…Снова послышался странный шорох, извне-снаружи ее комнаты.
Лиза снова дернулась и... открыла глаза.
Сна уже… как ни в одном глазу не бывало - кажется, так иногда говорят о подобном. И внезапное красочное видение тех ее личных «болевых» подробностей прошлого вечера, сразу же прекратилось – на фоне внезапного странного ощущения нервной дрожи. Кстати, общие отголоски этих ощущений были весьма сродни всему уже испытанному ею прежде - а именно, тому, что случилось с нею сегодня вечером.
Девочка прислушалась. Да, несомненно, там за дверью… Это шаги – по первому этажу дома.
Ну… С одной стороны, шаги и… шаги! Было бы о чем волноваться!
Места здесь спокойные – во всяком случае, о каких-либо опасностях, их общий, с Элли, знакомый, офицер Шелтон, не сообщал. Дверь дома надежно заперта, а это значит, что…
Кто еще там может ходить-ступать, помимо самой миссис Эллоны Мэйбл, хозяйки дома сего? Только она там может сейчас находиться! Больше, откровенно говоря, этой ночью там гулять просто некому!
А куда именно ее Старшая сейчас направляется, прямо в ночь-за-полночь… ее ли, Лизы, это дело?
Вот именно такая странная мысль пронеслась у нее в голове. А следом еще и несколько идей - того же самого рода и тематики.
Кто есть такая сама по себе, мисс Лиза Лир? В смысле, кто она есть такая с сегодняшнего вечера – полного событий и весьма своеобразных приключений, ритуальных и, откровенно говоря, болевых, по своей сути.
Ответ на этот самый вопрос был очень даже простой. Лиза Лир суть воспитанница миссис Эллоны Мэйбл. Она посвящена именно ею в статус законной и полноправной жительницы дома сего.
Несмотря на замечательные свойства одного русского лекарства, там… на нижних-мягких, как говорится, все еще имеют место быть и красоваться следы этого самого посвящения. Они не зудят – и это очень хорошо! – но присутствуют. И, наверняка, они останутся видны еще какое-то время - возможно, до утра. Потом они, естественно, сойдут… ну, если верить заверениям самой миссис Эллоны Мэйбл – а не доверять ее суждению, по этому самому поводу, никаких оснований у Лизы нет!
Было это самое посвящение! Было! И болевое, и суровое! И был тот восхитительный запах паленой ткани - когда они вместе сжигали ее, Лизы, прежнюю, приютскую одежду! А значит, Лиза, прошедшая все такое значимое… имеет полное право знать, что сейчас творится в доме, законной обитательницей которого она является! В смысле, что именно происходит с ее, Лизы, Старшей.
Судя по тому, как ее нервы дернулись, как ее буквально подбросило на постели, сейчас происходит нечто из ряда вон выходящее! И тот факт, что миссис Эллона Мэйбл куда-то направилась в столь позднее время… требует незамедлительного расследования!
Логично? Логично!
Лиза потянулась к тумбочке, нащупала там свой мобильный телефон – тот, что Элли приобрела нынче днем, специально для нее. Нажала кнопки, высветив текущую информацию на маленьком цветном экранчике. Ого! Время-то уже за полночь! В смысле, уже четверть первого ночи! Для вечерних прогулок как-то уже поздновато… А для утреннего моциона более, чем рано.
Все это странно. Действительно, имеет смысл подняться с постели и проверить, все ли там, в порядке, с ее, Лизы, Старшей. Вдруг Элли потребуется помощь?
Лиза вернула телефон на прежнее место, а потом выскользнула из-под одеяла и в одной ночной рубашке двинулась к выходу из комнаты, стараясь, по возможности, не шуметь. Дошла… повернула ручку и, приоткрыв дверь, выскользнула наружу – бочком-бочком и в коридор. Причем, удачно – в смысле, неслышно.
А вот ее Старшая все же обозначила некий шум, закрывая, вернее, запирая за собою дверь в особую комнатку – расположенную на первом этаже, чуть в стороне – которую Лиза для себя называла «комната-для-всего-и-разного». Кажется, определенного назначения у этого помещения не было. Там, вдоль стен, располагались стеллажи и полки, со всякой всячиной хозяйственного рода. Хотя, для обычной кладовки в этой комнате, было, пожалуй, чересчур просторно. Лиза видела кладовки - в разных домах, где они жили с мамой. Там обычно было захламлено так, что некуда ногу поставить, чтобы не наступить на какую-то дребедень! А вот в этой комнате ничего подобного не было, вне специально отведенных мест ничего не валялось. Комната эта содержалась в чистоте и оставляла впечатление полупустой! Да-да, там даже можно было совершенно свободно прогуливаться, в этом самом… хозяйственном пространстве!
Или не только хозяйственном…
Вдоль одной из стен, там, слева от входа, располагалась деревянная скамейка – длинная, высотой Лизе чуть ниже колена, шириной чуть меньше фута. Когда-то Лизу забавляло наличие такого… старинного предмета меблировки - явного анахронизма, в современном-то доме!
