю что. Это вроде пророчества, знаешь, прорицания…
— Интересно. А видения у тебя бывают?
— Думаешь, ты сейчас удачно сострил? Берегись. У меня очередное пророчество в голове вертится, прямо просится на язык.
— Говори!
— Что-то такое: если в каждую главу не вставить по тематической сцене, покупать не будут. Копейки не дадут. Даже в библиотеке бесплатно не возьмут.
— И что это значит? Что такое «тематическая»? О какой теме речь, на какую тему сцена?
— Не приставай ко мне! Я все сказала, что тебе можно знать.
— Но хоть что-то ты можешь объяснить?
— Отстань, а то выдеру!
Жанка делает глазки, Агеев пошевеливает бровями.
— Жанка, у тебя мания развивается. Поговори с Катей, она в этом вопросе разбирается.
— Агеев, они последний раз говорят, чтоб тушили!
Радостный смех на два голоса. У Агеева басовитый, у Жанки звонкий.
— Ох, Жанка, как жаль, что ты замужняя дама. Ничего я против тебя не могу.
— А хочешь?
— Ты все знаешь, мы старые друзья…
………………………
…………….
— Герцогиня твоя…
— Герцогиню не трожь. Надо же и ей оттянуться, оторваться…
— Чисто мужской подход. Перед женитьбой гульнуть напоследок, загудеть.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
27. Разговоры об искусстве
Это часто бывает.
Вот первый его такой случай в этом городе. Сидят они с Лидой в том самом зале Дома композиторов, смотрят старый фильм Бергмана «Осенняя соната». Никудышний фильм, если разобраться, несмотря на всю его славу… Однако сидят, смотрят, слушают. После фильма будет еще лекция музыковеда Головинского и дискуссия. Он наклонился к Лиде и шепчет:
— Старая играет хорошо, молодая плохо.
А Лида спрашивает его таким же громким шепотом:
— Откуда ты знаешь?
— В газетах читал.
А как еще ответить на этот вопрос? Если человек такой вопрос задает, значит, он ничего не понимает. Объяснить — для этого надо приложить дикие усилия, неимоверные.
Забавно, но с Лидой это удалось. Он на это не надеялся. Лида очень милая баба, но малообразованная, малокультурная. Впрочем, как и мы все, как и мы все…
Однако Лида умна. Это уж не как все. И еще она добросовестна, любит честную игру. Отличает правду от неправды. Не переносит, когда ей фуфло толкают на голубом глазу. Вышли из зала, она и говорит:
— Ты ловко отшутился. Я оценила. А серьезно ты можешь ответить на мой вопрос?
Он попытался. Это была его первая попытка. Многословная, неуклюжая, запутанная речь. Лида умная, кое-как поняла.
Потом долго думал: есть ли способ дать на этот вопрос какой-то более краткий, более внятный, более общий ответ, пригодный не только для одного этого случая. Получалось плохо.
Может быть, он не специалист? Хорошо, предположим. Так он совершенно случайно знаком с главным специалистом в этой области. Просто случайно. Рояль в кустах, как выражается Татьяна Потапова. Автор известного учебника по эстетике. Его можно считать главным специалистом? Если не его, то больше некого. Он главный по тарелочкам. И что? Учебник у него скучный, демагогического склада. Видно, что автор не то чтобы независимого ума человек, а совсем наоборот, весьма зависимого. Суеверный, как студентка второго курса. Слыхал от кого-то шибко умного, что деление искусств на пространственные и временные уже отменили. Устарело. Он услыхал и поверил. И нет в его учебнике ни пространственных, ни временных. Мусор это, а не учебник. Хлам, макулатура. Производит тяжелое впечатление. Но это ничто по сравнению со впечатлением от личных бесед с профессором. Эти беседы просто повергают в ступор. Стоишь, хлопаешь глазами и не знаешь, что сказать. Он, понимаете ли, не слыхал, что проблема музыкального содержания одна из сложнейших в эстетике. Просто не слыхал. И со всем простодушием в этом признается.
— Почему же она сложна?
— Наверное, потому что нет содержания, которое выразимо вербально.
Профессор вскипел. Спросил с негодованием:
— Это у музыки нет вербального содержания?
— У музыки. Вербального смысла нет.
— Да что вы такое несете!
Агеев молча переминался с ноги на ногу, чувствовал себя виноватым. В самом деле, пришел к человеку в дом, накинулся на него с глупостями… Впрочем, по чисто житейским причинам им еще приходилось после разговаривать. На другие темы. Но однажды профессор сказал:
— Наш прошлый разговор… Наверное, проблема была неточно сформулирована. Не были заранее даны необходимые дефиниции и дистинкции. У программной музыки несомненно есть вербальное содержание. У абсолютной музыки нет эксплицитного вербального содержания, но его можно извлечь, существует искусство интерпретации…
Наверное, старый дурак поговорил с кем-то из соседей. В прошлый раз он ничего не знал о программной и абсолютной музыке, это новые в его словаре слова. Зато его соседи большие грамотеи. В доме четыре подъезда, десять этажей, на каждом этаже по две квартиры, в каждой квартире профессор эстетики…
Вообразишь себе этот дом, и нехорошо становится.
Между тем он снова и слова слышал тот же вопрос. Это часто бывает. Только формулировки различаются.
Лида задавала вопрос, Верочка Ч. делала утверждения.
Произносила их громко, с апломбом, с убежденностью, с чувством превосходства. Она это знает. Все образованные люди это знают, все профессионалы в этом убеждены, а этот Кривчиков не знает — и решается спорить.
Эту барышню он знал по тому же музыкальному клубу, ничем не примечательная барышня, он на нее и внимания не обращал. А она на него. Ее только впечатлило, когда Каценеленбоген со сцены сказал, что с Кривчиковым по поводу Чехова полемизирует с осторожностью, потому что в этой области Кривчиков специалист, а он нет. Верочку это потрясло и возмутило. Это какой такой специалист? Вот этот? Она про такого не слыхала. Но что-то ей запало в душу. Если Каценеленбоген так сказал… Мнение старших надо уважать. Потом они столкнулись в Ленинке, и Верочка почему-то решила во что бы то ни стало произвести на него впечатление. Заранее скажем, ей это в каком-то смысле удалось. Всю жизнь помнить будет... Она глупа, поэтому расхожие мнения, составляющие у людей похитрее только подоплеку рассуждений, выдает с кристальной ясностью. Безапелляционная точность формулировок. Бросилась в подсобку третьего зала, притащила два журнала. Вот тут она берет интервью у известного физиолога (в самом деле большой ученый), а тут у нее оригинальная статья о знаменитейшей художнице. Она потащила Кривчикова в зал (там он Кривчиков, в историчке Агеев) и заставила ознакомиться со своими произведениями. Да, она барышня того же слоя, что Катька и Татьяна. Бегает по журналам, ищет заработка. Это нормально.
Его поразил тон. С физиологом, большим ученым, она говорит снисходительно, тоном превосходства. Напротив, статья о художнице написана тоном подобострастного восторга и преклонения. Молитвенный восторг. В остальном обычный птичий язык, принятый в среде искусствоведов. Статья как статья. Все они пишут именно такие статьи. Она не хуже прочих, язык этот выучила. У всех статей этого сорта есть общее свойство: читаешь, читаешь — и из этого чтения никогда не поймешь, о хорошем художнике это написано или о плохом. Сквозь птичий язык никакие черты реальности не просвечивают. Птичий язык надежно скрывает различия ума и глупости, красоты и безобразия, добра и зла… Но здесь статья была снабжена иллюстрациями. Репродукции картин знаменитой художницы. Это была ошибка…
— Верочка, мне понравилась статья. Умело написано. Убедительно. Я бы поверил в каждое слово, если бы не иллюстрации. Ведь их видишь собственными глазами…
— Ну и что?
— Ну и все видишь. Она же посредственная художница. Слабая, но нахальная и претенциозная.
Верочка задохнулась. Отчеканила:
— Об этой художнице высокого мнения Каценеленбоген!
— Да хоть Бронфенбренер… Я очень уважаю Самуила Моисеевича…
Теперь бы он такого не сказал. Бронфенбренер показал себя гнусным негодяем. Но тогда он говорил искренне.
— Я очень уважаю Самуила Моисеевича, но никакие его мнения по части живописи никакой обязательности для меня не имеют. И даже по части музыки…
— То есть как не имеют?!
Верочка смотрела на крамольника круглыми глазами.
Тут он все и узнал. Так сказать, кредо современного искусствоведа. Профессион де фуа.
Оказывается, сами по себе картины художницы Н. никакого художественного качества не имеют. И не могут иметь. Они по своей природе не могут быть ни хорошими, ни плохими, ни черными, ни белыми. Они табула раза, чистая доска. Хорошими или плохими их делает оценка. Все сказанное о них, написанное… Критика создает вокруг них ореол, ауру…
Он особо запомнил идиотическое слово «аура».
Он слушал пылкие речи Верочки Ч., и ему становилось дурно. Ведь она не просто дура. Она законченная гадина. Когда обыкновенный жулик в системе советской торговли продает тебе маргарин за сливочное масло, он тебя обманывает, он ворует, но хотя бы сам при этом разницу между маслом и маргарином знает, помнит, не посмеет ее отрицать на экзистенциальном и онтологическом уровне, как факт. А эта гнусная маленькая фуфлыжница с филфака с религиозным энтузиазмом доказывает, что между картинами разницы нет, между романами разницы нет…
У неопытного Агеева кружилась голова. Вот это да!
Значит, король голый. Король всегда голый. Платье на короле придумали мошенники-искусствоведы. И тот, который придумал платье, тот и решает, какого оно цвета. Зеленое! Кто придумал, тот и решает, кто первый встал, того и сапоги. А если вы говорите, что оно красное, вы врете, потому что на самом деле никакого платья на короле нет.
Она уже начала объяснить ему про ранжир критиков, про вес их суждений, про чины и звания, авторитет...
Эх, напиться бы! Ведь после такого разговора только принять душ, напиться, поговорить с нормальными людьми…
— Верочка, а сами вы ничего не чувствуете? Вот я возьму журнал «Юность», там стишки в каждом номере, я выберу строчку наугад. А вот строчка «багряный лес роняет свой убор». Я кладу перед вами две эти строчки, и вы сами никакой разницы не видите, не ощущаете?
— Мой личный вкус ничего не значит!
— Верочка, это новая для меня доктрина, мне было интересно с ней ознакомиться. Спасибо. Но нам пора прощаться, время…
Он не поехал ни к Светке, ни к себе в Голиковский, поехал на Челябинскую, застал там Бондо и Таньку. Они ему обрадовались. Выпивку и закуску он захватил по дороге. Они сели и напились. Квартирный вор Бондо и проститутка Танька самая подходящая для него сегодня компания. Сомнительные у них профессии, но все же ни один из них не решится сказать, глядя ему в глаза, что между белым и черным нет разницы.
Это часто бывает.
Вот первый его такой случай в этом городе. Сидят они с Лидой в том самом зале Дома композиторов, смотрят старый фильм Бергмана «Осенняя соната». Никудышний фильм, если разобраться, несмотря на всю его славу… Однако сидят, смотрят, слушают. После фильма будет еще лекция музыковеда Головинского и дискуссия. Он наклонился к Лиде и шепчет:
— Старая играет хорошо, молодая плохо.
