Kuno
Расследование
Ведь ни жердина, ни батог
Не в силе дать им в воздух взвиться.
Когда ж затмить нечистый смог
Их разум, то летят, им мнится,
Невесть куда, чтоб порезвиться,
Потешиться по воле всласть.
Иная в самый Рим примчится –
Куда ей сроду не попасть.
Мартин Ле Франк, 1440 год
– Я особо уполномочен Ее Величеством расследовать это дело, и желаю, чтобы мне было оказано все необходимое к тому содействие.
Ренье бережно опустил на покрытый черным сукном стол свиток, текст которого только что зачитал подесте. Всесильный начальник города почтительно склонил голову перед пурпурной императорской печатью:
– Воля Ее Величества – закон для верных подданных. Требуйте, господин барон, все будет исполнено!
Два часа спустя Ренье в своем белом плаще с кровавым подбоем, хотя и вовсе не шаркающей походкой шествовал по сводчатым анфиладам женского монастыря. Подеста сам взялся вести туда имперского коронера: не всякий раз в городе являлась персона такого уровня, да и обстоятельства дела следовало изложить на месте.
– В городской тюрьме есть только одна общая камера. Я не рискнул держать обеих ведьм в компании воров и пропойц, хотя неизвестно, кто из них кому опаснее. Поэтому мать Фелиция и пришла мне на помощь.
– Воистину, – закивала семенившая позади аббатиса, – в обители были пустые кельи, а наши сестры не дали б себя соблазнить... К несчастью, окаянный нас перехитрил и успел забрать старшую из двух злодеек.
Ренье обернулся к спутникам:
– Вы сами были со мной на леднике и видели темные пятна на ее лице. Это следы яда, а не дьявольские козни. Вдова Шето отравилась, когда поняла, что служанка во всем призналась. С ее опытом это было просто.
– Mea culpa, – вздохнула игуменья, – Мы не догадались вовремя ее обыскать. Но ведь все, что зримо свершается в этом мире, может быть учиняемо бесами, сие глаголит сам ангелический доктор Тома из Аквино!
Столь знаменитого теолога барон оспаривать не решился и поэтому умело переменил тему разговора:
– Должен вас особо поблагодарить за то, что сохранили труп, и я смог установить причину ее смерти. В нашем-то климате ледник не часто отыщешь. Я так понимаю, что останки вдовы тоже отправятся в костер?
– Как и должно поступать с ведьмами, – подтвердил подеста, – Гильдия лесорубов уже взяла задаток, думаю, дня через два кемадеро будет готово. Кстати, мы уже пришли.
У железной двери сидела на стуле дебелая монахиня, при виде своего начальства она поспешно встала и положила поклон. Аббатиса воздела руку в благословляющем жесте:
– Мир вам, сестра Вальпурга. Отоприте-ка нам дверь, господа желают допросить пойманную бесовку.
Вопреки ожиданиям Ренье, тюремная келья оказалась вполне опрятной и даже неплохо освещенной, утренний свет легко проникал в нее через забранное решеткой окно. Из сточной трубы, конечно, попахивало, но глинобитный пол был хорошо выметен, в камере стоял кувшин с водой, а на топчане имелось теплое одеяло.
На вскочившую с него девушку барон глядел как на предмет обстановки. И обращался соответственно:
– Ее уже допрашивали с пристрастием?
– По делам о колдовстве пытка обязательна, – пояснил подеста, – У нас есть дыба, но применять ее не пришлось: девице Микаэле хватило дюжины детских розог, чтобы она во всем раскаялась. Но если прикажете...
Ретивая Вальпурга проявила инициативу: схватив девушку в охапку, развернула ее спиной и задрала вверх полотняную рубашку. Микаэла пискнула, но не стала вырываться: явно, что тут ей было не привыкать.
Кожа девушки тоже оказалась неожиданно чистой и следы прошлой порки были еще заметны на уже вполне зрелом и довольно аппетитном с мужской точки зрения задке юной ведьмы. Любуясь ее телом, коронер позволил себе некоторую паузу, но затем велел повернуть Микаэлу и подвести ее ближе: пора было начинать.