И вот сегодня – в смысле, только сейчас! – Лиза сообразила, для чего на самом деле употреблялась эта самая скамейка всего несколько лет тому назад. Во времена детства самой миссис Эллоны Мэйбл, ее, Лизы, Старшей.
Да… откровения, услышанные девочкой в этот вечер, оставили более чем яркие впечатления в ее душе и памяти! Почти как сама церемония посвящения в законные жительницы дома сего!
Лиза неслышно шагнула в сторону той самой комнаты – вдоль по коридору, на цыпочках и крадучись! Почти как некий… сыщик-детектив! Или как шпион…
Хм… Шпионить за ее, Лизы, Старшей… Что за странная идея?
Однако именно так все и выглядит сейчас, если смотреть на эту ситуацию со стороны!
Бред… бредовенький, и даже со странностями… Хорошо хоть ее, Лизу, сейчас никто не видит! Было бы ой, как… неудобно и даже смешно!
Впрочем, это все сейчас неважно. Значение имеет только знание. В смысле, знание о том, что происходит там, за дверями комнаты, где сейчас уединилась ее, Лизы, Старшая. А вот как бы это все ей сейчас узнать?
Кстати, интересный вопрос. И, между прочим, именно она, Лиза Лир, может получить на него ответ. Ну… чисто теоретически. И если очень постарается.
Когда-то – всего-то несколько лет тому назад! – она сделала бы это все легко и просто. Во всяком случае, с мамой это у нее всегда получалось. Ну, а с Элли… Да, сейчас между ними связь почти такая же… особая, тесная и сильная. Хотя бы потому, что Лиза любит свою Старшую. А кого же ей еще любить, в этом мире пустоты и одиночества?
Имело смысл попробовать, вспомнить в действиях то, что у нее неплохо получалось тогда, три с лишним года тому назад.
Лиза прикрыла глаза и мысленно вызвала образ своей Старшей. Попыталась припомнить то самое… ощущение нервного напряжения, которое заставило ее сейчас подняться со своей постели. Совместила этот «хук»-крючок нервного ощущения с визуализацией, а потом… аккуратно «вошла» в комнату, где сейчас уединилась миссис Эллона Мэйбл, используя вызванные образы-ощущения как ситуационный след… ведущий за адресатом.
Ну как «вошла»… Вовсе не телом своим… а какой-то псевдотелесной частью, особым проявлением своей сути, действующей «изнутри».
Теперь… Она не просто «видела» то, что происходило внутри соседней комнаты. Той самой странной псевдотелесной частью своей натуры, девочка присутствовала там, могла свободно менять там угол зрения и даже могла перемещаться. Правда, воздействовать на происходящее «за стеной» у Лизы ни разу не получалось. Судя по всему, ее особые способности все же имели определенные пределы. Впрочем…
Трехлетняя пауза в их реализации тоже, наверное, должна была как-то повлиять на ситуацию. Ведь пробовать себя на столь специфическом поприще там, в приюте, у Лизы не возникало ни малейшего желания. Наверное, это было к лучшему, поскольку все эти сестры – ханжи и религиозные фанатички! – наверняка, записали бы носительницу всех этих необычных способностей и свойств в число «созданий Ада и Тьмы»! Да и значимого живого объекта, который мог бы претендовать на звание «того, за кем имеет смысл следить», ей ни разу там не встретилось.
Ну, а с другой стороны…
Да, именно здесь, в Джеймсон-хаусе, в доме миссис Эллоны Мэйбл она, Лиза, наконец-то начала вновь обретать те самые силы, которые, как ей казалось, навсегда ее оставили – в тот самый день, когда умерла ее Мама…
И теперь, новый всплеск тех самых способностей особого рода буквально заставлял-подгонял девочку – насчет того, чтобы непременно опробовать их, применить… конечно же, строго и обязательно в интересах ее, Лизы, Старшей, и никак иначе!
Итак… Лиза «вошла» - в смысле, оказалась какой-то частью самоё себя внутри этой самой кладовки. Той самой где, по какой-то неведомой ей причине, все еще хранилась та самая скамейка, на которой наказывали саму Элли, во времена ее детства.
Вот сама Лиза Лир, если бы имела даже малую толику дурных воспоминаний такого рода, она бы, первым делом, эту самую скамейку уничтожила! Изрубила бы ее в щепки, а потом… сожгла бы, там, на заднем дворе. А остатки истолкла бы в пыль и развеяла бы по ветру!
Нет! Не так!
Ветер – стихия непредсказуемая. Куда унесет всю эту пыль-грязь, никак не угадаешь! Весь этот толченый результат огненной экзекуции следует аккуратно, мелкими порциями, высыпать в унитаз – каждый раз смывая эту самую взвесь, чтобы не засорять канализацию!
Ну, а по окончании этого самого «утопления в сортире» остатков сожженной «наказательной» мебели, имеет смысл смыть еще три раза подряд – так просто, для надежности! Для борьбы с мучительными останками былых воспоминаний не придумано ничего лучше, чем уничтожение предмета, их вызывающего! Уж это Лиза знает точно! Проверено, как говорится, на себе любимой!
Надо будет потом… посоветовать Элли совершить подобное «аутодафе». И, естественно, помочь своей Старшей, в осуществлении такого… огненного-водяного уничтожения!