А Лида спрашивает его таким же громким шепотом:
— Откуда ты знаешь?
— В газетах читал.
А как еще ответить на этот вопрос? Если человек такой вопрос задает, значит, он ничего не понимает. Объяснить — для этого надо приложить дикие усилия, неимоверные.
Забавно, но с Лидой это удалось. Он на это не надеялся. Лида очень милая баба, но малообразованная, малокультурная. Впрочем, как и мы все, как и мы все…
Однако Лида умна. Это уж не как все. И еще она добросовестна, любит честную игру. Отличает правду от неправды. Не переносит, когда ей фуфло толкают на голубом глазу. Вышли из зала, она и говорит:
— Ты ловко отшутился. Я оценила. А серьезно ты можешь ответить на мой вопрос?
Он попытался. Это была его первая попытка. Многословная, неуклюжая, запутанная речь. Лида умная, кое-как поняла.
Потом долго думал: есть ли способ дать на этот вопрос какой-то более краткий, более внятный, более общий ответ, пригодный не только для одного этого случая. Получалось плохо.
Может быть, он не специалист? Хорошо, предположим. Так он совершенно случайно знаком с главным специалистом в этой области. Просто случайно. Рояль в кустах, как выражается Татьяна Потапова. Автор известного учебника по эстетике. Его можно считать главным специалистом? Если не его, то больше некого. Он главный по тарелочкам. И что? Учебник у него скучный, демагогического склада. Видно, что автор не то чтобы независимого ума человек, а совсем наоборот, весьма зависимого. Суеверный, как студентка второго курса. Слыхал от кого-то шибко умного, что деление искусств на пространственные и временные уже отменили. Устарело. Он услыхал и поверил. И нет в его учебнике ни пространственных, ни временных. Мусор это, а не учебник. Хлам, макулатура. Производит тяжелое впечатление. Но это ничто по сравнению со впечатлением от личных бесед с профессором. Эти беседы просто повергают в ступор. Стоишь, хлопаешь глазами и не знаешь, что сказать. Он, понимаете ли, не слыхал, что проблема музыкального содержания одна из сложнейших в эстетике. Просто не слыхал. И со всем простодушием в этом признается.
— Почему же она сложна?
— Наверное, потому что нет содержания, которое выразимо вербально.
Профессор вскипел. Спросил с негодованием:
— Это у музыки нет вербального содержания?
— У музыки. Вербального смысла нет.
— Да что вы такое несете!
Агеев молча переминался с ноги на ногу, чувствовал себя виноватым. В самом деле, пришел к человеку в дом, накинулся на него с глупостями… Впрочем, по чисто житейским причинам им еще приходилось после разговаривать. На другие темы. Но однажды профессор сказал:
— Наш прошлый разговор… Наверное, проблема была неточно сформулирована. Не были заранее даны необходимые дефиниции и дистинкции. У программной музыки несомненно есть вербальное содержание. У абсолютной музыки нет эксплицитного вербального содержания, но его можно извлечь, существует искусство интерпретации…
Наверное, старый дурак поговорил с кем-то из соседей. В прошлый раз он ничего не знал о программной и абсолютной музыке, это новые в его словаре слова. Зато его соседи большие грамотеи. В доме четыре подъезда, десять этажей, на каждом этаже по две квартиры, в каждой квартире профессор эстетики…
Вообразишь себе этот дом, и нехорошо становится.
Между тем он снова и слова слышал тот же вопрос. Это часто бывает. Только формулировки различаются.
Лида задавала вопрос, Верочка Ч. делала утверждения.
Произносила их громко, с апломбом, с убежденностью, с чувством превосходства. Она это знает. Все образованные люди это знают, все профессионалы в этом убеждены, а этот Кривчиков не знает — и решается спорить.
Эту барышню он знал по тому же музыкальному клубу, ничем не примечательная барышня, он на нее и внимания не обращал. А она на него. Ее только впечатлило, когда Каценеленбоген со сцены сказал, что с Кривчиковым по поводу Чехова полемизирует с осторожностью, потому что в этой области Кривчиков специалист, а он нет. Верочку это потрясло и возмутило. Это какой такой специалист? Вот этот? Она про такого не слыхала. Но что-то ей запало в душу. Если Каценеленбоген так сказал… Мнение старших надо уважать. Потом они столкнулись в Ленинке, и Верочка почему-то решила во что бы то ни стало произвести на него впечатление. Заранее скажем, ей это в каком-то смысле удалось. Всю жизнь помнить будет... Она глупа, поэтому расхожие мнения, составляющие у людей похитрее только подоплеку рассуждений, выдает с кристальной ясностью. Безапелляционная точность формулировок. Бросилась в подсобку третьего зала, притащила два журнала. Вот тут она берет интервью у известного физиолога (в самом деле большой ученый), а тут у нее оригинальная статья о знаменитейшей художнице. Она потащила Кривчикова в зал (там он Кривчиков, в историчке Агеев) и заставила ознакомиться со своими произведениями. Да, она барышня того же слоя, что Катька и Татьяна. Бегает по журналам, ищет заработка. Это нормально.
Его поразил тон. С физиологом, большим ученым, она говорит снисходительно, тоном превосходства. Напротив, статья о художнице написана тоном подобострастного восторга и преклонения. Молитвенный восторг. В остальном обычный птичий язык, принятый в среде искусствоведов. Статья как статья. Все они пишут именно такие статьи. Она не хуже прочих, язык этот выучила. У всех статей этого сорта есть общее свойство: читаешь, читаешь — и из этого чтения никогда не поймешь, о хорошем художнике это написано или о плохом. Сквозь птичий язык никакие черты реальности не просвечивают. Птичий язык надежно скрывает различия ума и глупости, красоты и безобразия, добра и зла… Но здесь статья была снабжена иллюстрациями. Репродукции картин знаменитой художницы. Это была ошибка…
— Верочка, мне понравилась статья. Умело написано. Убедительно. Я бы поверил в каждое слово, если бы не иллюстрации. Ведь их видишь собственными глазами…
— Ну и что?
— Ну и все видишь. Она же посредственная художница. Слабая, но нахальная и претенциозная.
Верочка задохнулась. Отчеканила:
— Об этой художнице высокого мнения Каценеленбоген!
— Да хоть Бронфенбренер… Я очень уважаю Самуила Моисеевича…
Теперь бы он такого не сказал. Бронфенбренер показал себя гнусным негодяем. Но тогда он говорил искренне.
— Я очень уважаю Самуила Моисеевича, но никакие его мнения по части живописи никакой обязательности для меня не имеют. И даже по части музыки…
— То есть как не имеют?!
Верочка смотрела на крамольника круглыми глазами.
Тут он все и узнал. Так сказать, кредо современного искусствоведа. Профессион де фуа.
Оказывается, сами по себе картины художницы Н. никакого художественного качества не имеют. И не могут иметь. Они по своей природе не могут быть ни хорошими, ни плохими, ни черными, ни белыми. Они табула раза, чистая доска. Хорошими или плохими их делает оценка. Все сказанное о них, написанное… Критика создает вокруг них ореол, ауру…
Он особо запомнил идиотическое слово «аура».
Он слушал пылкие речи Верочки Ч., и ему становилось дурно. Ведь она не просто дура. Она законченная гадина. Когда обыкновенный жулик в системе советской торговли продает тебе маргарин за сливочное масло, он тебя обманывает, он ворует, но хотя бы сам при этом разницу между маслом и маргарином знает, помнит, не посмеет ее отрицать на экзистенциальном и онтологическом уровне, как факт. А эта гнусная маленькая фуфлыжница с филфака с религиозным энтузиазмом доказывает, что между картинами разницы нет, между романами разницы нет…
У неопытного Агеева кружилась голова. Вот это да!
Значит, король голый. Король всегда голый. Платье на короле придумали мошенники-искусствоведы. И тот, который придумал платье, тот и решает, какого оно цвета. Зеленое! Кто придумал, тот и решает, кто первый встал, того и сапоги. А если вы говорите, что оно красное, вы врете, потому что на самом деле никакого платья на короле нет.
Она уже начала объяснить ему про ранжир критиков, про вес их суждений, про чины и звания, авторитет...
Эх, напиться бы! Ведь после такого разговора только принять душ, напиться, поговорить с нормальными людьми…
— Верочка, а сами вы ничего не чувствуете? Вот я возьму журнал «Юность», там стишки в каждом номере, я выберу строчку наугад. А вот строчка «багряный лес роняет свой убор». Я кладу перед вами две эти строчки, и вы сами никакой разницы не видите, не ощущаете?
— Мой личный вкус ничего не значит!
— Верочка, это новая для меня доктрина, мне было интересно с ней ознакомиться. Спасибо. Но нам пора прощаться, время…
Он не поехал ни к Светке, ни к себе в Голиковский, поехал на Челябинскую, застал там Бондо и Таньку. Они ему обрадовались. Выпивку и закуску он захватил по дороге. Они сели и напились. Квартирный вор Бондо и проститутка Танька самая подходящая для него сегодня компания. Сомнительные у них профессии, но все же ни один из них не решится сказать, глядя ему в глаза, что между белым и черным нет разницы.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
28. Цель близка
Ниточка нашлась. У полковника в доме была прислуга, только никто об этом не знал. Молодая деревенская девка, ее совсем недавно взяли в домработницы, она не верила своему счастью, но робела ужасно. Она вообще в городе робела, пугалась. Людей много, все чужие. Старалась из квартиры лишний раз не выходить. В магазин и обратно. Ей никуда больше и не хочется. Дома хорошо, хозяева добрые, обходительные, работа не тяжелая. Хозяин ее прописал, здесь паспортный режим строгий. А недавно у нее и паспорта не было… Так она две недели сидела взаперти, даже с соседскими няньками не успела перезнакомиться. И они про нее не знали, не успели заприметить, хотя в это верится с трудом. У них ведь обычаи деревенские, все видят, все про всех знают. Про нее не знали. А кто знал, может, после забыли. Или не хотели говорить.
Две недели она так прожила, и на этом ее счастье кончилось. За хозяином пришли. Потом вскоре съехала хозяйка. Денег ей оставила довольно много, она раньше столько и в руках не держала. Расцеловала ее, заплакала и сказала: «Живи здесь, никуда не беги, тебя не тронут». И за порог с двумя чемоданами. А она осталась жить одна в большой квартире. Скоро появились новые соседи, и она среди них как-то затерялась, вроде она такая же, она одна из них. Вскоре никто и не помнил, что она в этой квартире самый старый жилец, осталась в наследство от прежнего хозяина. Нашла работу, соседка Люся отвела ее на фабрику, где сама работала. Через год вышла замуж, родила девочку. Это уже сороковой год, а в сорок первом война. Муж ушел воевать, она с ребенком отправилась в эвакуацию, в Алма-Ату. Муж с войны не вернулся, а она вернулась в Москву в сорок пятом. Ее комнату в полковницкой квартире ей должны были вернуть, всем возвращают. Но там давно жили другие люди, и наверное, эти люди были сильнее ее. Заслуг имели побольше. В жилуправлении ей сказали, мол, судиться незачем, мы тебе другую комнату дадим, не хуже прежней, даже метров побольше. И недалеко, в соседнем доме, в том же Голиковском. Там она с тех пор и живет. Дочь выросла, вышла замуж, уехала с мужем в Саратов, у дочери свои дети, теперь уже и внучка родилась, ее правнучка…
Агеев ее не нашел, а Зинаида нашла. Агеев опрашивал бабушек в своем доме, а Зинаида спросила старую уборщицу в домоуправлении, которая работала там очень давно. Та вспомнила другую уборщицу, совсем старенькую, давно на пенсии, а та знала всю историю. Была такая Настя, жила у полковника недолго, потом его взяли, она осталась, из эвакуации вернулась в соседний дом. Там и живет, если еще жива.