– Я Ренье ла Торрес, барон Империи, личный следователь Ее Величества по особо важным делам. Я читал твои показания, знаю, кто ты такая и что натворила. И ты обязана говорить мне правду и только правду.
Девушка и без того, видимо, осознала, что хорошо известный ей подеста – не самый важный из троих, а ее незавидная судьба находится отныне в руках нового гостя. Ощутив свой шанс, она выскользнула из рук монахини и быстрым движением бросилась в ноги к коронеру, прильнув губками к его бархатным башмакам:
– О, сударь, прошу вас, пусть меня задушат перед костром, это ведь быстро! Я ведь все рассказала, во всем призналась, я заслуживаю вашей милости, – умоляла несчастная, – Только не в огонь, сударь, не живой...
– Поднимите ее, – брезгливо произнес Ренье. Дюжая Вальпурга рывком оторвала девушку от ног барона и подняла на колени. Та послушно застыла, со страхом глядя на коронера уже заплаканными глазками.
Ла Торрес достал из рукава небольшую коробочку и открыл ее, в воздухе отчетливо пахнуло болотом:
– Ты знаешь, что это такое?
– Да, сударь, знаю, – потупилась Микаэла, – Это летучая мазь. Но клянусь, я брала ее без спроса, тайно от хозяйки!
– Сейчас ты сделаешь с ней в точности так, как ты поступала в доме госпожи Шето.
– О нет, нет, сударь, я не хочу, я не буду больше!
Ренье левой ладонью коротко ударил девушку по щеке:
– Делай. Что. Тебе. Сказали.
– Тогда пообещайте, что меня не бросят в огонь живой, – заплакала Микаэла: похоже, сломать ее было действительно не сложно, раз она так расклеилась от одной плюхи, – Пожалуйста, сударь, обещайте мне!
– Обещаю. Бери мазь.
– Но я не могу так...
Барон опять занес руку, но ведьмочка упредила новую пощечину и живо затараторила сквозь слезы:
– Я не могу без метлы, сударь! Чтобы летать нужна метла!
Коронер развернулся к аббатисе:
– Достопочтенная мать, распорядитесь насчет метлы. Все условия должны быть соблюдены. И велите принести нам стулья: придется подождать.
***
– Итак, вы все увидели сами, – Ренье мерил шагами трапезную, куда вся тройка переместилась часом спустя, – Это не происки сатаны, а вымыслы отравленного человека. Здесь не ведовство, а только опасный яд.
– Мы слышали своими ушами, – пробормотала мать Фелиция, нервно перебирая четки: ее еще трясло от недавно проведенного эксперимента, – Все эти ужасы, мерзости, про полет на шабаш, про нечистых духов! Она сама все рассказала!
– Вот именно! Когда я заставил ее очнуться, девушка описала нам, как летала на метле на дьявольское сборище. А все это время лежала у нас на глазах, оцепенев, словно ящерица. И мы все видели: никуда она из своей кельи не исчезала.
– Как вы можете все это объяснить, господин барон? – подеста походил сейчас на человека, который прочел надпись «буйвол» на клетке слона.
– Я уже говорил: такое зелье вызывает помрачение ума и безумный бред. Под его действием любой может узреть самые страшные миражи. Девушке пообещали, что она полетит на шабаш, вот она его и увидела.
– Допустим. Но она ведь ничего при нас не ела и не пила, как же тогда отрава могла попасть в ее кровь?
– В этом все и дело. Яд настолько силен, что если его проглотить, то смерть неизбежна. Вся хитрость заключается в том, как отравиться до опьянения, и при этом не скончаться. Поэтому используют именно мазь.
Ренье выложил на стол трапезной давешнюю коробочку:
– Это тоже из закромов госпожи Шето, но я добыл ее изделие не у вас, а в столице. Это называется унгвентум фарелис. Не так важно, из чего покойница готовила снадобье – из белены, аконита или даже жира некрещенных младенцев (тут оба собеседника барона немедленно перекрестились). Важно, как оно работает.