Да, имеет смысл дать ей именно такой совет – завтра или же послезавтра… А потом, естественно, настоять на этом – конечно же, очень аккуратно! – и проследить за тем, чтобы этот ее совет не пропал втуне.
Впрочем, довольно отвлекаться! Пора сосредоточиться на наблюдении за происходящим в этой странной комнате – за миссис Эллоной Мэйбл, ее, Лизы, Старшей!
В комнате, куда Лиза только что «вошла», было ожидаемое освещение – полусветло-полутемно, но… видно. Эдакое неяркое освещение пасмурного полудня – когда при этом окна чуточку прикрыты шторами. Не день, но и не ночь. Просто… такая специфика состояния восприятия во время этого странного «проникновения», с условным «выходом» из тела части ее, Лизы, «Я». Здесь был вовсе не важен внешний свет. Предметы, на которые Лиза смотрела в таком состоянии, были «подсвечены» чем-то иным, а вовсе не светом из окна – ведь там, за окном, была зимняя ночь!
В общем, здесь было видно все достаточно четко, правда, цвета в этом особом варианте «автономного мобильного зрения» смотрелись чуточку более блеклыми. Зато с другими составляющими картинки, с резкостью и контрастностью, все было более чем в порядке. В общем, Лиза видела все, и даже в подробностях. Видела Элли, стоящую на коленях и шепчущую какую-то молитву на языке Цицерона и Вергилия. Сменив угол зрения, наблюдала за тем, как ее Старшая осенила себя крестным знамением и произнесла твердо, отчетливо и почти что громко слова: «Mea culpa!» [«Мой грех!» - лат. Традиционная формула покаяния у католиков]. Сие чужестранное выражение было девочке уже знакомо. Кажется, оно означало некое признание своего собственного греха, вины перед Богом, к которому обращалась молящаяся. В смысле… перед тем самым «Карателем», к которому Лиза не испытывала ни малейшей симпатии, ни тогда - раньше, в приюте - ни сейчас.
Но ведь… Ее, Лизы, Старшая, верует вовсе в иного Бога! В того Бога, который Справедлив, Милосерден и преисполнен Любви… даже к такому, мягко говоря, странному существу, как человек!
Зачем же ей тогда стоять на коленях и каяться?
И, между прочим, имеет смысл как-нибудь уточнить, а в чем же именно миссис Эллона Мэйбл, считает себя виновной? Просто любопытно…
И, как бы предваряя ответ на этот весьма риторический вопрос, ее Старшая совершила ряд действий – более чем странных. Встала с колен, закинув сверху-назад скрещенные руки, стянула через голову ночную сорочку – ту, в которую она была одета – оставшись полностью обнаженной. Сложила свое ночное одеяние на скамью, стоявшую от нее слева – да-да, на ту самую скамейку! А потом взяла оттуда же нечто… стоявшее рядом с «выдвижным» фонарем, который, в реальном пространстве этой сцены подсвечивал происходящее, в стиле слегка и снизу. Это… нечто, похоже, было свернуто в такую… бухту. Сей предмет она, наверняка, положила туда несколько ранее. Ну а теперь… развернула его.
В руках у нее оказался… сложенный вдвое ремень – как раз один из тех предметов, которые они вместе с Лизой не так давно развешивали в «предупредительном уголке» - в кабинете у Элли, там, наверху! Миссис Эллона Мэйбл снова опустилась на колени – на этот раз чуточку расставив ноги, для устойчивости. Она взяла-расправила ремень из сложенного положения в полную длину. Зажала в кулачке пряжку и намотала кожаную полосу на кисть своей правой руки, оставив длинный конец-«хвост», пропустив и зафиксировав кожу ремня между большим и указательным пальцами.
Да, ремень был… тот самый, «строгий». Вроде бы мягкий, но узкий и довольно толстый. Суя по всему, оптимальный предмет - для того, что она затеяла… здесь и сейчас.
Лиза наблюдала за всеми этими многозначительными манипуляциями с тревогой и недоумением. Что это? Зачем?
Вопрос «Для кого?» смысла не имел – поскольку никакого другого объекта для нанесения хлестких ударов, кроме тела ее прекрасной воспитательницы, в комнате не было.
Однако… За что это она так… себя?
А теперь ее Старшая ответила на невысказанный вопрос своей воспитанницы – причем словами, громко, четко и вполне исчерпывающим образом.
- За мою жестокость, за несправедливость… За излишнюю боль, которую я причинила сегодня моей несчастной девочке… Да свершится воздаяние, без промедления, прямо сейчас!
Произнеся эту формулировку обвинения в свой адрес, миссис Эллона Мэйбл как-то странно отвела свою правую руку с ремнем в сторону и вниз. После этого, она провозгласила очередное «Mea culpa!» и…
С размаху ударила… захлестнув себя по спине, через левое плечо.
В это же самое мгновение, Лиза как бы переместилась в другую точку той же самой комнаты. Теперь она наблюдала эту ситуацию, находясь своей «внетелесной» сущностью позади хозяйки дома сего. И, увидев на светлой коже молодой женщины темный след-полосу, была потрясена тем, что это все… действительно происходит.