Зинаида все это раскопала по своему почину, Агеев ее не просил. О чем он просил, то она давно сделала. Бумажки из архива, только-то… А тут все сама, все молчком. Выходит, правду он сказал, Зинка добрая.
Бабка Настя оказалась жива. Даже не очень старая, удивительно, что прабабушка. Двадцатого года рождения. Сейчас гостит у дочери в Саратове, правнучку нянчит.
Агеев решил ее не ждать, узнал у соседей адрес, полетел в Саратов. Никому ничего не сказал. Незачем зря обнадеживать, неизвестно, куда ниточка приведет. Действовал в точности по известному анекдоту: Светлана думает, что он в Голиковском, в Голиковском думают, что он у Светланы, а он работает, работает, работает… Был бы он умнее, давно бы съездил в Нарву, попросил у тамошнего начальника угрозыска совета по оперативно-розыскной работе. Авось Пушкин его помнит. А Саратов ему не понравился. Город вытянут вдоль реки, едешь на трамвае час до конечной, пересаживаешься на другой трамвай, едешь еще час. Тракторный завод, авиационный, химический… Видишь всю мощь советской промышленности.
Однако съездил не зря. Бабка Настя помнила, что у хозяйки была близкая подруга, жила в соседнем подъезде. Частенько друг к другу захаживали. Как ее звали? Как ее тогда звали, так и теперь зовут. Записывай! Жива, жива, не сомневайся. Красивая женщина, а в те времена просто глаз не оторвать… Вот только года три назад ей дали квартиру, дом-то ваш давно расселяют…
Ну, теперь уже близко. Куда переехала Вава, она же Варвара Попова, давняя подруга Екатерины Гилевской, теперь узнать нетрудно, Зинаида это в пять минут найдет. Теперь есть надежда, что и Варвара жива, и Екатерина жива, и связь между ними не утрачена… Агеев в это верил. Не может быть, чтобы на последнем звене цепочка оборвалась, не зря же это все…
Так оно и оказалось.
Когда Агеев под Новый год отчитывался перед Татьяной о своих разысканиях, у него в кармане лежал адрес Екатерины Гилевской, теперь Халомьевой. Где-то у метро Ждановская. А почему не сказал сразу? Почему в Саратов бросился в ту же минуту, а теперь тянул, мешкал? На этот вопрос он не сумел бы ответить внятно, многое в этой истории делалось по наитию. Просто чувствовал, что лучше не до Нового года, а чуть после.
Ниточка нашлась. У полковника в доме была прислуга, только никто об этом не знал. Молодая деревенская девка, ее совсем недавно взяли в домработницы, она не верила своему счастью, но робела ужасно. Она вообще в городе робела, пугалась. Людей много, все чужие. Старалась из квартиры лишний раз не выходить. В магазин и обратно. Ей никуда больше и не хочется. Дома хорошо, хозяева добрые, обходительные, работа не тяжелая. Хозяин ее прописал, здесь паспортный режим строгий. А недавно у нее и паспорта не было… Так она две недели сидела взаперти, даже с соседскими няньками не успела перезнакомиться. И они про нее не знали, не успели заприметить, хотя в это верится с трудом. У них ведь обычаи деревенские, все видят, все про всех знают. Про нее не знали. А кто знал, может, после забыли. Или не хотели говорить.
Две недели она так прожила, и на этом ее счастье кончилось. За хозяином пришли. Потом вскоре съехала хозяйка. Денег ей оставила довольно много, она раньше столько и в руках не держала. Расцеловала ее, заплакала и сказала: «Живи здесь, никуда не беги, тебя не тронут». И за порог с двумя чемоданами. А она осталась жить одна в большой квартире. Скоро появились новые соседи, и она среди них как-то затерялась, вроде она такая же, она одна из них. Вскоре никто и не помнил, что она в этой квартире самый старый жилец, осталась в наследство от прежнего хозяина. Нашла работу, соседка Люся отвела ее на фабрику, где сама работала. Через год вышла замуж, родила девочку. Это уже сороковой год, а в сорок первом война. Муж ушел воевать, она с ребенком отправилась в эвакуацию, в Алма-Ату. Муж с войны не вернулся, а она вернулась в Москву в сорок пятом. Ее комнату в полковницкой квартире ей должны были вернуть, всем возвращают. Но там давно жили другие люди, и наверное, эти люди были сильнее ее. Заслуг имели побольше. В жилуправлении ей сказали, мол, судиться незачем, мы тебе другую комнату дадим, не хуже прежней, даже метров побольше. И недалеко, в соседнем доме, в том же Голиковском. Там она с тех пор и живет. Дочь выросла, вышла замуж, уехала с мужем в Саратов, у дочери свои дети, теперь уже и внучка родилась, ее правнучка…
Агеев ее не нашел, а Зинаида нашла. Агеев опрашивал бабушек в своем доме, а Зинаида спросила старую уборщицу в домоуправлении, которая работала там очень давно. Та вспомнила другую уборщицу, совсем старенькую, давно на пенсии, а та знала всю историю. Была такая Настя, жила у полковника недолго, потом его взяли, она осталась, из эвакуации вернулась в соседний дом. Там и живет, если еще жива.
Зинаида все это раскопала по своему почину, Агеев ее не просил. О чем он просил, то она давно сделала. Бумажки из архива, только-то… А тут все сама, все молчком. Выходит, правду он сказал, Зинка добрая.
Бабка Настя оказалась жива. Даже не очень старая, удивительно, что прабабушка. Двадцатого года рождения. Сейчас гостит у дочери в Саратове, правнучку нянчит.
Агеев решил ее не ждать, узнал у соседей адрес, полетел в Саратов. Никому ничего не сказал. Незачем зря обнадеживать, неизвестно, куда ниточка приведет. Действовал в точности по известному анекдоту: Светлана думает, что он в Голиковском, в Голиковском думают, что он у Светланы, а он работает, работает, работает… Был бы он умнее, давно бы съездил в Нарву, попросил у тамошнего начальника угрозыска совета по оперативно-розыскной работе. Авось Пушкин его помнит. А Саратов ему не понравился. Город вытянут вдоль реки, едешь на трамвае час до конечной, пересаживаешься на другой трамвай, едешь еще час. Тракторный завод, авиационный, химический… Видишь всю мощь советской промышленности.
Однако съездил не зря. Бабка Настя помнила, что у хозяйки была близкая подруга, жила в соседнем подъезде. Частенько друг к другу захаживали. Как ее звали? Как ее тогда звали, так и теперь зовут. Записывай! Жива, жива, не сомневайся. Красивая женщина, а в те времена просто глаз не оторвать… Вот только года три назад ей дали квартиру, дом-то ваш давно расселяют…
Ну, теперь уже близко. Куда переехала Вава, она же Варвара Попова, давняя подруга Екатерины Гилевской, теперь узнать нетрудно, Зинаида это в пять минут найдет. Теперь есть надежда, что и Варвара жива, и Екатерина жива, и связь между ними не утрачена… Агеев в это верил. Не может быть, чтобы на последнем звене цепочка оборвалась, не зря же это все…
Так оно и оказалось.
Когда Агеев под Новый год отчитывался перед Татьяной о своих разысканиях, у него в кармане лежал адрес Екатерины Гилевской, теперь Халомьевой. Где-то у метро Ждановская. А почему не сказал сразу? Почему в Саратов бросился в ту же минуту, а теперь тянул, мешкал? На этот вопрос он не сумел бы ответить внятно, многое в этой истории делалось по наитию. Просто чувствовал, что лучше не до Нового года, а чуть после.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Гертруда. Привидение Голиковского переулка. Мистический роман
29. Заветы баронессы Остен-Сакен
Теперь можно не суетиться. Можно сделать паузу, оглядеться, успокоиться. Можно подумать о чем-нибудь приятном. Вспомнить что-нибудь хорошее. Да просто пойти в большую Жанкину комнату и посмотреть на елку. Елку он сам же и притащил, а потом они все вместе украшали ее игрушками. Самые настояшие елочные игрушки, до невозможности старомодные, родом из пятидесятых и шестидесятых, благополучно дожившие до наших дней. Большая коробка с игрушками нашлась на антресолях, кто-то из прежних жильцов оставил, не забрал с собой при переезде. И зря. Дивные игрушки, теперь таких и не увидишь. Нашлась даже гирлянда с разноцветными лампочками, на вид она казалась исправной, Агеев хотел ее проверить, подключить к сети, но Мишка его остановил:
— Опомнись, безумец! Ты что, забыл, у нас же теперь двести двадцать.
Да, как раз нынешним летом у них переключали напряжение сети со 127 на 220 вольт. Последний район в Москве, где осталась эта техническая древность. Причем и осталась пятнами, на Большой Полянке давно 220, а в нашем переулке 127. Наконец с этим пережитком прошлого покончили, но электрические счетчики пришлось менять. Для старых холодильников пришлось покупать трансформаторы в магазине электротоваров на Новокузнецкой. Елочную гирлянду тоже подключили через трансформатор. Горит.