– Тогда причем здесь метла? – не выдержала игуменья, – И почему ведьме надо ездить на ней верхом?
– Во-первых, метла – это самая обычная вещь, она есть в каждом доме, и никто не сможет заподозрить женщину в ведовстве только по факту владения метлой. Это не кот-фамильяр, не магическое зеркало, не адская книга. А во-вторых, просто удобна. Простите, честная мать, я должен говорить о вещах весьма непристойных.
– Говорите, господин барон, в таких делах нет приличий и неприличий. Господь все в сем мире зрит.
– Для вхождения в транс надобно впитать мазь в тело. А самое подходящее место – это женское лоно. Ручку метлы мажут унгвентум фарелис, а затем… Нет, прямо внутрь вводить не обязательно, хватит, как это делала наша девица Микаэла, зажать между голых бедер и некоторое время ею подвигать. Вы сами видели: ее опьянило почти сразу.
– Так она терла палкой c ядом о… – аббатиса пошла пятнами, так и не закончив начатой было фразы.
– Что ж, теперь я понимаю, отчего ведьмы скачут на метлах, а не летают в корытах, – сказал подеста.
– Мнимые ведьмы. Арестованная девица Микаэла – не пособница сатаны, а жертва самоотравления.
Подеста встрепенулся, и Ренье показалось, что в его глазах мелькнуло нечто даже похожее на радость:
– Вы хотите сказать, что на основании нынешнего опыта мы можем изменить выдвинутое обвинение?
– По отношению к младшей – несомненно. Юная служанка виновна в непристойном поведении, но не в колдовстве или ереси. А главная виновница мертва и ей все равно, сожгут ли ее грешное тело или закопают.
– Однако братья Генрих Инститор и Якоб Шпренгер в своей книге пишут, что...
– А вот брат Вильгельм из Баскервиля пишет иначе, – на этот раз барон твердо держал поле боя и не собирался уступать ученой аббатисе, – А девяносто лет назад Альфонс из Мадригаля, епископ Авилы, подобно намазал заключенную женщину ведовской мазью и получил те же самые результаты, что и мы с вами сейчас.
– Но капитул уже известил монсеньора епископа, что обе ведьмы будут сожжены! – воскликнула мать Фелиция, – Вам придется объясняться с Его Преосвященством!
– Его Преосвященство послушается Ее Величества. Августе же буду докладывать лично я. Поэтому…
***
По случаю казни господин подеста облачился в просторный упланд гранатового шелка, золотая цепь возлежала на его груди как истый символ права вязать и решить. Начальник города торжественно восседал на сером жеребце, которого держал под уздцы стражник с алебардой. По другую сторону стоял глашатай с горном, он и подавал знаки городскому палачу – плюгавому на вид мужичонке в красном костюме с капюшоном, и с мечом у пояса.
Тот только что закончил первую часть своей программы. Костер вовсю пылал, поглощая гроб с трупом отверженной еретицы и лиходейки – впрочем, самой госпоже Шето, как верно заметил барон, от того было ни жарко, ни холодно. Помощники палача, которые также трудились городскими живодерами, сбросили в пламя все найденные в доме вдовицы связки засушенных растений, и их резкий аромат перебивал удушливый смрад горелой плоти.
С башни аббатства тихо звонил печальный колокол. Палач подошел к подесте и, вынув меч, салютовал, рапортуя об исполнении приговора. Мастеру выпал удачный день: он брал отдельную плату за каждый вид наказания, а сегодня их было целых два, да и в будущем некая работа тоже намечалась. Доложив начальству о сожжении мертвой преступницы, коротышка вложил клинок в ножны и отправился творить воздаяние живой.
Найти ее было нетрудно: Микаэлу поставили на табурет недалеко от костра, чтоб всякий на рыночной площади города мог ее лучше видеть. В руке грешница держала горящую свечу, а цвет ее хорошенького личика был белее покаянной сорочки: приговор ей уже зачитали.
Один живодер забрал у нее свечку, второй ловко спустил на землю и повел туда, где были установлены деревянные колодки. По приказу подесты спереди к ним приколотили дощатый щит, сзади же находился сам костер, что также довольно ограничивало поле зрения.