«Нет… Такое просто невозможно. Наверное, я все-таки сплю. И это мне снится. Господи! Разорви… уничтожь этот сон! Я его не хочу… Я не хочу, чтобы моей Элли было больно!»
И внутренний голос – вовсе не Бога, а совсем даже ее, Лизы, собственный голос, ехидный такой и совершенно недоверчивый, ко всему и вся! – тут же ей все и разъяснил. Причем, с явным удовольствием, и достаточно исчерпывающим образом!
«Элли считает, что наказала тебя излишне сурово. Заметь! – голос как бы несколько даже усмехнулся – там, внутри нее! – Она вовсе не думает, будто стегала тебя совсем уж… понапрасну! Просто… сочла, что дала тебе лишнего. Как там ее называл ваш с нею общий друг, Дик Шелтон? «Элли-Справедливость»? Вот она и поступает так, как, по ее мнению, будет справедливо – считает удары, которые ты излишне претерпела себе любимой, по курсу один к одному… наверное! Как там у них в Библии полагается… Око за око и зуб за зуб? Вот она и решила… пострадать за то, что выдала тебе несколько более того, чем следовало! Нежная совесть не позволяет ей оставить такое без последствий для виновной. А винит она одну себя – больше-то некого! Она же твоя Старшая – ей и отвечать! Кому же еще! Попросить у тебя прощения она просто постыдилась. А изнутри ее мучает… прямо таки печет! Вот и выплескивает она это свое раздражение строго на себя любимую! Так что… не вздумай сейчас ей хоть как-то помешать! Только хуже будет!»
Тем временем, упомянутая в этом ее внутреннем монологе хозяйка дома сего, снова взмахнула ремнем и перехлестнула себя уже через правое плечо, оставив гибким концом узкой и толстой кожаной полосы вторую темную отметину, выделяющуюся на белой коже – протянувшуюся вдоль спины, параллельно позвоночнику, доходящую до уровня лопаток.
Раздался тяжелый вздох… Потом с уст молодой женщины сорвалось очередное «Mea culpa!» После чего, она нанесла себе новый удар, в этот раз снова захлестнув себя через левое плечо, на спину. А потом опять через правое… Жестко и больно.
Лизе пришлось… терпеть. Терпеть эти резкие звуки… Когда кожаная полоса с шорохом разрезает ночной воздух – да, и саму Элли, и все, что было в комнате, девочка видела сейчас как бы подсвеченными, но тот факт, что кругом, вообще-то, ночь и темнота, никто ведь не отменял! Как в самом финале этого самого шороха-шелеста слышится звонкий шмяк – кожа по коже!
И еще… Было больно. Специфически больно. Вовсе не снаружи-на коже – та, внешняя боль была уже ей знакома, по сегодняшнему их общему ритуалу! Болело изнутри. От острого желания ворваться в эту самую комнату в обычном своем телесном обличии и прекратить это покаянное безобразие и… совершеннейшей невозможности это все сделать! Ведь Элли так… искупает свою вину – ту, которую она ощущает так остро, вину перед ней, перед Лизой! И для нее сейчас вовсе не имеет никакого значения тот факт, что сама Лиза не только не имеет к ней никаких претензий, но и весьма смутно представляет себе суть и специфику этой самой вины, может о ней только смутно догадываться!
Да, сейчас имеет значение только то, что сама Элли всерьез верит и в наличие этой самой личной своей вины перед воспитанницей, и в то, что эту вину возможно искупить только таким вот способом: бредовым и жестоким - как для той, кто сейчас предается этому покаянному самобичеванию, так и для той, кто вынуждена сейчас это все и видеть, и слышать.
В отчаянии, Лиза считала удары, которые сейчас ее Старшая продолжала наносить сама себе. После каждого хлеста кожаной полосы по спине молодой женщины, с уст ее уже срывался даже не стон - скорее всхлип-рыдание! И еще эти слова, каждый раз произносимые ею… Это покаянное признание…
Нет, никто не спорит с тем, что латынь это древний, благородный и, несомненно, красивый язык… Однако, контекст его звучания, здесь оставлял ощущение жути…
Когда счет дошел уже до двадцати трех, в голове у девочки мелькнула картинка-видение. Она, Лиза, стоит там, в комнате – не бестелесно, а реально, грубо, зримо! – располагаясь сбоку и чуточку позади коленопреклоненной. И это она, Лиза, сейчас наказывает молодую женщину - не так давно взявшую на себя обязанности по ее, Лизы, воспитанию.
Да, девочка не то, чтобы вообразила себе – скорее, увидела там, внутри себя! – как она стегает свою Старшую по ее обнаженной спине. Но делает это несколько иначе – поперек и куда как легче и мягче! – так, что на теле молодой женщины остаются только чуть припухлые следы. А вовсе не то… темное и жуткое - наверняка, в реальности красное с просинью! – вздувшееся пространство настеганной кожи, которое там сейчас проявилось в результате усилий самой хозяйки дома сего!