Он стоял и любовался на елку. Старался вспомнить все самое приятное, что с ним происходило за год. Светлые моменты. Татьяна на кухне произносит свою речь о четвертой конфорке. Сияет улыбкой, в паузах носится от стола к плите и обратно. Татьяна угадала «Охотников на привале», второй номер узбекского колхозного списка. Детская радость. Зинаида загадочно улыбается, кладет на стол бумажку: возьми, кажется, ты это ищешь. Не в бумажке с адресом суть, суть в улыбке Зинаиды... Ну, дальше радости специфические, очень на любителя. Ослепительная вспышка в голове: у всех двойников и оборотней морфология бинарная, два состояния, а в гоголевском «Носе» тринитарная, три состояния. Дефиниции фантастики и абсурда. Далее совсем сложная теория… Имена без прямого значения… Да, и вот еще — лето, Коктебель, девочка Спицына смотрит на него грустно и говорит: «Дурак вы, Агеев». Это тоже хорошее воспоминание. Он ее не сразу узнал. Высокая девица, ногастая, эффектная, водится с большой и шумной компанией. Как-то странно посматривает на него издали. Спицына? Ну конечно, это она была два года назад. Десятиклассница, очень славная девочка, ходила на уроки к Жанке. Слышала, как Жанна Александровна вопит в коридоре: «Агеев! Обед я вам на столе оставила!» Видела, как репетиторша улыбается. Цветы на столе. У Спицыной живое воображение, она разглядела что-то несбывшееся. У нее всегда было живое воображение, это осталось при ней. Хотя она уже большая девочка, закончила первый курс филфака. Студентка, и вся ее компания тоже студенты… Нет, сегодня не хочу думать о том, где она учится, у кого учится, чему учится… Сегодня только о хорошем. Светлана… Ну, это праздник круглый год. Сегодня, и завтра, и далее ежедневно…
Пока он любовался на елку, кто-то неслышно вошел в комнату. Он не обернулся. Татьяна тихо подошла и стала с ним рядом. Тоже пришла посмотреть на елку. У нее много детского в характере. Это хорошо…
***
Ближе к вечеру он решил заглянуть в подвал. У него там немного работы, иногда два часа утром, иногда два часа вечером, по четвергам можно и вовсе не бывать, нечего там делать, но сегодня заглянуть надо, он два дня отсутствовал, летал в Саратов, ребята его подменяли. В подвале все было как всегда. По стенам огромные штабеля типографских пачек с книгами, на столах и стеллажах уже распакованные книги стопками, под ногами толстый слой утоптанной упаковочной бумаги от сотен уже распакованных пачек. Слой такой толстый, что глубоко проминается под ногами, это затрудняет ходьбу. Раз в день этот мусор убирают, прессуют в тюки, отправляют в макулатуру. А на столах сидят и болтают ногами обитатели подвала, все здешнее общество, несколько крепких дядек от двадцати до тридцати лет. Работу сегодняшнюю они закончили и теперь ведут неспешные беседы. Темы всегда разные, иногда весьма занимательные.
— Ага, Кривчиков явился, здорово!
Поприветствовали входящего и продолжили беседу:
— Значит, въезжаем мы в наш переулок, и только я хотел ему сказать, что у нас тут надо поосторожнее, переулок узкий, арка совсем узкая, все под гужевой транспорт строилось, грузовая машина едва проходит, зеркало приходится подгибать… я рта не успел раскрыть, как он прямо на ходу сворачивает и въезжает в арку. Даже не притормозил. Это на ГАЗ-53...
— Врешь!
— Честное слово.
— Для такого трюка там радиуса поворота не хватит.
— Думаешь, я не знаю? Мишин опытный человек, каждый день этим маршрутом ездит, но ему приходится притормозить, наехать на противоположный тротуар, чтобы радиус поворота увеличить, свернуть, остановиться, сдать назад, еще немножко повернуть… Только так можно в эту арку въехать, по частям, шаг за шагом… А этот дядька с ходу! Это как с размаха нитку в игольное ушко продеть.
— И зеркало не оторвал?
— Не оторвал.
— Кто он?
— Имени не знаю. Его Мишину на подмену прислали на один день. Старый, лет шестидесяти, лицо морщинистое, шапка ушанка с опущенными ушами. Не разговаривает, будто глухонемой.
— Это Шпунт, я его знаю.
— Фамилия такая?
— Нет, кличка.
— Невероятный водила! Какой-то дар от бога.
— Да и хрен с ним, второй раз его не увидишь.
После чего основной докладчик и его оппонент уставились на Агеева — может, он какую-то новость принес? Интересных новостей не оказалось. Тогда оппонент попросил:
— Кривчиков, выбери мне книжку почитать! Ты же в книжках разбираешься, все так говорят.
Тут все дело было в волшебной особенности этого подвала. Через него проходят все книги, какие выходят в стране. Все до единой. Но их невозможно увидеть здесь все сразу, просто не поместятся. Книги приходят и уходят. Примерно в том же темпе, в каком их выпускают. За год весь годовой выпуск, за день примерно дневной. Сегодняшнее наполнение подвала — это как бы однодневный срез всего ассортимента всех издательств страны, больших и маленьких, столичных и провинциальных. В такой выборке ты не обязательно найдешь именно то, что ищешь, например, «Анну Каренину», но зато найдешь много других интересных и неожиданных вещей. «Огни Океании» — это не название романа, это книга вроде лоции, описание маяков и береговых огней для морской навигации. Да что угодно можно найти. Очень хороший подвал!
Он оглядел столы, стеллажи, покопался, заглянул во второй ряд…
— Вот тебе, Леша, братья Вайнеры!
— Да ну, это же туфта, жвачка! — Леша даже обиделся. — Я тебя прошу книжку выбрать, а ты мне Вайнеров суешь. Это бы я и без тебя как-нибудь догадался.
— О! Извини, не сразу тебя понял. Ну, если у тебя запросы так выросли, что Вайнеры уже не подходят, нужно что-то настоящее… Тогда поищем что-нибудь еще.
Он поискал и нашел. Фазиль Искандер, рассказы. Издательство «Алашара», Сухуми. Плоховато напечатанная книжка, дешевое издание в бумажной обложке. Что поделаешь, небогатое провинциальное издательство. Решили тиснуть книжку знаменитого земляка, на том спасибо…
Протянул книжку Леше. Реакция была неожиданной. Леша презрительно сморщился.
— Издеваешься надо мной?
— А что такое?
— Ты думаешь, я не знаю, что это такое, никогда раньше не видел?
— Так ты его уже читал? Знаешь этого автора?
— Представь себе, читал. Рассказы про мальчика Чика. Это у тебя и называется «что-то настоящее»?
— Да, Леша. Если ты братьев Вайнеров оставил позади и стал искать чего-то настоящего, то Искандер уже подходит.
— Ты врешь!
— Нет.
— Ты морочишь меня. Издеваешься.
— Нет. Я говорю что думаю. Если мы считаем, что братья Вайнеры по одну сторону забора, где всякая халтура, а настоящие писатели по другую сторону забора, то Искандер уже там. Там же, где Пушкин, Гоголь и Толстой. Он в этой компании не самый большой писатель, но уже писатель. Настоящий. Не чета Вайнерам.
— Ты врешь!
Агеева поразило не упрямство, а какое-то ожесточение Леши, озлобление. Он не просто отмахнулся от предложенной чепухи, он негодовал.
Разговор получается занятный. Вопрос все тот же, который в этом городе он впервые услышал от Лиды на просмотре «Осенней сонаты».
— Ты меня морочишь. Мне это не нравится.
— Раньше я так не поступал?
— Нет. Вроде ты не врун, и мы вроде не на партсобрании, чтобы друг другу байки рассказывать. Потому я и попросил тебя книжку выбрать. Думал, тебе можно верить, а ты меня нагло морочишь.
— Хорошо. Объясни, в чем обман.
— Я Искандера читал. Он всегда об одном и том же пишет. Та же деревня в Абхазии, тот же городок.
— Да, все верно. Раньше это называлось областническая литература. Такой сплошной Фолкнер. Эпос одной деревни. Сага поколений. Что дальше?
— Значит, я увижу то же, что уже читал. Рассказы другие, но о том же.
— Да, наверное, так и будет. Но рассказы другие.
— Но едва ли лучше тех, что я уже видел.
— Да, примерно того же качества. Он иногда над этим уровнем поднимается, но никогда ниже своего уровня не спускается. Он ровный автор.
— Так. Значит, не увижу лучше того, что уже читал. А то, что уже читал, полный вздор. Чепуха абсолютная. Смысла ноль. Или даже поменьше нуля.
— Нет, тут ты ошибаешься. Принимаешь простоту за пустоту.
— Я ошибаюсь?
— Да.
— Хорошо. Я это читал, никакого смысла не увидел. А ты читал и увидел?
— Да.
— Ты врешь. Там пусто, там ничего нет. Хоть под микроскопом рассматривай. Я ничего не вижу, и ты ничего не видишь. Ты пихаешь мне Искандера, потому что о нем какие-то болваны что-то писали в «Литературной газете». А я тебя спрашивал не про их мнение, а про твое мнение.
— А я тебе свое мнение и предлагаю. Чужого мне и самому не надо. Я такой же, как ты, никому на слово не верю.
— Значит, просто врешь.
— Леша, почему ты так уверен? Я вижу, ты прямо насмерть упираешься, для тебя важно стоять на том, что книга пустая, ничего там нет.
— Важно.
— Почему?
— Потому что наглого обмана не люблю. Я вижу своими глазами — там ничего нет. Ты говоришь, что есть, что ты видишь. Это означает одно из двух: или я дурак и ничего не понимаю, или ты мне врешь.
— Ты выбрал второе?
— Да. Я себя дураком не считаю, не могу с этим согласиться.
— Да ладно! Согласился бы — и никаких проблем.
Леша сделал паузу и сказал серьезно:
— Не груби мне.
— Извини. Не сдержался, такой случай пошутить...
Они посмотрели друг на друга внимательно. Кривчиков крупный дядька, весит 95 кило. Супертяж. Леша меньше ростом и намного легче, 72 килограмма. Но если их выпустить на ринг, можно смело ставить на Лешу. Леша такой человек, который может подтянуться на турнике на одной руке — и на правой, и на левой. Он могучий, при этом сухой, подвижный, очень быстрый. Ему бы в каком-нибудь диверсионном отряде цены не было. Типичный коммандос. А 95 кило — это просто мощная туша. Иди штангой заниматься, балбес…
Но сейчас мы не штангой заняты. У нас важнейший вопрос эстетики. Центральный вопрос. Глубоко интеллектуальная беседа…
— Леша. Я знаю, что ты не дурак. Поэтому ты меня простишь, ты мне поверишь, что не в насмешку спрашиваю. Сам ты откуда это знаешь? Какие у тебя основания верить в свои умственные способности?
Леша человек честный и добросовестный. Стал отвечать обстоятельно. Если над ним не смеются, почему бы не ответить…
— Видишь ли, мне уже под тридцать. Я успел поучиться в таком вузе, где много физики и математики. Навалом! Другие от этих предметов стонали, а мне все давалось легко. От сопромата и теормеха до ТФКП. Потом учился в таком вузе, где много гуманитарных предметов. Языки, история, философия, юридические дисциплины. И опять мне все давалось без проблем. Ни разу не было такого, чтобы я не одолел учебник, не сдал экзамен. Ни разу не показал себя тупицей. Вдруг ты мне суешь Искандера и говоришь, что это настоящая книга, просто я не понимаю. Рассказы про мальчика Чика моему разуму недоступны.
— Спасибо, Леша! Я тебя понял. Ты очень добросовестно рассуждаешь.
— Но неправильно?
— Неправильно. Ведешь разговор не о том. Дело не в разуме. Ум и глупость здесь ни при чем. Это неправильный способ рассуждений: смотрите, умный человек, а на скрипке играть не умеет! Умный человек, а рисовать не умеет! Для своего же ребенка кошку не нарисует. Умный человек, а в математике ни бум-бум, обыкновенного дифура решить не может, даже без частных производных! Это все не то, рассуждения с подменой понятий. Вот ты, Леша, умный, я это знаю, ты расуждаешь прямолинейно, но ты умный, а теперь пойдем мы с тобой с Кропоткинской на Волхонку, там близко, и ты мне в музее имени Пушкина расскажешь, можешь ты отличить хорошую живопись от плохой или не можешь. Ты как, можешь?
— Не могу.
— Правильно. Ты своими глазами этой разницы не видишь, значит, ее нет, ее выдумали подлецы-искусствоведы. Так?