Но, конечно, не для Ренье: опытный барон заранее занял самую верную позицию лицом к промежутку между костром и колодками. Там и должен был разыгрываться следующий акт, в написании которого ла Торрес принял самое активное участие и не хотел пропускать.
Как и подеста, имперский коронер тоже держал марку и явился на церемонию конно, роль оруженосца исполнял его старший секретарь. Двоим младшим было сейчас не до развлечений: оба усердно трудились над страницами некой книги в уже известной нам обители.
Из седла Ренье хорошо видел, как Микаэлу поставили в открытые колодки и опустили их подвижный брус: теперь голова и кисти рук девушки находились по другую сторону щита. В толпе перед ним преобладали женские чепчики и девичьи ленты: по приказу подесты его слуги отдельно собирали к колодкам молодых особ одного пола, а некоторых зрительниц, желавших отсидеться по домам, привели на площадь едва ли не за руки.
Этот замысел был барону понятен: наверняка, кое-кто из них тайком баловался приятными играми с метлой или подобной чертовщинкой. Ибо, как писали недавно цитированные аббатисой авторы, «ересь сия не злодеев, а злодеек». Вот власти и решили, видимо, преподать превентивное назидание женской половине своего города.
– Труту-ту! – затрубил горн, передавая приказ. По его звуку живодеры засуетились вокруг Микаэлы, поднимая платье ей на спину и привязывая ткань к брусу за какую-то петлю. Сам палач только наблюдал за трудом помощников: раздевать свои жертвы было для истинного мастера таким же унижением, как для повара – помыть посуду. И лишь когда девушка была обнажена и готова, мэтр взмахнул своей пятихвостной плеткой.
Услышав первый крик, Ренье захотел перевести взгляд с тела Микаэлы на ее лицо, но не вышло: от боли бедняжка отчаянно мотала темными косами, которыми недавно мела пол перед коронером. Зато хорошо было видно столпившимся перед ней женам и девицам – некоторые смотрели с состраданием, другие с ужасом.
Не все: прямо перед лицом поротой устроилась нарядно одетая рыженькая барышня того же возраста, она надменно уперла руки в боки и глядела в глаза Микаэлы с самым явным злорадством. Похоже, что между ровесницами были какие-то свои девичьи счеты, и рыжуля явилась на площадь поиздеваться над соперницей.
Плетка частила, оставляя на белом теле отчетливые следы, их траектории уже начинали пересекаться и наливаться алым. Несмотря на короткий росток, палач был увесист на руку и в своем деле опытен. У мастера была некая собственная система: в данный момент он трудился над верхней частью Микаэлы, усердно полосуя ее спинку и плечи, та же отвечала на его старания звонкими визгами, которые разносились по всей площади.
Барон без зазрения совести рассматривал извивающуюся в колодках девушку во всей откровенности ее наготы. Его зоркий взгляд не раз прошелся по всем доступным прелестям – тугим грудям, налитым жизнью бедрам, мягким округлостям пока нетронутых ягодиц… прости, но разве скажешь между строк, о черной розе между стройных ног... Ренье поймал себя на мысли, что в иной ситуации охотно б поездил на такой кобылке.
Но увы, высокое положение исполнителя воли монаршей никак не позволяло его носителю подобных вольностей. Поэтому барон отмел идею попробовать милашку в менее болезненной для нее форме и утешил себя выводом, что без его личного вмешательства это очаровательное молодое тело превратилось бы сегодня в кучку паленых костей.
А между тем рожок пропел еще раз и знавший распорядок палач отложил плеть. На этом инструменте настоял подеста, но пообещал, что при следующих двух порках, положенных Микаэле по приговору, заменит на розги. Ему надо было возместить убыток гильдии лесорубов, у которых так и не взяли уже приготовленный ими столб для сожжения.