Да… В этом странном видении Лиза сама наносила ей все эти «удары покаяния». Нет-нет, она вовсе не пыталась этим как-то отомстить своей Старшей за те прошлые страдания - свои собственные! Еще чего! Она просто пыталась хоть как-то смягчить ситуацию, по сравнению с тем, что было перед нею в настоящей, а не придуманной реальности! Ну… Как уж могла! Своими руками, контролируя каждую толику, каждую деталь своего движения - причиняющего боль той, кто была ей дороже всех живых на этом Свете! И… со слезами на глазах.
Конечно же, в этом виртуальном раскладе Лиза тоже мучилась чувством вины - по отношению к своей Старшей. Да-да, своей вины! Вот так! Поэтому, завершив – в смысле, исполнив! - такое наказание, она аккуратно свернула ремень, положила его на полку. Ну, а потом, пройдя к знакомой ей напольной вазе – Бог весть, откуда она там взялась! – девочка-экзекутор взяла-вынула оттуда прут и, шагнув обратно, протянула его коленопреклоненной молодой женщине, хозяйке дома сего. Подала его с поклоном. А дальше… она произнесла несколько фраз, от которых миссис Эллона Мэйбл вздрогнула и не посмела ей отказать…
Между прочим, картинка эта показалась девочке куда как более справедливой, чем то, что творилось сейчас в реальности! Однако… сие визуально-звуковое марево разорвали звуки того, что происходило прямо перед нею – жестко безжалостно! Хлест-шмяк по коже, сдавленный всхлип-рыдание кающейся женщины, истязающей себя непонятно за что. И эти ужасные латинские слова, полные боли и… совершенно несправедливые, по отношению к той, кто их сейчас произносила!
Лиза едва не взревела от обиды! Едва сдержавшись от такого звукового варианта поведения, девочка наконец-то решилась действовать иначе, совершенно особым образом. Со слезами на глазах, она поймала изнутри самоё себя вопоминание-визуализацию - о той живой картинке, где ремень был у нее в руках! – и, сжав-скомкав ее, наподобие снежка, запустила сей мыслеобраз прямо в голову своей Старшей – запустила в буквальном смысле этих слов!
Кажется… она попала в цель. В том смысле, что сей объект – менее чем материальный! – не просто угодил, как говорится, по адресу - во всяком случае, визуально! Он еще и произвел вполне определенное воздействие на реальное поведение своего адресата.
Впрочем, повлиял он не сказать, чтобы всерьез и определяющее. Коленопреклоненная женщина и впрямь, сделала паузу в своем покаянном самоистязании. Она помотала головою – как бы ошарашено! – прогоняя некое непонятное наваждение.
«Неужто, она увидела все в точности так? - подумала Лиза. – Вот было бы… здорово!»
Однако, пауза оказалась не такой уж продолжительной – полминуты, не более того! Сделав несколько вдохов-выдохов, немного восстановив свое состояние и самочувствие, миссис Эллона Мэйбл произнесла очередное признание некой своей вины – почти что твердым и решительным голосом! – и сразу же продолжила истязать себя – по спине, да через плечо, чередуя, в прежнем стиле, направления ударов, наносимых ею. Лиза застонала в отчаянии от невозможности прекратить это безобразное действо, и… продолжила счет.
Это было мучительно… Но вышло, в итоге, объективно, гораздо короче, чем все предыдущие части этого болевого спектакля. Кажется, на тридцатом ударе по своему телу, миссис Эллона Мэйбл, произнеся те самые латинские слова – к этому мгновению, задолбавшие девочку почти до бешенства! - позволила себе опустить ремень, наклониться вперед, опершись руками на колени, и издать некую порцию сдавленных рыданий. Лиза, по наивности своей, сочла, что на этом самоистязание ее Старшей уже и завершилось. Увы, реальность не пожелала подстраиваться под ее идеалистические – и оптимистические! – представления о должном и допустимом. Во всяком случае, до конца и полностью.
На самом деле, миссис Эллона Мэйбл позволила себе всего лишь небольшую паузу для отдыха, минуты на полторы-две, не более того! Как только молодая женщина пришла в более или менее вменяемое состояние, она снова выпрямилась и, по-прежнему стоя на коленях, обратилась уже напрямую к Вышнему Адресату своего странного болевого покаяния.
- Если бы Джон, мой муж, был со мною… то ничего бы этого не случилось! – заявила она, с явным укором-упреком в тоне голоса своего. – Джон… Он бы просто не допустил ничего подобного! Он спас бы девочку от моей жестокости! Вмешался бы… Отговорил бы меня… Запретил бы мне это делать, мужской властью! Да он… просто остановил бы меня силой, попытайся я нарушить этот его запрет! И моя Лиза… моя девочка не пострадала бы от моих деяний! Верни мне моего Джона! Молю Тебя!
И далее… Она продолжила свой опыт самобичевания. Вот только смысл его был теперь… еще более странным – если не сказать резче. Теперь, вместо платы-воздаяния за некую вину перед Лизой, ее опекун и воспитательница, образно выражаясь, вносила этой своей болью некую предоплату – в тот же самый Небесный Банк, за участие Высших Сфер в решении ее вопроса, воистину личного и проблемного. Более чем.