— Не знаю. Про живопись ничего не знаю. Про Искандера как-то могу догадаться.
— Потому что там красками намазано, а тут буквами написано?
— Русским языком написано. Ни одного непонятного мне слова.
— Ладно, попробуем еще раз. Ты классическую музыку слушать можешь?
— Могу, — сказал Леша и ухмыльнулся.
— Ты врешь!
— Нет, правда, могу.
— Леша, мы об одном и том же говорим? Симфонии, сонаты, фортепианные концерты…
— Да, я все это с удовольствием слушаю. Еще оперы и балеты.
— Ты врешь!
— Не вру.
Они оба ухмылялись, смотрели друг на друга.
— Отлично! Ты мне про Искандера не веришь, а я тебе про музыку поверю. Любишь серьезную музыку?
— Люблю.
— Тогда будем задавать вопросы. У тебя мама была учительница музыки?
— Нет.
— У тебя младшая сестра училась в музыкальной школе? Дома часами на пианино барабанила.
— Нет.
— Ты лабух? В школе ходил в духовой кружок, потом в армии дудел, потом жмуров таскал?
— Нет.
Леша отвечал на все вопросы и загадочно улыбался.
— Тогда где ты научился слушать симфоническую музыку?
— Почему обязательно научился? Может, я родился такой. С детства люблю классическую музыку.
— Врешь!
— Не может быть такого?
— Не может.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я такой же, как ты. От природы глухарь и по воспитанию валенок малокультурный. До недавнего времени я симфоническую музыку слушать не мог. Ну вот просто не слышу, совсем не слышу, это шум бессмысленный!
— Но теперь научился, слышишь что-то?
— Да. Поэтому и тебя спрашиваю: где ты этому научился? Само это не растет.
Леша вздохнул и признался:
— Я понимаю твои вопросы. Особенно про лабуха.
— Так отвечай!
— Я в Большом театре рабочим сцены был. Декорации монтировал.
— Во! Долго ты там работал?
— Года два.
— И как впечатления?
— Да сначала никак. Моя работа в антрактах, а во время действия сидишь за кулисами, скучаешь. К музыке не прислушиваешься. Потом как-то дошло. Ведь какая музыка!
— Что первое дошло?
— «Лебединое озеро» . А потом уже как-то само пошло.
— Значит, у тебя это случайно вышло, работа такая попалась. А я про себя знал, что я валенок. Книг в доме было много, я их читал, вроде вырос грамотеем, но ни музыки, ни живописи не понимаю. Музыка от меня как горох от стенки отскакивает. Мне это обидно, что я такой отсталый среди культурных людей, купил коробку пластинок, пианист Наседкин играет все тридцать две сонаты Бетховена. Я их все тридцать две слушал до одурения, по сто раз, пластинки до дыр заездил. Ну, начал что-то слышать.
— Все тридцать две? Я-то люблю только восьмую и двадцать третью.
— А я еще семнадцатую и тридцать вторую.
Он засмеялся.
— Итак, Леша, насчет музыки мы сравнялись. Теперь Искандер…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Там то же самое. Ты читаешь по-русски, все слова понимаешь, но чтобы слышать, чем он от Вайнеров отличается, у тебя это ухо внутри головы еще не выросло. Надо читать, читать до одурения, тогда это ухо вырастет, начнешь слышать.
— Начинать надо с Искандера?
— Нет, как раз для обучения он неудобный. Из того, что я на полках вижу, лучше всего подходит Пушкин, «Повести Белкина», и Даррелл.
— Даррелл?
— Да. Вот эта книжка — «Моя семья и звери. Сад богов…» Он очень большой писатель. Романов не пишет, а писатель большой. Из любого персонажа характер прет с первых слов. Это особый дар. Почитай, потом еще поговорим, обсудим.
— Почитаю.
— Только имей в виду, великий критик Белинский про «Повести Белкина» говорил то же, что ты про Искандера. Пустая вещь! До него не дошло.
— А до меня дойдет?
— Конечно. Со временем.
***
Зинаида сегодня пришла в необычное время, вечером. Никуда не спешит, видно, выдался свободный час. Сели ужинать, спокойно болтали. Большое дело, когда никуда не торопишься.
— Витька, а ведь ты нашел что искал.
— Почему ты решила?
— Физиономия довольная. Такая успокоенная, умиротворенная.
— Ты права, я нашел.
— Татьяне сказал?
— Нет.
— Почему?
— Видишь ли, может, она найдет что-то радостное, может, нерадостное, но это в любом случае беспокойство. Большая новость выводит из равновесия. Лучше пусть спокойно встретит праздники, потом скажу.
— Нет, ты неправильно решил. Скажи ей сегодня же.
— Хорошо, сделаю, как ты говоришь.
— В Новый год не будешь под окнами караулить?
— Это ты о привидении? Смеешься надо мной?
— Ладно, раз тебе неинтересно…
Помолчали. Продолжила разговор Зинаида:
— Татьяна… Какая она?
— Э-э… Она добрая. Это главное. Характер у нее есть. В остальном она как все мы, немножко шальная и неприкаянная. Ей главное поймать медведя за хвост. Вот разобрала рассказ, который никому не давался. А что будет дальше, какая от этого польза и выгода — это нас не касается.
— Небожительница? Поэтическая натура?
— Нет, она не экзальтированная дура. На земле живет, среди людей. Просто своим делом занимается со страстью. Певицы такие бывают. В жизни обычная баба, даже зубастая, но поет с наслаждением.
— Увлеченная. Но не зубастая?
— Нет. Честная и наивная.
Опять помолчали. На этот раз молчание нарушил он.
— А что ты вдруг про Татьяну стала расспрашивать?
— Ну, ты же знаешь, я с тобой ненадолго. После меня будет она. А мне не все равно, в чьи руки ты попадешь. Все-таки я к тебе неравнодушна!
Зинаида засмеялась, он за ней следом.
— Рассуждаешь в точности как Светлана. Ее вечно заботит, чтобы я в хорошие руки попал. По заветам баронессы Остен-Сакен. Или она графиня была, не помню.
— Что за Остен-Сакен? Про Остен-Бакена что-то помню, а про Остен-Сакен нет.
— Остен-Бакен — это шутка Ильфа и Петрова. Насмешничают, переиначили реальное имя. В России были бароны Остен-Сакен, графы Остен-Сакен. У Толстого была тетка Остен-Сакен. Она его очень любила, тревожилась за него, наставляла, учила жизни. В частности говорила: ничто так не образовывает молодого человека, как связь с порядочной женщиной. Светка точно так же думает. Вечная ее мечта, чтобы я попал в хорошие руки.
— Татьяна ей понравится?
— Ты ей понравишься. Будет огорчена, что у нас все так ненадолго. Татьяна ей тоже понравится, но по-другому. Милая интеллигентная барышня, хорошо воспитанная. Но у Татьяны нет властности в характере, она не командирша. А Светка считает, что меня надо схватить за шкирку и тащить, тащить…
— Она права. Сам никуда не пойдешь, тебе ничего не нужно.
***
Старик на этот раз приходил ненадолго, мелькнул и пропал. Во сне, конечно, потому что наяву он больше не являлся. Махнул рукой, проговорил торопливо:
— Не в том только дело, что три уха, а еще в том, что один глаз!
Снова махнул рукой и исчез, растаял.
***
……………..
……..
— Ты на капустник идешь?
— А как же!
— А на репетиции не ходишь?
— Не хожу. Я свой общественный долг выполнила, стишки для капустника написала, а на репетиции не пойду. Там слишком много светской жизни, сплошная княжна Джаваха…
— Что за Джаваха?
— У Чарской что-то такое было. Светская жизнь. Бурление тщеславия. Того позвали, того не позвали… Ужасная гадость! В клубе этого много, поэтому я хожу только на заседания. Никаких частных сборищ!
— Ты умная.
— Нет, родилась я дурой. А поумнела, как только меня первый раз оплевали. Именно эти великосветские дамы из клубного актива. Бомонд.
— Расскажи.
— Да что тут рассказывать, все устроилось в пять минут. Официальное заседание отменилось, потому что большой зал был занят каким-то важным казенным мероприятием. Актив пошушукался и решил не расходиться по домам, а закатить квартирник. Частное сборище. Мигом начинается это бурление вокруг списка — того зовем, этого не зовем. Агнцев туда, козлищ сюда… Меня все это не касается, я человек новый, сторонний, собралась домой, вдруг подходит юноша Игорь Черепков и застенчиво говорит, что хочет меня пригласить. Куда? На это сборище. Но как? Это же общественное дело, решает актив? Юноша Черепков говорит застенчиво, что для этого малого клубного заседания он предоставляет свою квартиру, все у него в гостях, и меня он тоже приглашает к себе в гости. Лично к себе, приватно. Актив тут ни при чем. Звучит резонно. Черепков милый юноша. И я купилась, пошла. А там в первые же минуты актив начинает работать, какая-то складчина намечается, кого-то хотят послать за выпивкой и закуской. Шепотом передается сообщение: сдавайте деньги Элле Мушкиной, она казначей. Иду к Элле Мушкиной со своей трешкой. И получаю оглушительную затрещину. Элла Мушкина смотрит на меня холодным взглядом, который означает: я тебя сюда не звала! Долго смотрит, секунд пятнадцать. Руку за моими деньгами не протягивает. Молчит. Я поворачиваюсь и исчезаю, не прощаясь с хозяином. Все! Больше никакой светской жизни. Никогда. Потом подходил как-то юноша Черепков, пытался объясниться… Мушкина не знала… Он не сказал, потому что думал, что это его личное дело… Я ответила просто: вы ошиблись, я жалею, что приняла ваше приглашение, а Мушкина не ошиблась, она грязная тварь, с которой я больше не могу находиться в одном помещении. Разве что в большом зале, да и то, если она в партере, а я на втором ярусе. Это пронеслось по активу: Потапова теперь сидит только на балконе, потому что Мушкина грязная тварь, с ней нельзя быть в одном помещении — и так далее. Дальше та же княжна Джаваха. Мушкина хочет объясниться. А я не хочу. Я вообще хожу на вечера с большим разбором, только когда мне интересно. И всегда сижу наверху, даже в буфет не спускаюсь…
— Отличная история! Как вы похожи с Агеевым! А стишки?
— Бронфенбренер намекнул, что оргкомитету надо помочь. А там оказалось, что наш тупой Аркаша великолепный юморист, сочиняет сценарии, Портнов тапер, блестящая пианистическая техника… И уж как-то я стишки написала.
— Ладно, приду послушать.
— Жанка, а как ты думаешь, не взять ли нам Агеева с собой на капустник?
Жанка выкатила глаза, захохотала.
— Что с тобой?
— Скажи, почему я минуту назад сказала, что вы с Агеевым похожи?
— Не знаю.
— Как в тумане живешь! Ты теперь не можешь произнести имя Мушкиной без присовокупления эпитета — грязная тварь Элла Мушкина! Это справедливо.
— Да. И что?
— А наш Агеев точно так же произносит имя Бронфенбренера — этот грязный негодяй Бронфенбренер. Никак иначе!
— Но почему?
— В точности по той же причине! Абсолютно по той же причине! Джаваха. Светская жизнь.
— Не понимаю. Они знакомы?