Поняв, что антракт предназначен для нее, девушка немедленно принялась за исполнение своей роли:
– Видите, как меня наказывают за то, что я ведовала? Меня секут на рынке, а будут еще дважды сечь на паперти в церкви! Больно-больно! – кричала Микаэла, – И это из милости, за первый раз! Господа судьи сказали, что больше ни одну ведьму так не помилуют! Всех станут жечь на костре! Живыми!
Так и было написано в ее приговоре: «и при свершении положенных ей наказаний должна увещевать иных жен и девиц, да не вступят они на путь погибели». Теперь пощаженная ведьмочка честно отрабатывала:
– И я заслужила это! Я виновна! Я колдовала с метлой! Не поступайте, как я! Никогда так не делайте!
Новый рожок прервал ее речь. И снова вверх взлетели пять хищных хвостов, и снова упали, оставляя на коже свои острые следы. На этот раз мэтр пошел вниз, и плетка загуляла по голой девичьей попе, ее бедрам и ляжкам, щедро обливая их чермным вином.
Изменился и репертуар Микаэлы: до того ее вскрики были хоть и громкими, но бессодержательными. Теперь же, почуяв ожоги на более привычном месте, в ней словно проснулся поротый ребенок и ее язычок сам собой застрочил расхожие детские обещалки:
– Не буду! Не буду больше! Никогда не буду! Честное слово, не буду! Не буду так, клянусь, зарекаюсь!
От ударов плети обнаженная плоть девушки корчилась, из-под ее дергающихся ступней летели брызги жидкой после дождя грязи. Ренье снова глянул на целевую аудиторию и заметил, что на лице рыжей прежнее ее ехидство сменилось недоумением: кажется, она ожидала совсем не такого. Девочки помладше уже плакали.
– Что, недотрога, несладко тебе? – заорал вдруг чей-то пьяненький басок, – Все целку из себя строила! А вот по голой жопе, да при всех, так не нравится?
Подеста вскинул руку. По ее мановению два стражника врезались в толпу в нужном направлении, тут же над их морионами замелькали палки и раздались вопли битого дурака, не понявшего важности момента. Его быстро заглушили: горн протрубил новое выступление Микаэлы, и она заговорила, не щадя языка своего:
– Смотрите, как меня уже выпороли! Не делайте такого, прошу вас! Не мажьтесь летучим зельем! Не садитесь на метлу! Иначе огонь! Огонь!
Свою проповедь пыталась продолжать и во время порки, но без успеха: из ее губ вырывались только отдельные короткие фразы: …сожгут! …не делайте! …прошу! Она явно теряла силы, ее голос хрипел, а такие резвые только что ножки беспомощно провисали. У девушки сзади от шеи до колен уже почти не было свежего места, и красный недомерок за ее спиной то и дело останавливался, решая, куда ему лучше хлестнуть. Теперь никакой следопыт не отыскал бы тропу первого удара, все полоски сливались на коже в одно багряное пятно.
– Труту-ту! Тру-ру-ру! – горн возвестил финал, и этот звук почему-то показался коронеру приятным, словно глоток холодной воды в лютый зной пустыни.
Живодеры открыли колодки, опустили на Микаэле платье и помогли ей устоять на ногах. Палач пошел к подесте с докладом. Толпа умеренно, но не злорадно гудела. Костер догорал, обдавая площадь едкой вонью. Рыжая девчонка замерла столбом, держа перед лицом зажатые в замке пальцы, и по щекам ее катились слезы.
Но ей так и не удалось сказать сверстнице то, что рвалось сейчас из души. Потому, что еще туманный от боли взор Микаэлы натолкнулся на всадника в белом плаще, и девушка, не раздумывая, кинулась прямо к барону. Опешивший от такой дерзости секретарь замахнулся на замарашку жезлом, но Ренье удержал его руку.
Она стояла перед ними растрепанная, в прилипшей к спине рубашке, с испачканными грязью ногами и опухшим от страданий прекрасным лицом, но в глазах ее был свет, а голос звучал неожиданно ровно и чисто:
– Спасибо вам, господин судья. Я сильная, я смогу еще вынести. Я заслужу свое прощение, обещаю!