***
Э-э-э… От себя, Автор добавит кое-что важное. Известно, что у Бога нет денег. В том смысле, что земные финансы это вовсе не Его епархия. Ибо нафиг оно Ему надобно – в смысле, деньги?
Впрочем, известные всем и каждому долгополые «посредники в покупке Благодати» таки берут у всех народов всевозможные дензнаки – причем, весьма охотно! Как бы вовсе не для Него… но как бы, при этом, в Его интересах! И вот, по странному и непременному стечению обстоятельств, всегда выходит, что предполагаемый интерес Божества почти всегда замещают сугубые интересы всех тех, кто существуют таки с этого… занятного бизнеса условно «духовного» рода и тематики. Совпадение, да!
Так вот. Некоторые верующие изредка начинают подозревать, что те самые дензнаки, они того… этого… В общем, до Бога никак не доходят, а таки застревают кое в чьих карманах, где-то там, совсем по дороге. И вот тогда…
Эти самые верующие… они желают заплатить Богу напрямую, минуя долгополых посредников. И платят… Прежде всего, своими эмоциями. По их логике, чем сильнее эмоция, тем… надежнее она, в виде своеобразной «валюты» такого условного… «платежа».
А что для обычных верующих может быть проще и сильнее, чем Боль? Вот и платят они… этой самой «валютой», адресуя свою Боль Небесам. Салютуя Небу своим собственным страданием. А иногда и не только своим…
Остаются вопросы.
В восторге ли Адресат от такого… подношения?
И главное… В Его ли пользу уходит тот самый… «платеж»?
А если не в Его, то… в чью?
Это вопросы. Ответы на них… пускай Уважаемые Читатели дадут сами. Каждый сам за себя. Простите, мои дорогие, но так будет правильно.
Только так.
***
Впрочем, наша юная героиня не задавалась всеми этими тонкостями понимания указанных проблем. И при этом она в точности знала: то, что сейчас совершает ее, Лизы, Старшая, это суть бредятина и дурость, основанная на суеверии, нелепом, но живучем. Да еще и опасная – прежде всего, для самой миссис Эллоны Мэйбл, молодой женщины, попавшей под обаяние – и, соответственно, под власть! – этого самого суеверия! Все это приводило девочку в состояние бешенства – и даже напополам с отчаянием.
В этот раз, Элли стегала себя еще жестче, чем до этого. Свободный конец ремня хлестал-хлопал по ее спине гораздо громче и, наверняка, куда больнее, чем прежде! И всхлипы молодой женщины, после каждого такого удара, звучали более, чем искренне. Без фальши. Без какой бы то ни было игры на публику или «на пожалейку». Ибо себя, как исполнительницу всех этих истязательных церемоний, она никак уж не могла разжалобить по этому поводу. Впрочем… как и объявленного ею Получателя этой самой «болевой валюты». За полным отсутствием необходимости в такого рода оплате… у Него.
Что же касается Лизы…
Она ревела – тихо, почти беззвучно… И горько… А еще, она завершала каждый слышимый-видимый ею хлест словесными молениями – после каждого очередного взмаха и звука! – обращенными к той самой, истязающей себя жертве. Лиза произносила шепотом одно из трех слов, избираемых ею рандомным образом из короткого списка. «Прекрати… Пощади… Довольно…» - слетало каждый раз с уст отчаявшейся девочки. Однако адресат ее мольбы ничегошеньки не слышала!
Слава Тебе, Господи, на этот раз Элли воздержалась от прежних своих восклицаний на латыни – тех самых, про некую ее вину. Господи, да какая здесь может быть вина! По счастью, продолжалось все это не так уж и долго. Десять взмахов, синхронных со стонами здесь… и со слезными мольбами там - по другую сторону запертой двери. Но Лизе, откровенно говоря, этого хватило.
В общем, по окончании этой кошмарной самоэкзекуции, миссис Эллона Мэйбл на несколько мгновений выпрямилась – по прежнему, стоя на коленях там, в кладовке, которую Лиза для себя уже именовала не иначе, как «комната для порки». При этом, глянув условно сзади… Лиза прекрасно различила жестокие результаты этого самоистязания. Темное – в реальности, наверняка, красно-синее! – пространство на спине ее Старшей. Девочку это, откровенно говоря, ужаснуло – даром, что и сама она была высечена совсем недавно и достаточно сурово! Лиза только и сумела порадоваться тому, что не дошло до более существенных повреждений, что кожа молодой женщины, ни разу не была просечена-пробита до крови.
Но в целом, это пространство исхлестанной кожи… явно требовало применения щедрой порции того самого «русского» лекарства!
Подумав об этом, Лиза – так, для начала! - внутри себя бурно порадовалась тому, что некая «гвардион-майор Ирина Воронцова» когда-то добралась до одного полевого госпиталя, расположенного где-то у подножия Афганских гор… И привезла для «союзников» их загадочной Империи это самое лекарство.
А потом…
До нее дошло.
Элли не станет тратить такое ценное лекарство на себя любимую. Как говорится, не в этот раз. Ее, Лизы, Старшая вовсе не станет к лекарственному обезболиванию тех жутких следов-полос на своей спине… Тех самых, которые оставила на ее спине та самая кожаная полоса – ох уж эти тавтологии! Именно, для большей «действенности» той самой ритуальной экзекуции, только что отыгранной, ею же, во всевозможных суровостях… на ее же собственном теле!
Да… Элли будет терпеть отходящую боль и, наверняка, в эту самую ночь не сомкнет глаз.
Это было ужасно, однако девочка в этот раз никак не могла повлиять на логику действий своей Старшей. Ведь миссис Эллона Мэйбл искренне верила в это свое… болевое суеверие. И желала претерпеть свои страдания до конца.
Девочка стиснула зубы… Она уже была готова наброситься на ту самую дверь, запертую изнутри, и… стучать в нее, колотиться с разбегу и с размаху – чтобы ее туда немедленно пустили, и чтобы дали ей возможность сделать все, что надо!
И что же ее остановило?
Адресат ее жалости - а также повод для иных чувств, в смысле, возмущения и отчаяния! – внезапно… сорвала со своей правой руки намотанную на кисть кожаную полос – с какой-то обидой или даже яростью! Отбросила ее с отвращением, как будто змею… ну или другого какого-то гада! А сразу же после этого обхватила себя руками и разрыдалась в голос, отчаянно и горько.
Все было ясно, как Божий День – хотя темнота зимней ночи никуда не делась! Чуда не случилось. К ее дому не подъехала машина… И тот самый морпех Джон Мэйбл, ее муж, он не постучался в ее… в смысле, в свой дом. Да и все ее предыдущее… покаяние… Скорее всего, оно тоже было бессмысленным. Боль – это, наверное, и впрямь валюта для оплаты каких-то чудес… Вот только отнюдь не Божественных… Такой валютой оплачивают те самые «эффекты», что числятся в компетенции инстанций, штаб-квартиры которых расположены на много-много этажей вниз – относительно Божественных Чертогов.
Осознание таких вещей… оно дорогого стоит. И еще дороже встанет, ежели дополнить его воистину потрясающей информацией о том, что сию экзекуцию, оказывается, наблюдали и знают о ней во всех ее подробностях. Шокирующая информация, что и говорить!
А это значит, что той, кто провела эти минуты в несколько «раздвоенном» состоянии – тело вне комнаты, а нечто тонкое, временно вышедшее из него – внутри того самого помещения, где происходил этот самый покаянный ритуал! – имеет смысл поскорее убраться восвояси. В смысле, вернуться в свою комнату - быстро, аккуратно и по-тихому. Во избежание скандала, ну и… просто из соображений, элементарной вежливости – раз! – и тактичности – два!
В общем… именно так Лиза и поступила. Тихо и быстро ступая босыми ножками по деревянному полу, молясь о том, чтобы не скрипнула ни одна из старых половиц – и это свершилось, вот уж воистину, чудо из чудес! – девочка пробралась обратно к себе. Притворив за собою дверь – тоже не скрипнула, ну точно, чудо! – Лиза в три шага оказалась в постели. Натянула одеяло прямо до подбородка и замерла в ожидании.
Она была почти уверена в том, что ее Старшая обязательно зайдет к ней, чтобы высказать финальную дозу покаяния непосредственно своей воспитаннице. Естественно, когда девочка уже спит – несмотря на то, что максимальная близость и доверие были уже много раз задекларированы между ними, миссис Эллона Мэйбл все же продолжает стесняться некоторых особенных аспектов своей жизни. И в чем-то ее можно понять… Особенно после сегодняшней… покаянной интермедии…
Девочка не ошиблась. Прошло вряд ли более пяти минут, с того самого момента, когда Лиза снова оказалась под одеялом, как дверь в ее комнату отворилась и миссис Эллона Мэйбл шагнула внутрь. Молодая женщина тихонько прошла к ее, Лизы, постели. Девочка прикрыла свои глаза, однако все же успела заметить, как ее, Лизы, Старшая неловко повела-поерзала плечами, опускаясь на колени перед ее постелью.
Лиза представила себе это ощущение, касания-прикосновения ткани ночной рубашки к ее исхлестанному телу, и не смогла сдержать вздоха. Впрочем, все это выглядело вполне естественно – девочка вздохнула во сне, ничего такого… настораживающего.
Элли действительно, ничего не заподозрила. Просто помолчала-поглядела в темноте на свою воспитанницу – ловко… ой, как ловко притворявшейся спящей! А потом она произнесла несколько фраз… от которых девочка едва не прервала свое притворство, едва не бросилась ей на шею!
И все-таки, Лиза себя сдержала. И только пара слезинок, сбегавших по щекам – и обновивших прежние следы своих предшественниц! – обозначили ее, Лизы, эмоции по этому поводу.
- Спаси, Господи, мою девочку от всяческого зла! – произнесла миссис Эллона Мэйбл, прочувствованным голосом, прозвучавшим где-то там, в темноте. – Защити ее… от моей жестокости и немилосердия… И ты, Лиза, девочка моя… прости меня, если можешь!
Кажется, произнесение этих слов было продолжено крестным знамением. А завершилась эта короткая и прочувствованная речь ее, Лизы, Старшей, серией поцелуев. Молодая женщина, которой в эту самую ночь, как говорится, «пробило на покаяние», несколько раз коротко коснулась своими губами щек той самой девочки, что умело притворялась спящей. И все эти поцелуи, по странному стечению обстоятельств, следовали своим маршрутом, так сказать, «по проплаканным местам», по следам тех самых соленых капель. Ну и, разумеется, миссис Эллона Мэйбл не могла не почувствовать на губах своих вкус этих самых слезных дорожек.
- Ты плакала во сне, моя дорогая девочка, - констатировала она факт, для нее несомненный, хотя и несколько ошибочный. – Ты вспоминала боль… Всю боль, что я тебе причинила. Я виновата перед тобою. Прости меня!
Произнеся эту покаянную сентенцию – на каждое слово которой у Лизы нашлось бы множество контраргументов и логического, и эмоционального плана! - миссис Эллона Мэйбл завершила серию своих торжественных извинений, поцеловав руку своей воспитанницы, которую девочка держала поверх одеяла.
Как помнят Уважаемые Читатели, в этот раз Лиза бросилась в постель вся на нервах и второпях. А потому… у нее сработал былой «приютский рефлекс» - лечь в той самой позе, которая была предписана для засыпания правилами приюта. А именно: лицом вверх, вытянувшись «в струнку», ноги вместе. И руки, при этом, вытянуты вдоль тела, непременно поверх одеяла! Как раз, для… предотвращения тех самых «игр с бутончиком», о которых не так давно заводила речь ее, Лизы, Старшая. Именно вот так вот девочки лежали в своих постелях, в общей приютской спальне-дортуаре – в такой… напряженной и, откровенно говоря, дурацкой позиции, каждую ночь, до первого сестринского обхода…
Конечно же Элли, ее Старшая, не ставила перед своей воспитанницей таких вот требований и условий – мелочных и неприятных! Однако, в стрессовой ситуации, ее, Лизы, тело само, как говорится, «на рефлексах» отработало тот самый навык, полностью и точно. Впрочем, молодая женщина, совершенно измученная этим своим личным сегодняшним «болевым покаянием», не обратила совершенно никакого внимания на некоторую неестественность позы своей подопечной. А если и отметила для себя столь странное обстоятельство, то все равно, наверняка списала его на какие-то моменты, связанные со стрессами, перенесенными девочкой за этот самый день. Еще и себя обвинила – не дай-то Бог! – в очередной-то раз. Ну, скорее всего.
Лиза чуточку приоткрыла глаза – совсем немножко, так, чтобы это со стороны было совсем незаметно! И она успела увидеть, как молодая женщина исполнила, точно в ее адрес, низкий поклон, коснувшись лбом своим края постели своей воспитанницы. Потом поднялась, прошла к двери и, развернувшись там, снова поклонилась в сторону лежащей девочки – той кому она, по ее мнению, нанесла сегодня жестокое оскорбление. И только потом миссис Эллона Мэйбл вышла из ее, Лизы, комнаты, тихонько притворив за собою дверь.
Ну? И как теперь чувствовала себя девочка, после этого ее покаянного визита?
Странно.
С одной стороны, ей было очень обидно. Не столько на саму Элли - которая, по мнению девочки, занималась в эту ночь ерундой за гранью бреда! - сколько за нее. Умом Лиза понимала условный… своего рода личный смысл деяний своей Старшей. Но при этом она напрочь отказывалась принимать бессмысленную, с ее точки зрения, логику чужого безумия.
В принципе, составляющих этой самой обиды было немало. Взять, к примеру, те самые болевые упражнения ее Старшей, направленные на восстановление некой справедливости по отношению к Лизе. Почему… Ну почему Элли не пожелала позвать ее с собою… туда? Почему не вручила своей воспитаннице ремень… и право самой определить для нее ту степень болевого воздействия, которой достойна та, кто сочла себя виновной? Ведь именно она, Лиза, здесь пострадала от ее деяний! А значит, ей надо было и решать! Ну… хотя бы в принципе.
Простая мысль о том, что ее Старшая может испытывать определенные неудобства от такого варианта – да просто может стыдиться таких своих специфических действий и переживаний! – до Лизы почему-то не доходила. Ей казалось, что обещанное доверие должно распространяться на все обстоятельства их общей жизни. Да, она мыслила сейчас как максималистка – не слишком-то задумывающаяся об интересах и специфике адресата своих размышлений.
Да, так бывает…
Во всяком случае, именно эти сумбурные размышления привели девочку к определенному решению. По большому счету… глупому. Но в этот час именно такое решение показалось девочке совершенно правильным… и более того, единственным возможным. Оставалось только дождаться утра, чтобы его реализовать. Но при этом девочка была совершенно уверена в своей безусловной правоте. Поэтому решилась действовать.
Ей предстояло жесткое противостояние. Чтобы выстоять в нем и добиться своего, ей потребуется много сил – это было очевидно ей, даже в темноте зимней ночи. А значит…
Спать… Спать… Спать… И набираться сил. Потому что, утро вечера мудренее.