— Да, да… Они были знакомы. Ты все никак не поймешь, что Агеев в Москве давно. Больше двух лет постоянно. Раньше бывал наездами. У него здесь тетка, у нее обширные знакомства. Он впервые появился в клубе гораздо раньше тебя, ему было лет семнадцать. Приходил три раза в год. До прошлого сезона. Ты как раз два года в клубе, вы в прошлом году просто не совпадали, на разные заседания ходили. Понятно?
— Да. Что дальше?
— Дальше то же самое. Актив. Княжна Джаваха. Вас не приглашали!
— Да говори ты толком! Он тоже сунулся на квартирник?
— Нашла дурака! Он по этой части ученый. А попался в тысячу раз хуже тебя. Как раз потому, что считал Бронфенбренера порядочным человеком, а тот низкая гадина. Поиграл в Мушкину, окатил Агеева грязью ни за что ни про что.
— Рассказывай!
— Нынешним летом умерла старая актриса Мария Кнебель. Она была дочка издателя Кнебеля, известного еще до революции. У них в доме бывал Толстой, Мария Кнебель видела его девочкой¸сидела у него на коленях. Запомнила свое впечатление — старик был важный. При нем все робели. Потом она прожила длинную жизнь, была актрисой, преподавала, а в начале июня нынешнего года умерла. В клубе ее знали, она как-то приходила, выступала. К тому же оказалось, что она в каком-то дальнем родстве с Бронфенбренером. Или Каценеленбогеном. Или Дербаремдикером. Или с ними со всеми. Потому что это все старые интеллигентные московские семьи. Не удивлюсь, если там найдется еще родство с Пастернаком, у которого папа еще до революции состоял в Академии художеств. Или с Антоном Рубинштейном. А наш Агеев как раз всю эту старую интеллигентную публику презирает от души, они вызывают у него брезгливость.
— Почему?
— Потому что Пастернак — который младший, поэт, — с гнусной гордостью сообщал публике, что у них в семье никогда не говорили на жаргоне. Так в их кругу называли язык идиш. Потому что такой человек, как наш профессор Б., для этих старых аристократов слишком местечковый и отсталый, он с детства говорил на идиш и даже писал стихи. Таких, как профессор Б., наш Агеев любит больше жизни, а Пастернаков-Мандельштамов презирает. Но на похороны старухи Кнебель пошел. Ему позвонили, он и пошел.
— Кто позвонил?
— Джаваха. Сначала Бронфенбренер позвонил Мушкиной, а она стала поднимать народ. Вынос тела из театра, такого-то числа, в такой-то час. Если кто имеет возможность прийти… Это в пять минут облетело весь клуб, и кто-то позвонил Агееву, он как раз был в Москве. Он и пришел.
— Что дальше?
— Дальше опять Джаваха. Подходит к Агееву Бронфенбренер. Здрасти, то да се, давно вас не было в Москве… Далее Бронфенбренер говорит, что ему неловко. Он не думал, что его звонок кому-то из актива поймут как требование явиться всем, в обязательном порядке. Что людей сорвут с места… Что вытащат даже тех, кто в Москве бывает редко… Так что, если у вас есть другие дела… ваше присутствие не обязательно… Агеев похлопал глазами, повернулся и пошел. В точности твоя история! Бронфенбренер гнусный мерзавец, к нему теперь нельзя приближаться на пушечный выстрел, с ним нельзя здороваться на улице… С его женой Агеев с большим усилием поздоровался, когда увидел ее в консерватории.
— Здесь какое-то недоразумение…
— Татьяна! Я тебя серьезно предупреждаю! Ты вообще не лживая, не лицемерная, но сейчас пошла по этой дорожке. Ты поняла, кто такая Мушкина. Но когда такой номер отколол Бронфенбренер, ты начинаешь искать оправданий. Ах, это недоразумение… Неужели? А что значат слова — ваше присутствие не обязательно?
— Вообще они значат «пошел вон». Но мне трудно поверить, чтобы Бронфенбренер…
— Потому что он воспитанный, он старый московский интеллигент… типичный пастернак… Не вздумай такое сказать при Агееве!
— Не буду. Ничего не понимаю в этой истории.
— И не вздумай выяснять. Это опять Джаваха.
Теперь можно не суетиться. Можно сделать паузу, оглядеться, успокоиться. Можно подумать о чем-нибудь приятном. Вспомнить что-нибудь хорошее. Да просто пойти в большую Жанкину комнату и посмотреть на елку. Елку он сам же и притащил, а потом они все вместе украшали ее игрушками. Самые настояшие елочные игрушки, до невозможности старомодные, родом из пятидесятых и шестидесятых, благополучно дожившие до наших дней. Большая коробка с игрушками нашлась на антресолях, кто-то из прежних жильцов оставил, не забрал с собой при переезде. И зря. Дивные игрушки, теперь таких и не увидишь. Нашлась даже гирлянда с разноцветными лампочками, на вид она казалась исправной, Агеев хотел ее проверить, подключить к сети, но Мишка его остановил:
— Опомнись, безумец! Ты что, забыл, у нас же теперь двести двадцать.
Да, как раз нынешним летом у них переключали напряжение сети со 127 на 220 вольт. Последний район в Москве, где осталась эта техническая древность. Причем и осталась пятнами, на Большой Полянке давно 220, а в нашем переулке 127. Наконец с этим пережитком прошлого покончили, но электрические счетчики пришлось менять. Для старых холодильников пришлось покупать трансформаторы в магазине электротоваров на Новокузнецкой. Елочную гирлянду тоже подключили через трансформатор. Горит.
Он стоял и любовался на елку. Старался вспомнить все самое приятное, что с ним происходило за год. Светлые моменты. Татьяна на кухне произносит свою речь о четвертой конфорке. Сияет улыбкой, в паузах носится от стола к плите и обратно. Татьяна угадала «Охотников на привале», второй номер узбекского колхозного списка. Детская радость. Зинаида загадочно улыбается, кладет на стол бумажку: возьми, кажется, ты это ищешь. Не в бумажке с адресом суть, суть в улыбке Зинаиды... Ну, дальше радости специфические, очень на любителя. Ослепительная вспышка в голове: у всех двойников и оборотней морфология бинарная, два состояния, а в гоголевском «Носе» тринитарная, три состояния. Дефиниции фантастики и абсурда. Далее совсем сложная теория… Имена без прямого значения… Да, и вот еще — лето, Коктебель, девочка Спицына смотрит на него грустно и говорит: «Дурак вы, Агеев». Это тоже хорошее воспоминание. Он ее не сразу узнал. Высокая девица, ногастая, эффектная, водится с большой и шумной компанией. Как-то странно посматривает на него издали. Спицына? Ну конечно, это она была два года назад. Десятиклассница, очень славная девочка, ходила на уроки к Жанке. Слышала, как Жанна Александровна вопит в коридоре: «Агеев! Обед я вам на столе оставила!» Видела, как репетиторша улыбается. Цветы на столе. У Спицыной живое воображение, она разглядела что-то несбывшееся. У нее всегда было живое воображение, это осталось при ней. Хотя она уже большая девочка, закончила первый курс филфака. Студентка, и вся ее компания тоже студенты… Нет, сегодня не хочу думать о том, где она учится, у кого учится, чему учится… Сегодня только о хорошем. Светлана… Ну, это праздник круглый год. Сегодня, и завтра, и далее ежедневно…
Пока он любовался на елку, кто-то неслышно вошел в комнату. Он не обернулся. Татьяна тихо подошла и стала с ним рядом. Тоже пришла посмотреть на елку. У нее много детского в характере. Это хорошо…
***
Ближе к вечеру он решил заглянуть в подвал. У него там немного работы, иногда два часа утром, иногда два часа вечером, по четвергам можно и вовсе не бывать, нечего там делать, но сегодня заглянуть надо, он два дня отсутствовал, летал в Саратов, ребята его подменяли. В подвале все было как всегда. По стенам огромные штабеля типографских пачек с книгами, на столах и стеллажах уже распакованные книги стопками, под ногами толстый слой утоптанной упаковочной бумаги от сотен уже распакованных пачек. Слой такой толстый, что глубоко проминается под ногами, это затрудняет ходьбу. Раз в день этот мусор убирают, прессуют в тюки, отправляют в макулатуру. А на столах сидят и болтают ногами обитатели подвала, все здешнее общество, несколько крепких дядек от двадцати до тридцати лет. Работу сегодняшнюю они закончили и теперь ведут неспешные беседы. Темы всегда разные, иногда весьма занимательные.
— Ага, Кривчиков явился, здорово!
Поприветствовали входящего и продолжили беседу:
— Значит, въезжаем мы в наш переулок, и только я хотел ему сказать, что у нас тут надо поосторожнее, переулок узкий, арка совсем узкая, все под гужевой транспорт строилось, грузовая машина едва проходит, зеркало приходится подгибать… я рта не успел раскрыть, как он прямо на ходу сворачивает и въезжает в арку. Даже не притормозил. Это на ГАЗ-53...
— Врешь!
— Честное слово.
— Для такого трюка там радиуса поворота не хватит.
— Думаешь, я не знаю? Мишин опытный человек, каждый день этим маршрутом ездит, но ему приходится притормозить, наехать на противоположный тротуар, чтобы радиус поворота увеличить, свернуть, остановиться, сдать назад, еще немножко повернуть… Только так можно в эту арку въехать, по частям, шаг за шагом… А этот дядька с ходу! Это как с размаха нитку в игольное ушко продеть.
— И зеркало не оторвал?
— Не оторвал.
— Кто он?
— Имени не знаю. Его Мишину на подмену прислали на один день. Старый, лет шестидесяти, лицо морщинистое, шапка ушанка с опущенными ушами. Не разговаривает, будто глухонемой.
— Это Шпунт, я его знаю.
— Фамилия такая?
— Нет, кличка.
— Невероятный водила! Какой-то дар от бога.
— Да и хрен с ним, второй раз его не увидишь.
После чего основной докладчик и его оппонент уставились на Агеева — может, он какую-то новость принес? Интересных новостей не оказалось. Тогда оппонент попросил:
— Кривчиков, выбери мне книжку почитать! Ты же в книжках разбираешься, все так говорят.
Тут все дело было в волшебной особенности этого подвала. Через него проходят все книги, какие выходят в стране. Все до единой. Но их невозможно увидеть здесь все сразу, просто не поместятся. Книги приходят и уходят. Примерно в том же темпе, в каком их выпускают. За год весь годовой выпуск, за день примерно дневной. Сегодняшнее наполнение подвала — это как бы однодневный срез всего ассортимента всех издательств страны, больших и маленьких, столичных и провинциальных. В такой выборке ты не обязательно найдешь именно то, что ищешь, например, «Анну Каренину», но зато найдешь много других интересных и неожиданных вещей. «Огни Океании» — это не название романа, это книга вроде лоции, описание маяков и береговых огней для морской навигации. Да что угодно можно найти. Очень хороший подвал!
Он оглядел столы, стеллажи, покопался, заглянул во второй ряд…
— Вот тебе, Леша, братья Вайнеры!
— Да ну, это же туфта, жвачка! — Леша даже обиделся. — Я тебя прошу книжку выбрать, а ты мне Вайнеров суешь. Это бы я и без тебя как-нибудь догадался.