Микаэла сказала это так, что даже в зачерствелом сердце барона что-то словно треснуло. И кто знает, может когда-то, царапая край одеяла в предсмертной агонии, старый грешник Ренье снова увидит взгляд этих глаз и поймет: он спасется.
Тогда не знал, что ответить. Но из памяти сами по себе всплыли произнесенные полторы тысячи лет назад слова Того, кто некогда в храме писал на земле:
– Я не осуждаю тебя. Иди, и впредь не греши.
***
– Что ж, крошка Микаэла перетерпит еще две такие экзекуции, приговор ведь должен быть исполнен. Заодно и другим юницам будет хорошая острастка, чтобы так не шалили... А вот, и наш кабанчик пожаловал!
После трудного дня подеста позвал гостя к ужину и оба искренне отдавались простым радостям жизни.
– Знаете, господин барон, очень я рад, что все так окончилось. Сняли вы мне камень с плеч! Хоть закон есть закон, не раз я казнил, но лучше бы мне все зубы вырвать, чем Микелину сжигать. Я ведь ее еще вот такой пигалицей помню. Хорошая она девчонка, глупая, конечно, но хорошая… Ваше здоровье!
Благородные доны тяпнули по потребности и дружно принялись за истребление прожаренного свина:
– Мать у нее прачкой была, а отца пираты убили. Оно и видно, что девица без отцовской руки росла, – продолжал рассказывать подеста, – уж такой чертенок в юбке, все с мальчишками бегала. Сад у меня лучший в городе, все пострелы обнести норовят, так и эта туда же! Поймал ее как-то на сливе, вот с той как-раз начинка
.
Барон довольно хмыкнул: сливовая мякоть с орехами внутри кабанца была чертовски хороша, – И что?
– Выдрать велел, до красных слив под платьем. И проняло ведь, больше не лазала. А когда ее мать от чумы умерла, я же сам Микаэлу к вдове Шето в служанки и устроил. Думал, тетушка почтенная, а оно вон как.
– А теперь что с ней будет?
– В моем доме с горничными поживет, пока подлечится да перенесет положенное. А там буду решать. Город у нас небольшой, все друг друга знают, и такая невеста, которую на рынке за колдовство секли, никому не нужна. Но жена моя придумала...
Подеста постучал пальцем по кувшину, намекая на необходимость его скорой замены на новый сосуд:
– В этом месяце вышел имперский указ. В южную страну, что ла Эверра нашел, уже столько народа уехало, и все мужчины. Им ведь жениться надо, а земля там безлюдная, одни звери живут. Вот Ее Величество и повелела выдавать приданное любой девушке, которая туда поедет. А муж, дом и место на корабле бесплатно.
– Хорошая мысль, – похвалил барон, – Кто там знает, что ее на рынке пороли? Я, пожалуй, поучаствую.
Ренье выложил на стол несколько золотых с тонким профилем благополучно царствующей августы:
– Вот, возьмите от меня для Микаэлы, пусть у нее все будет хорошо. Кстати, это тоже повод чокнуться.
Насладившись истекающим жиром кабаньим боком, Ренье начал рассказывать о своем расследовании:
– Почтенная вдова Шето сплела целую сеть по сбыту колдовской мази. Но никому не продавала ее в городе – какая же птица станет марать свое гнездо? И если б не любопытная служанка, никто бы и не узнал.
– Кому же она толкала свою отраву? – не понял подеста, – Она при мне никогда не уезжала из города.
– Клиентки прибывали к ней из столицы под видом паломниц. Я послал своих людей пересмотреть все последние записи постоялиц в монастырской гостинице и следов нашлось немало. А будет их еще больше!
Довольный коронер долил себе вина:
– Ее Величество повелела мне искоренить эти женские полеты, не взирая на лица виновных, и я твердо выполню ее волю. Теперь мы найдем всех столичных дам и девиц, которые покупали здесь унгвентум фарелис.
– И как вы, господин барон, собираетесь искоренять? Я так понимаю, что костры – это не ваш метод?
Ренье улыбнулся:
– А вы, господин подеста, сами догадайтесь. И, кстати, как насчет новых заказов для ваших лесорубов?
Обсудить на Форуме