— О! Извини, не сразу тебя понял. Ну, если у тебя запросы так выросли, что Вайнеры уже не подходят, нужно что-то настоящее… Тогда поищем что-нибудь еще.
Он поискал и нашел. Фазиль Искандер, рассказы. Издательство «Алашара», Сухуми. Плоховато напечатанная книжка, дешевое издание в бумажной обложке. Что поделаешь, небогатое провинциальное издательство. Решили тиснуть книжку знаменитого земляка, на том спасибо…
Протянул книжку Леше. Реакция была неожиданной. Леша презрительно сморщился.
— Издеваешься надо мной?
— А что такое?
— Ты думаешь, я не знаю, что это такое, никогда раньше не видел?
— Так ты его уже читал? Знаешь этого автора?
— Представь себе, читал. Рассказы про мальчика Чика. Это у тебя и называется «что-то настоящее»?
— Да, Леша. Если ты братьев Вайнеров оставил позади и стал искать чего-то настоящего, то Искандер уже подходит.
— Ты врешь!
— Нет.
— Ты морочишь меня. Издеваешься.
— Нет. Я говорю что думаю. Если мы считаем, что братья Вайнеры по одну сторону забора, где всякая халтура, а настоящие писатели по другую сторону забора, то Искандер уже там. Там же, где Пушкин, Гоголь и Толстой. Он в этой компании не самый большой писатель, но уже писатель. Настоящий. Не чета Вайнерам.
— Ты врешь!
Агеева поразило не упрямство, а какое-то ожесточение Леши, озлобление. Он не просто отмахнулся от предложенной чепухи, он негодовал.
Разговор получается занятный. Вопрос все тот же, который в этом городе он впервые услышал от Лиды на просмотре «Осенней сонаты».
— Ты меня морочишь. Мне это не нравится.
— Раньше я так не поступал?
— Нет. Вроде ты не врун, и мы вроде не на партсобрании, чтобы друг другу байки рассказывать. Потому я и попросил тебя книжку выбрать. Думал, тебе можно верить, а ты меня нагло морочишь.
— Хорошо. Объясни, в чем обман.
— Я Искандера читал. Он всегда об одном и том же пишет. Та же деревня в Абхазии, тот же городок.
— Да, все верно. Раньше это называлось областническая литература. Такой сплошной Фолкнер. Эпос одной деревни. Сага поколений. Что дальше?
— Значит, я увижу то же, что уже читал. Рассказы другие, но о том же.
— Да, наверное, так и будет. Но рассказы другие.
— Но едва ли лучше тех, что я уже видел.
— Да, примерно того же качества. Он иногда над этим уровнем поднимается, но никогда ниже своего уровня не спускается. Он ровный автор.
— Так. Значит, не увижу лучше того, что уже читал. А то, что уже читал, полный вздор. Чепуха абсолютная. Смысла ноль. Или даже поменьше нуля.
— Нет, тут ты ошибаешься. Принимаешь простоту за пустоту.
— Я ошибаюсь?
— Да.
— Хорошо. Я это читал, никакого смысла не увидел. А ты читал и увидел?
— Да.
— Ты врешь. Там пусто, там ничего нет. Хоть под микроскопом рассматривай. Я ничего не вижу, и ты ничего не видишь. Ты пихаешь мне Искандера, потому что о нем какие-то болваны что-то писали в «Литературной газете». А я тебя спрашивал не про их мнение, а про твое мнение.
— А я тебе свое мнение и предлагаю. Чужого мне и самому не надо. Я такой же, как ты, никому на слово не верю.
— Значит, просто врешь.
— Леша, почему ты так уверен? Я вижу, ты прямо насмерть упираешься, для тебя важно стоять на том, что книга пустая, ничего там нет.
— Важно.
— Почему?
— Потому что наглого обмана не люблю. Я вижу своими глазами — там ничего нет. Ты говоришь, что есть, что ты видишь. Это означает одно из двух: или я дурак и ничего не понимаю, или ты мне врешь.
— Ты выбрал второе?
— Да. Я себя дураком не считаю, не могу с этим согласиться.
— Да ладно! Согласился бы — и никаких проблем.
Леша сделал паузу и сказал серьезно:
— Не груби мне.
— Извини. Не сдержался, такой случай пошутить...
Они посмотрели друг на друга внимательно. Кривчиков крупный дядька, весит 95 кило. Супертяж. Леша меньше ростом и намного легче, 72 килограмма. Но если их выпустить на ринг, можно смело ставить на Лешу. Леша такой человек, который может подтянуться на турнике на одной руке — и на правой, и на левой. Он могучий, при этом сухой, подвижный, очень быстрый. Ему бы в каком-нибудь диверсионном отряде цены не было. Типичный коммандос. А 95 кило — это просто мощная туша. Иди штангой заниматься, балбес…
Но сейчас мы не штангой заняты. У нас важнейший вопрос эстетики. Центральный вопрос. Глубоко интеллектуальная беседа…
— Леша. Я знаю, что ты не дурак. Поэтому ты меня простишь, ты мне поверишь, что не в насмешку спрашиваю. Сам ты откуда это знаешь? Какие у тебя основания верить в свои умственные способности?
Леша человек честный и добросовестный. Стал отвечать обстоятельно. Если над ним не смеются, почему бы не ответить…
— Видишь ли, мне уже под тридцать. Я успел поучиться в таком вузе, где много физики и математики. Навалом! Другие от этих предметов стонали, а мне все давалось легко. От сопромата и теормеха до ТФКП. Потом учился в таком вузе, где много гуманитарных предметов. Языки, история, философия, юридические дисциплины. И опять мне все давалось без проблем. Ни разу не было такого, чтобы я не одолел учебник, не сдал экзамен. Ни разу не показал себя тупицей. Вдруг ты мне суешь Искандера и говоришь, что это настоящая книга, просто я не понимаю. Рассказы про мальчика Чика моему разуму недоступны.
— Спасибо, Леша! Я тебя понял. Ты очень добросовестно рассуждаешь.
— Но неправильно?
— Неправильно. Ведешь разговор не о том. Дело не в разуме. Ум и глупость здесь ни при чем. Это неправильный способ рассуждений: смотрите, умный человек, а на скрипке играть не умеет! Умный человек, а рисовать не умеет! Для своего же ребенка кошку не нарисует. Умный человек, а в математике ни бум-бум, обыкновенного дифура решить не может, даже без частных производных! Это все не то, рассуждения с подменой понятий. Вот ты, Леша, умный, я это знаю, ты расуждаешь прямолинейно, но ты умный, а теперь пойдем мы с тобой с Кропоткинской на Волхонку, там близко, и ты мне в музее имени Пушкина расскажешь, можешь ты отличить хорошую живопись от плохой или не можешь. Ты как, можешь?
— Не могу.
— Правильно. Ты своими глазами этой разницы не видишь, значит, ее нет, ее выдумали подлецы-искусствоведы. Так?
— Не знаю. Про живопись ничего не знаю. Про Искандера как-то могу догадаться.
— Потому что там красками намазано, а тут буквами написано?
— Русским языком написано. Ни одного непонятного мне слова.
— Ладно, попробуем еще раз. Ты классическую музыку слушать можешь?
— Могу, — сказал Леша и ухмыльнулся.
— Ты врешь!
— Нет, правда, могу.
— Леша, мы об одном и том же говорим? Симфонии, сонаты, фортепианные концерты…
— Да, я все это с удовольствием слушаю. Еще оперы и балеты.
— Ты врешь!
— Не вру.
Они оба ухмылялись, смотрели друг на друга.
— Отлично! Ты мне про Искандера не веришь, а я тебе про музыку поверю. Любишь серьезную музыку?
— Люблю.
— Тогда будем задавать вопросы. У тебя мама была учительница музыки?
— Нет.
— У тебя младшая сестра училась в музыкальной школе? Дома часами на пианино барабанила.
— Нет.
— Ты лабух? В школе ходил в духовой кружок, потом в армии дудел, потом жмуров таскал?
— Нет.
Леша отвечал на все вопросы и загадочно улыбался.
— Тогда где ты научился слушать симфоническую музыку?
— Почему обязательно научился? Может, я родился такой. С детства люблю классическую музыку.
— Врешь!
— Не может быть такого?
— Не может.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я такой же, как ты. От природы глухарь и по воспитанию валенок малокультурный. До недавнего времени я симфоническую музыку слушать не мог. Ну вот просто не слышу, совсем не слышу, это шум бессмысленный!
— Но теперь научился, слышишь что-то?
— Да. Поэтому и тебя спрашиваю: где ты этому научился? Само это не растет.
Леша вздохнул и признался:
— Я понимаю твои вопросы. Особенно про лабуха.
— Так отвечай!
— Я в Большом театре рабочим сцены был. Декорации монтировал.
— Во! Долго ты там работал?
— Года два.
— И как впечатления?
— Да сначала никак. Моя работа в антрактах, а во время действия сидишь за кулисами, скучаешь. К музыке не прислушиваешься. Потом как-то дошло. Ведь какая музыка!
— Что первое дошло?
— «Лебединое озеро» . А потом уже как-то само пошло.
— Значит, у тебя это случайно вышло, работа такая попалась. А я про себя знал, что я валенок. Книг в доме было много, я их читал, вроде вырос грамотеем, но ни музыки, ни живописи не понимаю. Музыка от меня как горох от стенки отскакивает. Мне это обидно, что я такой отсталый среди культурных людей, купил коробку пластинок, пианист Наседкин играет все тридцать две сонаты Бетховена. Я их все тридцать две слушал до одурения, по сто раз, пластинки до дыр заездил. Ну, начал что-то слышать.
— Все тридцать две? Я-то люблю только восьмую и двадцать третью.
— А я еще семнадцатую и тридцать вторую.
Он засмеялся.
— Итак, Леша, насчет музыки мы сравнялись. Теперь Искандер…
— Ты хочешь сказать…
— Да. Там то же самое. Ты читаешь по-русски, все слова понимаешь, но чтобы слышать, чем он от Вайнеров отличается, у тебя это ухо внутри головы еще не выросло. Надо читать, читать до одурения, тогда это ухо вырастет, начнешь слышать.
— Начинать надо с Искандера?
— Нет, как раз для обучения он неудобный. Из того, что я на полках вижу, лучше всего подходит Пушкин, «Повести Белкина», и Даррелл.
— Даррелл?
— Да. Вот эта книжка — «Моя семья и звери. Сад богов…» Он очень большой писатель. Романов не пишет, а писатель большой. Из любого персонажа характер прет с первых слов. Это особый дар. Почитай, потом еще поговорим, обсудим.
— Почитаю.
— Только имей в виду, великий критик Белинский про «Повести Белкина» говорил то же, что ты про Искандера. Пустая вещь! До него не дошло.
— А до меня дойдет?
— Конечно. Со временем.
***
Зинаида сегодня пришла в необычное время, вечером. Никуда не спешит, видно, выдался свободный час. Сели ужинать, спокойно болтали. Большое дело, когда никуда не торопишься.
— Витька, а ведь ты нашел что искал.
— Почему ты решила?
— Физиономия довольная. Такая успокоенная, умиротворенная.
— Ты права, я нашел.
— Татьяне сказал?
— Нет.
— Почему?
— Видишь ли, может, она найдет что-то радостное, может, нерадостное, но это в любом случае беспокойство. Большая новость выводит из равновесия. Лучше пусть спокойно встретит праздники, потом скажу.
— Нет, ты неправильно решил. Скажи ей сегодня же.
— Хорошо, сделаю, как ты говоришь.
— В Новый год не будешь под окнами караулить?
— Это ты о привидении? Смеешься надо мной?
— Ладно, раз тебе неинтересно…
Помолчали. Продолжила разговор Зинаида:
— Татьяна… Какая она?
— Э-э… Она добрая. Это главное. Характер у нее есть. В остальном она как все мы, немножко шальная и неприкаянная. Ей главное поймать медведя за хвост. Вот разобрала рассказ, который никому не давался. А что будет дальше, какая от этого польза и выгода — это нас не касается.
— Небожительница? Поэтическая натура?
— Нет, она не экзальтированная дура. На земле живет, среди людей. Просто своим делом занимается со страстью. Певицы такие бывают. В жизни обычная баба, даже зубастая, но поет с наслаждением.
— Увлеченная. Но не зубастая?
— Нет. Честная и наивная.
Опять помолчали. На этот раз молчание нарушил он.
— А что ты вдруг про Татьяну стала расспрашивать?
— Ну, ты же знаешь, я с тобой ненадолго. После меня будет она. А мне не все равно, в чьи руки ты попадешь. Все-таки я к тебе неравнодушна!
Зинаида засмеялась, он за ней следом.
— Рассуждаешь в точности как Светлана. Ее вечно заботит, чтобы я в хорошие руки попал. По заветам баронессы Остен-Сакен. Или она графиня была, не помню.
— Что за Остен-Сакен? Про Остен-Бакена что-то помню, а про Остен-Сакен нет.
— Остен-Бакен — это шутка Ильфа и Петрова. Насмешничают, переиначили реальное имя. В России были бароны Остен-Сакен, графы Остен-Сакен. У Толстого была тетка Остен-Сакен. Она его очень любила, тревожилась за него, наставляла, учила жизни. В частности говорила: ничто так не образовывает молодого человека, как связь с порядочной женщиной. Светка точно так же думает. Вечная ее мечта, чтобы я попал в хорошие руки.
— Татьяна ей понравится?
— Ты ей понравишься. Будет огорчена, что у нас все так ненадолго. Татьяна ей тоже понравится, но по-другому. Милая интеллигентная барышня, хорошо воспитанная. Но у Татьяны нет властности в характере, она не командирша. А Светка считает, что меня надо схватить за шкирку и тащить, тащить…
— Она права. Сам никуда не пойдешь, тебе ничего не нужно.
***
Старик на этот раз приходил ненадолго, мелькнул и пропал. Во сне, конечно, потому что наяву он больше не являлся. Махнул рукой, проговорил торопливо:
— Не в том только дело, что три уха, а еще в том, что один глаз!
Снова махнул рукой и исчез, растаял.
***
……………..
……..
— Ты на капустник идешь?
— А как же!
— А на репетиции не ходишь?
— Не хожу. Я свой общественный долг выполнила, стишки для капустника написала, а на репетиции не пойду. Там слишком много светской жизни, сплошная княжна Джаваха…
— Что за Джаваха?
— У Чарской что-то такое было. Светская жизнь. Бурление тщеславия. Того позвали, того не позвали… Ужасная гадость! В клубе этого много, поэтому я хожу только на заседания. Никаких частных сборищ!
— Ты умная.
— Нет, родилась я дурой. А поумнела, как только меня первый раз оплевали. Именно эти великосветские дамы из клубного актива. Бомонд.
— Расскажи.
— Да что тут рассказывать, все устроилось в пять минут. Официальное заседание отменилось, потому что большой зал был занят каким-то важным казенным мероприятием. Актив пошушукался и решил не расходиться по домам, а закатить квартирник. Частное сборище. Мигом начинается это бурление вокруг списка — того зовем, этого не зовем. Агнцев туда, козлищ сюда… Меня все это не касается, я человек новый, сторонний, собралась домой, вдруг подходит юноша Игорь Черепков и застенчиво говорит, что хочет меня пригласить. Куда? На это сборище. Но как? Это же общественное дело, решает актив? Юноша Черепков говорит застенчиво, что для этого малого клубного заседания он предоставляет свою квартиру, все у него в гостях, и меня он тоже приглашает к себе в гости. Лично к себе, приватно. Актив тут ни при чем. Звучит резонно. Черепков милый юноша. И я купилась, пошла. А там в первые же минуты актив начинает работать, какая-то складчина намечается, кого-то хотят послать за выпивкой и закуской. Шепотом передается сообщение: сдавайте деньги Элле Мушкиной, она казначей. Иду к Элле Мушкиной со своей трешкой. И получаю оглушительную затрещину. Элла Мушкина смотрит на меня холодным взглядом, который означает: я тебя сюда не звала! Долго смотрит, секунд пятнадцать. Руку за моими деньгами не протягивает. Молчит. Я поворачиваюсь и исчезаю, не прощаясь с хозяином. Все! Больше никакой светской жизни. Никогда. Потом подходил как-то юноша Черепков, пытался объясниться… Мушкина не знала… Он не сказал, потому что думал, что это его личное дело… Я ответила просто: вы ошиблись, я жалею, что приняла ваше приглашение, а Мушкина не ошиблась, она грязная тварь, с которой я больше не могу находиться в одном помещении. Разве что в большом зале, да и то, если она в партере, а я на втором ярусе. Это пронеслось по активу: Потапова теперь сидит только на балконе, потому что Мушкина грязная тварь, с ней нельзя быть в одном помещении — и так далее. Дальше та же княжна Джаваха. Мушкина хочет объясниться. А я не хочу. Я вообще хожу на вечера с большим разбором, только когда мне интересно. И всегда сижу наверху, даже в буфет не спускаюсь…
— Отличная история! Как вы похожи с Агеевым! А стишки?
— Бронфенбренер намекнул, что оргкомитету надо помочь. А там оказалось, что наш тупой Аркаша великолепный юморист, сочиняет сценарии, Портнов тапер, блестящая пианистическая техника… И уж как-то я стишки написала.
— Ладно, приду послушать.
— Жанка, а как ты думаешь, не взять ли нам Агеева с собой на капустник?
Жанка выкатила глаза, захохотала.
— Что с тобой?
— Скажи, почему я минуту назад сказала, что вы с Агеевым похожи?
— Не знаю.
— Как в тумане живешь! Ты теперь не можешь произнести имя Мушкиной без присовокупления эпитета — грязная тварь Элла Мушкина! Это справедливо.
— Да. И что?
— А наш Агеев точно так же произносит имя Бронфенбренера — этот грязный негодяй Бронфенбренер. Никак иначе!
— Но почему?
— В точности по той же причине! Абсолютно по той же причине! Джаваха. Светская жизнь.
— Не понимаю. Они знакомы?
— Да, да… Они были знакомы. Ты все никак не поймешь, что Агеев в Москве давно. Больше двух лет постоянно. Раньше бывал наездами. У него здесь тетка, у нее обширные знакомства. Он впервые появился в клубе гораздо раньше тебя, ему было лет семнадцать. Приходил три раза в год. До прошлого сезона. Ты как раз два года в клубе, вы в прошлом году просто не совпадали, на разные заседания ходили. Понятно?
— Да. Что дальше?
— Дальше то же самое. Актив. Княжна Джаваха. Вас не приглашали!
— Да говори ты толком! Он тоже сунулся на квартирник?
— Нашла дурака! Он по этой части ученый. А попался в тысячу раз хуже тебя. Как раз потому, что считал Бронфенбренера порядочным человеком, а тот низкая гадина. Поиграл в Мушкину, окатил Агеева грязью ни за что ни про что.
— Рассказывай!
— Нынешним летом умерла старая актриса Мария Кнебель. Она была дочка издателя Кнебеля, известного еще до революции. У них в доме бывал Толстой, Мария Кнебель видела его девочкой¸сидела у него на коленях. Запомнила свое впечатление — старик был важный. При нем все робели. Потом она прожила длинную жизнь, была актрисой, преподавала, а в начале июня нынешнего года умерла. В клубе ее знали, она как-то приходила, выступала. К тому же оказалось, что она в каком-то дальнем родстве с Бронфенбренером. Или Каценеленбогеном. Или Дербаремдикером. Или с ними со всеми. Потому что это все старые интеллигентные московские семьи. Не удивлюсь, если там найдется еще родство с Пастернаком, у которого папа еще до революции состоял в Академии художеств. Или с Антоном Рубинштейном. А наш Агеев как раз всю эту старую интеллигентную публику презирает от души, они вызывают у него брезгливость.
— Почему?
— Потому что Пастернак — который младший, поэт, — с гнусной гордостью сообщал публике, что у них в семье никогда не говорили на жаргоне. Так в их кругу называли язык идиш. Потому что такой человек, как наш профессор Б., для этих старых аристократов слишком местечковый и отсталый, он с детства говорил на идиш и даже писал стихи. Таких, как профессор Б., наш Агеев любит больше жизни, а Пастернаков-Мандельштамов презирает. Но на похороны старухи Кнебель пошел. Ему позвонили, он и пошел.
— Кто позвонил?
— Джаваха. Сначала Бронфенбренер позвонил Мушкиной, а она стала поднимать народ. Вынос тела из театра, такого-то числа, в такой-то час. Если кто имеет возможность прийти… Это в пять минут облетело весь клуб, и кто-то позвонил Агееву, он как раз был в Москве. Он и пришел.
— Что дальше?
— Дальше опять Джаваха. Подходит к Агееву Бронфенбренер. Здрасти, то да се, давно вас не было в Москве… Далее Бронфенбренер говорит, что ему неловко. Он не думал, что его звонок кому-то из актива поймут как требование явиться всем, в обязательном порядке. Что людей сорвут с места… Что вытащат даже тех, кто в Москве бывает редко… Так что, если у вас есть другие дела… ваше присутствие не обязательно… Агеев похлопал глазами, повернулся и пошел. В точности твоя история! Бронфенбренер гнусный мерзавец, к нему теперь нельзя приближаться на пушечный выстрел, с ним нельзя здороваться на улице… С его женой Агеев с большим усилием поздоровался, когда увидел ее в консерватории.
— Здесь какое-то недоразумение…
— Татьяна! Я тебя серьезно предупреждаю! Ты вообще не лживая, не лицемерная, но сейчас пошла по этой дорожке. Ты поняла, кто такая Мушкина. Но когда такой номер отколол Бронфенбренер, ты начинаешь искать оправданий. Ах, это недоразумение… Неужели? А что значат слова — ваше присутствие не обязательно?
— Вообще они значат «пошел вон». Но мне трудно поверить, чтобы Бронфенбренер…
— Потому что он воспитанный, он старый московский интеллигент… типичный пастернак… Не вздумай такое сказать при Агееве!
— Не буду. Ничего не понимаю в этой истории.
— И не вздумай выяснять. Это опять Джаваха.
Каталоги нашей Библиотеки: