Посторонний
Цикл "Истории Серых Ангелов"
1. Безумное чаепитие
2. Шахматная повесть
3. Мистическая феерия
4. Игра
1. Безумное чаепитие
Согласование позиций с Заинтересованным Лицом. Мнение Волги.
Звонок по «скайпу».
На экране ноутбука появляется лицо очаровательной Блондинки. Находясь в кадре, Собеседница чуть-чуть отодвигается, наверное, вытягивает руки, в которых держит планшет. Становится видно ее одежду, изящный жакет делового стиля. За спиной у нее виднеются какие-то стандартные принадлежности офиса. Папки на полках, «креативно» оформленные часы, невнятные дипломы и сертификаты.
Как это обычно бывает при «скайповой» видеосвязи, Собеседница смотрит не прямо, а чуть в сторону. Вероятно на экран, в глаза видимому собеседнику, а не в глазок видеокамеры.
Блондинка чуть-чуть улыбается, самыми уголками губ.
- Привет, Крестный! – несмотря на спрятанную улыбку, видно, что она, скорее рада звонку, чем раздосадована «помехой в бизнесе». – Несказанно рада лицезреть твою бородатую физиомордию!
- Привет, Волга! – Зар смущенно улыбается. – Я, похоже, опять не вовремя…
- Ерунда! – улыбка Блондинки становится шире. – Я здесь в офисе одной фирмы обсуждаю всякие мелочи. Ничего серьезного. Особенно по сравнению с твоим звонком. В кои-то веки сподобился! Интересно, что же тебя вдохновило на сей подвиг? Что-то случилось?
- Да нет, все нормально, - Зар смущается еще больше. - Все у меня в порядке. Как говорится, вашими молитвами.
- Конечно, в порядке! – безапелляционно уверенным тоном произносит его очаровательная Собеседница. – Именно нашими, и именно молитвами!
Зар смущенно опускает свой взор куда-то в клавиатуру ноутбука.
- И вообще, не прибедняйся! – со значением, сделав особый выразительный знак бровями, произносит Блондинка. – Все у тебя пучком, и хвост, как говорится, торчком!
На этом месте Собеседница с очаровательным смущением хихикает.
Последовавшее за этим подмигивание более чем красноречиво.
- Засмущала, - Зар, наконец-то, поднимает глаза в сторону экрана.
- А то! – Собеседница мило и очаровательно улыбается.
- Волга! – Зар, наконец, переходит к сути разговора. – Тут такое дело…
- Где-то я это уже слышала! – со смехом произносит Блондинка. – Или читала?
- Все шутки шутишь! – качает головой Зар. – А я звоню поговорить «за серьезно».
- Ну, хорошо, говори, - качает головой его очаровательная Собеседница, сверкнув синими глазами. – Что у тебя там такого «серьезного»?
- Волга, я все же решил публиковаться официально, - серьезно произносит Зар.
- Да, - каким-то полусерьезным тоном отвечает Блондинка.
- Что, «да»? – недоуменно спрашивает Зар.
- Настоящим разрешаю! – Блондинка прячет улыбку с губ, делает серьезное выражение лица, и произносит эти слова весьма торжественным тоном. При этом «смешинки» в ее глазах по-прежнему остаются на месте.
- Что, «разрешаю»? – тактично уточняет Зар.
- То, о чем ты хочешь у меня спросить, - отвечает Собеседница. И уточняет. – Вернее, то, о чем ты все не решаешься у меня попросить. Я имею в виду твою прежнюю писанину на Форуме. Ту самую.
- Хм… - Зар удивленно качает головой. – Ты уже научилась читать мысли людей, через проявления их сетевых персонажей? Потрясающе! Я думал, только Командир так умеет! Или ты просто освоила "съем" ментальной информации на дальних дистанциях по условной, "виртуальной" визуализации собеседника?
- Мысли? – взгляд Собеседницы весьма ироничен. – Да от твоих ментальных воплей уже зуд стоит на всю ноосферу! Того и гляди, йоги из нирваны выпадать начнут! Вот попомни мое слово, ужо заявяццо оне к тебе, в солнечный Ноябрьск! Ужо увидишь ты в глазах этих несчастных явное огорчение! Типа, «Пошто кайф порушил, изверг???!!!» Вот будешь тогда знать, как вопросами не по делу терзаццо!
- Так ты действительно продолжаешь учиться? – Зар одобрительно улыбается.
- А то! – гордо отвечает Блондинка. И доверительным тоном сообщает своему визави:
– Старший для нас, для меня и Сережи, разработал индивидуальные программы по самоподготовке! В отличие от некоторых (это слово Собеседница особым образом интонационно выделила в своей фразе), Он своими обязанностями не пренебрегает! И поучить может, и поругать! Да-да!
- Поругаться и я могу, - Зар опять смущенно отводит взгляд. – Дурное дело не хитрое.
- Все обещаете, товарищ Зарецки! – образцово-показательно вздыхает Блондинка. И четко, вполне серьезным тоном подытоживает расклад всего разговора:
- Публикуйся, пой, танцуй, медитируй и делай все прочее, строго на твое личное усмотрение! Да здравствует полная свобода творческой деятельности твоей творческой Личности!
- Волга, это ведь не шутки, - Зар безуспешно пытается вернуть свою Собеседницу на тропу, ведущую к сравнительно серьезному обсуждению творческих вопросов. – Там ведь не только про «спецоперации». Там еще про тебя и Серегу. Со всеми этими подробностями ваших личных отношений… И не всегда в корректном тоне. А уж тематические фрагменты…
- Что, боишься шокировать почтеннейшую публику? – Блондинка едва не смеется в голос.
- Боюсь, что вам с Серегой это будет неприятно, - Зар почти серьезно настаивает на ее отрицании согласовываемой публикации.
- Ну, об этом нужно было думать несколько раньше, тактичный ты наш! – ирония Блондинки вполне доброжелательна. – Когда писал и выкладывал исходники на Форуме.
- Тогда это было необходимо, сама знаешь! – Зар выразительно приподнимает брови. – А сейчас…
- Да, сейчас все иначе! – смеется Блондинка. И добавляет со значением, уже с серьезным выражением лица:
- И ты знаешь, меня, откровенно говоря, радует все то, что с нами случилось! Мне, знаешь ли, есть с чем сравнить. Ты же сам все понимаешь, что именно ты сделал, и зачем все это написал. «Тематики» это заценили. То, что нужно было сделать для нас, они сделали. Откровенно говоря, они нам не просто помогли. Без них из той передряги мы бы вообще не выбрались! Но теперь уже все позади, и ты можешь рассказать эти Истории всем желающим, а не только изначальной, в высшей степени «избранной» аудитории!
- Я даже не знаю, в каком порядке все это публиковать, - вздохнул Зар. – Вот смотри. «Шахматная повесть» это основной текст. Без него ничего бы не было. По вполне понятным причинам.
- Согласна! – Блондинка вполне серьезно кивает головой.
- Но по логике вещей, в начале должно быть «Безумное чаепитие», - продолжает Зар, - поскольку это события дня, предшествовавшего началу «Шахматной повести». Ну там, разные интересные и семиотически важные обстоятельства земного «отражения» твоей личной «спецоперации», которая здесь проявилась, как пресловутое «похищение» Сереги.
Блондинка кивает, чуть смущенно улыбаясь. Видимо, упомянутая «спецоперация» оставила у нее весьма приятные воспоминания.
- Но фишка в том, - Зар продолжает рассуждать о плане публикации, - что никакого «Безумного чаепития» не должно было быть. Ибо, как ты помнишь, вы оба «проявились» из Небытия непосредственно в твоем «Тематическом Доме».
- Помню! – Собеседница почти смеется. – Как сейчас помню! Ты решил семиотически завершить наше воплощение. Замкнуть, так сказать, семиотический круг, для поддержания устойчивости нашего Существования. Потому и написал специально для нас эту, как бы «начальную», а на самом деле вторую Книгу. Для создания нам с Сережей, как ты скромно выразился, Личной Истории «задним числом». Так уж получилось, что твоими стараниями я весьма неплохо помню, как это было, и мы использовали для «семиотической фиксации» эту мою «ложную память». Кстати, эта твоя вторая книга, про Чашки и Чашу, мне тоже понравилась. Хотя, если уж "по чесноку", я в реале куда веселее, чем ты меня в ней изобразил!
- Ну что тут поделаешь, - Зар смущенно пожимает плечами. – Извини, так уж получилось! С юмором у меня того... Этого... Короче сложно...
Его собеседница улыбается и подмигивает.
- Ничего-ничего, - утешает она несколько смущенного Автора. - Какие твои годы! Чувство юмора дело наживное!
- Понимаешь, Волга, - в отличие от смешливой Собеседницы, Зар говорит вполне серьезно. - Логика сюжета, связанного с вашим воплощением, изначально предполагала создание вам двоим Личной Истории. Той самой, которая есть у каждого из лиц, реально воплощенных. Ну, чем вы хуже? Вот, собственно, «Безумное чаепитие» и было призвано несколько «упорядочить» вашу Личную Историю. Конечно, эта книга была написана для вас. И именно для стабилизации расклада после вашего извлечения из небытия.
- Зар! Да не волнуйся ты так! У нас к тебе нет никаких претензий, - Собеседница смотрит весьма доброжелательно, и многозначительным тоном добавляет:
- Кроме благодарностей!
- Спасибо! – Зар вежливо улыбается. И все же уточняет: - Так все же, с чего лучше начать?
- С начала! – Блондинка делает руками эффектный жест. – Начни с изложения Истории так, как это должно было происходить в реале. С «Безумного чаепития». Кстати, любишь ты претенциозные названия!
- Ты же в самом начале одобрила заголовок! – удивился Зар.
- Одобрила, - подтвердила Собеседница. - И сейчас одобряю. Но факт есть факт. Впрочем, все это уже не важно. Менять заголовки не следует. Так прикольнее! Помимо логики публикации, тебя беспокоит что-то еще?
- Я до сих пор сомневаюсь, - вздохнул Зар. – Поймут ли это здесь? В этих книгах все весьма специфично. Тема и метафизика за гранью бреда. Ну ладно, в первой книге достаточно много нейтрального, а из Темы там в основном Серегина писанина. Его новеллы. Но дальше-то, в «Шахматной повести», строго про вас обоих! Про Тех, кто возник из Небытия, даже из отрицательной вероятности! Да еще столь интересным способом! Я уж не говорю про «Мистическую феерию»!
- Ну, а в чем проблема? – Собеседница смотрит на Зара с нескрываемым интересом. – В конце концов, пусть те, кто прочтут и не поверят тебе на слово, держат это за «фэнтэзи». Я уверена, что Сережа возражать не станет! Тем более что в первой истории его, по сути, и упрекнуть не в чем! Он весь такой «белый и пушистый», и даже чем-то напоминает жертву моей «женской агрессии». Ну а я лично не против того, что ты меня показал такой, какая я есть. Многие женщины уверены, что за того, кого любишь, надо бороться. И я действительно боролась. И никогда этого не скрывала! Но ведь ты знаешь, что в моем случае это того стоило!
- Понимаешь, читатели разные, – пояснил Зар. – Там, на Форуме, все кто это читал, были, как бы, свои. А здесь… Здесь все сугубо «ванильные». Могут и не понять суть вопроса.
- Не волнуйся, Зар! Ну, напишут тебе пару э-э-э… Скажем мягко, нецензурных рецензий на том ресурсе. Назовут тебя «извр-р-ращенцем», - Блондинка с показным возмущением произнесла это слово, и тут же опять улыбнулась. – Тебе какая разница? Ты же всю дорогу ратуешь «за духовные ценности», и прочее высокое и важное. Кому нужно понять, тот поймет. А остальные просто-напросто не прочтут столько «мнгогабукаф». На второй же странице спекутся. Так что просто посылай «лесом, полем, огородом» тех, кто впустую ругаеццо, и делай что нужно. И помни, что мы с Сережей всегда с тобой.
- И не обидитесь? – Зар уже почти успокоился, и переспрашивает Собеседницу скорее для проформы.
- За это нет, - Собеседница особым образом интонационно выделяет указательное местоимение. - А вот за что-нибудь другое…
- За что же? – недоуменно вопрошает Зар.
- Крестный! – Блондинка укоризненно качает головой, недовольно улыбается, грозит Зару пальцем, и задает весьма многозначительный вопрос:
– Когда?
Зар смущенно улыбается.
Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1.1. Первая Чашка. Начало
Накануне.
Безумное чаепитие, в трех Чашках и одной Чаше.
'Have some wine,' the March Hare said in an encouraging tone.
Alice looked all round the table, but there was nothing on it but tea.
'I don't see any wine,' she remarked.
'There isn't any,' said the March Hare.
'Then it wasn't very civil of you to offer it,' said Alice angrily.
'It wasn't very civil of you to sit down without being invited,' said the March Hare.
Alice's adventures in wonderland
by Lewis Carroll
- Выпей немного вина, - Мартовский Заяц предложил это несколько провокационным тоном.
Алиса оглядела весь стол, но обнаружила там только чай.
- Я не вижу никакого вина, - ответила она.
- Там его и нет, - иронично заметил Мартовский Заяц.
- Тогда это весьма бестактное предложение с Вашей стороны! – сердито сказала Алиса.
- Вовсе нет, весьма бестактно поступила именно ты, когда уселась за стол без приглашения, - ответил Мартовский Заяц.
Алиса в Стране Чудес
(С) Льюис Кэрролл
Первая Чашка.
Москва, середина июля. Вопреки ожиданиям, прохладно. По Небу то ползут, то несутся тучи, весь день грозя дождем. Кажется, что вот-вот хляби небесные разверзнутся, поток небесной влаги прорвется, и хлынет ливень, превращая автостраду в скользкое зеркало.
Es spielt keine Rolle.
В смысле, без разницы. Тебе без разницы, пойдет дождь или нет. Ты «деловая девочка». В смысле, у тебя сегодня дела.
Синяя «Бэха» мчится по кольцевой. В колонках аудиоцентра звучит странный голос. Невероятной экспрессии джазовый вокал, в обрамлении фантастических звуков изысканной электронной аранжировки. Это поет Кимбра.
I feel the 4 become 5
And I'm waiting, waiting, waiting
For you to walk down the boulevard
And to take me, take me, take me!
But the moment you appear
You wake me, wake me, wake me
Out of the slumbers of my head
From the slums of loneliness.
Я чувствую, время подходит к пяти,
И жду тебя, жду тебя, жду!
Когда ты спустишься вниз по бульвару,
И заберешь, заберешь, заберешь меня.
И в миг, когда ты появился,
Ты разбудил, разбудил, разбудил меня!
Изгнал сон из моей головы,
И забрал из трущоб одиночества.
Прорвавшись сквозь пробки, мчаться в сторону центра.
Скорее…
Туда, туда…
Припарковаться в первом попавшемся удобном месте.
Пересесть на метро.
Выйти на нужной станции, подняться по эскалатору, оказаться на площади за три квартала до нужного места.
Туда… Туда…
Пройти по оживленной улице, оглядываясь, нет ли вокруг знакомых лиц. Нет, вроде бы, все спокойно…
Подойти к знакомому дому, пройти во двор…
Туда… Туда…
Открыть домофонным брелоком парадную дверь.
Подняться на третий этаж.
Открыть дверь ключами, когда-то скопированными в ближайшей мастерской со связки, забытой Им на кафедре.
Тихо проскользнуть внутрь квартиры.
Аккуратно разуться, снять легкий плащ, повесить его на вешалке в прихожей. Пройти по полутемному коридору. Замереть на пороге комнаты…
Его комнаты.
Вот ты и дома.
У Него дома.
У тебя есть пара часов, пока Он занят в Университете. И ты можешь побыть ЗДЕСЬ, у Него.
Чтобы насладиться близостью к Человеку, которого любишь…
Хотя бы к Его вещам, хотя бы к месту, где Он ночует.
Не с тобою…
Не будем торопить события. Еще, как говорится, не вечер. В буквальном смысле этих слов.
Свернуть на кухню.
Помнишь, однажды Он, отвлекшись на секунду, с улыбкой разъяснял при тебе «кафедральным дамам», (которые все равно ничего не запомнили!) как нужно заваривать зеленый чай «на три чашки»? Вернее, на три заварки. С одной порции чайного листа.
«Главное, не переборщить с настаиванием, особенно первоначальным, для первой порции. Такова уж специфика употребления зеленого чая. Чуть ошибешься, и вместо изысканного вкуса придется довольствоваться горьким зельем… Совсем не похожим на тот напиток, который заслуживает названия чай».
Это Его слова. Ты их запомнила. Запомнила точно.
Кстати, это правило применимо и к личным отношениям. В них точно также, главное не переборщить… И именно с «настаиванием». Чтобы не довольствоваться «горьким зельем». Все именно так… Так, как Он тогда сказал.
Nicht die Essenz.
В смысле, не суть. Вернемся к завариванию.
Вроде бы, все просто. Насыпать чай. Вскипятить воду. Залить, и тут же вылить в чашку чай «первой заварки».
По кухне разливается волной волнующий аромат.
Молочный улун. Его любимый сорт.
Чуть подождав, аккуратно, чтобы не обжечься, пригубить, как будто поцеловать, легкий, с горчинкой, напиток со странным молочным послевкусием.
Смешно, но тебе невыразимо приятно просто пить чай. Из Его чашки. Чашки, которой каждый вечер касаются Его губы…
Это Ритуал, который для тебя стал важен, как…
Без сравнений. Просто важен.
Тихонько, на цыпочках, войти в комнату, служащую Ему одновременно и спальней и кабинетом.
Святая святых твоей Тайной Жизни. Место, где сладко бьется сердце, видя вокруг приметы Его быта.
Да, это Его дом. Но он тебе вовсе не чужой. Здесь все знакомо. И за эти два года, в его странной, изысканно-спартанской обстановке, почти ничего не поменялось.
И не нужно ничего менять.
Пока не нужно. Еще не вечер.
Другое тебе сейчас нужно, совсем другое.
Тебе нужно еще раз вспомнить, продумать, прочувствовать. Настроиться, перед тем как случится все, что ты задумала…
Страшно?
Страшно.
Волнительно?
Еще как!
Но ведь ты решилась?
Да.
Да!
Тысячу раз ДА!!!
Все решится сегодня. Ты это сделаешь! Все будет по-твоему.
Нет, не то… Все будет так, как надо!
Так, как надо Ему?
А надо ли Ему, вот в чем вопрос? И надо ли Ему именно это?
И не оттолкнет ли Его то, что ты собираешься сделать?
Вопрос…
С любым другим все, что ты задумала, прошло бы «на ура!». Любой другой был бы счастлив, пройдя через то Приключение, которое ты Ему приготовила.
А вот Он…
Вопрос…
И ведь кого-то другого, кто восторженно отнесется к твоей Задумке, тебе и вовсе не надо. Нужен Он, и только Он.
Вот только, что Он по этому поводу скажет, а главное, подумает?
Что ты можешь ему предложить? Понравится ли это Ему? Не факт… Не факт…
Не суть. Вопрос решен. Ты это сделаешь, а потом, будь, что будет.
Хватит ли твоей Любви на двоих, если Он просто согласится быть рядом с тобою? Без Любви со своей стороны? Готова ли ты жить с неразделенным чувством?
Ой, как хотелось бы не заморачиваться этим вопросом…
Посмотрим. С одной стороны, то, что ты задумала, это все же насилие… С другой стороны, тебе есть, что Ему предложить.
Себя.
И это не станет пошлым ангажементом, типа «поразвлечься телом» или «пойти в содержаны». Ты предложишь Ему Женщину, сформированную Его Волей. Пусть даже он не знал ничего о том, что эта Воля исполняется. Женщину, мечтающую быть с Ним. Во всех смыслах, а не только для интима. Женщину, принимающую все его недостатки, и все те составные части Его личности, которых он обоснованно стыдится. Ибо в этом Мире такое считается крайне неприличным.
Ja, ja! Das ist extrem ungehorig!
Только не для тебя.
Ибо ты такая же, как он. В смысле, «вторая половинка» для Его увлечений. Ты знаешь, что вы идеально подходите друг другу. Во всех смыслах. Потому, что ты Женщина, чей духовный мир сформирован по Его образцам.
Странно, но при весьма скромных размерах, Его дом это какой-то виртуальный Храм Культуры. Библиотека, видеотека, фонотека, даже своего рода пинакотека. Естественно, большая часть на электронных носителях, кроме, пожалуй, книг, которых здесь несколько стеллажей. И какие Книги! Сказка! Хотя…
У твоего Отца классическая библиотека «на бумаге» все же несколько больше и интереснее…
А у Него…
Тоже очень даже неплохая, вполне дополняющая ту, которая осталась в старой московской квартире твоих родителей, где ты бываешь, увы, нечасто…
Два года ты изучала Его. Ты пролистала эту Его библиотеку, часто тайком «утаскивая» книги к себе домой «на почитать». Слушала музыку, которую Он любит. Просмотрела Его видеотеку и виртуальное собрание картин.
От большинства избранных Им образцов современной и старинной культуры ты в восторге. А остальное тебе просто весьма симпатично. И ни разу (ни разу!) ты не обнаружила ничего, что было бы для тебя неприемлемо.
Да, ты знаешь и умеешь кое-что, чего он пока (пока!) не знает и не умеет. Например, таких мастеров художественного вождения, умеющих виртуозно «фигурять» на любой трассе, в Москве найдется… Ну два, от силы три человека. Причем все мужского пола. Ну, так все впереди. Тебе тоже есть чему Его научить. При всем Уважении.
Он поймет. И не станет огорчаться, что в чем-то ты его «круче».
Кем бы ты стала без этих двух лет? «Пошлой блондинкой»? Похоже на то…
А кем стала?
Его Женщиной. Женщиной предназначенной для Него. Женщиной одержимой Любовью.
Ты страдала?
Да.
Ты плакала по ночам, думая о Нем.
Ты буквально «выбила» из себя то, что Он считает дурным.
Было больно. Без шуток. Но ты не жалеешь. Тебе есть, что и с чем сравнить. Тебя «тогда» и тебя «сейчас». И то, что «сейчас», тебе нравится куда больше…
Некоторые сложные вещи, которые для него значимы, ты поняла и приняла «с десятой попытки». Но ведь поняла и приняла. А это главное…
Ты не жалеешь ни о чем. Ты знаешь, что достойна Его. И ты готова это Ему доказать.
Но что ты ответишь Ему на встречный вопрос, который Он может тебе задать? Представь, что Он, как всегда, чуть улыбнувшись своей обворожительной улыбкой, спрашивает тебя: «А в чем смысл твоего двухлетнего «супермарафона»? Достоин ли я тебя и всех твоих усилий?»
Любовь это улица с двусторонним движением. Сможет ли Он повернуть ключ в замке зажигания и снять машину «с ручника», чтобы показать, что эта Встреча была нужна не только тебе, но и Ему, зная, что ты столько миль уже «отмахала» ему навстречу?
Как там поет Кимбра?
And there's no conspiracy
Behind the way two hearts meet
When love is a two way,
Love is a two way street.
And I think I'm ready
To let you get under my skin
I can't make you fall for me,
Love is a two way street.
Поупражняемся в быстром смысловом переводе. Без четкой привязки к ритму и рифмам.
И заговора нет,
Приведшего сердца навстречу
Когда любовь ведет их встречными путями,
Любовь - их двусторонний путь.
И думаю, что я готова
Пустить тебя под мою кожу,
Но не могу тебя заставить, я не могу тебя влюбить,
Любовь - наш двусторонний путь.
Все так. Ты готова «пустить Его под свою кожу». Кстати, забавный идиоматический оборот, означающий у англосаксов примерно то же, что и «открыть свое сердце». Но звучит как-то… Интимно, что ли… И без лишнего пафоса. Намек на готовность принять «со всеми неудобствами». Принять и не отпустить. Никогда.
А вот заставить влюбиться…
А попробуй. Что ты теряешь? Его? Так Он пока не знает, что Он твой. Не пора ли Его об этом уведомить? И пусть решает.
А ты поможешь Ему принять Решение.
Не зря же ты училась у него все эти два года основам женской психологии… Его «Тайная Тетрадь» источник твоих знаний. Вернее, мысли, изложенные Им в этой тетради, стали основой твоих размышлений о собственной сути.
А что еще нужно для подлинного научения? Заставить думать. У Него получилось.
Между прочим, фраза Кимбры про «встречное движение» звучит вполне в стиле «Тайной Тетради». Кстати, где она?
Открыть второй сверху ящик старого письменного стола. Убрать в сторону стопку разрозненных бумаг…
Вот она. Клеенчатая старомодная обложка (и откуда он ее выкопал?). На первом листе эпиграф, фраза из Урсулы Ле Гуин.
«Тьма – правая рука Света. Свет – левая рука Тьмы».
Очень точная фраза. О неоднозначности и Света, и Тьмы…
В Душе Человека…
Открой, как при гадании, на первой попавшейся странице. Выбери абзац наугад. Читай.
«Чаще всего, мужчины опасаются сильных женщин. Это говорит, с одной стороны, об их, мужчин, слабости. А с другой стороны, о хитрости женщин, умело имитирующих кажущуюся слабость, якобы свойственную их полу. Слабость, откровенно говоря, сильно преувеличенную. Издавна задачей Женщины является искусная манипуляция Мужчиной. С тем, чтобы умело подвести его к принятию Решения. Формально, его принимает Мужчина, но, все же, предрешает его Женщина. Само Решение принимается быстро, а подготовка к нему может длиться весьма долго. И ключевым в их отношениях становится именно это Решение, суть которого в ответе на принципиальный вопрос, о том, будут ли они вместе, да или нет. И это Решение, заботливо предуготовленное Женщиной, Мужчина принимает как собственное, обычно не замечая всей титанической работы по его подготовке со стороны своей избранницы. А все остальное, и совместная жизнь и брак, лишь материальное и юридическое приложение к исходному Решению».
Ты станешь спорить?
Нет.
За эти два года слова, написанные Им «для себя», стали основой для твоих собственных мыслей. Ты проникаешь в Его Душу, вчитываясь в эти рукописные строчки. Это еще интимнее, чем интим, когда сокровенные мысли того, кого любишь, становятся частью твоего существа. И это, на самом деле, не с чем сравнить.
А та, «темная сторона» его натуры? Которая явлена в его «тематических рассказах»? Твое ли это?
Твое. А как же иначе…
Тогда, два года назад, Он оставил дома ноутбук, и ты, воспользовавшись тем, что он не защищен, «проявила» все его «логины и пароли». Старательно переписала их в свой телефон, а в следующий раз, когда у тебя было чуть больше времени, «пробежалась» по разделу «последние открытые документы». И нашла…
Нашла много и интересного. Что немедленно «скачала» на «флэшку», и прочла уже дома, в спокойной обстановке.
Это было… Очень необычно. Начать, хотя бы, с «перепевок» Генрика Сенкевича.
Нет, ты читала «Камо грядеши?». Ты знаешь эту странную сюжетную линию, параллельную основной «Истории Любви» христианки Лигии и трибуна Вициния. Другую Историю. Историю Любви Петрония и Эвники.
Вот это тебя и «зацепило» с самого начала.
Странный рассказ, чуть больше, чем наполовину состоящий из компиляций текстов великого польского писателя, выстроенных в единое целое, и щедро разбавленных подробностями, как бы оставшимися за рамками исходного повествования. В нем эта, контрастная «История Любви», выстраивалась четко, как самодостаточная и вполне правдоподобная история…
Кстати, Его ноутбук снова стоит на столе. Дешевенькая, простая модель. Как говорят «манагеры» из салонов электроники, расхваливая свой товар, «бюджетное решение».
Не суть. Важна не марка компьютерной «железки», а то, что зашифровано двоичными кодами «внутри» ее электронного содержимого.
Глоток чуть остывшего чая из прихваченной на кухне чашки. Вкус изумительный! Ну-ка, еще глоточек, чтобы продлить, растянуть ощущение домашнего уюта, странного чувства близости к Тому, кого ты любишь. Этот странный виртуальный "поцелуй" через чашку, подтверждающий, что ты отнюдь не сама по себе, а где-то совсем рядом, почти уже наедине с Ним. Глотнуть еще капельку, совсем чуть-чуть!
Вынуть из кармана бумажный платок. Положить его на стол. Поставить на него чашку.
Открыть ноутбук. Ну, конечно же, по-прежнему «не запаролено».
Папка «Рассказы».
Открываем.
Читаем. Вернее, просматриваем по диагонали, текст, переработанный Им. И вспоминаем прежние ощущения от прочитанного, охватившие тебя тогда…
Накануне.
Безумное чаепитие, в трех Чашках и одной Чаше.
'Have some wine,' the March Hare said in an encouraging tone.
Alice looked all round the table, but there was nothing on it but tea.
'I don't see any wine,' she remarked.
'There isn't any,' said the March Hare.
'Then it wasn't very civil of you to offer it,' said Alice angrily.
'It wasn't very civil of you to sit down without being invited,' said the March Hare.
Alice's adventures in wonderland
by Lewis Carroll
- Выпей немного вина, - Мартовский Заяц предложил это несколько провокационным тоном.
Алиса оглядела весь стол, но обнаружила там только чай.
- Я не вижу никакого вина, - ответила она.
- Там его и нет, - иронично заметил Мартовский Заяц.
- Тогда это весьма бестактное предложение с Вашей стороны! – сердито сказала Алиса.
- Вовсе нет, весьма бестактно поступила именно ты, когда уселась за стол без приглашения, - ответил Мартовский Заяц.
Алиса в Стране Чудес
(С) Льюис Кэрролл
Первая Чашка.
Москва, середина июля. Вопреки ожиданиям, прохладно. По Небу то ползут, то несутся тучи, весь день грозя дождем. Кажется, что вот-вот хляби небесные разверзнутся, поток небесной влаги прорвется, и хлынет ливень, превращая автостраду в скользкое зеркало.
Es spielt keine Rolle.
В смысле, без разницы. Тебе без разницы, пойдет дождь или нет. Ты «деловая девочка». В смысле, у тебя сегодня дела.
Синяя «Бэха» мчится по кольцевой. В колонках аудиоцентра звучит странный голос. Невероятной экспрессии джазовый вокал, в обрамлении фантастических звуков изысканной электронной аранжировки. Это поет Кимбра.
I feel the 4 become 5
And I'm waiting, waiting, waiting
For you to walk down the boulevard
And to take me, take me, take me!
But the moment you appear
You wake me, wake me, wake me
Out of the slumbers of my head
From the slums of loneliness.
Я чувствую, время подходит к пяти,
И жду тебя, жду тебя, жду!
Когда ты спустишься вниз по бульвару,
И заберешь, заберешь, заберешь меня.
И в миг, когда ты появился,
Ты разбудил, разбудил, разбудил меня!
Изгнал сон из моей головы,
И забрал из трущоб одиночества.
Прорвавшись сквозь пробки, мчаться в сторону центра.
Скорее…
Туда, туда…
Припарковаться в первом попавшемся удобном месте.
Пересесть на метро.
Выйти на нужной станции, подняться по эскалатору, оказаться на площади за три квартала до нужного места.
Туда… Туда…
Пройти по оживленной улице, оглядываясь, нет ли вокруг знакомых лиц. Нет, вроде бы, все спокойно…
Подойти к знакомому дому, пройти во двор…
Туда… Туда…
Открыть домофонным брелоком парадную дверь.
Подняться на третий этаж.
Открыть дверь ключами, когда-то скопированными в ближайшей мастерской со связки, забытой Им на кафедре.
Тихо проскользнуть внутрь квартиры.
Аккуратно разуться, снять легкий плащ, повесить его на вешалке в прихожей. Пройти по полутемному коридору. Замереть на пороге комнаты…
Его комнаты.
Вот ты и дома.
У Него дома.
У тебя есть пара часов, пока Он занят в Университете. И ты можешь побыть ЗДЕСЬ, у Него.
Чтобы насладиться близостью к Человеку, которого любишь…
Хотя бы к Его вещам, хотя бы к месту, где Он ночует.
Не с тобою…
Не будем торопить события. Еще, как говорится, не вечер. В буквальном смысле этих слов.
Свернуть на кухню.
Помнишь, однажды Он, отвлекшись на секунду, с улыбкой разъяснял при тебе «кафедральным дамам», (которые все равно ничего не запомнили!) как нужно заваривать зеленый чай «на три чашки»? Вернее, на три заварки. С одной порции чайного листа.
«Главное, не переборщить с настаиванием, особенно первоначальным, для первой порции. Такова уж специфика употребления зеленого чая. Чуть ошибешься, и вместо изысканного вкуса придется довольствоваться горьким зельем… Совсем не похожим на тот напиток, который заслуживает названия чай».
Это Его слова. Ты их запомнила. Запомнила точно.
Кстати, это правило применимо и к личным отношениям. В них точно также, главное не переборщить… И именно с «настаиванием». Чтобы не довольствоваться «горьким зельем». Все именно так… Так, как Он тогда сказал.
Nicht die Essenz.
В смысле, не суть. Вернемся к завариванию.
Вроде бы, все просто. Насыпать чай. Вскипятить воду. Залить, и тут же вылить в чашку чай «первой заварки».
По кухне разливается волной волнующий аромат.
Молочный улун. Его любимый сорт.
Чуть подождав, аккуратно, чтобы не обжечься, пригубить, как будто поцеловать, легкий, с горчинкой, напиток со странным молочным послевкусием.
Смешно, но тебе невыразимо приятно просто пить чай. Из Его чашки. Чашки, которой каждый вечер касаются Его губы…
Это Ритуал, который для тебя стал важен, как…
Без сравнений. Просто важен.
Тихонько, на цыпочках, войти в комнату, служащую Ему одновременно и спальней и кабинетом.
Святая святых твоей Тайной Жизни. Место, где сладко бьется сердце, видя вокруг приметы Его быта.
Да, это Его дом. Но он тебе вовсе не чужой. Здесь все знакомо. И за эти два года, в его странной, изысканно-спартанской обстановке, почти ничего не поменялось.
И не нужно ничего менять.
Пока не нужно. Еще не вечер.
Другое тебе сейчас нужно, совсем другое.
Тебе нужно еще раз вспомнить, продумать, прочувствовать. Настроиться, перед тем как случится все, что ты задумала…
Страшно?
Страшно.
Волнительно?
Еще как!
Но ведь ты решилась?
Да.
Да!
Тысячу раз ДА!!!
Все решится сегодня. Ты это сделаешь! Все будет по-твоему.
Нет, не то… Все будет так, как надо!
Так, как надо Ему?
А надо ли Ему, вот в чем вопрос? И надо ли Ему именно это?
И не оттолкнет ли Его то, что ты собираешься сделать?
Вопрос…
С любым другим все, что ты задумала, прошло бы «на ура!». Любой другой был бы счастлив, пройдя через то Приключение, которое ты Ему приготовила.
А вот Он…
Вопрос…
И ведь кого-то другого, кто восторженно отнесется к твоей Задумке, тебе и вовсе не надо. Нужен Он, и только Он.
Вот только, что Он по этому поводу скажет, а главное, подумает?
Что ты можешь ему предложить? Понравится ли это Ему? Не факт… Не факт…
Не суть. Вопрос решен. Ты это сделаешь, а потом, будь, что будет.
Хватит ли твоей Любви на двоих, если Он просто согласится быть рядом с тобою? Без Любви со своей стороны? Готова ли ты жить с неразделенным чувством?
Ой, как хотелось бы не заморачиваться этим вопросом…
Посмотрим. С одной стороны, то, что ты задумала, это все же насилие… С другой стороны, тебе есть, что Ему предложить.
Себя.
И это не станет пошлым ангажементом, типа «поразвлечься телом» или «пойти в содержаны». Ты предложишь Ему Женщину, сформированную Его Волей. Пусть даже он не знал ничего о том, что эта Воля исполняется. Женщину, мечтающую быть с Ним. Во всех смыслах, а не только для интима. Женщину, принимающую все его недостатки, и все те составные части Его личности, которых он обоснованно стыдится. Ибо в этом Мире такое считается крайне неприличным.
Ja, ja! Das ist extrem ungehorig!
Только не для тебя.
Ибо ты такая же, как он. В смысле, «вторая половинка» для Его увлечений. Ты знаешь, что вы идеально подходите друг другу. Во всех смыслах. Потому, что ты Женщина, чей духовный мир сформирован по Его образцам.
Странно, но при весьма скромных размерах, Его дом это какой-то виртуальный Храм Культуры. Библиотека, видеотека, фонотека, даже своего рода пинакотека. Естественно, большая часть на электронных носителях, кроме, пожалуй, книг, которых здесь несколько стеллажей. И какие Книги! Сказка! Хотя…
У твоего Отца классическая библиотека «на бумаге» все же несколько больше и интереснее…
А у Него…
Тоже очень даже неплохая, вполне дополняющая ту, которая осталась в старой московской квартире твоих родителей, где ты бываешь, увы, нечасто…
Два года ты изучала Его. Ты пролистала эту Его библиотеку, часто тайком «утаскивая» книги к себе домой «на почитать». Слушала музыку, которую Он любит. Просмотрела Его видеотеку и виртуальное собрание картин.
От большинства избранных Им образцов современной и старинной культуры ты в восторге. А остальное тебе просто весьма симпатично. И ни разу (ни разу!) ты не обнаружила ничего, что было бы для тебя неприемлемо.
Да, ты знаешь и умеешь кое-что, чего он пока (пока!) не знает и не умеет. Например, таких мастеров художественного вождения, умеющих виртуозно «фигурять» на любой трассе, в Москве найдется… Ну два, от силы три человека. Причем все мужского пола. Ну, так все впереди. Тебе тоже есть чему Его научить. При всем Уважении.
Он поймет. И не станет огорчаться, что в чем-то ты его «круче».
Кем бы ты стала без этих двух лет? «Пошлой блондинкой»? Похоже на то…
А кем стала?
Его Женщиной. Женщиной предназначенной для Него. Женщиной одержимой Любовью.
Ты страдала?
Да.
Ты плакала по ночам, думая о Нем.
Ты буквально «выбила» из себя то, что Он считает дурным.
Было больно. Без шуток. Но ты не жалеешь. Тебе есть, что и с чем сравнить. Тебя «тогда» и тебя «сейчас». И то, что «сейчас», тебе нравится куда больше…
Некоторые сложные вещи, которые для него значимы, ты поняла и приняла «с десятой попытки». Но ведь поняла и приняла. А это главное…
Ты не жалеешь ни о чем. Ты знаешь, что достойна Его. И ты готова это Ему доказать.
Но что ты ответишь Ему на встречный вопрос, который Он может тебе задать? Представь, что Он, как всегда, чуть улыбнувшись своей обворожительной улыбкой, спрашивает тебя: «А в чем смысл твоего двухлетнего «супермарафона»? Достоин ли я тебя и всех твоих усилий?»
Любовь это улица с двусторонним движением. Сможет ли Он повернуть ключ в замке зажигания и снять машину «с ручника», чтобы показать, что эта Встреча была нужна не только тебе, но и Ему, зная, что ты столько миль уже «отмахала» ему навстречу?
Как там поет Кимбра?
And there's no conspiracy
Behind the way two hearts meet
When love is a two way,
Love is a two way street.
And I think I'm ready
To let you get under my skin
I can't make you fall for me,
Love is a two way street.
Поупражняемся в быстром смысловом переводе. Без четкой привязки к ритму и рифмам.
И заговора нет,
Приведшего сердца навстречу
Когда любовь ведет их встречными путями,
Любовь - их двусторонний путь.
И думаю, что я готова
Пустить тебя под мою кожу,
Но не могу тебя заставить, я не могу тебя влюбить,
Любовь - наш двусторонний путь.
Все так. Ты готова «пустить Его под свою кожу». Кстати, забавный идиоматический оборот, означающий у англосаксов примерно то же, что и «открыть свое сердце». Но звучит как-то… Интимно, что ли… И без лишнего пафоса. Намек на готовность принять «со всеми неудобствами». Принять и не отпустить. Никогда.
А вот заставить влюбиться…
А попробуй. Что ты теряешь? Его? Так Он пока не знает, что Он твой. Не пора ли Его об этом уведомить? И пусть решает.
А ты поможешь Ему принять Решение.
Не зря же ты училась у него все эти два года основам женской психологии… Его «Тайная Тетрадь» источник твоих знаний. Вернее, мысли, изложенные Им в этой тетради, стали основой твоих размышлений о собственной сути.
А что еще нужно для подлинного научения? Заставить думать. У Него получилось.
Между прочим, фраза Кимбры про «встречное движение» звучит вполне в стиле «Тайной Тетради». Кстати, где она?
Открыть второй сверху ящик старого письменного стола. Убрать в сторону стопку разрозненных бумаг…
Вот она. Клеенчатая старомодная обложка (и откуда он ее выкопал?). На первом листе эпиграф, фраза из Урсулы Ле Гуин.
«Тьма – правая рука Света. Свет – левая рука Тьмы».
Очень точная фраза. О неоднозначности и Света, и Тьмы…
В Душе Человека…
Открой, как при гадании, на первой попавшейся странице. Выбери абзац наугад. Читай.
«Чаще всего, мужчины опасаются сильных женщин. Это говорит, с одной стороны, об их, мужчин, слабости. А с другой стороны, о хитрости женщин, умело имитирующих кажущуюся слабость, якобы свойственную их полу. Слабость, откровенно говоря, сильно преувеличенную. Издавна задачей Женщины является искусная манипуляция Мужчиной. С тем, чтобы умело подвести его к принятию Решения. Формально, его принимает Мужчина, но, все же, предрешает его Женщина. Само Решение принимается быстро, а подготовка к нему может длиться весьма долго. И ключевым в их отношениях становится именно это Решение, суть которого в ответе на принципиальный вопрос, о том, будут ли они вместе, да или нет. И это Решение, заботливо предуготовленное Женщиной, Мужчина принимает как собственное, обычно не замечая всей титанической работы по его подготовке со стороны своей избранницы. А все остальное, и совместная жизнь и брак, лишь материальное и юридическое приложение к исходному Решению».
Ты станешь спорить?
Нет.
За эти два года слова, написанные Им «для себя», стали основой для твоих собственных мыслей. Ты проникаешь в Его Душу, вчитываясь в эти рукописные строчки. Это еще интимнее, чем интим, когда сокровенные мысли того, кого любишь, становятся частью твоего существа. И это, на самом деле, не с чем сравнить.
А та, «темная сторона» его натуры? Которая явлена в его «тематических рассказах»? Твое ли это?
Твое. А как же иначе…
Тогда, два года назад, Он оставил дома ноутбук, и ты, воспользовавшись тем, что он не защищен, «проявила» все его «логины и пароли». Старательно переписала их в свой телефон, а в следующий раз, когда у тебя было чуть больше времени, «пробежалась» по разделу «последние открытые документы». И нашла…
Нашла много и интересного. Что немедленно «скачала» на «флэшку», и прочла уже дома, в спокойной обстановке.
Это было… Очень необычно. Начать, хотя бы, с «перепевок» Генрика Сенкевича.
Нет, ты читала «Камо грядеши?». Ты знаешь эту странную сюжетную линию, параллельную основной «Истории Любви» христианки Лигии и трибуна Вициния. Другую Историю. Историю Любви Петрония и Эвники.
Вот это тебя и «зацепило» с самого начала.
Странный рассказ, чуть больше, чем наполовину состоящий из компиляций текстов великого польского писателя, выстроенных в единое целое, и щедро разбавленных подробностями, как бы оставшимися за рамками исходного повествования. В нем эта, контрастная «История Любви», выстраивалась четко, как самодостаточная и вполне правдоподобная история…
Кстати, Его ноутбук снова стоит на столе. Дешевенькая, простая модель. Как говорят «манагеры» из салонов электроники, расхваливая свой товар, «бюджетное решение».
Не суть. Важна не марка компьютерной «железки», а то, что зашифровано двоичными кодами «внутри» ее электронного содержимого.
Глоток чуть остывшего чая из прихваченной на кухне чашки. Вкус изумительный! Ну-ка, еще глоточек, чтобы продлить, растянуть ощущение домашнего уюта, странного чувства близости к Тому, кого ты любишь. Этот странный виртуальный "поцелуй" через чашку, подтверждающий, что ты отнюдь не сама по себе, а где-то совсем рядом, почти уже наедине с Ним. Глотнуть еще капельку, совсем чуть-чуть!
Вынуть из кармана бумажный платок. Положить его на стол. Поставить на него чашку.
Открыть ноутбук. Ну, конечно же, по-прежнему «не запаролено».
Папка «Рассказы».
Открываем.
Читаем. Вернее, просматриваем по диагонали, текст, переработанный Им. И вспоминаем прежние ощущения от прочитанного, охватившие тебя тогда…
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1.2. Новелла первая. Петроний и Эвника
Петроний проснулся со странным ощущением недовольства. Ему казалось, что вчера он определенно сделал что-то не то или не так.
Большую часть дня накануне он провел у своей любовницы Хрисотемиды, где пробыл до поздней ночи. До этого он был на Марсовом поле, а перед этим во дворце. Но нигде не было никаких встреч или известий, которые могли бы стать поводом к его утреннему смутному раздражению.
Вспомнив о Хрисотемиде, он подумал, что морщинки у ее глаз, которые заметил вчера, уже не дают повода думать о ней, как об одной из первых красавиц Рима, и на деле она не так уж хороша…
Увы, стремление к совершенным внешним формам предметов и людей стало неотъемлемой частью его натуры. Его собственное тело не было перегружено мускулами, как тела профессиональных атлетов, или фигура его родственника Марка Виниция, трибуна, недавно вернувшегося из похода и уже успевшего озадачить Петрония своими любовными похождениями и интригами. Вчера утром он с тщеславным удовлетворением отметил, что сам Виниций признал его красоту, в которой, впрочем, сам Петроний и не сомневался. Хотя, куда больше Петрония радовали отзывы о его телесном совершенстве со стороны прекрасных патрицианок, которые, впрочем, восхищались также его острым умом и утонченным вкусом, доставившим ему оставшееся в веках прозвище Арбитра изящества. Эстет высшей пробы, Петроний не мог терпеть рядом с собой ни внешнего, ни духовного несовершенства, которые причиняли ему почти физическое раздражение, сродни щекотке. Как, впрочем, не мог терпеть ничего, что доставляло бы ему беспокойство. И вот сейчас он пытался определить неясный источник своего недовольства, явно исходивший из прожитого дня.
Что еще вчера было? Разговор с Виницием, в ходе которого его родственник вспылил, обвинив его, Петрония во всех своих бедах, но был вежливо и мягко поставлен на место. Впрочем, Петроний не сердился, и искренне старался ему помочь.
Любовные интриги довели Виниция до жалкого состояния. В самом деле, глаза Виниция были обведены темными кругами, зрачки лихорадочно блестели, на небритом лице темная поросль покрыла резко очерченные челюсти, волосы на голове были взъерошены, он действительно имел вид больного человека.
Даже присутствовавшие при разговоре рабыни, Ираида и златоволосая Эвника тоже смотрели на него с участием, но он, казалось, их не замечал. Впрочем, оба они, и он, и Петроний, на присутствие рабынь обращали внимания не более, чем обращали бы на собак, крутящихся у их ног…
В то утро Петроний заметил Виницию, что у него, похоже, лихорадка. И после того, как Марк Виниций согласился с диагнозом, Петроний прописал ему свое лечение.
- Не знаю, - с улыбкой произнес Арбитр изящества, - что прописал бы тебе врач, но знаю, как бы я поступил на твоем месте. А именно - пока не найдется та девица, я поискал бы у другой то, чего лишился вместе с первой. Я видел у тебя на вилле изумительные тела. Не возражай мне. Я знаю, что такое любовь. Я знаю, что, если желаешь одну, никакая другая ее не заменит. Но в объятиях красивой рабыни можно все же найти минутное развлечение.
- Не хочу! - отрезал Виниций.
Петроний, который питал к юноше слабость и искренне желал облегчить его страдания, задумался.
- Может быть, твои рабыни, - сказал он после недолгой паузы, - не обладают для тебя прелестью новизны, тогда…
Тут Петроний задумчиво поглядел на Ираиду и на Эвнику и, наконец, положил руку на бедро златоволосой гречанки.
- Посмотри на эту нимфу! – с улыбкой произнес он. - Несколько дней назад младший Фонтей Капитон давал мне за нее трех чудных мальчиков из Клазомен - более прекрасных тел, наверное, не создал сам Скопас. Сам не понимаю, почему я до сих пор остаюсь к ней равнодушен, - ведь не мысль о Хрисотемиде удерживает меня. Так вот, дарю ее тебе, возьми ее!
То, что произошло потом, было и ожидаемо, и странно. Очень странно.
Виниций вдруг вскочил с места и, сжав руками виски, быстро, как истерзанный болезнью человек, ничего не желающий слушать произнес несколько отрицательных фраз, потребовал дать ему галльский плащ с капюшоном. Молодой трибун сказал, что пойдет искать в городе пропавшую девушку Лигию, в которую был безнадежно влюблен, и которая сбежала от него при попытке заточить ее в доме Виниция.
Потом его родственник быстро вышел. Петроний, видя, что Виниций не в себе, не пытался его остановить. Но истолковав отказ Виниция как минутное отвращение к любой женщине, которая не была Лигией, и не желая, чтобы великодушный его жест пропал втуне, приказал гречанке выкупаться, умастить тело, нарядиться и пойти в дом Виниция, чтобы ублажать его в отсутствие той, которую он так безответно любит.
Дальше случилось невероятное, неслыханное, небывалое. Удивительное не только для дома Петрония, но и для Рима. Доселе покорная рабыня упала перед ним на колени и, заломив руки, стала умолять, чтобы он не гнал ее из дому. Его вестиплика посмела, пусть и в форме просьбы, заявить, что не пойдет к Виницию. Что лучше она будет носить дрова в гипокаустерий дома Петрония чем будет там первой из служанок.
Петроний не верил своим ушам. Эвника, которую он всегда считал просто одним из окружавших его красивых бессловесных «тел», посмела говорить, и как говорить! Страстности ее монолога могли позавидовать любые авторы пьес и артисты. Трепеща как древесный лист от робости и волнения, она униженно, но в то же время непреклонно, молила его, твердила, что она не хочет, не может! И молила его сжалиться над ней.
- Господин! – взывала она, простирая к Петронию руки, - Прикажи бить меня плетьми каждый день! Только не отсылай меня из дома!
Петроний слушал ее удивленно. Рабыня, которая смеет отказываться от исполнения воли своего господина, которая говорит: "Не хочу и не могу!" - это было в Риме нечто столь необычное, что Петроний сперва не верил своим ушам. Но потом нахмурил брови. Он был слишком утонченной натурой, чтобы быть жестоким. Его рабам, особенно в дни разгула, жилось привольнее, чем рабам других хозяев, - при условии, что они образцово исполняли свои обязанности и волю господина чтили как волю богов. Однако, в случае нарушения этих двух правил, Петроний умел не скупиться на наказания, каким, по принятому обычаю, подвергали рабов. И он не терпел, когда ему прекословили, и когда что-либо мешало его спокойствию…
Удивленный столь страстной мольбой и пораженный смелостью ничтожной рабыни, Петроний глядел с минуту на коленопреклоненную, потом, наконец, принял решение, которое ему показалось правильным. Приказал дрожащей всем телом Эвнике привести к нему смотрителя дома, критянина Тейрезия, и, когда она возвратилась вместе с ним, произнес слова, которые ему казались в тот миг компромиссом между справедливой и разумной строгостью и милосердием.
- Возьмешь Эвнику, - приказал ему Петроний, - и дашь ей двадцать ударов плетью, только так, чтобы не испортить кожу.
Петроний даже в наказаниях оставался эстетом. И неизгладимые следы от кровавых истязаний, остававшиеся порой на коже наказанных рабынь, так же неприятно раздражали его, как и любое другое проявление несовершенства. Поэтому он и ограничил наказание всего двадцатью ударами, с оговоркой о целости кожи красивого «тела», оказавшегося, к сожалению, столь строптивым. Учитывая опыт экзекуторов, никогда не остававшихся в его доме без работы надолго, за красоту своей «вещи» он не опасался. Хотя, неприятный осадок от этого эпизода вчерашнего дня у него остался.
Внезапно, Петроний почувствовал, что именно этот момент положил начало его беспокойству. Петроний вспомнил, как златоволосая Эвника, услышав его слова, обращеные к Марку Виницию, о том, что он дарит ему свою вестиплику, вмиг побледнела как полотно и, вперив испуганный взор в лицо Виниция, казалось, перестала дышать, с тревогой ожидая его ответа. И как прояснилось ее лицо, как забрезжила надежда в ее глазах, когда Виниций от нее отказался!
Петроний вспомнил, что было дальше. Как, мимоходом отдав приказание высечь плетьми дрожащую девушку, пошел в библиотеку и, за столом из розового мрамора, поработал над своим "Пиром Тримальхиона". Как потом решил подкрепиться, и по дороге в триклиний, проходя мимо предназначенной для челяди галереи, вдруг заметил среди стоявших у стены рабов стройную фигурку Эвники. Его это неприятно удивило. Он привык, чтобы его приказания исполнялись, а своего приказа Эвнике отправиться в дом Виниция он не отменял. Петроний, позабыв, что не дал Тейрезию другого распоряжения, кроме как отхлестать ее плетьми, нахмурился, и стал искать глазами смотрителя, чтобы указать ему на неисполнение приказа строптивой рабыней. Ему даже захотелось назначить ей дополнительное наказание за ее необъяснимое упрямство. Однако Тейрезия среди слуг не было. Тогда Петроний обратился к самой Эвнике:
- Тебя отхлестали?
И она опять кинулась к его ногам и, припав устами к краю его тоги, ответила:
- О да, господин! Отхлестали! О да, господин!
В ее голосе слышались одновременно и радость и благодарность. Она, видимо, полагала, что порка ей заменила изгнание из дома и что теперь она может остаться. Поняв это, Петроний удивился такому страстному сопротивлению рабыни, но он был слишком опытным знатоком натуры человеческой, чтобы не догадаться, что причиной этого сопротивления могла быть только любовь к кому-то, кто остается в его доме. Его поразил краткий диалог со строптивой вестипликой, когда на его прямой вопрос, есть ли у нее в доме возлюбленный, Эвника подняла на него свои голубые, полные слез глаза и еле слышно ответила:
- Да, господин!
Ее голубые глаза, ее отброшенные назад золотистые волосы, все ее лицо, выражавшее страх и надежду, были так прелестны, и смотрела она так умоляюще, что Петроний, который как философ всегда провозглашал могущество любви, а как эстет чтил всяческую красоту, почувствовал некоторую жалость к рабыне.
- Который из них твой любовник? - спросил он, кивая в сторону группы рабов.
Ответа от прекрасной бунтарки он так и не получил. Эвника лишь прижалась лицом к его ногам и застыла в неподвижности. Петроний обвел взглядом рабов, среди которых были красивые, рослые молодцы, но ни на одном лице не мог заметить и тени смущения, напротив, все они глядели с какой-то странной усмешкой. Тогда Петроний еще раз посмотрел на лежавшую у его ног Эвнику и молча пошел в триклиний. Еще раз наказывать ее за строптивость он уже не захотел.
При этом воспоминании, беспокойство Петрония усилилось. Он почувствовал, что упускает что-то очень важное, что было связано с этой странной непокорной девушкой. Вчера вечером его мысли снова возвращались к Эвнике, настолько, что он, по возвращении домой, призвал к себе Тейрезия для разговора о ней.
- Эвнику наказали? - спросил Петроний.
- Да, господин, - ответил Тейрезий, и тут же добавил, словно оправдываясь, и даже, как бы, извиняясь, - Но я следил, чтобы кожу ей не испортили.
- Разве я больше ничего не приказал относительно ее? – озадаченно спросил его хозяин.
- Нет, господин, - с беспокойством отвечал смотритель.
- Ну что ж, хорошо, - с видимым облегчением произнес Петроний, и, неожиданно даже для самого себя, спросил: - Кто из рабов ее любовник?
- Никто, господин, - твердо ответил смотритель, несколько странно глядя на него, как человек удивляющийся тому, что зрячий не видит очевидного.
- Что ты о ней знаешь? – продолжал допытываться Петроний.
- Эвника по ночам никогда не покидает кубикул, - начал Тейрезий не очень уверенным тоном, - Там она спит вместе со старухой Акризионой и с Ифидой.
На этом месте Тейрезий замолчал, все так же странно глядя на своего господина.
Петроний вопросительно поднял брови, требуя продолжения рассказа, и Тейрезий продолжил:
- После твоего купанья, господин, она никогда не остается в бане. Другие рабыни смеются над нею и называют ее Дианой.
Его выразительный взгляд все также оставался вне внимания Петрония, который на мгновение задумался.
- Довольно, - молвил он, наконец, после непродолжительного молчания. - Мой родственник, Виниций, которому я нынче утром подарил Эвнику, не принял ее, стало быть, она остается дома. Можешь идти.
Но Тейрезий не ушел, а продолжил, дополнил сказанное об Эвнике, рассказав, что после ухода Петрония, девушка пришла к нему и сказала, будто знает человека, который может найти беглянку Лигию, причину душевных страданий Марка Виниция. Петроний приказал, чтобы этот за человек наутро ждал прихода трибуна, которого Тейрезий должен был попросить, от его имени, посетить его, Петрония, дом.
Петроний поймал себя на мысли, что все время невольно думает об Эвнике. Вначале он решил, что молодая рабыня, должно быть, хочет помочь Виницию найти Лигию лишь для того, чтобы ее не принуждали заменить Лигию в его доме. Но потом ему пришло на ум, что человек, которого Эвника пришлет, возможно, и есть ее любовник, и мысль эта почему-то была Петронию неприятна. Разумеется, был самый простой способ узнать правду - он мог приказать позвать Эвнику, но час был поздний, и после длительного пребывания у Хрисотемиды Петроний чувствовал себя утомленным. Ему хотелось поскорее лечь. Что он и сделал.
И теперь, на следующее утро после всех этих странных событий, разговоров и мыслей, имя Эвники вновь возникло в его голове. И Петроний чувствовал, что здесь дело вовсе не в том, что эта странная, одновременно покорная и необъяснимо строптивая девушка, сама принесла в своих руках нить, пройдя по которой, как по нити Ариадны, можно было добраться до решения загадки исчезновения Лигии. Он чувствовал, что сама Эвника и есть загадка, которую ему необходимо разгадать. Сейчас Петроний немного пожалел о том, что вчера не поинтересовался причиной ее необъяснимой строптивости. Но, с другой стороны, он не привык торопиться. И считал все произошедшее поводом для новых впечатлений. И еще он подумал, что Фонтей Капитон, предлагавший ему за Эвнику трех мальчиков из Клазомен, хотел ее купить чересчур дешево.
Едва Петроний успел одеться в унктории, как явился приглашенный Тейрезием Виниций. Трибун уже знал, что никаких вестей о пропавшей Лигии нет. Виниций и сам, перерядившись рабом, весь вчерашний день искал Лигию по всем закоулкам города, но не сумел найти ни малейшего следа, ни намека на след.
Поэтому, услыхав от Тейрезия, что есть человек, берущийся найти Лигию, Виниций сразу поспешил к Петронию и, второпях поздоровавшись, спросил, что это за человек.
- Скоро мы его увидим, - сказал Петроний. - Это знакомый Эвники, а она сейчас придет уложить складки моей тоги и сообщит о нем более подробно.
- Это та, которую ты вчера хотел мне подарить?
- Да, та, которую ты вчера отверг, за что, впрочем, я тебе благодарен, так как она…
Здесь Петроний на мгновение замолчал, подбирая слова, и затем продолжил:
- Она, пожалуй, лучшая вестиплика в городе.
Едва он договорил, как Эвника действительно появилась и, взяв с инкрустированного слоновой костью стула тогу, развернула ее, чтобы набросить на плечи Петрония. Лицо у нее было спокойное, в глазах светилась радость.
Петроний внимательно на нее посмотрел и нашел, что она очень хороша. Когда же она, запахнув на нем тогу, стала укладывать ее складки, то и дело нагибаясь, чтобы их выровнять сверху донизу, он заметил, что руки у нее дивного цвета бледной розы, а грудь и плечи отливают нежными тонами перламутра или алебастра.
- Эвника, - сказал он, - пришел уже тот человек, о котором ты вчера говорила Тейрезию?
- Да, господин.
- Как его зовут?
- Хилон Хилонид, господин.
- Кто он?
- Он врач, мудрец и прорицатель, он умеет читать судьбы людей и предсказывать будущее.
- А тебе он тоже предсказывал будущее?
Эвника залилась румянцем, от которого порозовели даже ее уши и шея.
- Да, господин.
- Что ж он тебе напророчил?
- Что меня ждут боль и счастье.
- Боль досталась тебе вчера от рук Тейрезия, значит, и счастье должно прийти.
- Оно уже пришло, господин.
- Какое же?
И она прошептала.
- Я осталась здесь.
Петроний положил руку на ее золотистую голову.
- Ты нынче хорошо уложила складки, Эвника, я тобою доволен.
От прикосновения его руки глаза у нее вмиг затуманились слезами счастья, учащенное дыхание заволновало грудь.
В это мгновение, перед нею пронеслись все те месяцы, что она, попав в этот дом с рынка рабов, служила Петронию. Как почувствовала учащенное сердцебиение, в первый раз увидев своего господина. Как была счастлива, когда Тейрезий, по своему добрый, справедливый и вежливый критянин, обратил внимание на ее изящные ловкие пальцы и определил ее в вестиплики, ведь это означало максимальную близость к телу того, кого она любила! Как наслаждалась она утренней церемонией укладки складок его одежды! Как радовалась моментам, когда ее вызывали прислуживать Петронию после омовения! Ведь она могла, не скрывая взора, любоваться телом любимого человека, и даже порою прикасаться к нему…
Вот только была ли сама Эвника для него человеком?
Видел ли он ее вообще?
Он смотрел на нее, но не видел ее и не слышал. Не видел ее влюбленных глаз, не слышал ее судорожных вздохов, не реагировал на ее дрожащий голос, которым она отвечала на его редкие обращения. Право, любая из гемм его коллекции была для Петрония важнее, чем бесправное и бессловесное красивое «тело», посмевшее в него влюбиться.
«Animal impudens (бесстыдное животное)!» - так высказывался он, цитируя Сенеку, о женщинах. О патрицианках.
Рабыня, с его точки зрения, не заслуживала и этого, весьма нелестного, эпитета.
В доме Петрония все рабы шептались о странностях Эвники. Многие, видя, как она меняется в лице в присутствии их господина, понимали причину. И качали головой. Не было случая, чтобы «Арбитр изящества» всерьез увлекся рабыней из своего дома. Сам Тейрезий сочувствовал ей, огорчался при виде ее томлений, но не решался обратить внимание господина на несчастную влюбленную рабыню.
Два дня назад Эвника совершила странный поступок.
В отсутствие господина его рабы позволяли себе определенные чувственные вольности. Тейрезий этому не препятствовал, так как сам нередко принимал участие в подобных развлечениях. Догадывался о них и Петроний, но, как человек снисходительный и не любивший наказывать, смотрел на это сквозь пальцы.
Тогда, оставшись одна, после ухода всех желающих развлекаться в направлении лаконика, Эвника взяла выложенный янтарем и слоновой костью табурет, на котором только что сидел Петроний, и осторожно поставила его возле статуи своего господина, стоявшей в унктории, комнате для умащивания маслом.
Ункторий был весь залит солнечными лучами и сиял цветными бликами, игравшими на радужном мраморе, которым были отделаны стены. Эвника встала ногами на табурет и, оказавшись вровень со статуей, вдруг обвила ее шею руками; затем, откинув назад свои золотистые волосы и прижимаясь розовым телом к белому мрамору, страстно припала губами к холодным устам Петрония.
Право, растрогать эту статую было бы легче, чем тронуть теплотой безответной любви несчастной девушки сердце того, кто послужил скульптору моделью.
И все же, несмотря на такую безответность нежных чувств, Эвника по-прежнему смотрела ему в глаза покорно и восторженно.
Но Петроний на это не обращал никакого внимания.
До вчерашнего дня, когда, напуганная перспективой быть отданной для ласк, пусть красивому жесткой воинской красотой, но нелюбимому ею Марку Виницию, Эвника решилась на открытый бунт, отказавшись исполнить приказ своего любимого господина идти в дом Виниция и развлекать его там своим телом.
Она рисковала. В Риме непокорность воле хозяина каралась жестоко. Власть господина над «телами» была абсолютной, и единственное, что ее ограничивало, это здравый смысл и нежелание портить собственное дорогостоящее имущество.
Она молила оставить ее в доме, и, если будет на то воля господина, бить ее плетьми каждый день. Петроний мог просто приказать буквально исполнить ее просьбу, и убить ее таким истязанием за несколько недель.
А мог приказать один раз жестоко бичевать свою строптивую рабыню для примера всем остальным. Так, чтобы от былой красоты ее тела остались одни воспоминания.
Или приказать бичевать ее так, чтобы крики, жуткие корчи и мучительная смерть истязуемой стали жестоким предостережением всем, кто посмеет воспротивиться воле своего господина.
Петроний оказался неожиданно добр. Или просто был удивлен. Он впервые заметил свою рабыню и решил обойтись с нею милосердно. Как он это понимал.
И приказал Тейрезию отхлестать ее плетьми. Немного, для острастки. Всего двадцать ударов. С оговоркой «не портить кожи».
Эвника запомнила каждое мгновение своего наказания, хотя смотритель дома сделал все, чтобы, по возможности, смягчить то, что было ей назначено ее господином.
Тейрезий привел Эвнику в эргастул, где в одном из помещений, освещенном боковым окном, выходившим во двор, над рабами Петрония проводились телесные наказания. Керигий, старший экзекутор, поднял глаза на смотрителя дома, встал со скамьи, на которой обычно пороли рабов, и поклонился.
- Господин приказал дать Эвнике двадцать ударов плетью.
- Какой? – негромким безразличным голосом спросил экзекутор, - Многохвосткой, веревочной или кожаной?
- Кожаной, в один хвост, легкой, - указал Тейрезий, и многозначительно добавил: - Господин приказал не портить ей кожу.
- Будет исполнено, - все так же равнодушно ответил Керигий, странная служба которого довела его до состояния исполнителя, бездумно выполняющего свою работу. Он не получал удовольствия от страданий своих жертв, но и не сочувствовал им. Впрочем, он всегда действовал так, как ему приказывали, и никогда не ошибался в степени строгости или жестокости требуемого наказания, к которому Тейрезий, или, как сейчас, сам Петроний, приговаривали рабов. Тем не менее, Тейрезий остался, чтобы проследить за исполнением наказания над одним из самых красивых «тел» дома Петрония, а заодно и полюбоваться этим «телом».
Тейрезий сочувствовал Эвнике. У него не было к ней ни капли вожделения, хотя предстоящее зрелище сечения обнаженного тела девушки его волновало. Несмотря на свою огромную власть в доме, он оставался честным и порядочным человеком, и это понимал и ценил сам его хозяин. Смотритель дома Петрония ни в какой мере не желал ласк или иного внимания Эвники, считая ее глубоко несчастной из-за безнадежности ее чувств. Тейрезий знал, как и многие в доме Петрония, о ее безответной любви, но не питал по поводу ее перспектив никаких иллюзий.
Сейчас ему хотелось поскорее закончить с тягостной процедурой экзекуции, которая, наверняка, не случилась бы, будь Петроний хоть чуточку внимательнее к той, которой предстояло встать у находившегося в углу столба.
- Разденься, - распорядился Тейрезий.
Эвника покорно расстегнула пояс, положила его на скамью. Затем отстегнула бронзовые аграфы, скреплявшие на плечах ее тунику. Легкое одеяние из тончайшей шерсти скользнуло вниз, обнажив то самое «тело», которое каждый день видел и не замечал Петроний. Эвника, прикрыв левой рукой грудь, повернувшись к мужчинам боком, изящным движением вышла из кольца упавшей ткани, подняла ее правой рукой и положила на скамью. Потом, выпрямившись, стыдливо прикрыла правой ладонью низ живота.
- Подойди к столбу! – негромко, но твердо приказал Тейрезий, любуясь красотой девушки.
Эвника, неловко ступая, по-прежнему прикрываясь, и поворачиваясь боком к зрителям, подошла к темному дереву. Дереву, поверхность которого была отполирована телами ее предшественниц, получавших здесь, каждая свою, назначенную господином, порцию страданий. Потом девушка обхватила руками столб и прижалась к нему всем телом.
- Привяжи ее! – распорядился Тейрезий.
Экзекутор, подойдя к столбу, у которого стояла Эвника, молча связал ей руки и прикрутил обмотанные веревками кисти к цепи, свисавшей другой стороны столба для бичевания. Теперь стройное тело девушки, вытянувшись, странно белело на фоне темного дерева, которое она обнимала. Экзекутор взял однохвостую плеть и встал около столба.
- Как бить? – спросил он, - По заду, или по спине?
- По заду, - помедлив мгновение, ответил Тейрезий, оценив красоту и грациозную позу привязанной вестиплики, и добавил со значением одно слово: - Аккуратно.
Экзекутор понимающе кивнул, и, подняв плеть, приготовился нанести первый удар.
- Начинай! – приказал Тейрезий.
Плеть свистнула и обожгла ягодицы девушки. Эвника со стоном вжалась в дерево столба.
- Один! – засчитал удар Тейрезий, и, видя, как напряженно стоит девушка, приказал ей: - Расслабь тело!
Эвника попыталась расслабиться, вздохнула и чуть повернула лицо, так, что Тейрезию стал виден ее изящный профиль и слезинка, замершая около уголка глаза.
Тейрезий кивнул экзекутору, и тот нанес второй удар. Девушка застонала горомче.
- Два! – произнес смотритель дома.
Эвника тяжело вздохнула, и постаралась с достоинством терпеть наказание дальше. Экзекутор стегал, высекая из груди привязанной к столбу девушки вначале громкие стоны, а под конец наказания и вскрики. Боль захлестывала ее. Гибкий кончик плети обжигал ягодицы. Экзекутор аккуратно, как и требовал Тейрезий, клал жгучие красные полосы на тело обнаженной девушки. Ягодицы Эвники вздрагивали, сжимались и разжимались. Тейрезий жадно глядел на редкое зрелище сечения столь красивого «тела», не забывая засчитывать очередной удар. Наконец, он произнес «Двадцать!», и девушка замерла, тихо всхлипывая.
- Развяжи ее! – приказал Тейрезий.
Керигий освободил заплаканную высеченную девушку, тут же прикрывшую руками свою наготу и повернувшуюся к мужчинам боком, продемонстрировав исполосованный красным зад. Тейрезий подал ей одежду. Эвника быстро оделась, застегнула пояс, и, смахнув слезы, молча поклонилась смотрителю дома.
- Идем, - произнес Тейрезий и увел наказанную девушку из эргастула.
По дороге он на ненадолго остановился у небольшого фонтанчика, журчавшего во дворе, посмотрел в ее, все еще мокрые глаза, и приказал:
- Умойся!
Эвника послушно умылась и Тейрезий спросил ее:
- За что господин рассердился на тебя?
- Господин приказал мне идти в дом его родственника Виниция. Я отказалась, - последовал честный и потрясающий своей нелогичностью ответ.
- Ты сошла с ума! – изумленно воскликнул Тейрезий. – Господин весьма благоволит к тебе, раз поступил столь милосердно! В другом доме тебя бы засекли в эргастуле до полусмерти.
- Я не могла, - тихо произнесла Эвника. – Прости меня. И спасибо тебе. Ты очень добрый человек, раз позаботился о том, чтобы меня не мучили.
- Это господин приказал наказать тебя как можно мягче. Не забудь поблагодарить его.
- Не забуду… - тихо произнесла Эвника.
Эвника действительно не забыла, что Петроний был к ней милостив, в том смысле, как он сам это понимал. И, как только Тейрезий освободился, рассказала ему о Хилоне Хилониде, который мог бы оказать услуги Марку Виницию в поисках Лигии.
И этот Хилон Хилонид пришел по ее просьбе в дом Петрония этим утром.
Когда Петроний и Виниций, вошли в атрий, он, при их появлении, отвесил глубокий поклон. Петроний вспомнил о своем вчерашнем предположении, что это, возможно, любовник Эвники, и улыбнулся. Стоявший перед ним человек был жалок и смешон. Он был не стар, но очень неухожен. Петроний успокоился и выслушал его предложения по поиску Лигии. Потом, согласившись принять его услуги, Петроний поинтересовался на всякий случай, откуда этот то ли философ, то ли врач и гадатель, знает Эвнику? Хилон ответил, что девушка приходила к нему за советом по любовному делу. Прекрасная вестиплика хотела излечиться от безответной любви. Однако, этот киник, стоик, и, одновременно, перипатетик, склонный к вину, дал ей амулет, который принесет ей взаимность, естественно, за хорошую плату. Петроний посмеялся, хотя слова про безответную любовь прекрасной рабыни неприятно кольнули его сердце…
Хилон тотчас отправился на розыски, и Виниций получил надежду на возвращение его возлюбленной. А Петроний снова подумал об Эвнике, которая прошла вдалеке по галерее.
День прошел как всегда, в письмах, беседах и прочих обыденных хлопотах. Но Петроний снова и снова вспоминал вчерашнее. И больше всего беспокоило его воспоминание о золотоволосой девушке, лежавшей у его ног, с благодарностью целовавшей край его тоги за то, что он приказал ее высечь вместо изгнания.
Вечером Петроний снова не находил себе места. Мысли об Эвнике осаждали его ум. Он все время возвращался к странностям поведения своей вестиплики прошлым утром, и к этому восторженному выражению лица девушки, которое он увидел, когда сегодня, перед приходом Хилона, похвалил ее и положил руку на ее золотистые волосы. При воспоминании об этом, Петроний внезапно почувствовал те самые ощущения на своей правой ладони, как будто снова тронул мягкие волосы своей рабыни. И он пожалел, что второпях ограничился всего лишь этим мимолетным касанием. Ему захотелось гладить эти волосы обеими руками, потом перейти на изящные черты лица девушки, провести ладонью по ее гибкой шее, и…
Петроний ощутил приступ раздражения. Он понял, что испытывает к Эвнике не просто что-то вроде телесного вожделения. Все было иначе. Не так, как с Хрисотемидой, или с другими женщинами, которых в его жизни было немало. Эвника была совсем другой. И ему странно было чувствовать нарастающее желание взаимности от ничтожной рабыни, которую он в любую секунду мог взять силой.
Но…
Петроний понял, что телесного обладания ему будет мало. Он желал чувств от того «тела», которое все время было в его власти. И Петроний, с внезапно нахлынувшей яростью, вспомнил, как промолчала высеченная рабыня на его вопрос о том, кто из рабов ее любовник. И Петроний твердо решил узнать его имя, и удалить под благовидным предлогом. Странно, но его уже даже не раздражало, а просто оскорбляло наличие соперника в собственном доме. Соперника, ради которого Эвника без колебаний пошла на открытый бунт против своего законного владельца, и даже будучи наказанной, оставалась ему верна. Он понял, что восхищается преданностью девушки, и завидует тому, кто был ее, этой преданности, удостоен.
Раздражение от уколов ревности пересилило иные его чувства, и Петроний решил вызвать к себе Эвнику для объяснений.
Несмотря на поздний час, Эвника пришла быстро. Видно было, что она еще не ложилась. Лицо девушки было спокойным, но за этим внешним спокойствием угадывалось скрытое волнение. Она встала перед своим господином, и, изящно поклонившись, замерла в ожидании распоряжений.
- Зажги свет, - приказал Петроний.
Девушка молча взяла масляную лампу, стоявшую на столике у ложа Петрония, и зажгла несколько светильников, стоявших в разных концах комнаты. Стало гораздо светлее.
Эвника поставила лампу на место и, выпрямившись, вопросительно посмотрела на своего хозяина.
- Разденься! – неожиданно хриплым от волнения голосом, произнес Петроний.
Девушка испуганно на него посмотрела, потом дрожащими руками расстегнула пояс и освободилась от одежды. Она встала перед Петронием, обнаженная, прекрасная, совершенно не пытаясь как-нибудь прикрыться. Петроний встал, подвел ее ближе к свету. Внимательно осмотрел ее плечи, грудь, потом повернул ее спиной и мягко провел по задней части тела Эвники, от плеч до бедер.
- Тебя стегали по заду, или по спине? - осведомился ее повелитель.
- По заду, - тихо ответила девушка и добавила: - Не беспокойся, господин, следов от плети на моем теле не осталось. Тейрезий проследил за исполнением твоего приказа, чтобы кожу мне не испортили. Спасибо тебе за твою милость!
- Я рад, что Тейрезий точно исполнил мое приказание, - промолвил Петроний, взял Эвнику за руку, подвел ее к своему ложу и присел на него.
- Присядь рядом! - повелительным жестом указал он рядом с собой.
Девушка, по-прежнему обнаженная, присела на краешек постели римского патриция.
- Смотри мне в глаза и отвечай честно, - спокойно, но твердо произнес Петроний. Эвника подняла на него чистые голубые глаза, и Петроний поразился их выражению.
Любовь… Это одно слово, которое может описать тот свет, который он увидел.
Любовь…
К кому?
Петроний вновь ощутил приступ ревности к своему счастливому сопернику, и начал допрос Эвники издалека.
- Тебе было больно? – тихо спросил он ее, имея в виду то, что произошло вчера утром в эргастуле.
- Да, господин, - чуть дрогнувшим голосом ответила Эвника.
- И страшно? – продолжил вопросы Петроний.
- Страшно, господин, - подтвердила рабыня.
- Ты поняла, за что тебя наказали? – спросил, глядя ей в глаза, Петроний, - За какую провинность?
- Я отказалась исполнить твой приказ, господин, - твердо, не опуская глаз ответила Эвника, - Ты пожелал видеть меня в доме трибуна Виниция, а я посмела тебе перечить.
- Ты правильно поняла, - кивнул Петроний, - Тогда скажи, почему ты не исполнила приказ после наказания?
- Я думала, ты передумал, господин! – теперь Эвника смотрела на него глазами, в которых застыл ужас. Петроний понял, что она смертельно боится быть изгнанной из дома.
- Успокойся, - внушительно произнес Петроний, - Виниций не принял тебя. И я теперь никогда (Петроний со значением выделил это слово) тебя не отпущу!
- Благодарю тебя, господин! – Эвника бросилась перед ним на колени и поцеловала его руки.
- Мы не закончили, Эвника! - Петроний взял ее лицо в руки и властным движением заставил глядеть ему прямо в глаза.
- Я слушаю, господин! – глаза Эвники сияли восторгом и благодарностью.
- Ответь, Эвника, только честно, - Петроний сурово поглядел на нее, - Если бы я не передумал, и пригрозил бы вновь послать тебя под плеть, ты пошла бы в дом Виниция?
- Нет, господин, - Эвника со слезами на глазах покачала головой, - Ни за что!
- А если бы это продолжалось снова и снова? Если бы я счел твою дерзость несносной и приказал бы бичевать тебя до смерти?
- Я умерла бы в твоем доме, - чуть слышно прошептала Эвника, - Под твоей крышей.
- Ты так его любишь? – задал коварный вопрос Петроний.
- Да, господин! – Эвника, стоящая на коленях, вновь припала к его рукам своими устами.
У Петрония заныло сердце. Это была уже не просто зависть, а смесь зависти и отчаяния, оттого, что эта безграничная преданность и светлая любовь принадлежат не ему.
Впрочем, насчет преданности…
- Желаешь ли ты служить мне? – тихо спросил Петроний.
- Больше всего на свете! - восторженно выдохнула коленопреклоненная девушка, поставив вопрошающего в тупик экзальтированным тоном своего ответа.
Петроний решил зайти с другой стороны, чтобы, усыпив бдительность девушки, все же выведать имя того, кого уже готов был убить собственными руками.
- Почему другие рабыни называют тебя Дианой? – спросил он.
- Я девственница, - тихо призналась Эвника, - И я не…
Здесь она замолчала и опустила глаза, боясь открыть чужую тайну.
Петроний улыбнулся.
- Я знаю о тех шалостях, что позволяют себе слуги в моей бане, - спокойно сказал он, - И не собираюсь требовать у тебя имена тех, кто в этом непотребстве участвует.
- Не карай их, господин! – попыталась защитить его подвластных Эвника, - У них не так много поводов для наслаждений…
- Обещаю, - вздохнул Петроний, - И все же, скажи, почему ты, при твоей красоте (Петроний мягко погладил рукой ее обнаженное плечо), до сих пор не разделила ложе с тем, кого ты так страстно любишь?
Эвника странно, почти с вызовом, поглядела ему в глаза, и, покачав головой, ответила с каким-то горьким выражением в голосе:
- Я не открылась ему, господин. Он ничего не знает.
«И не узнает!» - ликующе пронеслось в голове Петрония. Вслух же он произнес:
- Отчего ты не открылась ему? В чем причина твоей робости?
Эвника опустила глаза и промолвила:
- Он не видит меня. И не слышит. И никогда не полюбит…
- Так назови мне его имя! – вспылив, Петроний, нагнувшись, твердо взял Эвнику за плечи и требовательно посмотрел ей в глаза. - Кто этот слепец, что не видит столь изысканной красоты? Кто может не услышать биения столь отважного и нежного сердца? Кто этот несчастный?!
Эвника покачала головой и опустила очи долу.
Петроний чуть успокоился, и, отпустив плечи девушки, взял ее руки в свои, и твердо произнес:
- Назови мне его имя, и я заставлю его помнить о тебе всю жизнь!
«Всю, сколько ее у него останется!» - мысленно добавил он про себя, уверенный, в том, что, уничтожив презренного соперника, после тайной расправы над ним, сможет приблизить и влюбить в себя эту, нет, не рабу, золотоволосую богиню.
Коленопреклоненная Эвника подняла голову, взглянула ему прямо в глаза, и твердым голосом произнесла имя, поразившее его в самое сердце
- Петроний.
- Кто? - тихо переспросил ее господин, не веря своим ушам.
- Петроний Арбитр, - также твердо глядя ему в глаза, ответила Эвника.
- Ты хочешь сказать, что любишь меня? – Петроний был поражен, - Прекрасная Эвника, золотоволосая богиня! Сколько же ты мучаешься от неразделенной любви?
- С того дня, как появилась в твоем доме, - с достоинством ответила его рабыня, - Но я не мучилась. Я была счастлива тем, что служу тебе.
- И ты отказалась идти в дом Виниция…
- Я люблю тебя, господин, - тихо произнесла Эвника, - Тебя, а не твоего родственника.
- И это я сам, за твою любовь ко мне, послал тебя под плеть… - Петроний покачал головой, понимая всю жестокость своего поступка. – И ты не обижена?
- Тейрезий сказал, что ты поступил со мною милосердно, - заметила Эвнка, - Он сказал, что в другом доме меня бы засекли в эргастуле до полусмерти. Мне не на что обижаться, раз я жива и могу говорить тебе все это, и мое тело не раздражает тебя зрелищем шрамов от бича.
- Больше этого с тобою никогда не случится! – решительно произнес Петроний, - Тебя никогда не коснется ни рука, ни плеть экзекутора! Если ты действительно провинишься, я сам накажу тебя. Накажу так, как сочту нужным.
- Благодарю тебя, мой господин! – Эвника вновь поцеловала его руку. – Удары от тебя это честь для твоей рабыни.
- Я постараюсь воздержаться от воздания чести твоей красоте столь странным образом, - улыбнулся Петроний, - Хотя я знаю нескольких августиан, которым нравится ласкать высеченных девушек.
- Если хочешь, я принесу розги или плеть, - по-прежнему, стоя на коленях, тихо произнесла Эвника. – Возможно, ты все еще сердишься на меня… Так накажи меня своими руками. Я буду рада этой боли.
- Не стоит, - покачал головой Петроний, и нежно провел по ее плечу. – Ты божественно красива. И мне неловко, что ты пострадала.
- Не говори так! – глаза Эвники блестели слезами. – Я благословляю тот миг, когда ты приказал меня высечь! Ведь иначе бы ты никогда не заметил, что я тебя люблю!
- Я был слеп, - произнес Петроний, - Прости меня…
Вместо ответа, девушка прижалась лицом к его рукам, и замерла в этом положении. Петроний замер, боясь пошевелиться и спугнуть странное ощущение счастья, переполнявшее его.
Он не помнил, сколько времени продолжалось стояние на коленях прекрасной вестиплики. Он любовался изящными линиями ее спины, округлыми ягодицами, на которых, к счастью, уже не осталось следов вчерашнего наказания. И все не хотел прерывать эту странную сцену. И все же…
- Эвника! - тихо позвал Петроний.
- Да, господин? - отозвалась девушка, подняв к нему свое прекрасное лицо.
- Я хочу, чтобы ты осталась. На эту ночь, и на все последующие… На все мои ночи, сколько их будет в моей жизни!
- Я люблю тебя, господин! – Эвника всем телом прижалась к нему.
- Я люблю тебя, моя богиня! – прошептал Петроний, гладя ее нежную кожу, чуть блестевшую в пламени ламп…
… Дни летели за днями, а Петроний никак не мог насытиться ласками своей Возлюбленной. Эвника не была «искусна в любви», но своей готовностью исполнить любое его желание, услужить ему телом и душой, покорила его сердце. Особенно после недавней истории с мурринской чашей…
- Эвника! – приказал в то утро Петроний, - Принеси из моего таблинума чашу для вина.
- Будет исполнено, мой господин! – с улыбкой произнесла его золотоволосая богиня, сладостным вздохом выделим слово «мой». И направилась в таблинум.
Через несколько мгновений, Петроний услышал звон разбитого стекла.
Встревоженный и недовольный, он проследовал в таблинум, и обнаружил там свою богиню, в растерянности стоящую на коленях и перебирающую осколки разбитой чаши.
Этот сосуд, один из двух подобных редкостей в его коллекции, стоил баснословно дорого. И Петроний всегда ценил его больше, чем любую из своих рабынь, или иных вещей своего дома. И вот, эта драгоценность была безвозвратно утрачена.
Но в то мгновение, когда он застыл на пороге, он смотрел не на разбитую вещь, когда-то бывшую предметом его странного тщеславного вожделения. Он смотрел на свою Эвнику, в отчаянии пытающуюся собрать осколки в подобие испорченного предмета. И в ужасе осознал, что по рукам ее струится кровь. Ее кровь…
Для него больше не существовало ни драгоценной чаши, за которую было выложено целое состояние, и которая была только что разбита. Ни того странного упоения коллекционера, обладающего редкой вещью, которое было с нею связано. Петроний испытал ужас оттого, что Эвника пострадала от этих осколков. Подбежал. Поднял ее на ноги. Удержал девушку от попыток вновь упасть на колени, уже перед ним. Заставил бросить на пол те самые острые куски стекла, что порезали ее пальцы. Кликнул лекаря. Вручил рыдающую девушку его попечению. И только потом посмотрел на пол, где среди остатков баснословно дорогой вещи виднелись пятна крови его Возлюбленной. И кровь была куда ярче цветного стекла…
Сейчас он не чувствовал к разбитой чаше, одному из самых ценных предметов его коллекции, ничего кроме отвращения. Петроний в раздражении приказал убрать осколки, не забыв посоветовать рабыне, пришедшей исполнить его приказ, быть аккуратной. Странная забота удивила девушку, но Петроний уже спешил в комнату Лекаря.
Грек Симонид вышел ему навстречу.
- Что с ней? – отрывисто спросил Петроний про Эвнику.
- Ничего страшного, господин, - Лекарь сделал успокаивающий жест руками, - Эвника в порядке. Она просто порезала себе пальцы. Я уже остановил кровь и наложил повязки. Только…
- Что «только»? Говори! – требовательно произнес Петроний.
- Она все время плачет. Боится, что ты… Господин! Будь милосерден к ней! Она ведь не хотела ее уронить!
- О чем ты? – нахмурился Петроний, и тогда до него дошел весь смысл слез и ужаса, застывших в глазах Эвники, когда он вошел в таблинум. И только тогда Петроний понял, почему девушка, сжимавшая окровавленными руками осколки чаши, хотела упасть перед ним на колени.
Грек, боясь вспышки гнева своего господина, опустил глаза.
- Ах, ты о чаше? – спросил Петроний, и, не дождавшись ответа, уже совершенно спокойно, произнес, - Не бойся, я буду милосерден к Эвнике. Ей нечего бояться. Да и тебе тоже. Спасибо, что справился с ее ранами. Дай ей анисовых капель, и, как только она успокоится, пришли ее ко мне.
Спустя некоторое время, Эвника, опустив голову, несмело вошла в таблинум. Петроний ждал ее, сидя на инкрустированном слоновой костью табурете, обозначаемом у римлян словом subsellium. Подойдя к нему своей изящной походкой, девушка медленно опустилась перед ним на колени. Голова ее осталась склоненной. Руки девушки были перевязаны чистыми белыми бинтами. Петроний наклонился и поднял за подбородок лицо Эвники. Улыбнулся ей. Но его золотоволосая богиня глядела на него глазами, в которых застыли слезы.
- Что с тобой, богиня? – спросил ее Петроний.
- Прости меня, господин! – с чувством произнесла Эвника, - Прикажи меня бичевать, только прости!
- Я не сержусь, - Петроний ласково погладил ее по щеке, - Вовсе не сержусь на тебя. Жаль только, что ты поранила руки. Но Симонид сказал, что все обойдется, и порезы несерьезны. Хвала богам и его умению Лекаря!
- Ты не прогонишь меня? – Эвника смотрела на него со странной смесью мольбы и надежды.
- Никогда, - твердо ответил Петроний.
Девушка коснулась губами его руки, и он ощутил приступ нежности к своей рабыне, которую уже боготворил. Затем, Эвника посмотрела ему в глаза, и тихо сказала:
- Господин, накажи меня.
Ее глаза не просили, они требовали искупления. И Петроний не знал, как ему поступить. Пожалуй, впервые в жизни он растерялся, видя глаза Женщины. Женщины, желающей Страдания.
Петроний молчал.
Не слыша ответа, Эвника продолжила свою речь.
- Господин! Я разбила твою драгоценность. Я виновата. Ты должен меня наказать. Прикажи бичевать меня, чтобы всем рабам в доме неповадно было тебя огорчать.
- Нет, - твердо сказал Петроний, - Я поклялся, что твоего тела не коснется плеть экзекутора. Не бойся, я не нарушу своего слова.
И тогда Эвника, глядя ему в глаза, медленно, отчетливо произнесла слова, приведшие его в восхищение храбростью собственной рабыни:
- Господин! Я отказываюсь от своей привилегии. Я возвращаю тебе твое Слово, и освобождаю тебя от данных мне клятв.
Петроний восхищенно покачал головой и приказал:
- Позови Тейрезия.
Эвника встала, низко поклонилась, и вышла из таблинума.
Вернувшись вместе с критянином, она вновь опустилась на колени, склонив голову, и ожидая решения своей участи.
- Тейрезий! – сурово произнес Петроний, - Эвника сегодня провинилась, и заслуживает наказания.
- Да, господин, - произнес, тяжело вздохнув, Тейрезий.
- Пусть принесут розги. Я накажу ее сам.
- Будет исполнено – Тейрезий поклонился и вышел.
Эвника осталась коленопреклоненной. Петроний подошел к ней, и, нагнувшись, взял в руки ее перевязанные бинтами кисти. Эвника подняла на него глаза и восхищенно посмотрела ему в лицо.
- Господин, ты воздаешь мне честь! – сказала она.
- Да, моя богиня, - ответил Петроний, - Я воздам тебе эту честь, раз ты этого хочешь.
- Хочу, господин! – с каким-то восторгом произнесла Эвника. - Накажи меня!
- Ты не боишься боли? – Петроний погладил ее по лицу. – И не страшишься моих ударов?
- Нет, господин! – твердо ответила Эвника. - Наказывай меня как должно! Я буду счастлива принять твои удары!
- Да будет так, - тихо произнес Петроний.
Вошла Ираида, внеся сосуд, в котором вымачивались длинные зеленые прутья. Петроний жестом отпустил ее и повернулся к Эвнике.
- Встань и разденься, - мягко произнес он.
Эвника без слов повиновалась, поднялась с колен, расстегнула пояс, сняла тунику, и положила свою одежду на роскошно отделанный табурет. Грудной и набедренной повязки девушка не носила. Петроний любил услаждать свой взор, любуясь ее совершенными формами через полупрозрачную косскую ткань, цвет которой дивно гармонировал с цветом кожи его Возлюбленной. Теперь обнаженная и бесстрашная, Эвника стояла перед ним в готовности к жестокому наказанию.
- Отодвинь от стены, - указал Петроний на стоявшее в таблинуме ложе, предназначавшееся для отдыха и чтения.
Эвника исполнила его приказание, и замерла в готовности услышать дальнейшие распоряжения своего господина.
- Ложись, божественная! – Петроний чуть-чуть улыбнулся и указал на изысканно украшенное ложе. - Это место достойно твоего прекрасного тела!
Эвника с нежной улыбкой легла на драгоценную мебель. Ее изящное тело смотрелось, на фоне резных и инкрустированных узоров, как картина в изысканном обрамлении. Эстетство ее господина, Арбитра изящества, проявилось и в этом жесте.
Петроний придвинул к ложу инкрустированный табурет, из числа стоявших в таблинуме, присел на него. Прекрасная головка Эвники покоилась на небольшой подушке. Ее лицо было повернуто к своему господину, а в глазах…
А в глазах лежащей обнаженной девушки, изготовившейся для жестокого телесного наказания, не было ни страха, ни даже робости. Только любовь к тому, кто будет высекать из ее души слезы и крики. Петроний гладил изящные черты лица своей отважной рабыни, а Эвника наслаждалась этими мгновениями покоя и улыбалась спокойной и счастливой улыбкой, как будто эти ласки будут продолжаться вечно.
Наконец, Петроний решил поговорить с нею о предстоящем.
- Эвника, - тихо произнес он. – Я не буду тебя привязывать.
- Как пожелаешь, мой господин, - Эвника казалась безразличной к обстоятельствам будущего истязания. Казалось, она живет только этим мгновением счастья! А то, что случится через минуту, вся эта жгучая боль, обещанная ей строгим господином, ее ничуть не волнует и, естественно, не пугает.
- Но сечь тебя я буду сильно, - продолжил Петроний.
- Это твое право, - безмятежно отозвалась его покорная обнаженная рабыня.
- Тебе будет больно. Ты можешь стонать, кричать и плакать, сколько захочешь, - Петроний безуспешно пытался вызвать в девушке отголоски страха, желая услышать, и немедленно удовлетворить сколь угодно завуалированную просьбу о снисхождении, желая иметь хотя бы ничтожный повод для ее прощения, или превращения возможного истязания в чисто символическое наказание.
- Ты бесконечно добр, мой господин, - Эвника нежно прикоснулась к его пальцам губами.
- Я хочу, чтобы ты знала, - Петроний не терял надежды смягчить ситуацию, чтобы не мучить болью свою прекрасную упрямицу, - Ты можешь просить о смягчении ударов. Проси о перерыве наказания, о пощаде. Я дам тебе отдохнуть, или даже вовсе прекращу тебя сечь. Поверь, я вовсе не хочу твоих страданий.
- Ты не можешь простить меня, не наказав, – Эвника произнесла слова, свидетельствовавшие о том, что она больше погружена в странную заботу о нем, чем в собственные возможные страдания. - Все рабы в доме должны знать, что ты строго взыскиваешь за провинности, даже с меня! Пусть я твоя наложница, но я уничтожила драгоценную вещь, и заслуживаю наказания, иначе остальные рабы перестанут принимать твою волю как Закон.
- Мне безразлично мнение рабов о моих делах, - Петроний был недоволен тем, что его рабыня заботится о его престиже больше, чем он сам. – Я сам решаю, кто в моем доме достоин наказания.
- Тогда накажи меня, - тихо и спокойно ответила Эвника, - за то, что я опять посмела тебе перечить.
- Ты знаешь, что ты для меня дороже любой драгоценности, - Петроний, нагнувшись, поцеловал ее плечо. – Поверь, я буду аккуратен, и постараюсь не испортить твоей нежной кожи.
- Я буду гордиться следами от твоих ударов, - Эвника была вполне серьезна, - Не щади меня.
Петроний поднялся с резного табурета, и взял из вазы с розгами один прут. Потом подошел к месту наказания и еще раз взглянул на свою рабыню. Эвника вытянулась своим обворожительно прекрасным телом на изящно изукрашенном дереве. Ожидая удара, она сжала ягодицы, и взялась перевязанными руками за края ложа. При этом, она повернула в сторону Петрония свою изящную головку. Ее глаза глядели на него в безмолвной готовности принять боль из его рук.
Петронию частенько случалось распоряжаться о наказании рабынь. Не раз приходилось ему и непосредственно присутствовать при наказаниях «тел» женщин его фамилии, в том числе и достаточно красивых. И всегда Петроний наблюдал примерно одно и то же. Страх в глазах жертвы. Дрожащие руки. Униженные мольбы о пощаде… И слезы, еще до первого удара, в бессмысленной попытке разжалобить своего хозяина.
Эвника же вела себя так, что Петроний восхищался ее храбростью и странной рассудительностью все больше и больше. И это заставляло его медлить. К тому же, он испытывал известную робость, в которой боялся признаться даже себе самому. Петроний еще ни разу никого не наказывал собственноручно. И он всерьез опасался испортить кожу «тела», которое, столь неожиданно, стало ему дороже испорченной вещи.
И все же, Петроний, ощутив, что не стоит больше медлить, взмахнул лозой. Господин высек на нежной коже ягодиц своей любимой рабыни первую красную полосу…
Петроний наносил удары расчетливо, стараясь, чтобы следы на теле Эвники не пересекались. Стегал не торопясь, получая от церемонии наказания покорного его воле «тела» странное удовольствие. При каждом взмахе лозы нежные половинки зада Эвники вздрагивали. Прут впечатывался в них, потом зад девушки округлялся и расслаблялся снова. Эвника громко стонала, со слезами в голосе. Петроний не считал ударов, но когда на округлых ягодицах его рабыни красного стало больше, чем белого, его Возлюбленная начала громко вскрикивать. Эти искренние крики боли, несомненно, слышали в соседних комнатах дома, и Петроний, несмотря на то, что девушка так и не запросила пощады, решил прекратить истязание. Крики наказываемой не доставляли ему удовольствия, и он, наконец, отбросил очередной прут. Эвника, вылежавшая сечение не привязанная к ложу, расслабила тело, и замерла, все еще всхлипывая. Петроний вновь присел на инкрустированный табурет и стал ласково гладить тело девушки, проводя руками от ее нежных плеч, до бедер, задерживая ладони на высеченных, сверкающих горячими рубцами, ягодицах рабыни. Эвника постепенно перестала всхлипывать, наслаждаясь его мягкими прикосновениями. В глазах девушки все еще виднелись слезы, лицо покраснело, но было удивительно трогательным и, как ни странно, красивым. Петроний вытер слезы с ее нежных щек, и…
Эвника улыбнулась ему.
- Ты… простил меня, господин? – тихо спросила она.
Дыхание ее чуть прерывалось от запоздалых рыданий, но в голосе не было ни страха, ни обиды, лишь надежда на прощение.
- Я и не сердился, - Петроний был восхищен терпением и прекрасной покорностью своей рабыни, - Почему ты не попросила пощады? Ты ведь могла в любое мгновение прекратить свои страдания.
- Ты должен был наказать меня, как сочтешь нужным, - отозвалась Эвника, - я не могла позволить себе просить пощады. Мое наказание определяешь ты сам. Прости меня!
- Я прощаю тебя, Эвника, - с чувством произнес восхищенный Петроний.
И, помедлив добавил:
- И ты меня прости!
- За что, мой господин? – искренне удивилась девушка, приподнявшись на ложе.
- Мне…, - Петроний нежно погладил ее высеченные ягодицы, - Мне было приятно сечь тебя. Почти так же, как ласкать твое божественное тело…
- Я счастлива служить тебе, - произнеся эти слова, Эвника взглянула ему прямо в лицо своими нежно-голубыми глазами.
- Даже страдая? – Петроний погладил обнаженное плечо Эвники.
- Даже страдая, - странно улыбнулась его Возлюбленная, и добавила:
- Боль от твоих рук… Это совсем иначе. Не просто больно… Если тебе приятно сечь меня, секи сколько пожелаешь.
- Нет, - покачал головой Петроний, - твое тело заслуживает ласк, а не розог!
И он обратил внимание на кровавые пятна, выступившие на бинтах, которыми были обмотаны ладони Эвники. Укоризненно покачав головой, Петроний кликнул Лекаря. Эвника виновато улыбнулась…
…Лекарь просил оставить Эвнику в кубикуле, где он ухаживал за больными рабами. Петроний отрицательно покачал головой, и приказал уложить наказанную рабыню в его, Петрония, собственной спальне. Эвника пыталась, с мягкой улыбкой, протестовать, заявляя, что наказание от рук ее господина было вовсе не таким уж болезненным, а порезы, после новой перевязки, ничуть не мешают ей прислуживать своему хозяину. В ответ, Петроний, мягко погладив ее волосы, пообещал через некоторое время позволить ей подняться с ложа.
И он действительно позволил ей присутствовать в триклинии на ужине. Роскошно одетая, сияющая золотистыми волосами, Эвника возлежала рядом с ним, со счастливой улыбкой на устах. И о случившемся напоминали лишь повязки на ее ладонях…
Дни бежали за днями, декада сменялась декадой. Петроний был счастлив тем, что Эвника, добрая и преданная, находится рядом с ним. И единственное, что его тревожило, это ее приниженное положение в доме, никак не соответствовавшее тому значению, которое эта девушка имела для него.
Петроний знал, что над ним сгущаются тучи. Что Тигеллин, подлый прислужник императора, затеял интригу, в результате которой он, Петроний, должен быть повержен. И он понял, что недалек тот день, когда это может случиться.
Тогда и состоялся между ним и Эвникой странный разговор, который предварял реализацию уже принятого им решения. И предопределял Судьбу, и самого Петрония, и Эвники…
В тот день Петроний призвал к себе Эвнику, желая сообщить ей о том, что решил отпустить ее на свободу. Она пришла, вся лучащаяся своей нежной улыбкой, светлая и радостная. Петроний смотрел на Эвнику глазами эстета, восхищенного дивными формами, и любовника, для которого это дивное тело дышит любовью. Эвника, одетая в прозрачное фиолетовое платье, называвшееся "косской одеждой", сквозь которое просвечивало ее розовое тело, была и впрямь прекрасна, как богиня. Чувствуя, что ею восхищаются, и безгранично любя Петрония, всегда ожидая его ласк, она зарумянилась от радости, словно была не наложницей, а невинной девушкой.
- Что скажешь мне, моя Харита? - спросил Петроний, протягивая к ней руки.
А она, склонив перед ним свою златоволосую головку, ответила:
- Господин, пришел Антемий с певцами и спрашивает, желаешь ли ты сегодня его слушать.
- Пусть подождет. За обедом он споет для нас гимн Аполлону. Клянусь пафийскими рощами! Когда я вижу тебя в этом косском платье, мне чудится, будто стоит предо мной сама Афродита, прикрывшаяся лоскутком неба.
- О господин! - молвила Эвника.
- Иди ко мне, Эвника, обними меня крепко и дай мне твои уста. Ты любишь меня?
- Самого Зевса я не любила бы сильнее!
С этими словами она прижалась губами к его губам, трепеща от счастья в его объятьях.
- А если бы нам пришлось расстаться? - спросил Петроний после поцелуя.
Эвника с ужасом посмотрела ему в глаза:
- Как это понять, господин?
- Не пугайся! Видишь ли, возможно, мне придется отправиться в далекое путешествие.
- Возьми меня с собой! – Эвника по-прежнему смотрела на него преданным взглядом.
Он некоторое время любовался ею, а потом заговорил о том, что считал действительно важным для нее.
- Эвника! - произнес Петроний, - Скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, из того, что я мог бы сделать для тебя?
- Ничего, - улыбнулась его златокудрая богиня, - просто быть с тобой рядом. Служить тебе. Любить тебя. И ничего больше.
- Я хотел бы отблагодарить тебя, - улыбнулся Петроний.
- За что? - глаза Эвники воззрились на него в недоумении.
- За то, что ты есть. За то, что ты рядом со мною. За то, что ты стала моим счастьем.
- Я хочу просто быть с тобой рядом. И ничего больше, - Эвника улыбалась, но в глазах ее появилась тревога.
- Я хочу отпустить тебя на свободу, - серьезно произнес Петроний.
Эвника изменилась в лице. Затем бросилась перед ним на колени и с мольбой протянула к нему руки.
- Господин! В чем я провинилась?! За что ты хочешь меня прогнать?
- О боги! - воскликнул Петроний. - Эвника! Поднимись, тебе не стоит так горевать.
- Господин! - Эвника по-прежнему была вне себя от ужаса. В глазах ее застыли слезы. - Верни меня в вестиплики! Прикажи меня бичевать! Но не прогоняй!
- О чем ты, золотоволосая? - Петроний наклонился и погладил свою рабыню по щеке. - Я вовсе не собираюсь тебя прогонять. Мне хотелось, чтобы ты была обеспечена, на случай, если меня не станет.
- Нет! - Эвника прижалась к его ногам и глянула на него снизу вверх. - Мне не нужна свобода от тебя!
- Не спорь, - Петроний терпеливо погладил ее по золотым волосам, - Я хочу, чтобы ты была свободна и счастлива.
- Для счастья мне не нужна свобода! – горячо запротестовала Эвника, - Только ты…
- Поверь, так будет лучше, - Петроний, вопреки обыкновению, не стал раздражаться на неповиновение, даже с уважением отнесся к столь трогательной преданности своей рабыни. – Пойми, я, увы, не вечен. Но мне будет приятно, за гладью Ахеронта, отделяющего Мир Живых от Мира Мертвых, думать о том, что столь совершенное человеческое существо, как ты, живет в довольстве и достатке.
- Я не смогу жить без тебя, - серьезно сказала Эвника, - И я не хочу, чтобы ты без меня уходил в Мир Мертвых. Я последую за тобой.
- Не глупи, - Петроний попытался рассердиться, но его сердце почему-то предательски затрепетало, когда он увидел слезы на ее щеках. Он машинально стер их пальцами. Эвника припала губами к его пальцам.
- Я твоя раба, - тихо сказала его золотоволосая Возлюбленная, четко выделив слово «твоя». И произнесла слова, в очередной раз восхитившие Петрония:
- Предпочитаю быть твоей рабыней, чем женой императора.
Петроний вздохнул, нагнулся, и почти силой поднял очаровательную строптивицу на ноги. Подвел ее к табурету. Нажав на прекрасные плечи, принудил усесться. Сам присел на соседний, стоявший рядом. Взял ее руки в свои. Эвника тут же нагнулась и начала целовать его пальцы.
- Прости меня, господин, - тихо произнесла она, - Я отказываюсь от свободы. Если хочешь, накажи меня за строптивость.
Петроний погладил ее золотистые волосы и уступил, решив, что договорится с претором об освобождении столь преданного существа без ее присутствия…
Время шло. Петроний старался не замечать печалей. Казалось, что он по-прежнему счастлив и удачлив. Даже пожар Рима почти не затронул его владения.
Но потом…
Потом случилось страшное. После пожара, со стороны Палатинского дворца императора, пришли гонения на христиан. И, найденная Виницием, и казалось, навсегда им обретенная Лигия, уже ставшая его невестой, и все ее друзья, оказались в руках преторианцев. И все же, Петроний смог помочь Виницию спасти его Лигию. В тот день на арене римского цирка случилось чудо. Ее, Лигии, верный раб и защитник Урс поверг наземь быка, который должен был растерзать девушку. И римская толпа, вопреки своей обычной кровавой похоти, вынудила Нерона отпустить и хрупкую девушку и могучего бойца, и даже Виниция, готового закрыть несчастную девушку собственным телом, живыми с арены, где убивали христиан. Петроний укрыл этих счастливцев в своем доме, а Эвника позаботилась о Лигии, чье душевное и телесное здоровье основательно пошатнулись в эти страшные для Рима дни.
Этого, конечно, Нерон не мог простить даже Петронию… Обезумевший от всевластия и вседозволенности, император удалился из Рима, но внимательно глядел за теми, кто имел неосторожность его оскорбить, словом или поступком.
Петроний, вместе со значительной частью своей фамилии, выехал в Кумы, где решил остаться вместе с Эвникой на столько дней и ночей, сколько им подарит его счастливая судьба. Впрочем, он знал, что этих дней и ночей осталось немного, и старался провести их так, чтобы его Возлюбленная была счастлива.
Петроний не ошибся в своих ожиданиях. В один из этих счастливых дней, молодой Нерва, всегда его любивший и преданный ему, прислал в Кумы своего отпущенника с известием обо всем, что творилось при дворе императора.
Гибель Петрония была предрешена. Собирались завтра же послать к нему центуриона с приказом оставаться в Кумах и ждать там дальнейших распоряжений. Следующий гонец, которого пошлют через несколько дней, доставит смертный приговор.
С невозмутимым спокойствием выслушал Петроний вольноотпущенника, затем сказал:
- Отнесешь своему господину одну из моих ваз, я дам ее тебе перед твоим отъездом. Также передай ему, что я от всей души его благодарю за эту весть - теперь я смогу опередить приговор.
И он вдруг рассмеялся, как человек, которого осенила замечательная мысль и который заранее радуется ее осуществлению.
В тот же вечер его рабы были разосланы во все концы Кум с приглашениями всем августианам и августианкам принять участие в пире на роскошной вилле арбитра изящества.
Сам хозяин в пополуденные часы что-то писал в библиотеке, затем принял ванну, после чего велел вестипликам себя одеть и, великолепный, нарядный, подобный божеству, зашел в триклиний, чтобы взглядом знатока проверить, все ли сделано как надо, а затем направился в сад, где отроки и юные гречанки с островов плели к ужину венки из роз. Лицо его не омрачала даже тень тревоги. О том, что пир будет необычный, слуги узнали лишь по его распоряжению выдать особенные награды тем, кем он был доволен, и слегка выпороть тех, чья работа ему не понравилась, либо тех, кто еще прежде заслужил выговор и наказанье.
Наконец, покончив со своими неспешными заботами, и усевшись в саду под буком, сквозь листву которого падали на землю солнечные лучи, испещряя ее светлыми пятнами, он призвал к себе Эвнику.
Она явилась в белых одеждах, с веткою мирта в волосах, прелестная, как Грация, и Петроний, усадив ее подле себя и слегка коснувшись пальцами ее виска, стал разглядывать ее с таким упоеньем, с каким знаток смотрит на божественно прекрасную статую, созданную резцом мастера.
- Эвника, - молвил он, - знаешь ли ты, что ты уже давно не рабыня?
А она, подняв на него свои спокойные голубые глаза, отрицательно покачала головой.
- Нет, господин, я навсегда твоя рабыня, - возразила она.
- Но ты, возможно, не знаешь, - продолжал Петроний, - что эта вилла и эти рабы, которые там плетут венки, и все, что в ней есть, и поля, и стада, отныне принадлежит тебе.
Слыша такие речи, Эвника вдруг отодвинулась от него и спросила голосом, в котором звучала тревога:
- Зачем ты говоришь мне это, господин?
Потом опять придвинулась и пристально поглядела на него, часто мигая от напряжения. Еще минута, и лицо ее стало белее полотна, а он все улыбался и наконец произнес всего одно слово:
- Да!
Наступило молчание, лишь шелестели от легкого ветра листья бука. Петроний теперь мог и впрямь подумать, что перед ним статуя белого мрамора.
- Эвника! - молвил он. - Я хочу умереть спокойно.
И девушка, поглядев на него с душераздирающей улыбкой, прошептала:
- Я слушаю тебя, господин.
Вечером гости, уже не раз бывавшие на пирах у Петрония и знавшие, что рядом с ними даже пиры императора кажутся скучными и варварскими, толпою стали сходиться на виллу - ни у кого и в мыслях не было, что это последнее пиршество. Многие, правда, знали, что над утонченным арбитром нависли тучи императорской немилости, но это уже столько раз случалось и столько раз Петроний умело разгонял тучи находчивым шагом или одним смелым словом - никто не допускал, что ему может грозить серьезная опасность. Веселое лицо Петрония и обычная легкая улыбка только укрепили эту уверенность. В божественных чертах прелестной Эвники, которой он сказал, что хочет умереть спокойно, и для которой каждое его слово было священным оракулом, светилось безмятежное спокойствие, а в глазах мерцали странные огоньки, которые можно было приписать радости.
Когда гости пресытились предложенными им яствами и развлечениями, Петроний слегка приподнялся на сирийской подушке и, как бы между прочим, сказал:
- Друзья мои! Простите, что я на пиру обращаюсь к вам с просьбой: пусть каждый возьмет от меня в дар тот кубок, из которого пролил вино в честь богов и за мое благополучие.
Кубки Петрония сверкали золотом и самоцветами, поражали мастерскою резьбой, и, хотя раздача подарков была в Риме делом обычным, ликование охватило гостей. Одни стали благодарить и громко восхвалять хозяина, другие говорили, что сам Юпитер не баловал богов на Олимпе подобными дарами, но были и такие, что колебались, взять ли подарок, - слишком уж превышала его ценность привычные мерки.
Петроний же, высоко подняв мурринскую чашу, походившую на сияющую радугу и поистине бесценную, парную к той, что когда-то разбила его Эвника, и молвил:
- Вот чаша, из которой я совершил возлияние в честь Владычицы Кипра. Пусть же отныне не коснутся ее ничьи уста и ничьи руки не прольют из нее вино в честь другой богини!
И он бросил драгоценный сосуд на пол, усыпанный фиолетовыми цветами шафрана. Брызнули осколки, и тогда, видя изумленные взгляды гостей, Петроний сказал:
- Не удивляйтесь, дорогие друзья, и продолжайте веселиться. Старость и недуги - печальные спутники последних лет жизни. Но я подам вам хороший пример и хороший совет: видите ли, друзья, можно их не дожидаться и, прежде чем они придут, уйти добровольно, как ухожу я.
- Что ты хочешь сделать? - с тревогою спросили его несколько голосов.
- Я хочу веселиться, пить вино, слушать музыку, смотреть на эти божественные формы, которые вы видите рядом со мною, а потом уснуть в венке из роз. С императором я уже простился. Не хотите ли послушать, что я написал ему на прощанье?
С этими словами он достал из-под пурпурного изголовья табличку и прочел свой последний памфлет, последнюю сатиру, адресованную тому, кто, несмотря на титул Августа, стал посмешищем Рима, и вошел в века как синоним безудержного и безумного властолюбивого сладострастия.
Гости струхнули - они знали, что для Нерона утрата престола была бы менее жестоким ударом. Им также было ясно, что человек, написавший такое письмо, должен погибнуть, и смертельный страх обуял их, что они подобное письмо выслушали.
Однако Петроний рассмеялся так искренне и весело, словно речь шла о невиннейшей шутке, и, обведя взором присутствующих, сказал:
- Веселитесь и гоните прочь все тревоги. Никто не обязан хвалиться тем, что слышал это письмо, а я похвалюсь им разве что Харону, когда он будет меня перевозить.
И, кивнув врачу, он протянул ему руку. Искусный врач-грек в одно мгновенье обкрутил ее златотканой повязкой и вскрыл жилу на сгибе. Кровь брызнула на изголовье и залила Эвнику, которая, поддержав голову Петрония, склонилась над ним.
- Господин мой, неужели ты думал, что я тебя покину? Если бы боги пожелали даровать мне бессмертие, а император - власть над миром, я и то последовала бы за тобою.
Петроний улыбнулся, приподнял голову и, легко коснувшись устами ее уст, отвечал:
- Идем со мною. - Потом прибавил: - Ты поистине меня любила, божественная моя!
А она протянула врачу свою нежно розовеющую руку, и минуту спустя кровь ее полилась, смешиваясь с его кровью.
Но тут Петроний дал знак предводителю хора, и опять зазвучали кифары и голоса певцов. Сперва пели "Гармодия", а затем - песню Анакреонта, в которой поэт жалуется, что однажды, найдя у своих дверей озябшего и заплаканного сыночка Афродиты, взял его в дом, обогрел, осушил его крылышки, а тот, неблагодарный, в награду своею стрелой пронзил ему сердце, и с тех пор он утратил покой...
Петроний и Эвника, прислонясь друг к другу, прекрасные как боги, слушали, улыбаясь и постепенно бледнея. Когда песня закончилась, Петроний распорядился, чтобы продолжали разносить вино и яства, потом завел разговор с сидевшими ближе о пустячных, но приятных предметах, о которых обычно говорят на пирах. Потом позвал грека и попросил на минуту перевязать жилы - его, сказал он, клонит ко сну, и он хотел бы еще разок препоручить себя Гипнпосу, пока Танатос не усыпит его навсегда.
И он уснул. Когда ж проснулся, голова девушки, схожая с белым цветком, уже лежала на его груди. Он бережно опустил ее на изголовье, чтобы еще раз полюбоваться ею. После чего велел снять повязку с руки.
По его знаку певцы затянули другую песнь Анакреонта, и кифары тихо сопровождали пенье, чтобы не заглушать слова. Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:
- Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает...
Закончить он не смог - рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.
Однако гости, глядя на эти два мраморно-белых тела, подобных дивным статуям, поняли его мысль - да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота.
Петроний проснулся со странным ощущением недовольства. Ему казалось, что вчера он определенно сделал что-то не то или не так.
Большую часть дня накануне он провел у своей любовницы Хрисотемиды, где пробыл до поздней ночи. До этого он был на Марсовом поле, а перед этим во дворце. Но нигде не было никаких встреч или известий, которые могли бы стать поводом к его утреннему смутному раздражению.
Вспомнив о Хрисотемиде, он подумал, что морщинки у ее глаз, которые заметил вчера, уже не дают повода думать о ней, как об одной из первых красавиц Рима, и на деле она не так уж хороша…
Увы, стремление к совершенным внешним формам предметов и людей стало неотъемлемой частью его натуры. Его собственное тело не было перегружено мускулами, как тела профессиональных атлетов, или фигура его родственника Марка Виниция, трибуна, недавно вернувшегося из похода и уже успевшего озадачить Петрония своими любовными похождениями и интригами. Вчера утром он с тщеславным удовлетворением отметил, что сам Виниций признал его красоту, в которой, впрочем, сам Петроний и не сомневался. Хотя, куда больше Петрония радовали отзывы о его телесном совершенстве со стороны прекрасных патрицианок, которые, впрочем, восхищались также его острым умом и утонченным вкусом, доставившим ему оставшееся в веках прозвище Арбитра изящества. Эстет высшей пробы, Петроний не мог терпеть рядом с собой ни внешнего, ни духовного несовершенства, которые причиняли ему почти физическое раздражение, сродни щекотке. Как, впрочем, не мог терпеть ничего, что доставляло бы ему беспокойство. И вот сейчас он пытался определить неясный источник своего недовольства, явно исходивший из прожитого дня.
Что еще вчера было? Разговор с Виницием, в ходе которого его родственник вспылил, обвинив его, Петрония во всех своих бедах, но был вежливо и мягко поставлен на место. Впрочем, Петроний не сердился, и искренне старался ему помочь.
Любовные интриги довели Виниция до жалкого состояния. В самом деле, глаза Виниция были обведены темными кругами, зрачки лихорадочно блестели, на небритом лице темная поросль покрыла резко очерченные челюсти, волосы на голове были взъерошены, он действительно имел вид больного человека.
Даже присутствовавшие при разговоре рабыни, Ираида и златоволосая Эвника тоже смотрели на него с участием, но он, казалось, их не замечал. Впрочем, оба они, и он, и Петроний, на присутствие рабынь обращали внимания не более, чем обращали бы на собак, крутящихся у их ног…
В то утро Петроний заметил Виницию, что у него, похоже, лихорадка. И после того, как Марк Виниций согласился с диагнозом, Петроний прописал ему свое лечение.
- Не знаю, - с улыбкой произнес Арбитр изящества, - что прописал бы тебе врач, но знаю, как бы я поступил на твоем месте. А именно - пока не найдется та девица, я поискал бы у другой то, чего лишился вместе с первой. Я видел у тебя на вилле изумительные тела. Не возражай мне. Я знаю, что такое любовь. Я знаю, что, если желаешь одну, никакая другая ее не заменит. Но в объятиях красивой рабыни можно все же найти минутное развлечение.
- Не хочу! - отрезал Виниций.
Петроний, который питал к юноше слабость и искренне желал облегчить его страдания, задумался.
- Может быть, твои рабыни, - сказал он после недолгой паузы, - не обладают для тебя прелестью новизны, тогда…
Тут Петроний задумчиво поглядел на Ираиду и на Эвнику и, наконец, положил руку на бедро златоволосой гречанки.
- Посмотри на эту нимфу! – с улыбкой произнес он. - Несколько дней назад младший Фонтей Капитон давал мне за нее трех чудных мальчиков из Клазомен - более прекрасных тел, наверное, не создал сам Скопас. Сам не понимаю, почему я до сих пор остаюсь к ней равнодушен, - ведь не мысль о Хрисотемиде удерживает меня. Так вот, дарю ее тебе, возьми ее!
То, что произошло потом, было и ожидаемо, и странно. Очень странно.
Виниций вдруг вскочил с места и, сжав руками виски, быстро, как истерзанный болезнью человек, ничего не желающий слушать произнес несколько отрицательных фраз, потребовал дать ему галльский плащ с капюшоном. Молодой трибун сказал, что пойдет искать в городе пропавшую девушку Лигию, в которую был безнадежно влюблен, и которая сбежала от него при попытке заточить ее в доме Виниция.
Потом его родственник быстро вышел. Петроний, видя, что Виниций не в себе, не пытался его остановить. Но истолковав отказ Виниция как минутное отвращение к любой женщине, которая не была Лигией, и не желая, чтобы великодушный его жест пропал втуне, приказал гречанке выкупаться, умастить тело, нарядиться и пойти в дом Виниция, чтобы ублажать его в отсутствие той, которую он так безответно любит.
Дальше случилось невероятное, неслыханное, небывалое. Удивительное не только для дома Петрония, но и для Рима. Доселе покорная рабыня упала перед ним на колени и, заломив руки, стала умолять, чтобы он не гнал ее из дому. Его вестиплика посмела, пусть и в форме просьбы, заявить, что не пойдет к Виницию. Что лучше она будет носить дрова в гипокаустерий дома Петрония чем будет там первой из служанок.
Петроний не верил своим ушам. Эвника, которую он всегда считал просто одним из окружавших его красивых бессловесных «тел», посмела говорить, и как говорить! Страстности ее монолога могли позавидовать любые авторы пьес и артисты. Трепеща как древесный лист от робости и волнения, она униженно, но в то же время непреклонно, молила его, твердила, что она не хочет, не может! И молила его сжалиться над ней.
- Господин! – взывала она, простирая к Петронию руки, - Прикажи бить меня плетьми каждый день! Только не отсылай меня из дома!
Петроний слушал ее удивленно. Рабыня, которая смеет отказываться от исполнения воли своего господина, которая говорит: "Не хочу и не могу!" - это было в Риме нечто столь необычное, что Петроний сперва не верил своим ушам. Но потом нахмурил брови. Он был слишком утонченной натурой, чтобы быть жестоким. Его рабам, особенно в дни разгула, жилось привольнее, чем рабам других хозяев, - при условии, что они образцово исполняли свои обязанности и волю господина чтили как волю богов. Однако, в случае нарушения этих двух правил, Петроний умел не скупиться на наказания, каким, по принятому обычаю, подвергали рабов. И он не терпел, когда ему прекословили, и когда что-либо мешало его спокойствию…
Удивленный столь страстной мольбой и пораженный смелостью ничтожной рабыни, Петроний глядел с минуту на коленопреклоненную, потом, наконец, принял решение, которое ему показалось правильным. Приказал дрожащей всем телом Эвнике привести к нему смотрителя дома, критянина Тейрезия, и, когда она возвратилась вместе с ним, произнес слова, которые ему казались в тот миг компромиссом между справедливой и разумной строгостью и милосердием.
- Возьмешь Эвнику, - приказал ему Петроний, - и дашь ей двадцать ударов плетью, только так, чтобы не испортить кожу.
Петроний даже в наказаниях оставался эстетом. И неизгладимые следы от кровавых истязаний, остававшиеся порой на коже наказанных рабынь, так же неприятно раздражали его, как и любое другое проявление несовершенства. Поэтому он и ограничил наказание всего двадцатью ударами, с оговоркой о целости кожи красивого «тела», оказавшегося, к сожалению, столь строптивым. Учитывая опыт экзекуторов, никогда не остававшихся в его доме без работы надолго, за красоту своей «вещи» он не опасался. Хотя, неприятный осадок от этого эпизода вчерашнего дня у него остался.
Внезапно, Петроний почувствовал, что именно этот момент положил начало его беспокойству. Петроний вспомнил, как златоволосая Эвника, услышав его слова, обращеные к Марку Виницию, о том, что он дарит ему свою вестиплику, вмиг побледнела как полотно и, вперив испуганный взор в лицо Виниция, казалось, перестала дышать, с тревогой ожидая его ответа. И как прояснилось ее лицо, как забрезжила надежда в ее глазах, когда Виниций от нее отказался!
Петроний вспомнил, что было дальше. Как, мимоходом отдав приказание высечь плетьми дрожащую девушку, пошел в библиотеку и, за столом из розового мрамора, поработал над своим "Пиром Тримальхиона". Как потом решил подкрепиться, и по дороге в триклиний, проходя мимо предназначенной для челяди галереи, вдруг заметил среди стоявших у стены рабов стройную фигурку Эвники. Его это неприятно удивило. Он привык, чтобы его приказания исполнялись, а своего приказа Эвнике отправиться в дом Виниция он не отменял. Петроний, позабыв, что не дал Тейрезию другого распоряжения, кроме как отхлестать ее плетьми, нахмурился, и стал искать глазами смотрителя, чтобы указать ему на неисполнение приказа строптивой рабыней. Ему даже захотелось назначить ей дополнительное наказание за ее необъяснимое упрямство. Однако Тейрезия среди слуг не было. Тогда Петроний обратился к самой Эвнике:
- Тебя отхлестали?
И она опять кинулась к его ногам и, припав устами к краю его тоги, ответила:
- О да, господин! Отхлестали! О да, господин!
В ее голосе слышались одновременно и радость и благодарность. Она, видимо, полагала, что порка ей заменила изгнание из дома и что теперь она может остаться. Поняв это, Петроний удивился такому страстному сопротивлению рабыни, но он был слишком опытным знатоком натуры человеческой, чтобы не догадаться, что причиной этого сопротивления могла быть только любовь к кому-то, кто остается в его доме. Его поразил краткий диалог со строптивой вестипликой, когда на его прямой вопрос, есть ли у нее в доме возлюбленный, Эвника подняла на него свои голубые, полные слез глаза и еле слышно ответила:
- Да, господин!
Ее голубые глаза, ее отброшенные назад золотистые волосы, все ее лицо, выражавшее страх и надежду, были так прелестны, и смотрела она так умоляюще, что Петроний, который как философ всегда провозглашал могущество любви, а как эстет чтил всяческую красоту, почувствовал некоторую жалость к рабыне.
- Который из них твой любовник? - спросил он, кивая в сторону группы рабов.
Ответа от прекрасной бунтарки он так и не получил. Эвника лишь прижалась лицом к его ногам и застыла в неподвижности. Петроний обвел взглядом рабов, среди которых были красивые, рослые молодцы, но ни на одном лице не мог заметить и тени смущения, напротив, все они глядели с какой-то странной усмешкой. Тогда Петроний еще раз посмотрел на лежавшую у его ног Эвнику и молча пошел в триклиний. Еще раз наказывать ее за строптивость он уже не захотел.
При этом воспоминании, беспокойство Петрония усилилось. Он почувствовал, что упускает что-то очень важное, что было связано с этой странной непокорной девушкой. Вчера вечером его мысли снова возвращались к Эвнике, настолько, что он, по возвращении домой, призвал к себе Тейрезия для разговора о ней.
- Эвнику наказали? - спросил Петроний.
- Да, господин, - ответил Тейрезий, и тут же добавил, словно оправдываясь, и даже, как бы, извиняясь, - Но я следил, чтобы кожу ей не испортили.
- Разве я больше ничего не приказал относительно ее? – озадаченно спросил его хозяин.
- Нет, господин, - с беспокойством отвечал смотритель.
- Ну что ж, хорошо, - с видимым облегчением произнес Петроний, и, неожиданно даже для самого себя, спросил: - Кто из рабов ее любовник?
- Никто, господин, - твердо ответил смотритель, несколько странно глядя на него, как человек удивляющийся тому, что зрячий не видит очевидного.
- Что ты о ней знаешь? – продолжал допытываться Петроний.
- Эвника по ночам никогда не покидает кубикул, - начал Тейрезий не очень уверенным тоном, - Там она спит вместе со старухой Акризионой и с Ифидой.
На этом месте Тейрезий замолчал, все так же странно глядя на своего господина.
Петроний вопросительно поднял брови, требуя продолжения рассказа, и Тейрезий продолжил:
- После твоего купанья, господин, она никогда не остается в бане. Другие рабыни смеются над нею и называют ее Дианой.
Его выразительный взгляд все также оставался вне внимания Петрония, который на мгновение задумался.
- Довольно, - молвил он, наконец, после непродолжительного молчания. - Мой родственник, Виниций, которому я нынче утром подарил Эвнику, не принял ее, стало быть, она остается дома. Можешь идти.
Но Тейрезий не ушел, а продолжил, дополнил сказанное об Эвнике, рассказав, что после ухода Петрония, девушка пришла к нему и сказала, будто знает человека, который может найти беглянку Лигию, причину душевных страданий Марка Виниция. Петроний приказал, чтобы этот за человек наутро ждал прихода трибуна, которого Тейрезий должен был попросить, от его имени, посетить его, Петрония, дом.
Петроний поймал себя на мысли, что все время невольно думает об Эвнике. Вначале он решил, что молодая рабыня, должно быть, хочет помочь Виницию найти Лигию лишь для того, чтобы ее не принуждали заменить Лигию в его доме. Но потом ему пришло на ум, что человек, которого Эвника пришлет, возможно, и есть ее любовник, и мысль эта почему-то была Петронию неприятна. Разумеется, был самый простой способ узнать правду - он мог приказать позвать Эвнику, но час был поздний, и после длительного пребывания у Хрисотемиды Петроний чувствовал себя утомленным. Ему хотелось поскорее лечь. Что он и сделал.
И теперь, на следующее утро после всех этих странных событий, разговоров и мыслей, имя Эвники вновь возникло в его голове. И Петроний чувствовал, что здесь дело вовсе не в том, что эта странная, одновременно покорная и необъяснимо строптивая девушка, сама принесла в своих руках нить, пройдя по которой, как по нити Ариадны, можно было добраться до решения загадки исчезновения Лигии. Он чувствовал, что сама Эвника и есть загадка, которую ему необходимо разгадать. Сейчас Петроний немного пожалел о том, что вчера не поинтересовался причиной ее необъяснимой строптивости. Но, с другой стороны, он не привык торопиться. И считал все произошедшее поводом для новых впечатлений. И еще он подумал, что Фонтей Капитон, предлагавший ему за Эвнику трех мальчиков из Клазомен, хотел ее купить чересчур дешево.
Едва Петроний успел одеться в унктории, как явился приглашенный Тейрезием Виниций. Трибун уже знал, что никаких вестей о пропавшей Лигии нет. Виниций и сам, перерядившись рабом, весь вчерашний день искал Лигию по всем закоулкам города, но не сумел найти ни малейшего следа, ни намека на след.
Поэтому, услыхав от Тейрезия, что есть человек, берущийся найти Лигию, Виниций сразу поспешил к Петронию и, второпях поздоровавшись, спросил, что это за человек.
- Скоро мы его увидим, - сказал Петроний. - Это знакомый Эвники, а она сейчас придет уложить складки моей тоги и сообщит о нем более подробно.
- Это та, которую ты вчера хотел мне подарить?
- Да, та, которую ты вчера отверг, за что, впрочем, я тебе благодарен, так как она…
Здесь Петроний на мгновение замолчал, подбирая слова, и затем продолжил:
- Она, пожалуй, лучшая вестиплика в городе.
Едва он договорил, как Эвника действительно появилась и, взяв с инкрустированного слоновой костью стула тогу, развернула ее, чтобы набросить на плечи Петрония. Лицо у нее было спокойное, в глазах светилась радость.
Петроний внимательно на нее посмотрел и нашел, что она очень хороша. Когда же она, запахнув на нем тогу, стала укладывать ее складки, то и дело нагибаясь, чтобы их выровнять сверху донизу, он заметил, что руки у нее дивного цвета бледной розы, а грудь и плечи отливают нежными тонами перламутра или алебастра.
- Эвника, - сказал он, - пришел уже тот человек, о котором ты вчера говорила Тейрезию?
- Да, господин.
- Как его зовут?
- Хилон Хилонид, господин.
- Кто он?
- Он врач, мудрец и прорицатель, он умеет читать судьбы людей и предсказывать будущее.
- А тебе он тоже предсказывал будущее?
Эвника залилась румянцем, от которого порозовели даже ее уши и шея.
- Да, господин.
- Что ж он тебе напророчил?
- Что меня ждут боль и счастье.
- Боль досталась тебе вчера от рук Тейрезия, значит, и счастье должно прийти.
- Оно уже пришло, господин.
- Какое же?
И она прошептала.
- Я осталась здесь.
Петроний положил руку на ее золотистую голову.
- Ты нынче хорошо уложила складки, Эвника, я тобою доволен.
От прикосновения его руки глаза у нее вмиг затуманились слезами счастья, учащенное дыхание заволновало грудь.
В это мгновение, перед нею пронеслись все те месяцы, что она, попав в этот дом с рынка рабов, служила Петронию. Как почувствовала учащенное сердцебиение, в первый раз увидев своего господина. Как была счастлива, когда Тейрезий, по своему добрый, справедливый и вежливый критянин, обратил внимание на ее изящные ловкие пальцы и определил ее в вестиплики, ведь это означало максимальную близость к телу того, кого она любила! Как наслаждалась она утренней церемонией укладки складок его одежды! Как радовалась моментам, когда ее вызывали прислуживать Петронию после омовения! Ведь она могла, не скрывая взора, любоваться телом любимого человека, и даже порою прикасаться к нему…
Вот только была ли сама Эвника для него человеком?
Видел ли он ее вообще?
Он смотрел на нее, но не видел ее и не слышал. Не видел ее влюбленных глаз, не слышал ее судорожных вздохов, не реагировал на ее дрожащий голос, которым она отвечала на его редкие обращения. Право, любая из гемм его коллекции была для Петрония важнее, чем бесправное и бессловесное красивое «тело», посмевшее в него влюбиться.
«Animal impudens (бесстыдное животное)!» - так высказывался он, цитируя Сенеку, о женщинах. О патрицианках.
Рабыня, с его точки зрения, не заслуживала и этого, весьма нелестного, эпитета.
В доме Петрония все рабы шептались о странностях Эвники. Многие, видя, как она меняется в лице в присутствии их господина, понимали причину. И качали головой. Не было случая, чтобы «Арбитр изящества» всерьез увлекся рабыней из своего дома. Сам Тейрезий сочувствовал ей, огорчался при виде ее томлений, но не решался обратить внимание господина на несчастную влюбленную рабыню.
Два дня назад Эвника совершила странный поступок.
В отсутствие господина его рабы позволяли себе определенные чувственные вольности. Тейрезий этому не препятствовал, так как сам нередко принимал участие в подобных развлечениях. Догадывался о них и Петроний, но, как человек снисходительный и не любивший наказывать, смотрел на это сквозь пальцы.
Тогда, оставшись одна, после ухода всех желающих развлекаться в направлении лаконика, Эвника взяла выложенный янтарем и слоновой костью табурет, на котором только что сидел Петроний, и осторожно поставила его возле статуи своего господина, стоявшей в унктории, комнате для умащивания маслом.
Ункторий был весь залит солнечными лучами и сиял цветными бликами, игравшими на радужном мраморе, которым были отделаны стены. Эвника встала ногами на табурет и, оказавшись вровень со статуей, вдруг обвила ее шею руками; затем, откинув назад свои золотистые волосы и прижимаясь розовым телом к белому мрамору, страстно припала губами к холодным устам Петрония.
Право, растрогать эту статую было бы легче, чем тронуть теплотой безответной любви несчастной девушки сердце того, кто послужил скульптору моделью.
И все же, несмотря на такую безответность нежных чувств, Эвника по-прежнему смотрела ему в глаза покорно и восторженно.
Но Петроний на это не обращал никакого внимания.
До вчерашнего дня, когда, напуганная перспективой быть отданной для ласк, пусть красивому жесткой воинской красотой, но нелюбимому ею Марку Виницию, Эвника решилась на открытый бунт, отказавшись исполнить приказ своего любимого господина идти в дом Виниция и развлекать его там своим телом.
Она рисковала. В Риме непокорность воле хозяина каралась жестоко. Власть господина над «телами» была абсолютной, и единственное, что ее ограничивало, это здравый смысл и нежелание портить собственное дорогостоящее имущество.
Она молила оставить ее в доме, и, если будет на то воля господина, бить ее плетьми каждый день. Петроний мог просто приказать буквально исполнить ее просьбу, и убить ее таким истязанием за несколько недель.
А мог приказать один раз жестоко бичевать свою строптивую рабыню для примера всем остальным. Так, чтобы от былой красоты ее тела остались одни воспоминания.
Или приказать бичевать ее так, чтобы крики, жуткие корчи и мучительная смерть истязуемой стали жестоким предостережением всем, кто посмеет воспротивиться воле своего господина.
Петроний оказался неожиданно добр. Или просто был удивлен. Он впервые заметил свою рабыню и решил обойтись с нею милосердно. Как он это понимал.
И приказал Тейрезию отхлестать ее плетьми. Немного, для острастки. Всего двадцать ударов. С оговоркой «не портить кожи».
Эвника запомнила каждое мгновение своего наказания, хотя смотритель дома сделал все, чтобы, по возможности, смягчить то, что было ей назначено ее господином.
Тейрезий привел Эвнику в эргастул, где в одном из помещений, освещенном боковым окном, выходившим во двор, над рабами Петрония проводились телесные наказания. Керигий, старший экзекутор, поднял глаза на смотрителя дома, встал со скамьи, на которой обычно пороли рабов, и поклонился.
- Господин приказал дать Эвнике двадцать ударов плетью.
- Какой? – негромким безразличным голосом спросил экзекутор, - Многохвосткой, веревочной или кожаной?
- Кожаной, в один хвост, легкой, - указал Тейрезий, и многозначительно добавил: - Господин приказал не портить ей кожу.
- Будет исполнено, - все так же равнодушно ответил Керигий, странная служба которого довела его до состояния исполнителя, бездумно выполняющего свою работу. Он не получал удовольствия от страданий своих жертв, но и не сочувствовал им. Впрочем, он всегда действовал так, как ему приказывали, и никогда не ошибался в степени строгости или жестокости требуемого наказания, к которому Тейрезий, или, как сейчас, сам Петроний, приговаривали рабов. Тем не менее, Тейрезий остался, чтобы проследить за исполнением наказания над одним из самых красивых «тел» дома Петрония, а заодно и полюбоваться этим «телом».
Тейрезий сочувствовал Эвнике. У него не было к ней ни капли вожделения, хотя предстоящее зрелище сечения обнаженного тела девушки его волновало. Несмотря на свою огромную власть в доме, он оставался честным и порядочным человеком, и это понимал и ценил сам его хозяин. Смотритель дома Петрония ни в какой мере не желал ласк или иного внимания Эвники, считая ее глубоко несчастной из-за безнадежности ее чувств. Тейрезий знал, как и многие в доме Петрония, о ее безответной любви, но не питал по поводу ее перспектив никаких иллюзий.
Сейчас ему хотелось поскорее закончить с тягостной процедурой экзекуции, которая, наверняка, не случилась бы, будь Петроний хоть чуточку внимательнее к той, которой предстояло встать у находившегося в углу столба.
- Разденься, - распорядился Тейрезий.
Эвника покорно расстегнула пояс, положила его на скамью. Затем отстегнула бронзовые аграфы, скреплявшие на плечах ее тунику. Легкое одеяние из тончайшей шерсти скользнуло вниз, обнажив то самое «тело», которое каждый день видел и не замечал Петроний. Эвника, прикрыв левой рукой грудь, повернувшись к мужчинам боком, изящным движением вышла из кольца упавшей ткани, подняла ее правой рукой и положила на скамью. Потом, выпрямившись, стыдливо прикрыла правой ладонью низ живота.
- Подойди к столбу! – негромко, но твердо приказал Тейрезий, любуясь красотой девушки.
Эвника, неловко ступая, по-прежнему прикрываясь, и поворачиваясь боком к зрителям, подошла к темному дереву. Дереву, поверхность которого была отполирована телами ее предшественниц, получавших здесь, каждая свою, назначенную господином, порцию страданий. Потом девушка обхватила руками столб и прижалась к нему всем телом.
- Привяжи ее! – распорядился Тейрезий.
Экзекутор, подойдя к столбу, у которого стояла Эвника, молча связал ей руки и прикрутил обмотанные веревками кисти к цепи, свисавшей другой стороны столба для бичевания. Теперь стройное тело девушки, вытянувшись, странно белело на фоне темного дерева, которое она обнимала. Экзекутор взял однохвостую плеть и встал около столба.
- Как бить? – спросил он, - По заду, или по спине?
- По заду, - помедлив мгновение, ответил Тейрезий, оценив красоту и грациозную позу привязанной вестиплики, и добавил со значением одно слово: - Аккуратно.
Экзекутор понимающе кивнул, и, подняв плеть, приготовился нанести первый удар.
- Начинай! – приказал Тейрезий.
Плеть свистнула и обожгла ягодицы девушки. Эвника со стоном вжалась в дерево столба.
- Один! – засчитал удар Тейрезий, и, видя, как напряженно стоит девушка, приказал ей: - Расслабь тело!
Эвника попыталась расслабиться, вздохнула и чуть повернула лицо, так, что Тейрезию стал виден ее изящный профиль и слезинка, замершая около уголка глаза.
Тейрезий кивнул экзекутору, и тот нанес второй удар. Девушка застонала горомче.
- Два! – произнес смотритель дома.
Эвника тяжело вздохнула, и постаралась с достоинством терпеть наказание дальше. Экзекутор стегал, высекая из груди привязанной к столбу девушки вначале громкие стоны, а под конец наказания и вскрики. Боль захлестывала ее. Гибкий кончик плети обжигал ягодицы. Экзекутор аккуратно, как и требовал Тейрезий, клал жгучие красные полосы на тело обнаженной девушки. Ягодицы Эвники вздрагивали, сжимались и разжимались. Тейрезий жадно глядел на редкое зрелище сечения столь красивого «тела», не забывая засчитывать очередной удар. Наконец, он произнес «Двадцать!», и девушка замерла, тихо всхлипывая.
- Развяжи ее! – приказал Тейрезий.
Керигий освободил заплаканную высеченную девушку, тут же прикрывшую руками свою наготу и повернувшуюся к мужчинам боком, продемонстрировав исполосованный красным зад. Тейрезий подал ей одежду. Эвника быстро оделась, застегнула пояс, и, смахнув слезы, молча поклонилась смотрителю дома.
- Идем, - произнес Тейрезий и увел наказанную девушку из эргастула.
По дороге он на ненадолго остановился у небольшого фонтанчика, журчавшего во дворе, посмотрел в ее, все еще мокрые глаза, и приказал:
- Умойся!
Эвника послушно умылась и Тейрезий спросил ее:
- За что господин рассердился на тебя?
- Господин приказал мне идти в дом его родственника Виниция. Я отказалась, - последовал честный и потрясающий своей нелогичностью ответ.
- Ты сошла с ума! – изумленно воскликнул Тейрезий. – Господин весьма благоволит к тебе, раз поступил столь милосердно! В другом доме тебя бы засекли в эргастуле до полусмерти.
- Я не могла, - тихо произнесла Эвника. – Прости меня. И спасибо тебе. Ты очень добрый человек, раз позаботился о том, чтобы меня не мучили.
- Это господин приказал наказать тебя как можно мягче. Не забудь поблагодарить его.
- Не забуду… - тихо произнесла Эвника.
Эвника действительно не забыла, что Петроний был к ней милостив, в том смысле, как он сам это понимал. И, как только Тейрезий освободился, рассказала ему о Хилоне Хилониде, который мог бы оказать услуги Марку Виницию в поисках Лигии.
И этот Хилон Хилонид пришел по ее просьбе в дом Петрония этим утром.
Когда Петроний и Виниций, вошли в атрий, он, при их появлении, отвесил глубокий поклон. Петроний вспомнил о своем вчерашнем предположении, что это, возможно, любовник Эвники, и улыбнулся. Стоявший перед ним человек был жалок и смешон. Он был не стар, но очень неухожен. Петроний успокоился и выслушал его предложения по поиску Лигии. Потом, согласившись принять его услуги, Петроний поинтересовался на всякий случай, откуда этот то ли философ, то ли врач и гадатель, знает Эвнику? Хилон ответил, что девушка приходила к нему за советом по любовному делу. Прекрасная вестиплика хотела излечиться от безответной любви. Однако, этот киник, стоик, и, одновременно, перипатетик, склонный к вину, дал ей амулет, который принесет ей взаимность, естественно, за хорошую плату. Петроний посмеялся, хотя слова про безответную любовь прекрасной рабыни неприятно кольнули его сердце…
Хилон тотчас отправился на розыски, и Виниций получил надежду на возвращение его возлюбленной. А Петроний снова подумал об Эвнике, которая прошла вдалеке по галерее.
День прошел как всегда, в письмах, беседах и прочих обыденных хлопотах. Но Петроний снова и снова вспоминал вчерашнее. И больше всего беспокоило его воспоминание о золотоволосой девушке, лежавшей у его ног, с благодарностью целовавшей край его тоги за то, что он приказал ее высечь вместо изгнания.
Вечером Петроний снова не находил себе места. Мысли об Эвнике осаждали его ум. Он все время возвращался к странностям поведения своей вестиплики прошлым утром, и к этому восторженному выражению лица девушки, которое он увидел, когда сегодня, перед приходом Хилона, похвалил ее и положил руку на ее золотистые волосы. При воспоминании об этом, Петроний внезапно почувствовал те самые ощущения на своей правой ладони, как будто снова тронул мягкие волосы своей рабыни. И он пожалел, что второпях ограничился всего лишь этим мимолетным касанием. Ему захотелось гладить эти волосы обеими руками, потом перейти на изящные черты лица девушки, провести ладонью по ее гибкой шее, и…
Петроний ощутил приступ раздражения. Он понял, что испытывает к Эвнике не просто что-то вроде телесного вожделения. Все было иначе. Не так, как с Хрисотемидой, или с другими женщинами, которых в его жизни было немало. Эвника была совсем другой. И ему странно было чувствовать нарастающее желание взаимности от ничтожной рабыни, которую он в любую секунду мог взять силой.
Но…
Петроний понял, что телесного обладания ему будет мало. Он желал чувств от того «тела», которое все время было в его власти. И Петроний, с внезапно нахлынувшей яростью, вспомнил, как промолчала высеченная рабыня на его вопрос о том, кто из рабов ее любовник. И Петроний твердо решил узнать его имя, и удалить под благовидным предлогом. Странно, но его уже даже не раздражало, а просто оскорбляло наличие соперника в собственном доме. Соперника, ради которого Эвника без колебаний пошла на открытый бунт против своего законного владельца, и даже будучи наказанной, оставалась ему верна. Он понял, что восхищается преданностью девушки, и завидует тому, кто был ее, этой преданности, удостоен.
Раздражение от уколов ревности пересилило иные его чувства, и Петроний решил вызвать к себе Эвнику для объяснений.
Несмотря на поздний час, Эвника пришла быстро. Видно было, что она еще не ложилась. Лицо девушки было спокойным, но за этим внешним спокойствием угадывалось скрытое волнение. Она встала перед своим господином, и, изящно поклонившись, замерла в ожидании распоряжений.
- Зажги свет, - приказал Петроний.
Девушка молча взяла масляную лампу, стоявшую на столике у ложа Петрония, и зажгла несколько светильников, стоявших в разных концах комнаты. Стало гораздо светлее.
Эвника поставила лампу на место и, выпрямившись, вопросительно посмотрела на своего хозяина.
- Разденься! – неожиданно хриплым от волнения голосом, произнес Петроний.
Девушка испуганно на него посмотрела, потом дрожащими руками расстегнула пояс и освободилась от одежды. Она встала перед Петронием, обнаженная, прекрасная, совершенно не пытаясь как-нибудь прикрыться. Петроний встал, подвел ее ближе к свету. Внимательно осмотрел ее плечи, грудь, потом повернул ее спиной и мягко провел по задней части тела Эвники, от плеч до бедер.
- Тебя стегали по заду, или по спине? - осведомился ее повелитель.
- По заду, - тихо ответила девушка и добавила: - Не беспокойся, господин, следов от плети на моем теле не осталось. Тейрезий проследил за исполнением твоего приказа, чтобы кожу мне не испортили. Спасибо тебе за твою милость!
- Я рад, что Тейрезий точно исполнил мое приказание, - промолвил Петроний, взял Эвнику за руку, подвел ее к своему ложу и присел на него.
- Присядь рядом! - повелительным жестом указал он рядом с собой.
Девушка, по-прежнему обнаженная, присела на краешек постели римского патриция.
- Смотри мне в глаза и отвечай честно, - спокойно, но твердо произнес Петроний. Эвника подняла на него чистые голубые глаза, и Петроний поразился их выражению.
Любовь… Это одно слово, которое может описать тот свет, который он увидел.
Любовь…
К кому?
Петроний вновь ощутил приступ ревности к своему счастливому сопернику, и начал допрос Эвники издалека.
- Тебе было больно? – тихо спросил он ее, имея в виду то, что произошло вчера утром в эргастуле.
- Да, господин, - чуть дрогнувшим голосом ответила Эвника.
- И страшно? – продолжил вопросы Петроний.
- Страшно, господин, - подтвердила рабыня.
- Ты поняла, за что тебя наказали? – спросил, глядя ей в глаза, Петроний, - За какую провинность?
- Я отказалась исполнить твой приказ, господин, - твердо, не опуская глаз ответила Эвника, - Ты пожелал видеть меня в доме трибуна Виниция, а я посмела тебе перечить.
- Ты правильно поняла, - кивнул Петроний, - Тогда скажи, почему ты не исполнила приказ после наказания?
- Я думала, ты передумал, господин! – теперь Эвника смотрела на него глазами, в которых застыл ужас. Петроний понял, что она смертельно боится быть изгнанной из дома.
- Успокойся, - внушительно произнес Петроний, - Виниций не принял тебя. И я теперь никогда (Петроний со значением выделил это слово) тебя не отпущу!
- Благодарю тебя, господин! – Эвника бросилась перед ним на колени и поцеловала его руки.
- Мы не закончили, Эвника! - Петроний взял ее лицо в руки и властным движением заставил глядеть ему прямо в глаза.
- Я слушаю, господин! – глаза Эвники сияли восторгом и благодарностью.
- Ответь, Эвника, только честно, - Петроний сурово поглядел на нее, - Если бы я не передумал, и пригрозил бы вновь послать тебя под плеть, ты пошла бы в дом Виниция?
- Нет, господин, - Эвника со слезами на глазах покачала головой, - Ни за что!
- А если бы это продолжалось снова и снова? Если бы я счел твою дерзость несносной и приказал бы бичевать тебя до смерти?
- Я умерла бы в твоем доме, - чуть слышно прошептала Эвника, - Под твоей крышей.
- Ты так его любишь? – задал коварный вопрос Петроний.
- Да, господин! – Эвника, стоящая на коленях, вновь припала к его рукам своими устами.
У Петрония заныло сердце. Это была уже не просто зависть, а смесь зависти и отчаяния, оттого, что эта безграничная преданность и светлая любовь принадлежат не ему.
Впрочем, насчет преданности…
- Желаешь ли ты служить мне? – тихо спросил Петроний.
- Больше всего на свете! - восторженно выдохнула коленопреклоненная девушка, поставив вопрошающего в тупик экзальтированным тоном своего ответа.
Петроний решил зайти с другой стороны, чтобы, усыпив бдительность девушки, все же выведать имя того, кого уже готов был убить собственными руками.
- Почему другие рабыни называют тебя Дианой? – спросил он.
- Я девственница, - тихо призналась Эвника, - И я не…
Здесь она замолчала и опустила глаза, боясь открыть чужую тайну.
Петроний улыбнулся.
- Я знаю о тех шалостях, что позволяют себе слуги в моей бане, - спокойно сказал он, - И не собираюсь требовать у тебя имена тех, кто в этом непотребстве участвует.
- Не карай их, господин! – попыталась защитить его подвластных Эвника, - У них не так много поводов для наслаждений…
- Обещаю, - вздохнул Петроний, - И все же, скажи, почему ты, при твоей красоте (Петроний мягко погладил рукой ее обнаженное плечо), до сих пор не разделила ложе с тем, кого ты так страстно любишь?
Эвника странно, почти с вызовом, поглядела ему в глаза, и, покачав головой, ответила с каким-то горьким выражением в голосе:
- Я не открылась ему, господин. Он ничего не знает.
«И не узнает!» - ликующе пронеслось в голове Петрония. Вслух же он произнес:
- Отчего ты не открылась ему? В чем причина твоей робости?
Эвника опустила глаза и промолвила:
- Он не видит меня. И не слышит. И никогда не полюбит…
- Так назови мне его имя! – вспылив, Петроний, нагнувшись, твердо взял Эвнику за плечи и требовательно посмотрел ей в глаза. - Кто этот слепец, что не видит столь изысканной красоты? Кто может не услышать биения столь отважного и нежного сердца? Кто этот несчастный?!
Эвника покачала головой и опустила очи долу.
Петроний чуть успокоился, и, отпустив плечи девушки, взял ее руки в свои, и твердо произнес:
- Назови мне его имя, и я заставлю его помнить о тебе всю жизнь!
«Всю, сколько ее у него останется!» - мысленно добавил он про себя, уверенный, в том, что, уничтожив презренного соперника, после тайной расправы над ним, сможет приблизить и влюбить в себя эту, нет, не рабу, золотоволосую богиню.
Коленопреклоненная Эвника подняла голову, взглянула ему прямо в глаза, и твердым голосом произнесла имя, поразившее его в самое сердце
- Петроний.
- Кто? - тихо переспросил ее господин, не веря своим ушам.
- Петроний Арбитр, - также твердо глядя ему в глаза, ответила Эвника.
- Ты хочешь сказать, что любишь меня? – Петроний был поражен, - Прекрасная Эвника, золотоволосая богиня! Сколько же ты мучаешься от неразделенной любви?
- С того дня, как появилась в твоем доме, - с достоинством ответила его рабыня, - Но я не мучилась. Я была счастлива тем, что служу тебе.
- И ты отказалась идти в дом Виниция…
- Я люблю тебя, господин, - тихо произнесла Эвника, - Тебя, а не твоего родственника.
- И это я сам, за твою любовь ко мне, послал тебя под плеть… - Петроний покачал головой, понимая всю жестокость своего поступка. – И ты не обижена?
- Тейрезий сказал, что ты поступил со мною милосердно, - заметила Эвнка, - Он сказал, что в другом доме меня бы засекли в эргастуле до полусмерти. Мне не на что обижаться, раз я жива и могу говорить тебе все это, и мое тело не раздражает тебя зрелищем шрамов от бича.
- Больше этого с тобою никогда не случится! – решительно произнес Петроний, - Тебя никогда не коснется ни рука, ни плеть экзекутора! Если ты действительно провинишься, я сам накажу тебя. Накажу так, как сочту нужным.
- Благодарю тебя, мой господин! – Эвника вновь поцеловала его руку. – Удары от тебя это честь для твоей рабыни.
- Я постараюсь воздержаться от воздания чести твоей красоте столь странным образом, - улыбнулся Петроний, - Хотя я знаю нескольких августиан, которым нравится ласкать высеченных девушек.
- Если хочешь, я принесу розги или плеть, - по-прежнему, стоя на коленях, тихо произнесла Эвника. – Возможно, ты все еще сердишься на меня… Так накажи меня своими руками. Я буду рада этой боли.
- Не стоит, - покачал головой Петроний, и нежно провел по ее плечу. – Ты божественно красива. И мне неловко, что ты пострадала.
- Не говори так! – глаза Эвники блестели слезами. – Я благословляю тот миг, когда ты приказал меня высечь! Ведь иначе бы ты никогда не заметил, что я тебя люблю!
- Я был слеп, - произнес Петроний, - Прости меня…
Вместо ответа, девушка прижалась лицом к его рукам, и замерла в этом положении. Петроний замер, боясь пошевелиться и спугнуть странное ощущение счастья, переполнявшее его.
Он не помнил, сколько времени продолжалось стояние на коленях прекрасной вестиплики. Он любовался изящными линиями ее спины, округлыми ягодицами, на которых, к счастью, уже не осталось следов вчерашнего наказания. И все не хотел прерывать эту странную сцену. И все же…
- Эвника! - тихо позвал Петроний.
- Да, господин? - отозвалась девушка, подняв к нему свое прекрасное лицо.
- Я хочу, чтобы ты осталась. На эту ночь, и на все последующие… На все мои ночи, сколько их будет в моей жизни!
- Я люблю тебя, господин! – Эвника всем телом прижалась к нему.
- Я люблю тебя, моя богиня! – прошептал Петроний, гладя ее нежную кожу, чуть блестевшую в пламени ламп…
… Дни летели за днями, а Петроний никак не мог насытиться ласками своей Возлюбленной. Эвника не была «искусна в любви», но своей готовностью исполнить любое его желание, услужить ему телом и душой, покорила его сердце. Особенно после недавней истории с мурринской чашей…
- Эвника! – приказал в то утро Петроний, - Принеси из моего таблинума чашу для вина.
- Будет исполнено, мой господин! – с улыбкой произнесла его золотоволосая богиня, сладостным вздохом выделим слово «мой». И направилась в таблинум.
Через несколько мгновений, Петроний услышал звон разбитого стекла.
Встревоженный и недовольный, он проследовал в таблинум, и обнаружил там свою богиню, в растерянности стоящую на коленях и перебирающую осколки разбитой чаши.
Этот сосуд, один из двух подобных редкостей в его коллекции, стоил баснословно дорого. И Петроний всегда ценил его больше, чем любую из своих рабынь, или иных вещей своего дома. И вот, эта драгоценность была безвозвратно утрачена.
Но в то мгновение, когда он застыл на пороге, он смотрел не на разбитую вещь, когда-то бывшую предметом его странного тщеславного вожделения. Он смотрел на свою Эвнику, в отчаянии пытающуюся собрать осколки в подобие испорченного предмета. И в ужасе осознал, что по рукам ее струится кровь. Ее кровь…
Для него больше не существовало ни драгоценной чаши, за которую было выложено целое состояние, и которая была только что разбита. Ни того странного упоения коллекционера, обладающего редкой вещью, которое было с нею связано. Петроний испытал ужас оттого, что Эвника пострадала от этих осколков. Подбежал. Поднял ее на ноги. Удержал девушку от попыток вновь упасть на колени, уже перед ним. Заставил бросить на пол те самые острые куски стекла, что порезали ее пальцы. Кликнул лекаря. Вручил рыдающую девушку его попечению. И только потом посмотрел на пол, где среди остатков баснословно дорогой вещи виднелись пятна крови его Возлюбленной. И кровь была куда ярче цветного стекла…
Сейчас он не чувствовал к разбитой чаше, одному из самых ценных предметов его коллекции, ничего кроме отвращения. Петроний в раздражении приказал убрать осколки, не забыв посоветовать рабыне, пришедшей исполнить его приказ, быть аккуратной. Странная забота удивила девушку, но Петроний уже спешил в комнату Лекаря.
Грек Симонид вышел ему навстречу.
- Что с ней? – отрывисто спросил Петроний про Эвнику.
- Ничего страшного, господин, - Лекарь сделал успокаивающий жест руками, - Эвника в порядке. Она просто порезала себе пальцы. Я уже остановил кровь и наложил повязки. Только…
- Что «только»? Говори! – требовательно произнес Петроний.
- Она все время плачет. Боится, что ты… Господин! Будь милосерден к ней! Она ведь не хотела ее уронить!
- О чем ты? – нахмурился Петроний, и тогда до него дошел весь смысл слез и ужаса, застывших в глазах Эвники, когда он вошел в таблинум. И только тогда Петроний понял, почему девушка, сжимавшая окровавленными руками осколки чаши, хотела упасть перед ним на колени.
Грек, боясь вспышки гнева своего господина, опустил глаза.
- Ах, ты о чаше? – спросил Петроний, и, не дождавшись ответа, уже совершенно спокойно, произнес, - Не бойся, я буду милосерден к Эвнике. Ей нечего бояться. Да и тебе тоже. Спасибо, что справился с ее ранами. Дай ей анисовых капель, и, как только она успокоится, пришли ее ко мне.
Спустя некоторое время, Эвника, опустив голову, несмело вошла в таблинум. Петроний ждал ее, сидя на инкрустированном слоновой костью табурете, обозначаемом у римлян словом subsellium. Подойдя к нему своей изящной походкой, девушка медленно опустилась перед ним на колени. Голова ее осталась склоненной. Руки девушки были перевязаны чистыми белыми бинтами. Петроний наклонился и поднял за подбородок лицо Эвники. Улыбнулся ей. Но его золотоволосая богиня глядела на него глазами, в которых застыли слезы.
- Что с тобой, богиня? – спросил ее Петроний.
- Прости меня, господин! – с чувством произнесла Эвника, - Прикажи меня бичевать, только прости!
- Я не сержусь, - Петроний ласково погладил ее по щеке, - Вовсе не сержусь на тебя. Жаль только, что ты поранила руки. Но Симонид сказал, что все обойдется, и порезы несерьезны. Хвала богам и его умению Лекаря!
- Ты не прогонишь меня? – Эвника смотрела на него со странной смесью мольбы и надежды.
- Никогда, - твердо ответил Петроний.
Девушка коснулась губами его руки, и он ощутил приступ нежности к своей рабыне, которую уже боготворил. Затем, Эвника посмотрела ему в глаза, и тихо сказала:
- Господин, накажи меня.
Ее глаза не просили, они требовали искупления. И Петроний не знал, как ему поступить. Пожалуй, впервые в жизни он растерялся, видя глаза Женщины. Женщины, желающей Страдания.
Петроний молчал.
Не слыша ответа, Эвника продолжила свою речь.
- Господин! Я разбила твою драгоценность. Я виновата. Ты должен меня наказать. Прикажи бичевать меня, чтобы всем рабам в доме неповадно было тебя огорчать.
- Нет, - твердо сказал Петроний, - Я поклялся, что твоего тела не коснется плеть экзекутора. Не бойся, я не нарушу своего слова.
И тогда Эвника, глядя ему в глаза, медленно, отчетливо произнесла слова, приведшие его в восхищение храбростью собственной рабыни:
- Господин! Я отказываюсь от своей привилегии. Я возвращаю тебе твое Слово, и освобождаю тебя от данных мне клятв.
Петроний восхищенно покачал головой и приказал:
- Позови Тейрезия.
Эвника встала, низко поклонилась, и вышла из таблинума.
Вернувшись вместе с критянином, она вновь опустилась на колени, склонив голову, и ожидая решения своей участи.
- Тейрезий! – сурово произнес Петроний, - Эвника сегодня провинилась, и заслуживает наказания.
- Да, господин, - произнес, тяжело вздохнув, Тейрезий.
- Пусть принесут розги. Я накажу ее сам.
- Будет исполнено – Тейрезий поклонился и вышел.
Эвника осталась коленопреклоненной. Петроний подошел к ней, и, нагнувшись, взял в руки ее перевязанные бинтами кисти. Эвника подняла на него глаза и восхищенно посмотрела ему в лицо.
- Господин, ты воздаешь мне честь! – сказала она.
- Да, моя богиня, - ответил Петроний, - Я воздам тебе эту честь, раз ты этого хочешь.
- Хочу, господин! – с каким-то восторгом произнесла Эвника. - Накажи меня!
- Ты не боишься боли? – Петроний погладил ее по лицу. – И не страшишься моих ударов?
- Нет, господин! – твердо ответила Эвника. - Наказывай меня как должно! Я буду счастлива принять твои удары!
- Да будет так, - тихо произнес Петроний.
Вошла Ираида, внеся сосуд, в котором вымачивались длинные зеленые прутья. Петроний жестом отпустил ее и повернулся к Эвнике.
- Встань и разденься, - мягко произнес он.
Эвника без слов повиновалась, поднялась с колен, расстегнула пояс, сняла тунику, и положила свою одежду на роскошно отделанный табурет. Грудной и набедренной повязки девушка не носила. Петроний любил услаждать свой взор, любуясь ее совершенными формами через полупрозрачную косскую ткань, цвет которой дивно гармонировал с цветом кожи его Возлюбленной. Теперь обнаженная и бесстрашная, Эвника стояла перед ним в готовности к жестокому наказанию.
- Отодвинь от стены, - указал Петроний на стоявшее в таблинуме ложе, предназначавшееся для отдыха и чтения.
Эвника исполнила его приказание, и замерла в готовности услышать дальнейшие распоряжения своего господина.
- Ложись, божественная! – Петроний чуть-чуть улыбнулся и указал на изысканно украшенное ложе. - Это место достойно твоего прекрасного тела!
Эвника с нежной улыбкой легла на драгоценную мебель. Ее изящное тело смотрелось, на фоне резных и инкрустированных узоров, как картина в изысканном обрамлении. Эстетство ее господина, Арбитра изящества, проявилось и в этом жесте.
Петроний придвинул к ложу инкрустированный табурет, из числа стоявших в таблинуме, присел на него. Прекрасная головка Эвники покоилась на небольшой подушке. Ее лицо было повернуто к своему господину, а в глазах…
А в глазах лежащей обнаженной девушки, изготовившейся для жестокого телесного наказания, не было ни страха, ни даже робости. Только любовь к тому, кто будет высекать из ее души слезы и крики. Петроний гладил изящные черты лица своей отважной рабыни, а Эвника наслаждалась этими мгновениями покоя и улыбалась спокойной и счастливой улыбкой, как будто эти ласки будут продолжаться вечно.
Наконец, Петроний решил поговорить с нею о предстоящем.
- Эвника, - тихо произнес он. – Я не буду тебя привязывать.
- Как пожелаешь, мой господин, - Эвника казалась безразличной к обстоятельствам будущего истязания. Казалось, она живет только этим мгновением счастья! А то, что случится через минуту, вся эта жгучая боль, обещанная ей строгим господином, ее ничуть не волнует и, естественно, не пугает.
- Но сечь тебя я буду сильно, - продолжил Петроний.
- Это твое право, - безмятежно отозвалась его покорная обнаженная рабыня.
- Тебе будет больно. Ты можешь стонать, кричать и плакать, сколько захочешь, - Петроний безуспешно пытался вызвать в девушке отголоски страха, желая услышать, и немедленно удовлетворить сколь угодно завуалированную просьбу о снисхождении, желая иметь хотя бы ничтожный повод для ее прощения, или превращения возможного истязания в чисто символическое наказание.
- Ты бесконечно добр, мой господин, - Эвника нежно прикоснулась к его пальцам губами.
- Я хочу, чтобы ты знала, - Петроний не терял надежды смягчить ситуацию, чтобы не мучить болью свою прекрасную упрямицу, - Ты можешь просить о смягчении ударов. Проси о перерыве наказания, о пощаде. Я дам тебе отдохнуть, или даже вовсе прекращу тебя сечь. Поверь, я вовсе не хочу твоих страданий.
- Ты не можешь простить меня, не наказав, – Эвника произнесла слова, свидетельствовавшие о том, что она больше погружена в странную заботу о нем, чем в собственные возможные страдания. - Все рабы в доме должны знать, что ты строго взыскиваешь за провинности, даже с меня! Пусть я твоя наложница, но я уничтожила драгоценную вещь, и заслуживаю наказания, иначе остальные рабы перестанут принимать твою волю как Закон.
- Мне безразлично мнение рабов о моих делах, - Петроний был недоволен тем, что его рабыня заботится о его престиже больше, чем он сам. – Я сам решаю, кто в моем доме достоин наказания.
- Тогда накажи меня, - тихо и спокойно ответила Эвника, - за то, что я опять посмела тебе перечить.
- Ты знаешь, что ты для меня дороже любой драгоценности, - Петроний, нагнувшись, поцеловал ее плечо. – Поверь, я буду аккуратен, и постараюсь не испортить твоей нежной кожи.
- Я буду гордиться следами от твоих ударов, - Эвника была вполне серьезна, - Не щади меня.
Петроний поднялся с резного табурета, и взял из вазы с розгами один прут. Потом подошел к месту наказания и еще раз взглянул на свою рабыню. Эвника вытянулась своим обворожительно прекрасным телом на изящно изукрашенном дереве. Ожидая удара, она сжала ягодицы, и взялась перевязанными руками за края ложа. При этом, она повернула в сторону Петрония свою изящную головку. Ее глаза глядели на него в безмолвной готовности принять боль из его рук.
Петронию частенько случалось распоряжаться о наказании рабынь. Не раз приходилось ему и непосредственно присутствовать при наказаниях «тел» женщин его фамилии, в том числе и достаточно красивых. И всегда Петроний наблюдал примерно одно и то же. Страх в глазах жертвы. Дрожащие руки. Униженные мольбы о пощаде… И слезы, еще до первого удара, в бессмысленной попытке разжалобить своего хозяина.
Эвника же вела себя так, что Петроний восхищался ее храбростью и странной рассудительностью все больше и больше. И это заставляло его медлить. К тому же, он испытывал известную робость, в которой боялся признаться даже себе самому. Петроний еще ни разу никого не наказывал собственноручно. И он всерьез опасался испортить кожу «тела», которое, столь неожиданно, стало ему дороже испорченной вещи.
И все же, Петроний, ощутив, что не стоит больше медлить, взмахнул лозой. Господин высек на нежной коже ягодиц своей любимой рабыни первую красную полосу…
Петроний наносил удары расчетливо, стараясь, чтобы следы на теле Эвники не пересекались. Стегал не торопясь, получая от церемонии наказания покорного его воле «тела» странное удовольствие. При каждом взмахе лозы нежные половинки зада Эвники вздрагивали. Прут впечатывался в них, потом зад девушки округлялся и расслаблялся снова. Эвника громко стонала, со слезами в голосе. Петроний не считал ударов, но когда на округлых ягодицах его рабыни красного стало больше, чем белого, его Возлюбленная начала громко вскрикивать. Эти искренние крики боли, несомненно, слышали в соседних комнатах дома, и Петроний, несмотря на то, что девушка так и не запросила пощады, решил прекратить истязание. Крики наказываемой не доставляли ему удовольствия, и он, наконец, отбросил очередной прут. Эвника, вылежавшая сечение не привязанная к ложу, расслабила тело, и замерла, все еще всхлипывая. Петроний вновь присел на инкрустированный табурет и стал ласково гладить тело девушки, проводя руками от ее нежных плеч, до бедер, задерживая ладони на высеченных, сверкающих горячими рубцами, ягодицах рабыни. Эвника постепенно перестала всхлипывать, наслаждаясь его мягкими прикосновениями. В глазах девушки все еще виднелись слезы, лицо покраснело, но было удивительно трогательным и, как ни странно, красивым. Петроний вытер слезы с ее нежных щек, и…
Эвника улыбнулась ему.
- Ты… простил меня, господин? – тихо спросила она.
Дыхание ее чуть прерывалось от запоздалых рыданий, но в голосе не было ни страха, ни обиды, лишь надежда на прощение.
- Я и не сердился, - Петроний был восхищен терпением и прекрасной покорностью своей рабыни, - Почему ты не попросила пощады? Ты ведь могла в любое мгновение прекратить свои страдания.
- Ты должен был наказать меня, как сочтешь нужным, - отозвалась Эвника, - я не могла позволить себе просить пощады. Мое наказание определяешь ты сам. Прости меня!
- Я прощаю тебя, Эвника, - с чувством произнес восхищенный Петроний.
И, помедлив добавил:
- И ты меня прости!
- За что, мой господин? – искренне удивилась девушка, приподнявшись на ложе.
- Мне…, - Петроний нежно погладил ее высеченные ягодицы, - Мне было приятно сечь тебя. Почти так же, как ласкать твое божественное тело…
- Я счастлива служить тебе, - произнеся эти слова, Эвника взглянула ему прямо в лицо своими нежно-голубыми глазами.
- Даже страдая? – Петроний погладил обнаженное плечо Эвники.
- Даже страдая, - странно улыбнулась его Возлюбленная, и добавила:
- Боль от твоих рук… Это совсем иначе. Не просто больно… Если тебе приятно сечь меня, секи сколько пожелаешь.
- Нет, - покачал головой Петроний, - твое тело заслуживает ласк, а не розог!
И он обратил внимание на кровавые пятна, выступившие на бинтах, которыми были обмотаны ладони Эвники. Укоризненно покачав головой, Петроний кликнул Лекаря. Эвника виновато улыбнулась…
…Лекарь просил оставить Эвнику в кубикуле, где он ухаживал за больными рабами. Петроний отрицательно покачал головой, и приказал уложить наказанную рабыню в его, Петрония, собственной спальне. Эвника пыталась, с мягкой улыбкой, протестовать, заявляя, что наказание от рук ее господина было вовсе не таким уж болезненным, а порезы, после новой перевязки, ничуть не мешают ей прислуживать своему хозяину. В ответ, Петроний, мягко погладив ее волосы, пообещал через некоторое время позволить ей подняться с ложа.
И он действительно позволил ей присутствовать в триклинии на ужине. Роскошно одетая, сияющая золотистыми волосами, Эвника возлежала рядом с ним, со счастливой улыбкой на устах. И о случившемся напоминали лишь повязки на ее ладонях…
Дни бежали за днями, декада сменялась декадой. Петроний был счастлив тем, что Эвника, добрая и преданная, находится рядом с ним. И единственное, что его тревожило, это ее приниженное положение в доме, никак не соответствовавшее тому значению, которое эта девушка имела для него.
Петроний знал, что над ним сгущаются тучи. Что Тигеллин, подлый прислужник императора, затеял интригу, в результате которой он, Петроний, должен быть повержен. И он понял, что недалек тот день, когда это может случиться.
Тогда и состоялся между ним и Эвникой странный разговор, который предварял реализацию уже принятого им решения. И предопределял Судьбу, и самого Петрония, и Эвники…
В тот день Петроний призвал к себе Эвнику, желая сообщить ей о том, что решил отпустить ее на свободу. Она пришла, вся лучащаяся своей нежной улыбкой, светлая и радостная. Петроний смотрел на Эвнику глазами эстета, восхищенного дивными формами, и любовника, для которого это дивное тело дышит любовью. Эвника, одетая в прозрачное фиолетовое платье, называвшееся "косской одеждой", сквозь которое просвечивало ее розовое тело, была и впрямь прекрасна, как богиня. Чувствуя, что ею восхищаются, и безгранично любя Петрония, всегда ожидая его ласк, она зарумянилась от радости, словно была не наложницей, а невинной девушкой.
- Что скажешь мне, моя Харита? - спросил Петроний, протягивая к ней руки.
А она, склонив перед ним свою златоволосую головку, ответила:
- Господин, пришел Антемий с певцами и спрашивает, желаешь ли ты сегодня его слушать.
- Пусть подождет. За обедом он споет для нас гимн Аполлону. Клянусь пафийскими рощами! Когда я вижу тебя в этом косском платье, мне чудится, будто стоит предо мной сама Афродита, прикрывшаяся лоскутком неба.
- О господин! - молвила Эвника.
- Иди ко мне, Эвника, обними меня крепко и дай мне твои уста. Ты любишь меня?
- Самого Зевса я не любила бы сильнее!
С этими словами она прижалась губами к его губам, трепеща от счастья в его объятьях.
- А если бы нам пришлось расстаться? - спросил Петроний после поцелуя.
Эвника с ужасом посмотрела ему в глаза:
- Как это понять, господин?
- Не пугайся! Видишь ли, возможно, мне придется отправиться в далекое путешествие.
- Возьми меня с собой! – Эвника по-прежнему смотрела на него преданным взглядом.
Он некоторое время любовался ею, а потом заговорил о том, что считал действительно важным для нее.
- Эвника! - произнес Петроний, - Скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, из того, что я мог бы сделать для тебя?
- Ничего, - улыбнулась его златокудрая богиня, - просто быть с тобой рядом. Служить тебе. Любить тебя. И ничего больше.
- Я хотел бы отблагодарить тебя, - улыбнулся Петроний.
- За что? - глаза Эвники воззрились на него в недоумении.
- За то, что ты есть. За то, что ты рядом со мною. За то, что ты стала моим счастьем.
- Я хочу просто быть с тобой рядом. И ничего больше, - Эвника улыбалась, но в глазах ее появилась тревога.
- Я хочу отпустить тебя на свободу, - серьезно произнес Петроний.
Эвника изменилась в лице. Затем бросилась перед ним на колени и с мольбой протянула к нему руки.
- Господин! В чем я провинилась?! За что ты хочешь меня прогнать?
- О боги! - воскликнул Петроний. - Эвника! Поднимись, тебе не стоит так горевать.
- Господин! - Эвника по-прежнему была вне себя от ужаса. В глазах ее застыли слезы. - Верни меня в вестиплики! Прикажи меня бичевать! Но не прогоняй!
- О чем ты, золотоволосая? - Петроний наклонился и погладил свою рабыню по щеке. - Я вовсе не собираюсь тебя прогонять. Мне хотелось, чтобы ты была обеспечена, на случай, если меня не станет.
- Нет! - Эвника прижалась к его ногам и глянула на него снизу вверх. - Мне не нужна свобода от тебя!
- Не спорь, - Петроний терпеливо погладил ее по золотым волосам, - Я хочу, чтобы ты была свободна и счастлива.
- Для счастья мне не нужна свобода! – горячо запротестовала Эвника, - Только ты…
- Поверь, так будет лучше, - Петроний, вопреки обыкновению, не стал раздражаться на неповиновение, даже с уважением отнесся к столь трогательной преданности своей рабыни. – Пойми, я, увы, не вечен. Но мне будет приятно, за гладью Ахеронта, отделяющего Мир Живых от Мира Мертвых, думать о том, что столь совершенное человеческое существо, как ты, живет в довольстве и достатке.
- Я не смогу жить без тебя, - серьезно сказала Эвника, - И я не хочу, чтобы ты без меня уходил в Мир Мертвых. Я последую за тобой.
- Не глупи, - Петроний попытался рассердиться, но его сердце почему-то предательски затрепетало, когда он увидел слезы на ее щеках. Он машинально стер их пальцами. Эвника припала губами к его пальцам.
- Я твоя раба, - тихо сказала его золотоволосая Возлюбленная, четко выделив слово «твоя». И произнесла слова, в очередной раз восхитившие Петрония:
- Предпочитаю быть твоей рабыней, чем женой императора.
Петроний вздохнул, нагнулся, и почти силой поднял очаровательную строптивицу на ноги. Подвел ее к табурету. Нажав на прекрасные плечи, принудил усесться. Сам присел на соседний, стоявший рядом. Взял ее руки в свои. Эвника тут же нагнулась и начала целовать его пальцы.
- Прости меня, господин, - тихо произнесла она, - Я отказываюсь от свободы. Если хочешь, накажи меня за строптивость.
Петроний погладил ее золотистые волосы и уступил, решив, что договорится с претором об освобождении столь преданного существа без ее присутствия…
Время шло. Петроний старался не замечать печалей. Казалось, что он по-прежнему счастлив и удачлив. Даже пожар Рима почти не затронул его владения.
Но потом…
Потом случилось страшное. После пожара, со стороны Палатинского дворца императора, пришли гонения на христиан. И, найденная Виницием, и казалось, навсегда им обретенная Лигия, уже ставшая его невестой, и все ее друзья, оказались в руках преторианцев. И все же, Петроний смог помочь Виницию спасти его Лигию. В тот день на арене римского цирка случилось чудо. Ее, Лигии, верный раб и защитник Урс поверг наземь быка, который должен был растерзать девушку. И римская толпа, вопреки своей обычной кровавой похоти, вынудила Нерона отпустить и хрупкую девушку и могучего бойца, и даже Виниция, готового закрыть несчастную девушку собственным телом, живыми с арены, где убивали христиан. Петроний укрыл этих счастливцев в своем доме, а Эвника позаботилась о Лигии, чье душевное и телесное здоровье основательно пошатнулись в эти страшные для Рима дни.
Этого, конечно, Нерон не мог простить даже Петронию… Обезумевший от всевластия и вседозволенности, император удалился из Рима, но внимательно глядел за теми, кто имел неосторожность его оскорбить, словом или поступком.
Петроний, вместе со значительной частью своей фамилии, выехал в Кумы, где решил остаться вместе с Эвникой на столько дней и ночей, сколько им подарит его счастливая судьба. Впрочем, он знал, что этих дней и ночей осталось немного, и старался провести их так, чтобы его Возлюбленная была счастлива.
Петроний не ошибся в своих ожиданиях. В один из этих счастливых дней, молодой Нерва, всегда его любивший и преданный ему, прислал в Кумы своего отпущенника с известием обо всем, что творилось при дворе императора.
Гибель Петрония была предрешена. Собирались завтра же послать к нему центуриона с приказом оставаться в Кумах и ждать там дальнейших распоряжений. Следующий гонец, которого пошлют через несколько дней, доставит смертный приговор.
С невозмутимым спокойствием выслушал Петроний вольноотпущенника, затем сказал:
- Отнесешь своему господину одну из моих ваз, я дам ее тебе перед твоим отъездом. Также передай ему, что я от всей души его благодарю за эту весть - теперь я смогу опередить приговор.
И он вдруг рассмеялся, как человек, которого осенила замечательная мысль и который заранее радуется ее осуществлению.
В тот же вечер его рабы были разосланы во все концы Кум с приглашениями всем августианам и августианкам принять участие в пире на роскошной вилле арбитра изящества.
Сам хозяин в пополуденные часы что-то писал в библиотеке, затем принял ванну, после чего велел вестипликам себя одеть и, великолепный, нарядный, подобный божеству, зашел в триклиний, чтобы взглядом знатока проверить, все ли сделано как надо, а затем направился в сад, где отроки и юные гречанки с островов плели к ужину венки из роз. Лицо его не омрачала даже тень тревоги. О том, что пир будет необычный, слуги узнали лишь по его распоряжению выдать особенные награды тем, кем он был доволен, и слегка выпороть тех, чья работа ему не понравилась, либо тех, кто еще прежде заслужил выговор и наказанье.
Наконец, покончив со своими неспешными заботами, и усевшись в саду под буком, сквозь листву которого падали на землю солнечные лучи, испещряя ее светлыми пятнами, он призвал к себе Эвнику.
Она явилась в белых одеждах, с веткою мирта в волосах, прелестная, как Грация, и Петроний, усадив ее подле себя и слегка коснувшись пальцами ее виска, стал разглядывать ее с таким упоеньем, с каким знаток смотрит на божественно прекрасную статую, созданную резцом мастера.
- Эвника, - молвил он, - знаешь ли ты, что ты уже давно не рабыня?
А она, подняв на него свои спокойные голубые глаза, отрицательно покачала головой.
- Нет, господин, я навсегда твоя рабыня, - возразила она.
- Но ты, возможно, не знаешь, - продолжал Петроний, - что эта вилла и эти рабы, которые там плетут венки, и все, что в ней есть, и поля, и стада, отныне принадлежит тебе.
Слыша такие речи, Эвника вдруг отодвинулась от него и спросила голосом, в котором звучала тревога:
- Зачем ты говоришь мне это, господин?
Потом опять придвинулась и пристально поглядела на него, часто мигая от напряжения. Еще минута, и лицо ее стало белее полотна, а он все улыбался и наконец произнес всего одно слово:
- Да!
Наступило молчание, лишь шелестели от легкого ветра листья бука. Петроний теперь мог и впрямь подумать, что перед ним статуя белого мрамора.
- Эвника! - молвил он. - Я хочу умереть спокойно.
И девушка, поглядев на него с душераздирающей улыбкой, прошептала:
- Я слушаю тебя, господин.
Вечером гости, уже не раз бывавшие на пирах у Петрония и знавшие, что рядом с ними даже пиры императора кажутся скучными и варварскими, толпою стали сходиться на виллу - ни у кого и в мыслях не было, что это последнее пиршество. Многие, правда, знали, что над утонченным арбитром нависли тучи императорской немилости, но это уже столько раз случалось и столько раз Петроний умело разгонял тучи находчивым шагом или одним смелым словом - никто не допускал, что ему может грозить серьезная опасность. Веселое лицо Петрония и обычная легкая улыбка только укрепили эту уверенность. В божественных чертах прелестной Эвники, которой он сказал, что хочет умереть спокойно, и для которой каждое его слово было священным оракулом, светилось безмятежное спокойствие, а в глазах мерцали странные огоньки, которые можно было приписать радости.
Когда гости пресытились предложенными им яствами и развлечениями, Петроний слегка приподнялся на сирийской подушке и, как бы между прочим, сказал:
- Друзья мои! Простите, что я на пиру обращаюсь к вам с просьбой: пусть каждый возьмет от меня в дар тот кубок, из которого пролил вино в честь богов и за мое благополучие.
Кубки Петрония сверкали золотом и самоцветами, поражали мастерскою резьбой, и, хотя раздача подарков была в Риме делом обычным, ликование охватило гостей. Одни стали благодарить и громко восхвалять хозяина, другие говорили, что сам Юпитер не баловал богов на Олимпе подобными дарами, но были и такие, что колебались, взять ли подарок, - слишком уж превышала его ценность привычные мерки.
Петроний же, высоко подняв мурринскую чашу, походившую на сияющую радугу и поистине бесценную, парную к той, что когда-то разбила его Эвника, и молвил:
- Вот чаша, из которой я совершил возлияние в честь Владычицы Кипра. Пусть же отныне не коснутся ее ничьи уста и ничьи руки не прольют из нее вино в честь другой богини!
И он бросил драгоценный сосуд на пол, усыпанный фиолетовыми цветами шафрана. Брызнули осколки, и тогда, видя изумленные взгляды гостей, Петроний сказал:
- Не удивляйтесь, дорогие друзья, и продолжайте веселиться. Старость и недуги - печальные спутники последних лет жизни. Но я подам вам хороший пример и хороший совет: видите ли, друзья, можно их не дожидаться и, прежде чем они придут, уйти добровольно, как ухожу я.
- Что ты хочешь сделать? - с тревогою спросили его несколько голосов.
- Я хочу веселиться, пить вино, слушать музыку, смотреть на эти божественные формы, которые вы видите рядом со мною, а потом уснуть в венке из роз. С императором я уже простился. Не хотите ли послушать, что я написал ему на прощанье?
С этими словами он достал из-под пурпурного изголовья табличку и прочел свой последний памфлет, последнюю сатиру, адресованную тому, кто, несмотря на титул Августа, стал посмешищем Рима, и вошел в века как синоним безудержного и безумного властолюбивого сладострастия.
Гости струхнули - они знали, что для Нерона утрата престола была бы менее жестоким ударом. Им также было ясно, что человек, написавший такое письмо, должен погибнуть, и смертельный страх обуял их, что они подобное письмо выслушали.
Однако Петроний рассмеялся так искренне и весело, словно речь шла о невиннейшей шутке, и, обведя взором присутствующих, сказал:
- Веселитесь и гоните прочь все тревоги. Никто не обязан хвалиться тем, что слышал это письмо, а я похвалюсь им разве что Харону, когда он будет меня перевозить.
И, кивнув врачу, он протянул ему руку. Искусный врач-грек в одно мгновенье обкрутил ее златотканой повязкой и вскрыл жилу на сгибе. Кровь брызнула на изголовье и залила Эвнику, которая, поддержав голову Петрония, склонилась над ним.
- Господин мой, неужели ты думал, что я тебя покину? Если бы боги пожелали даровать мне бессмертие, а император - власть над миром, я и то последовала бы за тобою.
Петроний улыбнулся, приподнял голову и, легко коснувшись устами ее уст, отвечал:
- Идем со мною. - Потом прибавил: - Ты поистине меня любила, божественная моя!
А она протянула врачу свою нежно розовеющую руку, и минуту спустя кровь ее полилась, смешиваясь с его кровью.
Но тут Петроний дал знак предводителю хора, и опять зазвучали кифары и голоса певцов. Сперва пели "Гармодия", а затем - песню Анакреонта, в которой поэт жалуется, что однажды, найдя у своих дверей озябшего и заплаканного сыночка Афродиты, взял его в дом, обогрел, осушил его крылышки, а тот, неблагодарный, в награду своею стрелой пронзил ему сердце, и с тех пор он утратил покой...
Петроний и Эвника, прислонясь друг к другу, прекрасные как боги, слушали, улыбаясь и постепенно бледнея. Когда песня закончилась, Петроний распорядился, чтобы продолжали разносить вино и яства, потом завел разговор с сидевшими ближе о пустячных, но приятных предметах, о которых обычно говорят на пирах. Потом позвал грека и попросил на минуту перевязать жилы - его, сказал он, клонит ко сну, и он хотел бы еще разок препоручить себя Гипнпосу, пока Танатос не усыпит его навсегда.
И он уснул. Когда ж проснулся, голова девушки, схожая с белым цветком, уже лежала на его груди. Он бережно опустил ее на изголовье, чтобы еще раз полюбоваться ею. После чего велел снять повязку с руки.
По его знаку певцы затянули другую песнь Анакреонта, и кифары тихо сопровождали пенье, чтобы не заглушать слова. Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:
- Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает...
Закончить он не смог - рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.
Однако гости, глядя на эти два мраморно-белых тела, подобных дивным статуям, поняли его мысль - да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1.3. Первая Чашка. Окончание
Блондинка смахнула с уголка глаза предательскую слезинку.
Нет, так не пойдет. Нельзя проливать слезы над сентиментальными романтичными глупостями. Да еще и фантастическими. Ты ведь хорошо помнишь, что объяснял вам на занятиях один молодой и весьма симпатичный лично тебе Преподаватель? Да-да, тот самый Преподаватель, в чьей квартире ты, пользуясь отсутствием хозяина, имеешь наглость распивать чаи!
Ну, не было среди лиц, близких к высшим властям Рима, никакого сатирика Петрония. В силу странной аберрации сознания так называемых «Историков», некий, не вполне ясный, автор «Сатирикона», совмещен со странным, и в целом несколько сомнительным образом некоего консула Гая Петрония, описанного Тацитом. Сей римский Историк (а Историки, это тот еще народ по части фантазий!) описал Петрония, как удивительного персонажа, который «как бы притворно предаваясь порокам» (как будто такое и впрямь возможно!) был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нём arbiter elegantiae, то есть законодателем изящного вкуса. Да так, что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием.
Ну, а закончилось, если опять-таки верить Тациту, это заигрывание эстета с бесноватым титулованным развратником именно так, как описано у Сенкевича, здесь польский автор позаимствовал канву сюжета непосредственно у самого Тацита.
Правда, сочувствие Петрония христианам, проигранный с его стороны Апостолу Павлу философский диспут, содействие в обращении рабов его фамилии в ряды столь нелюбимой властями Рима секты, прямая помощь гонимым и уничтожаемым мученикам…
Нет, пан Сенкевич, право, весьма переоценил безосновательно предполагаемую «толерантность» римского аристократа! То есть, Петроний, как герой «Камо грядеши?», и как автор «Тримальхионова пира», это мифологических персонаж, случайно получившийся из-за неправильного понимания контекста сатир времен легендарного в своем красочном идиотизме «императора Нерона». И образ Петрония Арбитра, странного литератора, поучающего того самого безумного властителя, что, согласно легенде, ради минутного вдохновения сжег Рим, о том, что красиво и изящно, а что отвратительно, много позднее был «додуман» фантазерами из числа историков и литературоведов. Они такие, им дай только повод для этих самых фантазий! Даже самому Мастеру Толкиену не придумать тех фэнтэзийных узоров, которыми заполняют лакуны Истории и Культуры профессионалы…
Но ведь красиво…
Красиво написал свою Книгу пан Сенкевич! Не роман, а просто исторический литературный Гимн во Славу Католической Церкви! Великий польский писатель действительно прославил Апостола Павла, в эпоху, когда многие отвергали Христианство! Хотя, эстет Петроний, как контрастный персонаж, противостоящий и Апостолу Павлу, и самому «развратнику Нерону», у него получился тоже весьма неплохо.
А вот Эвника…
«Низачот!», как говорят в Сети. Увы, из-под пера великого польского писателя сей женский образ вышел почти полупрозрачным. Как те «изобретатели» всяческой машиноподобной ахинеи, у Стругацких. И ты весьма рада тому, что твой Избранник рискнул слегка расцветить эту красивую «виртуальную» личность Тематической краской.
И этот случай с мурринской чашей…
Ну и что, что в оригинале, у пана Сенкевича, эта чаша одна! Ну, допустим, Петроний где-то, по случаю, приобрел их две… Парный комплект. Как раз в стиле «коллекционерских бзиков». Ведь могло быть такое? Раз уж мы принимаем самого Петрония Арбитра, неясный псевдоним неизвестного сатирика древних времен, за живого человека!
В Его изложении история получилась семиотически завершенной.
В начале, влюбленная рабыня Эвника разбивает первую драгоценную чашу и ранит свои руки, в попытке «собрать» ее обратно. И ее кровь смешивается с осколками драгоценного стеклянного сосуда. Самого дорогого сосуда для ее господина. Куча символов, которые можно «разбирать» на сотне страниц научного текста.
И Петроний, в Его тексте, подняв Эвнику с колен, ставит ее выше своей драгоценности. Что, впрочем, не мешает ему, как господину, отхлестать свою наложницу. Кстати, это как раз вполне реалистично. На твой взгляд.
Потом, перед смертью, Петроний сам разбивает вторую такую же чашу. Парную к первой. И снова кровь. На этот раз и Петрония, и Эвники…
Два красивых человека. Две чаши…
Петроний, как символ изящной и циничной Поэзии Рима, и Эвника, как символ подневольной Красоты Античной Эпохи.
Чаши разбиты.
Кровь пролита.
Жестокая Комедия предсмертной агонии Древнего Рима окончена.
Кстати, чуть позже, по тексту романа пана Сенкевича, и сам Главный Комедиант Вечного Города, «титулованный безумец», оставляет этот Мир с легендарной фразой: «Какой артист умирает!»
Как говорится у любимого твоим Избранником современного Поэта, носящего "околовластную" фамилию "Медведев":
Эй вы, подземные виноделы,
Залейте в череп бокал вина,
Эпоха кончилась, просвистела –
Кому хана, кому мать родна,
Края пергаментной Ойкумены
Свернулись в трубочку на огне,
А смысла не было, не было
Ни в ней, ни извне.
Н-да… Вот такой грустный «финал Античной Эпохи».
Хотя, насчет смыслов… Их, как говорится, есть, и много! «Семиотическая составляющая текста зашкаливает», как говорил на семинарах твой Избранник. А ему уж точно виднее…
Обрати внимание, по Его тексту четко видно, что Он ненавидит рабство как общественное явление. При всей своей симпатии к обоим персонажам. Это постоянное подчеркивание внимания Петрония к Эвнике именно как к «бессловесному телу»… У самого Сенкевича все как-то мягче. А Он предельно ясно обозначает свое видение вопроса.
Кстати, внимательное прочтение этого текста заставило тебя внести коррективы в твой План. Ты учла специфику восприятия реципиента, и убрала излишние жесткости из того Приключения, через которое Ему предстоит пройти. Впрочем, сейчас в оценке рабства, как принципиально неприемлемого явления, ты с Ним вполне согласна. Хотя, с Ним ты согласна почти всегда. И тебя это радует!
Между прочим, чай в чашке закончился параллельно рассказу.
Наверное, стоит повторить?
В смысле, налить по второй.
В смысле, чаю!
Блондинка смахнула с уголка глаза предательскую слезинку.
Нет, так не пойдет. Нельзя проливать слезы над сентиментальными романтичными глупостями. Да еще и фантастическими. Ты ведь хорошо помнишь, что объяснял вам на занятиях один молодой и весьма симпатичный лично тебе Преподаватель? Да-да, тот самый Преподаватель, в чьей квартире ты, пользуясь отсутствием хозяина, имеешь наглость распивать чаи!
Ну, не было среди лиц, близких к высшим властям Рима, никакого сатирика Петрония. В силу странной аберрации сознания так называемых «Историков», некий, не вполне ясный, автор «Сатирикона», совмещен со странным, и в целом несколько сомнительным образом некоего консула Гая Петрония, описанного Тацитом. Сей римский Историк (а Историки, это тот еще народ по части фантазий!) описал Петрония, как удивительного персонажа, который «как бы притворно предаваясь порокам» (как будто такое и впрямь возможно!) был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нём arbiter elegantiae, то есть законодателем изящного вкуса. Да так, что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием.
Ну, а закончилось, если опять-таки верить Тациту, это заигрывание эстета с бесноватым титулованным развратником именно так, как описано у Сенкевича, здесь польский автор позаимствовал канву сюжета непосредственно у самого Тацита.
Правда, сочувствие Петрония христианам, проигранный с его стороны Апостолу Павлу философский диспут, содействие в обращении рабов его фамилии в ряды столь нелюбимой властями Рима секты, прямая помощь гонимым и уничтожаемым мученикам…
Нет, пан Сенкевич, право, весьма переоценил безосновательно предполагаемую «толерантность» римского аристократа! То есть, Петроний, как герой «Камо грядеши?», и как автор «Тримальхионова пира», это мифологических персонаж, случайно получившийся из-за неправильного понимания контекста сатир времен легендарного в своем красочном идиотизме «императора Нерона». И образ Петрония Арбитра, странного литератора, поучающего того самого безумного властителя, что, согласно легенде, ради минутного вдохновения сжег Рим, о том, что красиво и изящно, а что отвратительно, много позднее был «додуман» фантазерами из числа историков и литературоведов. Они такие, им дай только повод для этих самых фантазий! Даже самому Мастеру Толкиену не придумать тех фэнтэзийных узоров, которыми заполняют лакуны Истории и Культуры профессионалы…
Но ведь красиво…
Красиво написал свою Книгу пан Сенкевич! Не роман, а просто исторический литературный Гимн во Славу Католической Церкви! Великий польский писатель действительно прославил Апостола Павла, в эпоху, когда многие отвергали Христианство! Хотя, эстет Петроний, как контрастный персонаж, противостоящий и Апостолу Павлу, и самому «развратнику Нерону», у него получился тоже весьма неплохо.
А вот Эвника…
«Низачот!», как говорят в Сети. Увы, из-под пера великого польского писателя сей женский образ вышел почти полупрозрачным. Как те «изобретатели» всяческой машиноподобной ахинеи, у Стругацких. И ты весьма рада тому, что твой Избранник рискнул слегка расцветить эту красивую «виртуальную» личность Тематической краской.
И этот случай с мурринской чашей…
Ну и что, что в оригинале, у пана Сенкевича, эта чаша одна! Ну, допустим, Петроний где-то, по случаю, приобрел их две… Парный комплект. Как раз в стиле «коллекционерских бзиков». Ведь могло быть такое? Раз уж мы принимаем самого Петрония Арбитра, неясный псевдоним неизвестного сатирика древних времен, за живого человека!
В Его изложении история получилась семиотически завершенной.
В начале, влюбленная рабыня Эвника разбивает первую драгоценную чашу и ранит свои руки, в попытке «собрать» ее обратно. И ее кровь смешивается с осколками драгоценного стеклянного сосуда. Самого дорогого сосуда для ее господина. Куча символов, которые можно «разбирать» на сотне страниц научного текста.
И Петроний, в Его тексте, подняв Эвнику с колен, ставит ее выше своей драгоценности. Что, впрочем, не мешает ему, как господину, отхлестать свою наложницу. Кстати, это как раз вполне реалистично. На твой взгляд.
Потом, перед смертью, Петроний сам разбивает вторую такую же чашу. Парную к первой. И снова кровь. На этот раз и Петрония, и Эвники…
Два красивых человека. Две чаши…
Петроний, как символ изящной и циничной Поэзии Рима, и Эвника, как символ подневольной Красоты Античной Эпохи.
Чаши разбиты.
Кровь пролита.
Жестокая Комедия предсмертной агонии Древнего Рима окончена.
Кстати, чуть позже, по тексту романа пана Сенкевича, и сам Главный Комедиант Вечного Города, «титулованный безумец», оставляет этот Мир с легендарной фразой: «Какой артист умирает!»
Как говорится у любимого твоим Избранником современного Поэта, носящего "околовластную" фамилию "Медведев":
Эй вы, подземные виноделы,
Залейте в череп бокал вина,
Эпоха кончилась, просвистела –
Кому хана, кому мать родна,
Края пергаментной Ойкумены
Свернулись в трубочку на огне,
А смысла не было, не было
Ни в ней, ни извне.
Н-да… Вот такой грустный «финал Античной Эпохи».
Хотя, насчет смыслов… Их, как говорится, есть, и много! «Семиотическая составляющая текста зашкаливает», как говорил на семинарах твой Избранник. А ему уж точно виднее…
Обрати внимание, по Его тексту четко видно, что Он ненавидит рабство как общественное явление. При всей своей симпатии к обоим персонажам. Это постоянное подчеркивание внимания Петрония к Эвнике именно как к «бессловесному телу»… У самого Сенкевича все как-то мягче. А Он предельно ясно обозначает свое видение вопроса.
Кстати, внимательное прочтение этого текста заставило тебя внести коррективы в твой План. Ты учла специфику восприятия реципиента, и убрала излишние жесткости из того Приключения, через которое Ему предстоит пройти. Впрочем, сейчас в оценке рабства, как принципиально неприемлемого явления, ты с Ним вполне согласна. Хотя, с Ним ты согласна почти всегда. И тебя это радует!
Между прочим, чай в чашке закончился параллельно рассказу.
Наверное, стоит повторить?
В смысле, налить по второй.
В смысле, чаю!
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1.4. Вторая Чашка. Начало
Пройти на кухню. Подогреть воду на плите, в эмалированном чайнике.
Залить ее в уже «заправленный» в прошлый раз чаем «заварочник». Ну, как его еще назвать? У Него, вместо нормального фарфорового чайника для заварки, на кухонном столе стоит стеклянный агрегат, типа «French Press». Вообще, он вроде бы для кофе… Хотя, в этом, насколько ты помнишь, кофе никто никогда не заваривал.
Но не суть. Все равно, для заварки вполне себе годится.
Подождать немного, чуть-чуть, самую малость подольше, чем при заваривании первой порции этого божественного напитка.
Перелить в чашку.
Аромат остался, а вкус немного другой. Чуть тоньше, нежнее.
Как странно…
Для тебя коснуться губами Его чашки, это как будто получить Его поцелуй.
Странный чувственный паллиатив.
А сколько осталось тебе до настоящего поцелуя? Его поцелуя?
Вопрос...
Впрочем, возможно, что все, чего ты так страстно желаешь, случится уже скоро.
Может быть, уже через два-три дня.
Однако, не факт, не факт…
Нет. Факт. Все будет.
И поцелуи. И прочее, нежное и не очень.
Ты так решила. А Он…
Он согласится.
Наверное…
Быть с ним это счастье. Для тебя. А Его счастье это ты?
Ты считаешь, что все обстоит именно так.
А Он что скажет?
Будет ли он стесняться того, что ты все, ну хорошо, почти все, о нем знаешь?
Не сочтет ли он тебя сумасшедшей?
А ведь может…
Правда, у тебя есть справка, подтверждающая обратное. Но это уже не столь убедительно. На фоне того, что ты задумала и непременно исполнишь.
Действия всегда убедительнее документов!
Пусть даже все подписи и печати в официальных бумагах находятся на нужных местах.
Не много ли ты на себя берешь, заставляя того, кого любишь, принимать Решение, если уж совсем откровенно, как говорят, «по-чесноку», по принуждению? Пусть и мягкому.
Мягкое принуждение. Мя-а-агонькое такое!
Мягкое? Ну-ну.
Вообще-то, на языке юриспруденции твоя затея обозначается как «Похищение человека». Даже статья такая есть в кодексе. В уголовном.
Решила поиграть в «Кавказскую пленницу», только наоборот?
Попробуй. Вряд ли Он захочет устроить тебе за это неприятности.
Но подумай, просто подумай, а не оскорбит ли Его такой расклад?
А если и оскорбит, что с того? Пусть реализует свои «оскорбленные чувства». А ты ему поможешь. Специфическим способом.
Судя по «тематическим рассказам», Ему понравится.
Ну, не может не понравиться твой вариант извинений, который ты заранее тщательно обдумала и аккуратно приготовила, Тому, кто написал, к примеру, такое.
Про персонажа, которого он сам, как Автор, по тексту обозначает словом «Лютый».
Нет, это не тот «Лютый», что из классики советского кино, не из «Неуловимых».
Совсем другой «Лютый».
Кликаем с тачпада на значок этого рассказа и читаем.
Пройти на кухню. Подогреть воду на плите, в эмалированном чайнике.
Залить ее в уже «заправленный» в прошлый раз чаем «заварочник». Ну, как его еще назвать? У Него, вместо нормального фарфорового чайника для заварки, на кухонном столе стоит стеклянный агрегат, типа «French Press». Вообще, он вроде бы для кофе… Хотя, в этом, насколько ты помнишь, кофе никто никогда не заваривал.
Но не суть. Все равно, для заварки вполне себе годится.
Подождать немного, чуть-чуть, самую малость подольше, чем при заваривании первой порции этого божественного напитка.
Перелить в чашку.
Аромат остался, а вкус немного другой. Чуть тоньше, нежнее.
Как странно…
Для тебя коснуться губами Его чашки, это как будто получить Его поцелуй.
Странный чувственный паллиатив.
А сколько осталось тебе до настоящего поцелуя? Его поцелуя?
Вопрос...
Впрочем, возможно, что все, чего ты так страстно желаешь, случится уже скоро.
Может быть, уже через два-три дня.
Однако, не факт, не факт…
Нет. Факт. Все будет.
И поцелуи. И прочее, нежное и не очень.
Ты так решила. А Он…
Он согласится.
Наверное…
Быть с ним это счастье. Для тебя. А Его счастье это ты?
Ты считаешь, что все обстоит именно так.
А Он что скажет?
Будет ли он стесняться того, что ты все, ну хорошо, почти все, о нем знаешь?
Не сочтет ли он тебя сумасшедшей?
А ведь может…
Правда, у тебя есть справка, подтверждающая обратное. Но это уже не столь убедительно. На фоне того, что ты задумала и непременно исполнишь.
Действия всегда убедительнее документов!
Пусть даже все подписи и печати в официальных бумагах находятся на нужных местах.
Не много ли ты на себя берешь, заставляя того, кого любишь, принимать Решение, если уж совсем откровенно, как говорят, «по-чесноку», по принуждению? Пусть и мягкому.
Мягкое принуждение. Мя-а-агонькое такое!
Мягкое? Ну-ну.
Вообще-то, на языке юриспруденции твоя затея обозначается как «Похищение человека». Даже статья такая есть в кодексе. В уголовном.
Решила поиграть в «Кавказскую пленницу», только наоборот?
Попробуй. Вряд ли Он захочет устроить тебе за это неприятности.
Но подумай, просто подумай, а не оскорбит ли Его такой расклад?
А если и оскорбит, что с того? Пусть реализует свои «оскорбленные чувства». А ты ему поможешь. Специфическим способом.
Судя по «тематическим рассказам», Ему понравится.
Ну, не может не понравиться твой вариант извинений, который ты заранее тщательно обдумала и аккуратно приготовила, Тому, кто написал, к примеру, такое.
Про персонажа, которого он сам, как Автор, по тексту обозначает словом «Лютый».
Нет, это не тот «Лютый», что из классики советского кино, не из «Неуловимых».
Совсем другой «Лютый».
Кликаем с тачпада на значок этого рассказа и читаем.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1.5. Новелла вторая. Лютый
Действующие лица:
Служанка Глафира
Юна, хороша собой, весела, небольшого роста.
Авантюристка по натуре.
Склонна к «девичьим играм».
Роль по сюжету: Тематический Посредник.
Специфика роли: без нее ваащще ничего не получится.
Муж Дмитрий Петрович
Молод, в мундире с шитьем, красавец-офицер.
Влюблен в собственную Жену.
Специфически и безответно.
Насчет «безответно»: так ему кажется.
Ну, так получилось!
Жена Настасья Сергеевна
Дочь купеческая, за офицера выдана. Хороша собой, умна и…
И прочее.
На год старше Глафиры. И ростом повыше.
В личной жизни все сложно, поскольку:
а) Склонна к «девичьим играм».
б) Любит Мужа «странною любовью», аналогичной его собственной.
И тоже безответно.
Насчет «безответно»: так ей кажется.
Прямо, как ее Мужу.
Ближе к вечеру в пятницу, Настасья Сергеевна грустно сидела в гостиной за чаем. Горничная Глафира хлопотала в комнатах.
- Что же Вы, Настасья Сергеевна все грустите? Чай вышли замуж недавно! Муж у Вас справный. Нет причин для тоски-печали! – спросила служанка, которая, как ни странно, вела себя в доме достаточно свободно, не как прислуга, а скорее как компаньонка. И позволяла себе разговоры совсем не позволительные для обычной служанки.
- Муж то справный, - вздохнула Настасья Сергеевна. - Да не близки мы с ним. Все по имени-отчеству друг друга зовем… Да и не учит он меня. Вот в батюшкином доме и меня, и сестер по субботам учивали, на весь дом визг стоял. Зато и зла никто ни на кого не держал. Да и Матушке моей от Батюшки, хоть и за дверями, не при нас, доставалось крепко. А Муж меня все время, что женаты, ни разу не учил.
- А нужно ли? – лукаво посмотрела на хозяйку Глафира. - Чай ласков он с Вами, зачем учить, коли приголубить можно!
- Ласков, а что толку? - с обидой произнесла молодая женщина. - Не учит, значит, не уважает. У нас так заведено. Хоть смолоду, хоть позже, Муж должен Жене внимание оказывать. И добрым словом, и лаской, и поучением.
- Так попросите его прямо, в чем дело? – удивленно сказала Глафира. - Уж не откажет, законной-то супруге во внимании. Чай, есть на что у Вас посмотреть. А как поучит, так слаще обнимет, да приласкает. И Вам привычнее.
- Что ты, Глафира, аль с ума сошла? – молодая женщина всплеснула руками. - Нешто можно Жене Мужа про такое просить? Сам должен догадаться.
- Так может у них и не принято? – с сомнением спросила Глафира.
- Верно так, - вздохнула Настасья. - Дмитрий Петрович ведь дворянин, а я купеческого рода. Может у них обычая «учить» уже и нет. И тогда проси – не проси…
- Тогда… - обычно смешливое лицо Глафиры стало на секунду задумчивым, но внезапно улыбка просияла на нем, как луч Солнца, - Завтра ведь суббота?
- Ну, и что? - не поняла Настасья.
- Как что? – удивилась Глафира. - Скоро Дмитрий Петрович придут. Так Вы при нем меня крепко пожурите, да пригрозите выгнать взашей. А я в ноги Вам брошусь, мол, не губите, и попрошу посечь взамен. Вы согласитесь, а я розог приготовлю. Вы завтра вечером меня и посечете. Ну, а после уж и Дмитрию Петровичу предложите Вас «поучить».
- Думаешь, согласится? – с сомнением произнесла Настасья.
- Согласится, как увидит, что Вы меня лозиной охаживаете. Вы уж мне заднюшку без крови распишите, а я в голос покричу. Дмитрий Петрович и не устоит, чтобы такие песни из Ваших уст сахарных послушать, да на узоры на мягком месте полюбоваться, уж мне поверьте.
- А это мысль, - задумчиво произнесла Настасья, и тут же нахмурилась. - А не грешно ли тебя безвинную сечь? Чай не сладко, уж я то знаю.
- А коли знаете, зачем хотите, чтобы Муж Вас лозой полосовал? – хитро прищурилась Глафира.
- Ну… - покраснела Настасья. - Это смотря кто сечет… Мне всегда хотелось, чтобы Муж учил меня, как это от веку предками заведено, чай не безгрешна…
- Ну, так и я не без греха, - рассмеялась Глафира, - И мне от Вашей руки поучение принять незазорно. Уж потерплю как-нибудь… А насчет вины, так ее завсегда найти можно.
В это время раздался стук входной двери и в прихожей послышался голос Дмитрия Петровича:
- Настасья Сергеевна, дома ли?
Глафира быстро взглянула на хозяйку. Та чуть заметно кивнула головой в знак согласия на ее авантюру, и служанка, недолго думая, схватила со стола изящную фарфоровую сахарницу, и, пока хозяйка не передумала, с размаху грохнула ее об пол.
Сахарница была из любимого сервиза Настасьи, и та подумала, что теперь высечет Глафиру без какого-либо стеснения. И обрушила свой неподдельный гнев на уже не столь невиновную служанку.
- Ах ты, мерзавка! – вскричала она. - Да что же ты вытворяешь! Ничего тебе, дрянь такая, доверить нельзя!
В гостиную вошел подтянутый офицер в темно-зеленом мундире с эполетами.
- Что случилось? – спросил он. – По какому поводу шум?
- Вот, глядите, Дмитрий Петрович! – широким жестом продемонстрировала осколки и разбросанный по полу сахар его супруга. – Сил моих больше нет терпеть в доме эту неумеху! Пусть собирает вещи, и, поутру, чтобы духу ее здесь не было!
- Смилуйтесь, Настасья Сергеевна! – всплеснула руками Глафира. – Не гоните меня! Куда мне идти?
И бросилась перед хозяйкой на колени.
- Не мое это дело! – почти всерьез разгневанно сказала Настасья. – Чтобы уже завтра, завтра же тебя здесь не было!
- Погодите, Настасья Сергеевна! – вежливо остановил ее обвинительную речь вошедший офицер. – Ведь Вы никогда не жаловались на Глафиру. Стоит ли ее прогонять из-за одной оплошности? Ну, накажите ее, как полагается, и дело с концом!
- Ваша правда, Дмитрий Петрович! – горячо воскликнула Глафира, - Настасья Сергеевна, накажите меня, но не прогоняйте!
- Как же наказать тебя? – нахмурилась Настасья Сергеевна.
- Да посеките меня! – с жаром попросила Глафира. – Завтра же, в субботу, и поучите меня! А я уж потерплю, мне что…
- Хорошо, - сказала Настасья, - Только будь любезна, сама приготовь розги для себя на завтра.
- Сделаем, Настасья Сергеевна! – с каким-то неуместным восторгом отозвалась Глафира, вскочила с колен и убежала…
Да нет, не за розгами. За веником.
Супруги перешли в кабинет мужа.
- Неужто лозой Глафиру попотчуете, Настасья Сергеевна? – спросил офицер.
- Обязательно. Шкуру с нее спущу, так, что неделю не присядет! – грозно провозгласила Настасья, и чуть виновато обратилась к мужу. – Прошу прощения, Дмитрий Петрович, что сделала Вас свидетелем столь вульгарной сцены!
- Пустое, - заметил ее муж. - Я и не такое видел!
- Сергей Петрович! – как бы с неохотой продолжила Настасья, хотя сейчас решался вопрос о том, удастся ли привлечь ее мужа для исполнения роли наблюдателя предполагаемой экзекуции. - Я хотела Вас просить помочь. Вы ведь, по долгу службы, применяли сечение? Как лучше это… Ну, Вы понимаете…
- Да нет ничего проще! – пожал плечами офицер, которому пару раз приходилось распоряжаться поркой, правда, отнюдь не молодых девушек, а солдат. – Разложите на скамейке, привяжете покрепче, и прутиком по филейным частям. Хотите, с оттяжкой, чтобы больнее и надолго запомнила, хотите, просто сверху лозу кладите. Ну, и с количеством розог неплохо определиться, чтобы Глафира знала, сколько ей терпеть.
- Да порядок я знаю, - нетерпеливо махнула рукой Настасья. - Слава Богу, в доме моего батюшки меня частенько секли.
- Правда? – с удивлением, и каким-то преувеличенным интересом спросил офицер.
- Да, - подтвердила Настасья, - У нас по субботам так заведено было, что детей и слуг по субботам, вечером, пороли. Слуг по вине смотря, а детей обязательно. Дюжину розог, не меньше. А после батюшка и матушку нашу плеткой угощал, есть у него такая, особая. Или тоже розог велел подать, и учил ее в спаленке, как положено, без свидетелей. Но мы-то уж знали.
- Суровая у Вас семья, - с каким-то неподдельным уважением в голосе произнес Дмитрий Петрович.
- Семья как семья, - пожала плечами Настасья. - Хорошая семья, крепкая. Секли часто, зато зла никто друг на друга не держал, знали, что перед батюшкой все равны, и лоза его хлещет справедливо. Глафире там тоже доставалось, это она здесь, у нас с Вами распустилась, и про розги позабыла. Да и я тоже…
Офицер как бы смущенно покачал головой.
- Так Вы поможете? – спросила его напрямик Настасья.
- Э-э-э… Конечно, - с небольшим колебанием в голосе подтвердил Дмитрий Петрович. - А чем я могу помочь?
- Ну, привязать, посчитать удары, да мало ли что! – попросила Настасья, - А у Вас мужеский ум, твердый характер. А то я, хоть и поротая, сама еще никого не секла...
- Хорошо, я помогу, - чуть смущенно произнес офицер.
Нужно отметить, что офицер был молод, хорош собой, но, как бы это помягче сказать, не богат. И родня его была, скажем прямо, не из миллионщиков. Служивые, типа «Слуга Царю, отец солдатам», но без золотого мешка за плечами. Ну и наш офицер поступил подобно многим небогатым дворянам России того времени. Вступил в мезальянс, взяв в жены дочку купца первой гильдии. Естественно, с хорошим приданым. Купеческая дочка-красавица, что называется «кровь с молоком». Жить бы с ней, как говорится, в любви и согласии, только…
Только проблема возникла у офицера.
Моральная.
Как увидел Дмитрий Петрович свою суженую, так и воспылал к ней желанием.
Необычным.
Захотелось ему разложить свою невесту на деревянной скамейке (именно на скамейке!) и крепко высечь ее розгами (именно розгами!), в один прут. До красных рубцов, даже до крови.
А нужно сказать, что в те времена, а речь идет о царствовании Александра II, Царя Освободителя, в дворянских семьях не то что «учить» свою жену, а просто дать ей пощечину считалось за моветон, вплоть до нерукопожатности. И осуществить свое желание офицер мог только при условии полного и безоговорочного согласия на то своей благоверной.
И здесь возникла другая проблема.
И тоже моральная.
После венчания, когда новобрачные остались одни, и приступили, так сказать к честному делу, офицер, раздевая свою, уже законную супругу, и прикидывая, за какую мифическую «вину» ее можно будет наказать, увидел чудо, которого раньше не замечал.
Глаза.
Кто хоть раз в жизни видел глаза влюбленной Женщины, поймет его.
Темные глаза изумительно сложенной шатенки буквально пленили его.
И все. Пропал.
Тут нужно сказать следующее. В те времена любовь-морковь существовала больше в романах. А в жизни женились по сговору старших в роду, или по расчету. И, кстати, выходили замуж тоже. И личное счастье отнюдь не было предполагаемым по умолчанию атрибутом брака. Впрочем, и развод, и де-юре, и де-факто был весьма проблематичным мероприятием. В этом были и плюсы, и минусы. Наш офицер женился не по любви. Да, лицом и прочим его избранница была весьма красива, но мезальянс делали вовсе не ради этого. Купцы отдавали дочек за дворян ради перспектив их потомства. Уж они, «тертые калачи», прекрасно знали, что именно желали получить на самом деле «соискатели руки и сердца», но, при этом, действовали по старинному правилу: «Стерпится, слюбится!».
И вот случилось. Один взгляд Настасьи покорил нашего офицера, и он уже и помыслить не мог, чтобы искать за своей любимой супругой вину ради того, чтобы ее высечь. Нет, красота ее была достойна нежных ласк, а не розог.
И Дмитрий Петрович сказал своим необычным желаниям твердое «нет».
А желания остались…
И вот, такое признание. Оказывается, его избранница не чужда розгам, и даже не видит в них, в принципе, ничего дурного.
Имеет ли он право считать это знаком с ее стороны, о готовности принять от него наказание за несуществующие провинности?
Тем же вечером, чуть позже, Глафира, спросив позволения у Настасьи Сергеевны, отлучилась из дому, но вскоре вернулась, принеся чуть не охапку прутьев. Настасья встретила ее сурово.
– Что ты наделала? – спросила она ее. – Теперь я даже простить тебя не смогу. Дмитрий Петрович обещал проследить за твоим сечением.
- Так Вы же того сами хотели! – удивилась Глафира, - Все как мы говорили. Дмитрий Петрович согласились. Вам впору радоваться!
- Ты уж что-то много радуешься! – сердито произнесла Настасья, - Как будто не тебе первой под лозой лежать.
- И полежу, - легкомысленно улыбнулась Глафира, - Чай для Вашей же пользы.
- А что больно будет, не боишься? – спросила Настасья.
- Так, то от Вашей руки секущей зависит! – странно пояснила свою веселость Глафира. – От Вашей руки я лозу хоть каждый день получать готова.
- О чем это ты? – удивилась Настасья Сергеевна.
- Так я же у Вас в услужении, почитай, как пять лет. Как я сиротой осталась, так меня к Вам и приставили.
- И что? - не поняла намеков Настасья Сергеевна.
- Так Вы ни разу про мои проказы да оплошки батюшке своему не сказывали. И секли меня куда реже, чем Вашу милость. Пару раз Вы даже из-за моих провинностей под розги легли. Я-то все помню, сколько Вы добра для меня сделали. А как Вы отдельным домом с Дмитрием Петровичем жить задумали, и меня к себе забрали. И жизнь вольготную мне определили, без обид, без понуканий. Только неправильно это. Вам, Настасья Сергеевна, пора строгости учиться. Чай не дочь хозяйская, а сама хозяйка дому. Так с меня и начните, а то скоро я хозяйскую руку позабуду и наглеть стану.
- Глупости говоришь! – Настасья сердито покачала головой. – Разве можно зазря сечь?
- Не зазря, а для порядка, - возразила Глафира, - Так что, секите меня, сколько пожелаете. Я розог в кадушке замочу, завтра готовы будут. Да и еще на неделю хватит. Только Вы уж позвольте «бархатные» приготовить, чтобы зазря кожу не рвать.
- Готовь, - распорядилась Настасья Сергеевна, - Чай, и мне пригодятся…
… Весь вечер молодой офицер провел как на иголках. А когда пришло время почивать, и в объятиях его оказалось тело супруги его любезной, он, прежде чем взять ее, долго ласкал Настасьины ягодицы, мечтая о том, как они, прохладные и гладкие, нальются припухлостями рубцов от розог и станут горячими и… Еще более желанными. И от ласк его в эту ночь Настасья Сергеевна стонала громче и дольше обычного.
И не знал офицер, что супруга его мечтала в те самые мгновения, как он (именно он!) разложит ее на деревянной скамейке (обязательно на скамейке!) и первая розга вопьется в ее ягодицы. И это будет не батюшкина жгучая лоза, а розга от любимого мужа, который так сладко сжимает ее мягкие нижние полушария. Странно, но боль от отцовской лозы, сурово карающей ее за провинности, когда реальные, а когда и вымышленные, Настасья четко отделяла от боли, ожидаемой от завтрашней экзекуции. И это заставляло ее испытывать особое наслаждение от ласк Дмитрия Петровича, гораздо острее, чем обычно.
Вы удивитесь, но супруги, несмотря на, так сказать, глубокое, в интимном смысле, взаимное познание, все еще называли друг друга по имени и отчеству. И эта странная дистанция между ними, за два месяца совместной жизни, нисколько не сократилась…
Назавтра, в субботу, все и произошло. Только, не так, как думалась нашим героям, а чуть иначе.
После службы в Церкви, супруги вернулись домой, и Настасья Сергеевна попросила мужа перенести из сеней широкую деревянную скамью в его кабинет, где она для себя определила место предстоящей экзекуции. Дмитрий Петрович, внутренне предвкушая зрелище, и ожидая, что за ним последует продолжение, с удовольствием исполнил ее просьбу. Настасья Сергеевна приготовила три толстых веревки. И, наконец, Глафира внесла в кабинет кадушку с розгами.
Потом провинившаяся девушка встала перед супругами, опустила глаза и произнесла ритуальную фразу:
- Настасья Сергеевна! Дмитрий Петрович! Накажите меня по обычаю, как положено. Посеките розгами.
- Хорошо, - ответила Настасья. - За вину твою определяю тебе тридцать розог.
- Как прикажете, - произнесла Глафира. - Я согласна. Посеките меня своей рукой.
- Ложись, - приказала Настасья.
Глафира молча перекрестилась и легла на скамью. Следуя молчаливому указанию Настасьи, Дмитрий Петрович взял веревку и плотно примотал покорную девушку к лавке, пропустив веревку возле подмышек. Потом, второй веревкой привязал Глафиру за талию, и подошел к ее ногам.
- Ноги сожми, чтобы срамотой не сверкать! – потребовала строгая хозяйка.
Глафира послушно сдвинула ноги, вытянув носки ступней, на которые были надеты шерстяные вязаные чулки. Дмитрий Петрович опутал ее ноги третьей веревкой, и плотно притянул их к скамье. Потом вопросительно поглядел на жену, и взялся за подол юбки привязанной служанки.
Настасья молча кивнула, и Дмитрий Петрович одним движением поднял юбку почти до шеи наказываемой. Потом сделал то же самое с нижней юбкой и рубашкой. Под ними оказались ситцевые панталоны. Дмитрий Петрович снова взглянул на жену. Настасья снова молча кивнула, и офицер, развязав тесемки, спустил панталоны до колен привязанной девушки, полностью обнажив место, предназначенное для наказания. Настасья Сергеевна вынула из кадушки прут, взмахнула со свистом, пробуя его на гибкость. Девушка на скамье поежилась, сжала округлые ягодицы, и тут же их расслабила.
Настасья встала у скамьи так, чтобы поудобнее было стегать привязанную служанку. Дмитрий Петрович встал с другой стороны скамьи, чтобы распоряжаться церемонией наказания.
Настасья Сергеевна откуда-то знала, или интуитивно почувствовала, как именно нужно себя вести экзекутору. Поза и движения ее были изящны и красивы. Дмитрию Петровичу приходилось распоряжаться поркой солдат, и он оценил, что его жена держится много увереннее, чем фельдфебель, который в его полку исполнял экзекуции. Настасья Сергеевна подняла прут, в готовности, по приказу мужа, опустить его на беззащитное обнаженное тело привязанной девушки.
Дмитрий Петрович, оглядев сцену, и посчитав, что все действующие лица, включая и его самого, готовы к исполнению предписанных им ролей, произнес:
- Начинайте!
Настасья Сергеевна с силой опустила прут на обнаженные ягодицы девушки. Глафира резко застонала, Настасья Сергеевна, не оттягивая, как и обещала, прут, подняла его снова вверх. Дмитрий Петрович удовлетворенно оценив заалевшийся, вспухший на белой коже рубец, засчитал удар, произнеся:
- Раз!
Кивнул жене, та хлестнула лозой снова. Снова стон наказываемой девушки. Настасья, выдержав несколько мгновений прут на коже секомой, поднимает его вверх, давая мужу возможность полюбоваться результатом. Тот, оценив силу удара по красноте вспухшего рубца, произносит:
- Два!
Снова взгляд жены на мужа, кивок его головы, и свист розги…
- Три!...
… Розга свистела, стоны наказываемой становились все громче. Когда Дмитрий Петрович произнес «десять», и Настасья приготовилась стегнуть снова, ее муж отрицательно покачал головой и приказал (именно приказал!) сменить прут. Настасья бросила его на пол, подойдя к кадке, вынула новую лозу, и подошла к затихшей на скамейке Глафире.
Дмитрий Петрович удовлетворенно кивнул, и порка продолжилась…
К середине наказания Глафира вскрикивала, и громко всхлипывала между ударами. После двадцатого взмаха лозы, Настасья подчинилась очередному приказу мужа, снова сменила прут, и выслушала короткую нотацию по поводу того, что оставила один красный рубец в стороне от остальных. После этого порка возобновилась. Последние десять ударов Глафира вскрикивала вполне искренне, со слезами в голосе. Настасья почему-то искренне наслаждалась тем, что ее лоза вызывает всплески этих рыданий, любовалась аккуратными полосками на коже наказываемой, и… Наслаждалась приказами (именно приказами!) мужа, фактически распоряжавшегося вместо нее процедурой экзекуции. Его строгий голос вызывал в ней какой-то сладкий трепет. Этому голосу хотелось подчиняться. Выполнять любые его приказы. Даже… Сечь Глафиру…
Здесь нужно отметить, что Глафира была не просто сиротой, взятой в услужение в доме отца Настасьи. Глафира всегда прислуживала только Настасье, жила в ее комнате, и была для самой Настасьи названой сестрой. У Настасьи было трое старших братьев, а она была их единственной младшей сестрой. С Глафирой их связывали особые, весьма личные отношения. Которые многие, и в те времена, да и сейчас, сочли бы весьма необычными. Даже греховными…
- Тридцать! - произнес офицер, - Довольно, Настасья Сергеевна!
Настасья отбросила прут и взглянула на исполосованный зад Глафиры. Это зрелище ее взволновало, и она с удовольствием разглядывала высеченные ягодицы служанки, пока Дмитрий Петрович развязывал наказанную девушку.
Но… Высеченная встала со скамейки, подол ее юбки упал и скрыл это зрелище. Взамен открылось другое. Заплаканное лицо девушки, только что исстеганной до этих самых красных рубцов ее, Настасьи, собственной рукою. И эти слезы, пролитые девушкой, совершенно невиновной в том, за что она ее наказала, шокировали Настасью. Нет, она и сама порой, и ревела, и кричала в голос под батюшкиными розгами, и иного не ожидала. Но одно дело разглядывать зад секомой, а другое видеть глаза, полные слез. Слез, пролитых из-за Настасьи. И все произошедшее увиделось молодой женщине совсем по-другому.
Глафира, тем временем, неловко поклонилась им обоим.
- Спасибо за науку, Настасья Сергеевна! И Вам, Дмитрий Петрович! – тихо сказала она, - Дозвольте к себе пойти.
- Иди с Богом! – ответил офицер.
Когда заплаканная девушка вышла, Настасья умоляюще взглянула на мужа.
- Дозвольте к ней пойти, Дмитрий Петрович? Присмотрю за Глафирой.
- Хорошо, - слегка разочарованно произнес офицер, положив на стол веревки.
Настасья быстро вышла из кабинета, прихватив с пола потерянные Глафирой панталоны.
Служанка Настасьи жила в маленькой комнате, которую Настасья называла «девичьей», хотя других служанок там не было. Из прислуги в доме были еще кучер, исполнявший разнообразные хозяйственные обязанности, от дворника до плотника, и повариха. У них были свои, отдельные комнатушки.
Когда Настасья вошла, Глафира лежала, не раздеваясь, на постели, и тихо плакала. Настасья присела на краешек кушетки и погладила ее плечи и спину. Глафира приподнялась, повернулась к ней, обняла за талию, и прижалась к ее груди.
- Глашенька, - Настасья нежно погладила ее по волосам, - Бедная моя… Очень больно было?
- Не так больно, Настенька, - назвала ее как в детстве Глафира, - Как…
- Стыдно? – спросила Настасья. - Стыдно, что Дмитрий Петрович на тебя смотрел?
- Не так стыдно, как страшно, - призналась Глафира, - Лютый он у тебя, Настенька. Как бы не залупцевал тебя, как учить станет. Уж как меня поучал…
- Да что ты, Глаша! – удивилась Настасья, - Это я тебя секла!
- Нет, Настенька, - серьезно взглянула ей в глаза Глафира, - Уж ты мне поверь, не тот сечет, кто хлещет, а тот, кто приказывает. А приказывал Дмитрий Петрович, не ты. Как тогда, когда меня Серафима-ключница секла, а твой батюшка стоял и поучал.
- Прости, я не подумала, - смутилась Настасья, - Не хотела тебя ни смущать, ни пугать.
А потом с неподдельным интересом сказала:
- Глаша, ты ляг… Я… Хочу посмотреть, там…
Глафира покорно легла на кушетке и Настасья нетерпеливой рукой задрала ей юбки на голову, открыв высеченные ягодицы. Наклонилась, жадно разглядывая вблизи результаты своих усилий. Потом потрогала припухшие рубцы. Глафира поежилась.
- Больно? – тихо спросила Настасья, - Я сейчас принесу мазь, будет полегче. Лежи.
Она вышла и вскоре вернулась с бутылочкой из темного стекла, в которой было целебное притирание. Отлила немного на ладонь и аккуратно втерла его в сеченую кожу. Потом просто долго гладила ягодицы девушки. Глафира застонала.
- Настасьюшка! Погладь там… Как тогда… Чтобы сладко стало!
Настасья живо вспомнила эпизод трехлетней давности, когда их, еще девчонок, вместе наказали розгами и они отлеживались в Настасьиной комнате. Как тогда, она нежно коснулась губами красных полосок. Раз, другой, третий… Потом стала гладить припухшую кожу, по одной половинке зада, по другой… Потом между ними, вниз, к изножью, по срамному месту.
Глафира раздвинула ноги и приподнялась на коленях.
- Глашеньку на коленочки. Задочек погладим, кисоньку погладим, - приговаривала Настасья, нежно поглаживая Глафире ягодицы и низ живота, все ближе к сладостному бугорку в мокрой складке.
Потом ласково прижала пальцами сладкое место. Глафира напряглась всем телом и громко застонала в сладкой истоме. Настасья умелыми ласками уложила Глафиру обратно на кушетку и заставила ее расслабиться.
- Полежи, Глаша, - сказала она.
- Спасибо, Настасьюшка! – с чувством прошептала Глафира.
Настасья улыбнулась, но чувство вины от того, что она безвинно причинила боль своей названной сестре, да и что там греха таить, полюбовнице, подружке по девичьим ласкам, не покидало ее. И это чувство помогло ей найти определенный тон для разговора с мужем, когда она вернулась в его кабинет.
- Дмитрий Петрович! – с чувством произнесла она, - У меня сердце не на месте! Стыдно, что я за такую мелочь порола сироту. Не стоила сахарница ее слез.
- Не понимаю, - нахмурился офицер, - То Вы, Настасья Сергеевна, выгнать ее грозитесь, то жалеете, что отхлестали чуток. Да всыпали всего ничего, три десятка горячих. И наказывали ее своими руками, дома, не на съезжей, не на конюшне. Даже не до крови, так, поплакать чуть-чуть. Тоже мне трагедия! Да девчонке впору плясать от счастья, что Вы ее так, жалеючи, поучили.
- А мне стыдно, - честно призналась Настасья, и, внезапно, решилась попросить мужа о главном, для чего эта странная «комедия» с наказанием Глафиры и затевалась. - Дмитрий Петрович! Не могли бы Вы мне помочь еще?
- Рад служить Вам, - отозвался муж, и, как ему показалось, пошутил: - А что, кого-то еще нужно посечь?
- Нужно. Меня, - твердо произнесла, глядя ему в глаза Настасья, - Посеките меня, как Глафиру, прямо сейчас. Розгами. Больно.
- Почту за честь и с превеликим удовольствием, - так же твердо, уже не шутя, ответил ее супруг, которому показалось, что сбываются его самые странные и сокровенные мечты, - Впрочем, стоит ли так переживать из-за какой-то горничной?
- Не в ней дело, - почти призналась ему Настасья, - Просто освободите меня от чувства вины. Сегодня суббота, а у батюшки меня завсегда по субботам секли. Вы уж не откажите, чай жена я Вам.
- Что же не посечь-то супругу свою,- усмехнулся Дмитрий Петрович, - Только не обидитесь ли после, не посчитаете ли, что жесток я с Вами?
- Ах, нет! – воскликнула Настасья, - Как можно? Чай, сама попросила!
- Ну, тогда… Ложитесь, сударыня! – чуть насмешливо произнес офицер, указывая на скамью.
Настасья, потупив взор и чуть-чуть покраснев, подошла к скамье и легла на нее вниз лицом, сдвинув ноги. Дмитрий Петрович взял со стола веревки, но Настасья отрицательно покачала головой.
- Это лишнее, - сказала она.
- Ну как же лишнее! – удивился офицер, - Чай больно будет!
- Вытерплю, - твердо произнесла Настасья, и добавила: - У батюшки и полста, и сотню без привязи вылеживала, авось и у Вашей милости три десятка смогу.
Офицер восхищенно покачал головой и взялся за подол. Задрал Настасье юбки и взялся за тесемки шелковых панталон.
- Спустить, или просто раздвинуть? – спросил он свою жену.
- Вовсе снимите, - последовал удивительный ответ. - Вы муж мой, Вам на мою стыдобушку смотреть не зазорно.
Офицер, не торопясь, аккуратно, спустил панталоны лежащей женщины и освободил ее от этого интимного предмета туалета, обнажив ее от пояса до подвязок чулок, перехватывавших ее изящные бедра чуть выше колен. С удовольствием взглянул на открывшуюся ему интимную картину между ног лежащей на скамье жены. Впрочем, та скромно сдвинула ноги и вытянулась «в струнку».
Офицер оглядел полуобнаженную женщину, покорно лежащую в готовности принять жгучую боль от его руки. Взял из кадки прут. Видя это, Настасья привычно сжала и тут же расслабила ягодицы. Это зрелище странным образом поразило офицера, и он, опустив лозу, снова залюбовался любимой женщиной, приготовившейся к телесному наказанию. Но Настасья, повернув голову, произнесла:
- Начинайте, Дмитрий Петрович, не томите.
Офицер покачал головой и произнес:
- Ну что же, Настасья Сергеевна, я, по Вашей просьбе, дам Вам тридцать розог. Хотя никакой вины за Вами, достойной столь строгого наказания, я не знаю. Но Вам виднее, за что получать боль, и стоит ли заслуженная, на мой взгляд, порка горничной таких страданий. Осталось определить, как Вас наказывать, легко, ординарно, крепко, с жесточью, или без милосердия?
- Как Ваша милость изволит решить, - вздохнула молодая женщина.
- Тогда рассудим так. Без милосердия секут шпицрутенами, а их у нас нет. С жесточью секут так, чтобы шкуру спустить, но чтобы секомый обязательно живым остался. Строго, это когда секут до крови, частенько до бесчувствия. Думаю, эти варианты нам не подойдут, чай повод для сечения ничтожен. При легком сечении и следов почти не остается, и секомый ни стонет, ни кричит, разве что совсем уж для вида. Раз уж Вы у нас искушенная, по части розог, это Вас не впечатлит. А вот при ординарном сечении следы остаются красивые, и секомый стонет, или кричит, по-всякому бывает. Так что не обессудьте, Настасья Сергеевна, но извольте получить тридцать горячих ординарным способом.
- Воля Ваша, - согласилась Настасья, - Секите.
Не видя больше повода затягивать начало этого странного наказания и любоваться прелестями своей жены. Дмитрий Петрович взмахнул прутом. Розга вспела в воздухе и со звонким хлопком опустилась на обнаженные ягодицы Настасьи. Молодая женщина тихо застонала. Выдержав несколько мгновений прут на теле наказываемой, офицер аккуратно поднял прут, не оттягивая сеченной кожи, щадя, не разрывая ее до крови. На белой коже вспух первый красный рубец, совершенно изменивший зрелище, сделавший его более волнующим.
Это было совсем иначе, чем порка Глафиры. Ягодицы Настасьи были чуть белее, и если на заду служанки рубцы выглядели естественно и ожидаемо, то на теле ее госпожи красные полосы от таких же ударов смотрелись изящно, почти изысканно.
Да и терпела сечение Настасья иначе. Не кричала, даже не всхлипывала, хотя Дмитрий Петрович клал лозу так же сильно, как в самом начале. Стонала, и ее стоны казались мужу изумительной музыкой, желанной слуху и прекрасной своей изысканностью. Все было странным образом красиво. Белая кожа, понемногу краснеющая от ударов лозы. Рубцы, сияющие на белом. Белоснежные складки нижних юбок, обрамляющие округлые ягодицы и стройные ноги. Иногда Настасья сжимала половинки зада, и секомое место округлялось. Когда молодая женщина расслабляла округлившиеся половинки, лоза впивалась в них и вновь заставляла их сжиматься. Дмитрий Петрович про себя считал удары, и к концу порки делал все большие паузы между взмахами прута, растягивая удовольствие. Но, взмахнув розгой в тридцатый раз, и услышав громкий стон, отбросил третий прут. Глядя на расписанное лозой тело, он ощутил странное чувство. Нет, отнюдь не вины, а восхищения. Офицер медленно опустился на колени, и погладил высеченные ягодицы жены. Она не пыталась подняться, и замерла, будто чего-то ожидая.
Налюбовавшись без всякого стеснения делом рук своих, Дмитрий Петрович, опустив голову, поцеловал ягодицы жены и тихо произнес:
- Настенька… Моя Настенька…
Дмитрий Петрович впервые назвал свою жену по имени.
И, как будто прорвало.
Как будто рухнула какая-то стена, разделявшая их. И в ответ, муж внезапно услышал рыдания молодой женщины, которая только что мужественно вытерпела порку от его руки, но теперь ревела в голос, как маленькая высеченная девочка, и повторяла одно слово:
- Митенька! Митенька!
Офицер встал, аккуратно поднял со скамьи плачущую женщину. Прижал ее к груди.
Ревет красавица, заливает слезами шитье мундира. И все норовит скользнуть ниже.
Придерживая, позволил ей встать перед ним на колени.
И этот взгляд…
Взгляд на него, снизу, влюбленных глаз, полных раскаяния, переполненных чувством вины.
Офицер погладил заплаканное лицо любимой женщины, и сказал:
- Ну, все, Настенька, все… Довольно плакать!
А та не унимается:
- Митенька, милый! Дозволь повиниться!
- В чем, милая моя? Скажи, поведай мне!
- Виновата я! Перед тобой, и перед Глафирой! Лжица я, дрянь мерзкая, безжалостная! Мало ты меня выдрал, ох, мало!
И Настасья сбивчиво рассказала всю историю с самого начала.
- Так Глафира невиновна? – удивился Дмитрий Петрович.
- Ни в чем, кроме того, что хотела мне помочь! – горячо подтвердила Настасья.
- А что же сама ты обо всем мне не рассказала?
- Стыдилась, - потупила взор Настасья, - Чай у вас порядки дворянские, жен у вас уже не учат.
- Ну, для тебя можно и купеческим обычаем воспользоваться, раз он тебе привычнее, - заметил Дмитрий Петрович, и спросил:
- А скажи мне, Настенька, что же такое у вас с Глафирой, что ты о ней так печешься?
- Не служанка она мне, - тихо призналась Настасья, - Хоть и значится в услужении. Подруга она моя единственная, сестра названная. И… Полюбовница.
- Это как? – опешил муж.
- Любились мы по грешному с нею, до замужества, - открыла Настасья ему странную правду, - Как девки это делают, когда с мужиком нельзя, а сладкого хочется…
- Лесбийская любовь… - протянул Дмитрий Петрович.
- Так говорят, - вздохнула его жена. - И стыдно мне, что я хотела чуть-чуть ее лозой настегать, чтобы твое внимание завлечь… А посекла в силу. И сладко было сечь ее, ой, сладко…
- Ну что же, - произнес чуть погодя офицер, - Тогда веди сюда свою полюбовницу. Буду вам допрос учинять.
- За что? – испуганно произнесла Настасья.
- Вину вашу разобрать, - ответил Дмитрий Петрович.
Настасья Сергеевна вышла из комнаты, и через некоторое время вернулась с Глафирой. И госпожа, и служанка выглядели весьма растерянными. Мысль о том, что их «заговор розог» раскрыт, и заодно открылись их «странные» отношения, внушала им страх. А суровый взгляд Дмитрия Петровича не обещал ничего хорошего.
- Ну что же, подруженьки, - строго произнес муж Настасьи, - присядьте-ка на скамью. Будем вину каждой определять.
Госпожа и служанка послушно присели на скамью. Дмитрий Петрович встал перед ними, угрюмо глядя сверху вниз то на одну, то на другую. Настасья смущенно опустила взор, а Глафира на мгновение даже зажмурилась от страха, так грозно поглядел на них молодой офицер.
- Ну, красавицы-полюбовницы, - суровым голосом произнес Дмитрий Петрович, - отвечайте, кто из вас во всем этом безобразии повинен?
- Я… Я…, - раздались сразу оба испуганных женских голоса. И тут же замолкли, затихли под тяжестью сурового взгляда молодого мужчины.
- Начнем с младшей, - сказал Дмитрий Петрович. – Говори ты, Глафира!
- Виновата я, Дмитрий Петрович! – быстро произнесла служанка. – И на то, чтобы Вас на розги для Настасьи Сергеевны уговорить, я ее подбила. И когда любились мы друг с дружкой, я первая начала. Меня и посеките!
- Ваше слово, Настасья Сергеевна, - строго произнес Дмитрий Петрович.
- Я виновата, Дмитрий Петрович! - с жаром начала обвинять себя Настасья. – Я старшая, мне и ответ держать. Я Глафире про свою тоску поведала, нет чтобы мужу любезному все рассказать! А Глафира, добрая душа, мне помочь согласилась. И любились мы с нею, потому, что мне после отцовской лозы сладкого захотелось! Меня и секите, а Глафире пардону дайте!
Глафира попыталась что-то возразить, но осеклась под суровым взглядом молодого офицера.
Обе сидящие на скамье замолчали, ожидая решения. Одна, дрожа, ждала изъявления воли своего мужа. Другая, чуть не плача, того же самого от хозяина.
Немного поразмыслив, Дмитрий Петрович сказал следующее.
- Что же, - строго произнес он, - отвечать за все будет старшая.
- Смилуйтесь! – Глафира со слезами на глазах протянула к нему руки. – Нешто можно Настасью Сергевну за мои вины пороть?!
- Не спорь, Глафира! - Настасья силой удержала названую сестру за плечи и кивнула мужу. - Благодарствую, Дмитрий Петрович! Дозвольте Глафиру к себе отправить. А уж Вы меня…
- Э, не-е-ет, - протянул ее муж, - так дело не пойдет! Глафира останется посмотреть на Ваше поучение. А заодно и разоблачиться Вам поможет.
- Как так?! – Глафира вспыхнула лицом. - Как разоблачиться?
- А вот так! – молодой офицер хищно усмехнулся, - Разденешь свою госпожу и полюбовницу донага, чай, небось, не впервой. И за ножки ее подержишь. А заодно пример тебе будет, что бывает, когда жена мужа обманывает, да любостайничает. Чай, приласкала она тебя сейчас, а? Что замолкла?
И госпожа, и ее служанка покраснели, и Дмитрий Петрович понял, что угадал все только что произошедшее, о чем Настасья не успела повиниться.
- Не возражай, Глафира! – вновь остановила свою юную защитницу Настасья. - Муж мой в своем праве. Виноватая я перед ним. А тебе и впрямь полезно на поучение мужнее взглянуть, для порядку. Чтоб неповадно грешить было.
И, поднявшись со скамьи, поклонилась мужу.
- Согласная я, Дмитрий Петрович. Накажите меня, чай виновата. Поучите лозой, как следует.
- Раздень ее, Глафира, - холодно распорядился молодой офицер.
Служанка, со слезами на глазах, тоже поднялась со скамьи, и приступила к раздеванию своей госпожи.
Дмитрий Петрович отвел взгляд чуть в сторону, но от его взора не укрылись подробности разоблачения его жены от многочисленных одежд, что ревниво скрывали ее телесную красоту. Впрочем, Настасья не особенно пыталась прикрыть свои прелести, справедливо полагая, что мужу глядеть на такое незазорно. И когда Глафира, собрав в охапку и платье, и белье, отложила снятую с хозяйки одежду в сторону, предварительно оросив ее слезами, Настасья, не стесняясь в обворожительной наготе взглядов своего законного супруга, встала перед ним, и с поклоном произнесла:
- Учите меня, Дмитрий Петрович.
Муж молча указал на скамью. Настасья перекрестилась и легла, вытянув ноги. Глафира, памятуя распоряжение своего хозяина, встала на колени у скамьи, и, шмыгнув носом, взялась руками за щиколотки своей госпожи.
Дмитрий Петрович вынул из кадки очередной прут, взмахнул им в воздухе, пробуя гибкость. Настасья вздохнула, а Глафира всхлипнула.
- Считай, Глафира! – распорядился молодой офицер, подходя к скамье, и изготовившись нанести первый удар по раскрасневшимся от предыдущей порции розог ягодицам своей жены.
- С-слушаю-с! – с каким-то почтительным всхлипом произнесла служанка.
Дмитрий Петрович взмахнул лозой, и первый след от нового наказания заалел на розовом фоне. Настасья издала громкий стон.
- Р-раз! – дрожащим голосом, сквозь слезы считала Глафира.
Снова свистит лоза, заставляя лежащую женщину дернуться всем телом от боли и застонать громче.
- Д-два! – произносит служанка.
Новый взмах розги заставляет Настасью громко всхлипнуть, сдерживая готовый прорваться крик.
- Три! – Глафира сама всхлипывает, и слезы блестят у нее на глазах.
Еще дважды свистит лоза, и дрожащий голос служанки, запинаясь, отсчитывает ритм наказания: «Четыре! П-пять!» Настасья стонет, при этом слезы в ее голосе уже звучат вполне отчетливо.
Офицер, не торопясь, размеренно продолжает сечь свою жену. Стоны распростертой под розгами обнаженной красавицы постепенно перерастают в негромкие вскрики. Слезы в голосе служанки, отсчитывающей удары, звучат столь же явно, как и в голосе ее госпожи. После первого десятка офицер меняет прут. Неторопливо подходит к кадке, придирчиво выбирает лозу, давая обеим плачущим особам, и самой секомой, и ее подруге, помогающей, пусть и не по своей воле, в сечении, небольшую передышку. Вернувшись, Дмитрий Петрович молча продолжил экзекуцию. И снова стоны наказываемой молодой женщины, и дрожащий голос служанки аккомпанировали мерному посвисту лозы и хлестким звукам, отмечавшим горячие встречи розги с исполосованными красным ягодицами госпожи. При второй перемене прута, офицер задержался у кадки чуть дольше, издалека полюбовавшись картиной. Настасья, еще ни разу не вскрикнувшая в голос, с покрасневшим заплаканным лицом, всхлипывая, покорно лежала на скамье. Глафира, нервно сжимая щиколотки своей обнаженной госпожи, тихо плакала, и слезы текли по ее лицу. Странно, но это зрелище женских слез не показалось молодому мужчине чем-то отвратительным или жестоким. Напротив, он любовался зрелищем обнаженного женского тела с очаровательным высеченным задом. А слезы…
А слезы придавали этой картине легкую горчинку, особую прелесть.
Не стоит осуждать его. Те времена были эпохой весьма медленного, постепенного смягчения нравов. И в войсках, и в цивильном обществе телесные наказания были привычны. Правда, и, так сказать, «чувственного интереса» к ним обычно никто не испытывал. Если наказание проводилось в семье, в кругу домашних, многие вообще считали это за мелкую неприятность. Ну, посекли, и посекли, эка невидаль.
Вот только из всяких правил бывают исключения.
И зрелище сечения названой сестры, то есть близкой подруги, да еще и связанной с нею особыми «чувственными нежностями», для Глафиры, хорошо знакомой со всеми сомнительными прелестями сечения розгами, было тягостнее, чем если бы ее саму голую разложили под жгучей лозой. В эти мгновения, когда прут касался обнаженной кожи Настасьиных ягодиц, и оставлял очередную жгучую полосу, высекая из груди молодой женщины стон на грани крика, Глафира сама вздрагивала, воспринимая боль подруги как свою. И, считая дрожащим голосом удары, она сама уже почти рыдала в голос.
Офицер не торопясь подошел к скамье со свежим прутом в руке. Глафира проводила его недобрым взглядом. Она уже почти успокоилась, но чувство несправедливости всего происходящего не покидало ее. Ведь все затевалось именно для удовольствия ее наперсницы. И что из этого получилось, кроме мучительного страдания?! И ради кого ее подруга затеяла все это? Ради этого… Лютого…
Сейчас Глафира ненавидела своего хозяина. Ненавидела всем сердцем. И только покорность ее подруги, ни одним движением не выказавшей своего недовольства происходящим, заставляла ее терпеть происходящее, и не броситься на него с кулаками.
Офицер взмахнул лозой и ударил по обнаженным ягодицам своей жены. Настасья со слезами в голосе громко вскрикнула. Прут, впечатавшись в мягкие половинки зада, оставил кровящий след. Потом еще и еще раз… И по иссеченным ягодицам, сбоку пролегла тоненькая красная дорожка… Глафира при виде крови на теле названой сестры, пришла в странное состояние. В ее душе «взорвалась» гремучая смесь отчаяния и боли, чуть приправленных страхом за подругу. И она не выдержала. С искаженным лицом она вскочила и, бросившись на колени между мужем и лежащей на скамейке женой, закрыла секомое место от ударов.
Офицер, опешив, отступил на один шаг. Он не испугался, нет. Еще чего! Просто удивился тому, что произошло. И было чему удивляться. Глафира вела себя вовсе не так, как обычно. Дмитрий Петрович привык видеть ее веселой девушкой, действительно годящейся Настасье в младшие сестры, с улыбкой на лице хлопочущей в комнатах. Сейчас лицо ее выражало все что угодно, только не веселье.
- Пощадите! – вскричала его подневольная помощница. – Меня, меня дерите как сидорову козу! Только Настасьюшку ослобоните!
Офицер покачал головой и изготовился, сделав шаг, оттащить смутьянку за косу, убрав сию помеху с пути определенного им для жены наказания. Но Глафира, вскочив, и развернувшись к нему лицом, похоже, готова была всерьез биться за свою наперсницу.
- Не смей! – послышалось со скамьи.
Глафира оглянулась на свою подругу. Настасья, приподнявшись на лавке, яростно глядела на нее.
- Не смей тронуть! – чуть тише, но так же грозно произнесла она. – Муж он мне! В своем праве!
И, обращаясь к мужу:
- Прости ее, Митенька! Не карай за помеху. Любит она меня.
- Настасьюшка… - Глафира медленно оборачивается к подруге, - я ведь только…
- Глашенька! – Настасья, не стесняясь мужа, назвала ее ласково, со слезами на глазах произнеся ее имя. – Не мешай! Подержи за плечи лучше, больно ведь…
Глафира медленно опустилась на колени, возложив руки свои на нежные плечи подруги. Не глядя на офицера тихо произнесла:
- Простите, Дмитрий Петрович. Виновата.
- Прости ее Митенька, - Настасья умоляюще взглянула на него снизу.
Офицер покачал головой, чуть смутившись.
- Да не сержусь я, - тихо произнес он. - И Вас, Настасья Сергеевна, учу для порядку только. По семейному, без жесточи.
- Да как же… До крови-то, - Глафира произнесла эти слова тихо, но со страданием в голосе. - Без жесточи… Чай поняли сами, что говорите? Лютый вы… Ох, лютый…
Офицер пожал плечами и спросил:
- Сколько уже дано?
- Двадцать три… - ответила Глафира, нежно проведя ладонью по плечам своей подруги.
- Считай, - спокойно сказал Дмитрий Петрович, и взмахнул прутом…
… Когда Дмитрий Петрович в тридцатый раз с размаху опустил дозу на тело своей жены, и Глафира, мягко удержав за плечи дернувшуюся от боли Настасью, произнесла последний счет наказания, все участники сцены на некоторое время примолкли, оставаясь на своих местах. Настасья, всхлипывая, лежала на скамье. Глафира, сама в слезах, нежно гладила ее по спине и плечам. «Полюбовница» даже пару раз наклонилась и поцеловала на глазах у мужа нежные плечи, за которые только что держала свою подругу. Сам муж, все еще сжимая прут в руке, стоял над ними, в оцепенении наблюдая эту картину, полную нежности и странной изысканности. Сейчас его уже не шокировали ласки, получаемые его женой от названой сестры. Это было красиво и… трогательно. И ничуть не безнравственно. Не видел он сейчас в этих ласках ничего дурного.
Потом, опомнившись, бросил третий прут.
Подошел к скамье, наклонился, взял жену за локти. Глафира рывком отодвинулась от него, с испугом глядя на хозяина. А Настасья…
Поднялась с его помощью, встала, вся нагая, прекрасная и телом и душой. И слезы на покрасневшем лице ничуть не портили впечатления от ее красоты. И стало… Пусто стало на душе.
Твоя. Любит тебя, всем сердцем любит. Чего тебе еще?
Ведь неповинна в грехах, достойных такого обращения.
За что сек?
Настенька, Настенька… Любовь ты моя несчастная.
Потупила взор Настенька, стоит не шевелясь.
Глафира смотрит на него снизу, все еще не поднявшись с колен. Видно ждет, когда придет ее черед, и ей хозяин прикажет на лавку лечь, да за дерзости ответить.
Вздохнул.
- Ступай Глафира, - тихо сказал Дмитрий Петрович.
Девушка удивленно посмотрела сначала на него, потом на Настасью.
- Ступай, Глафира, - повторила за мужем Настасья, не поднимая глаз. – Оставь нас.
Служанка тихонько вышла из комнаты.
Дмитрий Петрович молча присел на скамью. Потянул за руку жену. Та молча встала перед ним на колени. Он поднял ей лицо за подбородок и погладил по щеке.
- Прости меня, Настенька, - тихо произнес офицер.
- За что, Митенька? – так же тихо отозвалась Настасья. – Это ты меня прости за все. И за обман, и за… Глафиру…
- Не сержусь я, - вновь повторил офицер, - И Глафиру твою не трону. И даже любиться вам с нею запрещать не буду. Чай мне она не соперница, а тебе подруга верная.
- Спасибо, любый мой! – Настасья несмело прижалась к нему. Дмитрий Петрович обнял ее, глянув через плечо жены на ее высеченный зад.
Что и говорить, посек знатно. В кровь. И жалко теперь, ой, жалко…
А чего теперь-то жалеть? Раньше надо было с пощадой стегать. А сейчас уж…
- Прости, милая, - шепчет муж, гладя ей плечи.
А она тихонько плачет у него на груди. Не как под лозой, незадолго перед тем, не в голос. Он гладит ее обнаженную спину и Настасья, нет, Его Настенька, понемногу успокаивается. Уже не дрожат ее нежные плечи. Уже тихие всхлипы не звучат рядом с его ухом. Уже ее руки крепко обняли своего мужа и не отпускают.
- Послушай, Настенька…
- Что, милый? – ее голос звучит нежно, без всякого страха или обиды.
- Хочешь, я поклянусь, что никогда больше…
- Зачем, любый мой? – она глядит на него чуть снизу. – Что тебя гложет?
- Что посек тебя без вины, - он мягко произносит эти слова, говоря от чистого сердца. – Жалко мне тебя. И совестно, что взлютовал, не пощадил.
- Да, всыпал ты мне крепко! – она находит в себе силы улыбнуться. – Только, почему же без вины? За такое дело, батюшка мой сразу сотню бы отсчитал, а ты всего два раза по тридцать. Хотя, твоя лоза другая…
- В чем же другая? – интересуется Дмитрий Петрович. – Жгучая? Больнее, чем у батюшки твоего?
- Жгучая, - тихо и серьезно отвечает его жена. А потом вдруг улыбается: - И сладкая…
- Что же сладкого в жесточи? – Дмитрий Петрович наслаждается даже не смыслом ее слов, а музыкой ее речи, - Чай больно! Вон, задок-то до крови расписан. Теперь неделю притираниями умащивать придется!
- Так ты и умастишь, - она шепчет эти слова нежно-нежно. – Как расписал, так и приласкаешь. Чай свое… А в другой раз посечешь мягче, так совсем сладко станет.
- А не страшно? – он, чуть отстранившись, смотрит ей прямо в глаза. – Ведь права Глафира, я и вправду, лютый.
- Неужто не понял ты, любый ты мой? – молодая женщина не отвела взгляд. – Одно мы теперь, а не порознь, как прежде. Уж за это стоило мне, и лозанов вытерпеть, да и выплакаться. Твоя я, теперь. Во всем и навсегда твоя. Хочешь гладь, хочешь секи, от твоей руки мне все любо. Учи меня, как пожелаешь. Хоть ласково, хоть с жесточью. Только…
- Что, милая? Проси чего хочешь! - ради нее он сейчас готов на все.
- Глафиру, как будешь меня вдругорядь сечь, больше не зови. Ужо сам счет ударам веди, расстарайся, - его жена говорит вполне серьезно. - Что держать меня на скамье ее заставил, и счет ударам на порке вести, в острастку за игры наши девичьи, это все правильно. Хоть и дозволяешь ты ее ласкать, а все же хвастаться этим не дело. А на то, как ты меня учишь, ей смотреть не след. Наше это дело, между нами его и решать. Между мужем и женой, без посторонних. Да и больно ей видеть это. И не понять еще. Чай рано ей про такое знать.
- Не позову, - соглашается муж. - Сам и посеку, и умащу, и приласкаю…
И обнимает ее.
А она тихо-тихо шепчет:
- Лютый мой, лютый…
Действующие лица:
Служанка Глафира
Юна, хороша собой, весела, небольшого роста.
Авантюристка по натуре.
Склонна к «девичьим играм».
Роль по сюжету: Тематический Посредник.
Специфика роли: без нее ваащще ничего не получится.
Муж Дмитрий Петрович
Молод, в мундире с шитьем, красавец-офицер.
Влюблен в собственную Жену.
Специфически и безответно.
Насчет «безответно»: так ему кажется.
Ну, так получилось!
Жена Настасья Сергеевна
Дочь купеческая, за офицера выдана. Хороша собой, умна и…
И прочее.
На год старше Глафиры. И ростом повыше.
В личной жизни все сложно, поскольку:
а) Склонна к «девичьим играм».
б) Любит Мужа «странною любовью», аналогичной его собственной.
И тоже безответно.
Насчет «безответно»: так ей кажется.
Прямо, как ее Мужу.
Ближе к вечеру в пятницу, Настасья Сергеевна грустно сидела в гостиной за чаем. Горничная Глафира хлопотала в комнатах.
- Что же Вы, Настасья Сергеевна все грустите? Чай вышли замуж недавно! Муж у Вас справный. Нет причин для тоски-печали! – спросила служанка, которая, как ни странно, вела себя в доме достаточно свободно, не как прислуга, а скорее как компаньонка. И позволяла себе разговоры совсем не позволительные для обычной служанки.
- Муж то справный, - вздохнула Настасья Сергеевна. - Да не близки мы с ним. Все по имени-отчеству друг друга зовем… Да и не учит он меня. Вот в батюшкином доме и меня, и сестер по субботам учивали, на весь дом визг стоял. Зато и зла никто ни на кого не держал. Да и Матушке моей от Батюшки, хоть и за дверями, не при нас, доставалось крепко. А Муж меня все время, что женаты, ни разу не учил.
- А нужно ли? – лукаво посмотрела на хозяйку Глафира. - Чай ласков он с Вами, зачем учить, коли приголубить можно!
- Ласков, а что толку? - с обидой произнесла молодая женщина. - Не учит, значит, не уважает. У нас так заведено. Хоть смолоду, хоть позже, Муж должен Жене внимание оказывать. И добрым словом, и лаской, и поучением.
- Так попросите его прямо, в чем дело? – удивленно сказала Глафира. - Уж не откажет, законной-то супруге во внимании. Чай, есть на что у Вас посмотреть. А как поучит, так слаще обнимет, да приласкает. И Вам привычнее.
- Что ты, Глафира, аль с ума сошла? – молодая женщина всплеснула руками. - Нешто можно Жене Мужа про такое просить? Сам должен догадаться.
- Так может у них и не принято? – с сомнением спросила Глафира.
- Верно так, - вздохнула Настасья. - Дмитрий Петрович ведь дворянин, а я купеческого рода. Может у них обычая «учить» уже и нет. И тогда проси – не проси…
- Тогда… - обычно смешливое лицо Глафиры стало на секунду задумчивым, но внезапно улыбка просияла на нем, как луч Солнца, - Завтра ведь суббота?
- Ну, и что? - не поняла Настасья.
- Как что? – удивилась Глафира. - Скоро Дмитрий Петрович придут. Так Вы при нем меня крепко пожурите, да пригрозите выгнать взашей. А я в ноги Вам брошусь, мол, не губите, и попрошу посечь взамен. Вы согласитесь, а я розог приготовлю. Вы завтра вечером меня и посечете. Ну, а после уж и Дмитрию Петровичу предложите Вас «поучить».
- Думаешь, согласится? – с сомнением произнесла Настасья.
- Согласится, как увидит, что Вы меня лозиной охаживаете. Вы уж мне заднюшку без крови распишите, а я в голос покричу. Дмитрий Петрович и не устоит, чтобы такие песни из Ваших уст сахарных послушать, да на узоры на мягком месте полюбоваться, уж мне поверьте.
- А это мысль, - задумчиво произнесла Настасья, и тут же нахмурилась. - А не грешно ли тебя безвинную сечь? Чай не сладко, уж я то знаю.
- А коли знаете, зачем хотите, чтобы Муж Вас лозой полосовал? – хитро прищурилась Глафира.
- Ну… - покраснела Настасья. - Это смотря кто сечет… Мне всегда хотелось, чтобы Муж учил меня, как это от веку предками заведено, чай не безгрешна…
- Ну, так и я не без греха, - рассмеялась Глафира, - И мне от Вашей руки поучение принять незазорно. Уж потерплю как-нибудь… А насчет вины, так ее завсегда найти можно.
В это время раздался стук входной двери и в прихожей послышался голос Дмитрия Петровича:
- Настасья Сергеевна, дома ли?
Глафира быстро взглянула на хозяйку. Та чуть заметно кивнула головой в знак согласия на ее авантюру, и служанка, недолго думая, схватила со стола изящную фарфоровую сахарницу, и, пока хозяйка не передумала, с размаху грохнула ее об пол.
Сахарница была из любимого сервиза Настасьи, и та подумала, что теперь высечет Глафиру без какого-либо стеснения. И обрушила свой неподдельный гнев на уже не столь невиновную служанку.
- Ах ты, мерзавка! – вскричала она. - Да что же ты вытворяешь! Ничего тебе, дрянь такая, доверить нельзя!
В гостиную вошел подтянутый офицер в темно-зеленом мундире с эполетами.
- Что случилось? – спросил он. – По какому поводу шум?
- Вот, глядите, Дмитрий Петрович! – широким жестом продемонстрировала осколки и разбросанный по полу сахар его супруга. – Сил моих больше нет терпеть в доме эту неумеху! Пусть собирает вещи, и, поутру, чтобы духу ее здесь не было!
- Смилуйтесь, Настасья Сергеевна! – всплеснула руками Глафира. – Не гоните меня! Куда мне идти?
И бросилась перед хозяйкой на колени.
- Не мое это дело! – почти всерьез разгневанно сказала Настасья. – Чтобы уже завтра, завтра же тебя здесь не было!
- Погодите, Настасья Сергеевна! – вежливо остановил ее обвинительную речь вошедший офицер. – Ведь Вы никогда не жаловались на Глафиру. Стоит ли ее прогонять из-за одной оплошности? Ну, накажите ее, как полагается, и дело с концом!
- Ваша правда, Дмитрий Петрович! – горячо воскликнула Глафира, - Настасья Сергеевна, накажите меня, но не прогоняйте!
- Как же наказать тебя? – нахмурилась Настасья Сергеевна.
- Да посеките меня! – с жаром попросила Глафира. – Завтра же, в субботу, и поучите меня! А я уж потерплю, мне что…
- Хорошо, - сказала Настасья, - Только будь любезна, сама приготовь розги для себя на завтра.
- Сделаем, Настасья Сергеевна! – с каким-то неуместным восторгом отозвалась Глафира, вскочила с колен и убежала…
Да нет, не за розгами. За веником.
Супруги перешли в кабинет мужа.
- Неужто лозой Глафиру попотчуете, Настасья Сергеевна? – спросил офицер.
- Обязательно. Шкуру с нее спущу, так, что неделю не присядет! – грозно провозгласила Настасья, и чуть виновато обратилась к мужу. – Прошу прощения, Дмитрий Петрович, что сделала Вас свидетелем столь вульгарной сцены!
- Пустое, - заметил ее муж. - Я и не такое видел!
- Сергей Петрович! – как бы с неохотой продолжила Настасья, хотя сейчас решался вопрос о том, удастся ли привлечь ее мужа для исполнения роли наблюдателя предполагаемой экзекуции. - Я хотела Вас просить помочь. Вы ведь, по долгу службы, применяли сечение? Как лучше это… Ну, Вы понимаете…
- Да нет ничего проще! – пожал плечами офицер, которому пару раз приходилось распоряжаться поркой, правда, отнюдь не молодых девушек, а солдат. – Разложите на скамейке, привяжете покрепче, и прутиком по филейным частям. Хотите, с оттяжкой, чтобы больнее и надолго запомнила, хотите, просто сверху лозу кладите. Ну, и с количеством розог неплохо определиться, чтобы Глафира знала, сколько ей терпеть.
- Да порядок я знаю, - нетерпеливо махнула рукой Настасья. - Слава Богу, в доме моего батюшки меня частенько секли.
- Правда? – с удивлением, и каким-то преувеличенным интересом спросил офицер.
- Да, - подтвердила Настасья, - У нас по субботам так заведено было, что детей и слуг по субботам, вечером, пороли. Слуг по вине смотря, а детей обязательно. Дюжину розог, не меньше. А после батюшка и матушку нашу плеткой угощал, есть у него такая, особая. Или тоже розог велел подать, и учил ее в спаленке, как положено, без свидетелей. Но мы-то уж знали.
- Суровая у Вас семья, - с каким-то неподдельным уважением в голосе произнес Дмитрий Петрович.
- Семья как семья, - пожала плечами Настасья. - Хорошая семья, крепкая. Секли часто, зато зла никто друг на друга не держал, знали, что перед батюшкой все равны, и лоза его хлещет справедливо. Глафире там тоже доставалось, это она здесь, у нас с Вами распустилась, и про розги позабыла. Да и я тоже…
Офицер как бы смущенно покачал головой.
- Так Вы поможете? – спросила его напрямик Настасья.
- Э-э-э… Конечно, - с небольшим колебанием в голосе подтвердил Дмитрий Петрович. - А чем я могу помочь?
- Ну, привязать, посчитать удары, да мало ли что! – попросила Настасья, - А у Вас мужеский ум, твердый характер. А то я, хоть и поротая, сама еще никого не секла...
- Хорошо, я помогу, - чуть смущенно произнес офицер.
Нужно отметить, что офицер был молод, хорош собой, но, как бы это помягче сказать, не богат. И родня его была, скажем прямо, не из миллионщиков. Служивые, типа «Слуга Царю, отец солдатам», но без золотого мешка за плечами. Ну и наш офицер поступил подобно многим небогатым дворянам России того времени. Вступил в мезальянс, взяв в жены дочку купца первой гильдии. Естественно, с хорошим приданым. Купеческая дочка-красавица, что называется «кровь с молоком». Жить бы с ней, как говорится, в любви и согласии, только…
Только проблема возникла у офицера.
Моральная.
Как увидел Дмитрий Петрович свою суженую, так и воспылал к ней желанием.
Необычным.
Захотелось ему разложить свою невесту на деревянной скамейке (именно на скамейке!) и крепко высечь ее розгами (именно розгами!), в один прут. До красных рубцов, даже до крови.
А нужно сказать, что в те времена, а речь идет о царствовании Александра II, Царя Освободителя, в дворянских семьях не то что «учить» свою жену, а просто дать ей пощечину считалось за моветон, вплоть до нерукопожатности. И осуществить свое желание офицер мог только при условии полного и безоговорочного согласия на то своей благоверной.
И здесь возникла другая проблема.
И тоже моральная.
После венчания, когда новобрачные остались одни, и приступили, так сказать к честному делу, офицер, раздевая свою, уже законную супругу, и прикидывая, за какую мифическую «вину» ее можно будет наказать, увидел чудо, которого раньше не замечал.
Глаза.
Кто хоть раз в жизни видел глаза влюбленной Женщины, поймет его.
Темные глаза изумительно сложенной шатенки буквально пленили его.
И все. Пропал.
Тут нужно сказать следующее. В те времена любовь-морковь существовала больше в романах. А в жизни женились по сговору старших в роду, или по расчету. И, кстати, выходили замуж тоже. И личное счастье отнюдь не было предполагаемым по умолчанию атрибутом брака. Впрочем, и развод, и де-юре, и де-факто был весьма проблематичным мероприятием. В этом были и плюсы, и минусы. Наш офицер женился не по любви. Да, лицом и прочим его избранница была весьма красива, но мезальянс делали вовсе не ради этого. Купцы отдавали дочек за дворян ради перспектив их потомства. Уж они, «тертые калачи», прекрасно знали, что именно желали получить на самом деле «соискатели руки и сердца», но, при этом, действовали по старинному правилу: «Стерпится, слюбится!».
И вот случилось. Один взгляд Настасьи покорил нашего офицера, и он уже и помыслить не мог, чтобы искать за своей любимой супругой вину ради того, чтобы ее высечь. Нет, красота ее была достойна нежных ласк, а не розог.
И Дмитрий Петрович сказал своим необычным желаниям твердое «нет».
А желания остались…
И вот, такое признание. Оказывается, его избранница не чужда розгам, и даже не видит в них, в принципе, ничего дурного.
Имеет ли он право считать это знаком с ее стороны, о готовности принять от него наказание за несуществующие провинности?
Тем же вечером, чуть позже, Глафира, спросив позволения у Настасьи Сергеевны, отлучилась из дому, но вскоре вернулась, принеся чуть не охапку прутьев. Настасья встретила ее сурово.
– Что ты наделала? – спросила она ее. – Теперь я даже простить тебя не смогу. Дмитрий Петрович обещал проследить за твоим сечением.
- Так Вы же того сами хотели! – удивилась Глафира, - Все как мы говорили. Дмитрий Петрович согласились. Вам впору радоваться!
- Ты уж что-то много радуешься! – сердито произнесла Настасья, - Как будто не тебе первой под лозой лежать.
- И полежу, - легкомысленно улыбнулась Глафира, - Чай для Вашей же пользы.
- А что больно будет, не боишься? – спросила Настасья.
- Так, то от Вашей руки секущей зависит! – странно пояснила свою веселость Глафира. – От Вашей руки я лозу хоть каждый день получать готова.
- О чем это ты? – удивилась Настасья Сергеевна.
- Так я же у Вас в услужении, почитай, как пять лет. Как я сиротой осталась, так меня к Вам и приставили.
- И что? - не поняла намеков Настасья Сергеевна.
- Так Вы ни разу про мои проказы да оплошки батюшке своему не сказывали. И секли меня куда реже, чем Вашу милость. Пару раз Вы даже из-за моих провинностей под розги легли. Я-то все помню, сколько Вы добра для меня сделали. А как Вы отдельным домом с Дмитрием Петровичем жить задумали, и меня к себе забрали. И жизнь вольготную мне определили, без обид, без понуканий. Только неправильно это. Вам, Настасья Сергеевна, пора строгости учиться. Чай не дочь хозяйская, а сама хозяйка дому. Так с меня и начните, а то скоро я хозяйскую руку позабуду и наглеть стану.
- Глупости говоришь! – Настасья сердито покачала головой. – Разве можно зазря сечь?
- Не зазря, а для порядка, - возразила Глафира, - Так что, секите меня, сколько пожелаете. Я розог в кадушке замочу, завтра готовы будут. Да и еще на неделю хватит. Только Вы уж позвольте «бархатные» приготовить, чтобы зазря кожу не рвать.
- Готовь, - распорядилась Настасья Сергеевна, - Чай, и мне пригодятся…
… Весь вечер молодой офицер провел как на иголках. А когда пришло время почивать, и в объятиях его оказалось тело супруги его любезной, он, прежде чем взять ее, долго ласкал Настасьины ягодицы, мечтая о том, как они, прохладные и гладкие, нальются припухлостями рубцов от розог и станут горячими и… Еще более желанными. И от ласк его в эту ночь Настасья Сергеевна стонала громче и дольше обычного.
И не знал офицер, что супруга его мечтала в те самые мгновения, как он (именно он!) разложит ее на деревянной скамейке (обязательно на скамейке!) и первая розга вопьется в ее ягодицы. И это будет не батюшкина жгучая лоза, а розга от любимого мужа, который так сладко сжимает ее мягкие нижние полушария. Странно, но боль от отцовской лозы, сурово карающей ее за провинности, когда реальные, а когда и вымышленные, Настасья четко отделяла от боли, ожидаемой от завтрашней экзекуции. И это заставляло ее испытывать особое наслаждение от ласк Дмитрия Петровича, гораздо острее, чем обычно.
Вы удивитесь, но супруги, несмотря на, так сказать, глубокое, в интимном смысле, взаимное познание, все еще называли друг друга по имени и отчеству. И эта странная дистанция между ними, за два месяца совместной жизни, нисколько не сократилась…
Назавтра, в субботу, все и произошло. Только, не так, как думалась нашим героям, а чуть иначе.
После службы в Церкви, супруги вернулись домой, и Настасья Сергеевна попросила мужа перенести из сеней широкую деревянную скамью в его кабинет, где она для себя определила место предстоящей экзекуции. Дмитрий Петрович, внутренне предвкушая зрелище, и ожидая, что за ним последует продолжение, с удовольствием исполнил ее просьбу. Настасья Сергеевна приготовила три толстых веревки. И, наконец, Глафира внесла в кабинет кадушку с розгами.
Потом провинившаяся девушка встала перед супругами, опустила глаза и произнесла ритуальную фразу:
- Настасья Сергеевна! Дмитрий Петрович! Накажите меня по обычаю, как положено. Посеките розгами.
- Хорошо, - ответила Настасья. - За вину твою определяю тебе тридцать розог.
- Как прикажете, - произнесла Глафира. - Я согласна. Посеките меня своей рукой.
- Ложись, - приказала Настасья.
Глафира молча перекрестилась и легла на скамью. Следуя молчаливому указанию Настасьи, Дмитрий Петрович взял веревку и плотно примотал покорную девушку к лавке, пропустив веревку возле подмышек. Потом, второй веревкой привязал Глафиру за талию, и подошел к ее ногам.
- Ноги сожми, чтобы срамотой не сверкать! – потребовала строгая хозяйка.
Глафира послушно сдвинула ноги, вытянув носки ступней, на которые были надеты шерстяные вязаные чулки. Дмитрий Петрович опутал ее ноги третьей веревкой, и плотно притянул их к скамье. Потом вопросительно поглядел на жену, и взялся за подол юбки привязанной служанки.
Настасья молча кивнула, и Дмитрий Петрович одним движением поднял юбку почти до шеи наказываемой. Потом сделал то же самое с нижней юбкой и рубашкой. Под ними оказались ситцевые панталоны. Дмитрий Петрович снова взглянул на жену. Настасья снова молча кивнула, и офицер, развязав тесемки, спустил панталоны до колен привязанной девушки, полностью обнажив место, предназначенное для наказания. Настасья Сергеевна вынула из кадушки прут, взмахнула со свистом, пробуя его на гибкость. Девушка на скамье поежилась, сжала округлые ягодицы, и тут же их расслабила.
Настасья встала у скамьи так, чтобы поудобнее было стегать привязанную служанку. Дмитрий Петрович встал с другой стороны скамьи, чтобы распоряжаться церемонией наказания.
Настасья Сергеевна откуда-то знала, или интуитивно почувствовала, как именно нужно себя вести экзекутору. Поза и движения ее были изящны и красивы. Дмитрию Петровичу приходилось распоряжаться поркой солдат, и он оценил, что его жена держится много увереннее, чем фельдфебель, который в его полку исполнял экзекуции. Настасья Сергеевна подняла прут, в готовности, по приказу мужа, опустить его на беззащитное обнаженное тело привязанной девушки.
Дмитрий Петрович, оглядев сцену, и посчитав, что все действующие лица, включая и его самого, готовы к исполнению предписанных им ролей, произнес:
- Начинайте!
Настасья Сергеевна с силой опустила прут на обнаженные ягодицы девушки. Глафира резко застонала, Настасья Сергеевна, не оттягивая, как и обещала, прут, подняла его снова вверх. Дмитрий Петрович удовлетворенно оценив заалевшийся, вспухший на белой коже рубец, засчитал удар, произнеся:
- Раз!
Кивнул жене, та хлестнула лозой снова. Снова стон наказываемой девушки. Настасья, выдержав несколько мгновений прут на коже секомой, поднимает его вверх, давая мужу возможность полюбоваться результатом. Тот, оценив силу удара по красноте вспухшего рубца, произносит:
- Два!
Снова взгляд жены на мужа, кивок его головы, и свист розги…
- Три!...
… Розга свистела, стоны наказываемой становились все громче. Когда Дмитрий Петрович произнес «десять», и Настасья приготовилась стегнуть снова, ее муж отрицательно покачал головой и приказал (именно приказал!) сменить прут. Настасья бросила его на пол, подойдя к кадке, вынула новую лозу, и подошла к затихшей на скамейке Глафире.
Дмитрий Петрович удовлетворенно кивнул, и порка продолжилась…
К середине наказания Глафира вскрикивала, и громко всхлипывала между ударами. После двадцатого взмаха лозы, Настасья подчинилась очередному приказу мужа, снова сменила прут, и выслушала короткую нотацию по поводу того, что оставила один красный рубец в стороне от остальных. После этого порка возобновилась. Последние десять ударов Глафира вскрикивала вполне искренне, со слезами в голосе. Настасья почему-то искренне наслаждалась тем, что ее лоза вызывает всплески этих рыданий, любовалась аккуратными полосками на коже наказываемой, и… Наслаждалась приказами (именно приказами!) мужа, фактически распоряжавшегося вместо нее процедурой экзекуции. Его строгий голос вызывал в ней какой-то сладкий трепет. Этому голосу хотелось подчиняться. Выполнять любые его приказы. Даже… Сечь Глафиру…
Здесь нужно отметить, что Глафира была не просто сиротой, взятой в услужение в доме отца Настасьи. Глафира всегда прислуживала только Настасье, жила в ее комнате, и была для самой Настасьи названой сестрой. У Настасьи было трое старших братьев, а она была их единственной младшей сестрой. С Глафирой их связывали особые, весьма личные отношения. Которые многие, и в те времена, да и сейчас, сочли бы весьма необычными. Даже греховными…
- Тридцать! - произнес офицер, - Довольно, Настасья Сергеевна!
Настасья отбросила прут и взглянула на исполосованный зад Глафиры. Это зрелище ее взволновало, и она с удовольствием разглядывала высеченные ягодицы служанки, пока Дмитрий Петрович развязывал наказанную девушку.
Но… Высеченная встала со скамейки, подол ее юбки упал и скрыл это зрелище. Взамен открылось другое. Заплаканное лицо девушки, только что исстеганной до этих самых красных рубцов ее, Настасьи, собственной рукою. И эти слезы, пролитые девушкой, совершенно невиновной в том, за что она ее наказала, шокировали Настасью. Нет, она и сама порой, и ревела, и кричала в голос под батюшкиными розгами, и иного не ожидала. Но одно дело разглядывать зад секомой, а другое видеть глаза, полные слез. Слез, пролитых из-за Настасьи. И все произошедшее увиделось молодой женщине совсем по-другому.
Глафира, тем временем, неловко поклонилась им обоим.
- Спасибо за науку, Настасья Сергеевна! И Вам, Дмитрий Петрович! – тихо сказала она, - Дозвольте к себе пойти.
- Иди с Богом! – ответил офицер.
Когда заплаканная девушка вышла, Настасья умоляюще взглянула на мужа.
- Дозвольте к ней пойти, Дмитрий Петрович? Присмотрю за Глафирой.
- Хорошо, - слегка разочарованно произнес офицер, положив на стол веревки.
Настасья быстро вышла из кабинета, прихватив с пола потерянные Глафирой панталоны.
Служанка Настасьи жила в маленькой комнате, которую Настасья называла «девичьей», хотя других служанок там не было. Из прислуги в доме были еще кучер, исполнявший разнообразные хозяйственные обязанности, от дворника до плотника, и повариха. У них были свои, отдельные комнатушки.
Когда Настасья вошла, Глафира лежала, не раздеваясь, на постели, и тихо плакала. Настасья присела на краешек кушетки и погладила ее плечи и спину. Глафира приподнялась, повернулась к ней, обняла за талию, и прижалась к ее груди.
- Глашенька, - Настасья нежно погладила ее по волосам, - Бедная моя… Очень больно было?
- Не так больно, Настенька, - назвала ее как в детстве Глафира, - Как…
- Стыдно? – спросила Настасья. - Стыдно, что Дмитрий Петрович на тебя смотрел?
- Не так стыдно, как страшно, - призналась Глафира, - Лютый он у тебя, Настенька. Как бы не залупцевал тебя, как учить станет. Уж как меня поучал…
- Да что ты, Глаша! – удивилась Настасья, - Это я тебя секла!
- Нет, Настенька, - серьезно взглянула ей в глаза Глафира, - Уж ты мне поверь, не тот сечет, кто хлещет, а тот, кто приказывает. А приказывал Дмитрий Петрович, не ты. Как тогда, когда меня Серафима-ключница секла, а твой батюшка стоял и поучал.
- Прости, я не подумала, - смутилась Настасья, - Не хотела тебя ни смущать, ни пугать.
А потом с неподдельным интересом сказала:
- Глаша, ты ляг… Я… Хочу посмотреть, там…
Глафира покорно легла на кушетке и Настасья нетерпеливой рукой задрала ей юбки на голову, открыв высеченные ягодицы. Наклонилась, жадно разглядывая вблизи результаты своих усилий. Потом потрогала припухшие рубцы. Глафира поежилась.
- Больно? – тихо спросила Настасья, - Я сейчас принесу мазь, будет полегче. Лежи.
Она вышла и вскоре вернулась с бутылочкой из темного стекла, в которой было целебное притирание. Отлила немного на ладонь и аккуратно втерла его в сеченую кожу. Потом просто долго гладила ягодицы девушки. Глафира застонала.
- Настасьюшка! Погладь там… Как тогда… Чтобы сладко стало!
Настасья живо вспомнила эпизод трехлетней давности, когда их, еще девчонок, вместе наказали розгами и они отлеживались в Настасьиной комнате. Как тогда, она нежно коснулась губами красных полосок. Раз, другой, третий… Потом стала гладить припухшую кожу, по одной половинке зада, по другой… Потом между ними, вниз, к изножью, по срамному месту.
Глафира раздвинула ноги и приподнялась на коленях.
- Глашеньку на коленочки. Задочек погладим, кисоньку погладим, - приговаривала Настасья, нежно поглаживая Глафире ягодицы и низ живота, все ближе к сладостному бугорку в мокрой складке.
Потом ласково прижала пальцами сладкое место. Глафира напряглась всем телом и громко застонала в сладкой истоме. Настасья умелыми ласками уложила Глафиру обратно на кушетку и заставила ее расслабиться.
- Полежи, Глаша, - сказала она.
- Спасибо, Настасьюшка! – с чувством прошептала Глафира.
Настасья улыбнулась, но чувство вины от того, что она безвинно причинила боль своей названной сестре, да и что там греха таить, полюбовнице, подружке по девичьим ласкам, не покидало ее. И это чувство помогло ей найти определенный тон для разговора с мужем, когда она вернулась в его кабинет.
- Дмитрий Петрович! – с чувством произнесла она, - У меня сердце не на месте! Стыдно, что я за такую мелочь порола сироту. Не стоила сахарница ее слез.
- Не понимаю, - нахмурился офицер, - То Вы, Настасья Сергеевна, выгнать ее грозитесь, то жалеете, что отхлестали чуток. Да всыпали всего ничего, три десятка горячих. И наказывали ее своими руками, дома, не на съезжей, не на конюшне. Даже не до крови, так, поплакать чуть-чуть. Тоже мне трагедия! Да девчонке впору плясать от счастья, что Вы ее так, жалеючи, поучили.
- А мне стыдно, - честно призналась Настасья, и, внезапно, решилась попросить мужа о главном, для чего эта странная «комедия» с наказанием Глафиры и затевалась. - Дмитрий Петрович! Не могли бы Вы мне помочь еще?
- Рад служить Вам, - отозвался муж, и, как ему показалось, пошутил: - А что, кого-то еще нужно посечь?
- Нужно. Меня, - твердо произнесла, глядя ему в глаза Настасья, - Посеките меня, как Глафиру, прямо сейчас. Розгами. Больно.
- Почту за честь и с превеликим удовольствием, - так же твердо, уже не шутя, ответил ее супруг, которому показалось, что сбываются его самые странные и сокровенные мечты, - Впрочем, стоит ли так переживать из-за какой-то горничной?
- Не в ней дело, - почти призналась ему Настасья, - Просто освободите меня от чувства вины. Сегодня суббота, а у батюшки меня завсегда по субботам секли. Вы уж не откажите, чай жена я Вам.
- Что же не посечь-то супругу свою,- усмехнулся Дмитрий Петрович, - Только не обидитесь ли после, не посчитаете ли, что жесток я с Вами?
- Ах, нет! – воскликнула Настасья, - Как можно? Чай, сама попросила!
- Ну, тогда… Ложитесь, сударыня! – чуть насмешливо произнес офицер, указывая на скамью.
Настасья, потупив взор и чуть-чуть покраснев, подошла к скамье и легла на нее вниз лицом, сдвинув ноги. Дмитрий Петрович взял со стола веревки, но Настасья отрицательно покачала головой.
- Это лишнее, - сказала она.
- Ну как же лишнее! – удивился офицер, - Чай больно будет!
- Вытерплю, - твердо произнесла Настасья, и добавила: - У батюшки и полста, и сотню без привязи вылеживала, авось и у Вашей милости три десятка смогу.
Офицер восхищенно покачал головой и взялся за подол. Задрал Настасье юбки и взялся за тесемки шелковых панталон.
- Спустить, или просто раздвинуть? – спросил он свою жену.
- Вовсе снимите, - последовал удивительный ответ. - Вы муж мой, Вам на мою стыдобушку смотреть не зазорно.
Офицер, не торопясь, аккуратно, спустил панталоны лежащей женщины и освободил ее от этого интимного предмета туалета, обнажив ее от пояса до подвязок чулок, перехватывавших ее изящные бедра чуть выше колен. С удовольствием взглянул на открывшуюся ему интимную картину между ног лежащей на скамье жены. Впрочем, та скромно сдвинула ноги и вытянулась «в струнку».
Офицер оглядел полуобнаженную женщину, покорно лежащую в готовности принять жгучую боль от его руки. Взял из кадки прут. Видя это, Настасья привычно сжала и тут же расслабила ягодицы. Это зрелище странным образом поразило офицера, и он, опустив лозу, снова залюбовался любимой женщиной, приготовившейся к телесному наказанию. Но Настасья, повернув голову, произнесла:
- Начинайте, Дмитрий Петрович, не томите.
Офицер покачал головой и произнес:
- Ну что же, Настасья Сергеевна, я, по Вашей просьбе, дам Вам тридцать розог. Хотя никакой вины за Вами, достойной столь строгого наказания, я не знаю. Но Вам виднее, за что получать боль, и стоит ли заслуженная, на мой взгляд, порка горничной таких страданий. Осталось определить, как Вас наказывать, легко, ординарно, крепко, с жесточью, или без милосердия?
- Как Ваша милость изволит решить, - вздохнула молодая женщина.
- Тогда рассудим так. Без милосердия секут шпицрутенами, а их у нас нет. С жесточью секут так, чтобы шкуру спустить, но чтобы секомый обязательно живым остался. Строго, это когда секут до крови, частенько до бесчувствия. Думаю, эти варианты нам не подойдут, чай повод для сечения ничтожен. При легком сечении и следов почти не остается, и секомый ни стонет, ни кричит, разве что совсем уж для вида. Раз уж Вы у нас искушенная, по части розог, это Вас не впечатлит. А вот при ординарном сечении следы остаются красивые, и секомый стонет, или кричит, по-всякому бывает. Так что не обессудьте, Настасья Сергеевна, но извольте получить тридцать горячих ординарным способом.
- Воля Ваша, - согласилась Настасья, - Секите.
Не видя больше повода затягивать начало этого странного наказания и любоваться прелестями своей жены. Дмитрий Петрович взмахнул прутом. Розга вспела в воздухе и со звонким хлопком опустилась на обнаженные ягодицы Настасьи. Молодая женщина тихо застонала. Выдержав несколько мгновений прут на теле наказываемой, офицер аккуратно поднял прут, не оттягивая сеченной кожи, щадя, не разрывая ее до крови. На белой коже вспух первый красный рубец, совершенно изменивший зрелище, сделавший его более волнующим.
Это было совсем иначе, чем порка Глафиры. Ягодицы Настасьи были чуть белее, и если на заду служанки рубцы выглядели естественно и ожидаемо, то на теле ее госпожи красные полосы от таких же ударов смотрелись изящно, почти изысканно.
Да и терпела сечение Настасья иначе. Не кричала, даже не всхлипывала, хотя Дмитрий Петрович клал лозу так же сильно, как в самом начале. Стонала, и ее стоны казались мужу изумительной музыкой, желанной слуху и прекрасной своей изысканностью. Все было странным образом красиво. Белая кожа, понемногу краснеющая от ударов лозы. Рубцы, сияющие на белом. Белоснежные складки нижних юбок, обрамляющие округлые ягодицы и стройные ноги. Иногда Настасья сжимала половинки зада, и секомое место округлялось. Когда молодая женщина расслабляла округлившиеся половинки, лоза впивалась в них и вновь заставляла их сжиматься. Дмитрий Петрович про себя считал удары, и к концу порки делал все большие паузы между взмахами прута, растягивая удовольствие. Но, взмахнув розгой в тридцатый раз, и услышав громкий стон, отбросил третий прут. Глядя на расписанное лозой тело, он ощутил странное чувство. Нет, отнюдь не вины, а восхищения. Офицер медленно опустился на колени, и погладил высеченные ягодицы жены. Она не пыталась подняться, и замерла, будто чего-то ожидая.
Налюбовавшись без всякого стеснения делом рук своих, Дмитрий Петрович, опустив голову, поцеловал ягодицы жены и тихо произнес:
- Настенька… Моя Настенька…
Дмитрий Петрович впервые назвал свою жену по имени.
И, как будто прорвало.
Как будто рухнула какая-то стена, разделявшая их. И в ответ, муж внезапно услышал рыдания молодой женщины, которая только что мужественно вытерпела порку от его руки, но теперь ревела в голос, как маленькая высеченная девочка, и повторяла одно слово:
- Митенька! Митенька!
Офицер встал, аккуратно поднял со скамьи плачущую женщину. Прижал ее к груди.
Ревет красавица, заливает слезами шитье мундира. И все норовит скользнуть ниже.
Придерживая, позволил ей встать перед ним на колени.
И этот взгляд…
Взгляд на него, снизу, влюбленных глаз, полных раскаяния, переполненных чувством вины.
Офицер погладил заплаканное лицо любимой женщины, и сказал:
- Ну, все, Настенька, все… Довольно плакать!
А та не унимается:
- Митенька, милый! Дозволь повиниться!
- В чем, милая моя? Скажи, поведай мне!
- Виновата я! Перед тобой, и перед Глафирой! Лжица я, дрянь мерзкая, безжалостная! Мало ты меня выдрал, ох, мало!
И Настасья сбивчиво рассказала всю историю с самого начала.
- Так Глафира невиновна? – удивился Дмитрий Петрович.
- Ни в чем, кроме того, что хотела мне помочь! – горячо подтвердила Настасья.
- А что же сама ты обо всем мне не рассказала?
- Стыдилась, - потупила взор Настасья, - Чай у вас порядки дворянские, жен у вас уже не учат.
- Ну, для тебя можно и купеческим обычаем воспользоваться, раз он тебе привычнее, - заметил Дмитрий Петрович, и спросил:
- А скажи мне, Настенька, что же такое у вас с Глафирой, что ты о ней так печешься?
- Не служанка она мне, - тихо призналась Настасья, - Хоть и значится в услужении. Подруга она моя единственная, сестра названная. И… Полюбовница.
- Это как? – опешил муж.
- Любились мы по грешному с нею, до замужества, - открыла Настасья ему странную правду, - Как девки это делают, когда с мужиком нельзя, а сладкого хочется…
- Лесбийская любовь… - протянул Дмитрий Петрович.
- Так говорят, - вздохнула его жена. - И стыдно мне, что я хотела чуть-чуть ее лозой настегать, чтобы твое внимание завлечь… А посекла в силу. И сладко было сечь ее, ой, сладко…
- Ну что же, - произнес чуть погодя офицер, - Тогда веди сюда свою полюбовницу. Буду вам допрос учинять.
- За что? – испуганно произнесла Настасья.
- Вину вашу разобрать, - ответил Дмитрий Петрович.
Настасья Сергеевна вышла из комнаты, и через некоторое время вернулась с Глафирой. И госпожа, и служанка выглядели весьма растерянными. Мысль о том, что их «заговор розог» раскрыт, и заодно открылись их «странные» отношения, внушала им страх. А суровый взгляд Дмитрия Петровича не обещал ничего хорошего.
- Ну что же, подруженьки, - строго произнес муж Настасьи, - присядьте-ка на скамью. Будем вину каждой определять.
Госпожа и служанка послушно присели на скамью. Дмитрий Петрович встал перед ними, угрюмо глядя сверху вниз то на одну, то на другую. Настасья смущенно опустила взор, а Глафира на мгновение даже зажмурилась от страха, так грозно поглядел на них молодой офицер.
- Ну, красавицы-полюбовницы, - суровым голосом произнес Дмитрий Петрович, - отвечайте, кто из вас во всем этом безобразии повинен?
- Я… Я…, - раздались сразу оба испуганных женских голоса. И тут же замолкли, затихли под тяжестью сурового взгляда молодого мужчины.
- Начнем с младшей, - сказал Дмитрий Петрович. – Говори ты, Глафира!
- Виновата я, Дмитрий Петрович! – быстро произнесла служанка. – И на то, чтобы Вас на розги для Настасьи Сергеевны уговорить, я ее подбила. И когда любились мы друг с дружкой, я первая начала. Меня и посеките!
- Ваше слово, Настасья Сергеевна, - строго произнес Дмитрий Петрович.
- Я виновата, Дмитрий Петрович! - с жаром начала обвинять себя Настасья. – Я старшая, мне и ответ держать. Я Глафире про свою тоску поведала, нет чтобы мужу любезному все рассказать! А Глафира, добрая душа, мне помочь согласилась. И любились мы с нею, потому, что мне после отцовской лозы сладкого захотелось! Меня и секите, а Глафире пардону дайте!
Глафира попыталась что-то возразить, но осеклась под суровым взглядом молодого офицера.
Обе сидящие на скамье замолчали, ожидая решения. Одна, дрожа, ждала изъявления воли своего мужа. Другая, чуть не плача, того же самого от хозяина.
Немного поразмыслив, Дмитрий Петрович сказал следующее.
- Что же, - строго произнес он, - отвечать за все будет старшая.
- Смилуйтесь! – Глафира со слезами на глазах протянула к нему руки. – Нешто можно Настасью Сергевну за мои вины пороть?!
- Не спорь, Глафира! - Настасья силой удержала названую сестру за плечи и кивнула мужу. - Благодарствую, Дмитрий Петрович! Дозвольте Глафиру к себе отправить. А уж Вы меня…
- Э, не-е-ет, - протянул ее муж, - так дело не пойдет! Глафира останется посмотреть на Ваше поучение. А заодно и разоблачиться Вам поможет.
- Как так?! – Глафира вспыхнула лицом. - Как разоблачиться?
- А вот так! – молодой офицер хищно усмехнулся, - Разденешь свою госпожу и полюбовницу донага, чай, небось, не впервой. И за ножки ее подержишь. А заодно пример тебе будет, что бывает, когда жена мужа обманывает, да любостайничает. Чай, приласкала она тебя сейчас, а? Что замолкла?
И госпожа, и ее служанка покраснели, и Дмитрий Петрович понял, что угадал все только что произошедшее, о чем Настасья не успела повиниться.
- Не возражай, Глафира! – вновь остановила свою юную защитницу Настасья. - Муж мой в своем праве. Виноватая я перед ним. А тебе и впрямь полезно на поучение мужнее взглянуть, для порядку. Чтоб неповадно грешить было.
И, поднявшись со скамьи, поклонилась мужу.
- Согласная я, Дмитрий Петрович. Накажите меня, чай виновата. Поучите лозой, как следует.
- Раздень ее, Глафира, - холодно распорядился молодой офицер.
Служанка, со слезами на глазах, тоже поднялась со скамьи, и приступила к раздеванию своей госпожи.
Дмитрий Петрович отвел взгляд чуть в сторону, но от его взора не укрылись подробности разоблачения его жены от многочисленных одежд, что ревниво скрывали ее телесную красоту. Впрочем, Настасья не особенно пыталась прикрыть свои прелести, справедливо полагая, что мужу глядеть на такое незазорно. И когда Глафира, собрав в охапку и платье, и белье, отложила снятую с хозяйки одежду в сторону, предварительно оросив ее слезами, Настасья, не стесняясь в обворожительной наготе взглядов своего законного супруга, встала перед ним, и с поклоном произнесла:
- Учите меня, Дмитрий Петрович.
Муж молча указал на скамью. Настасья перекрестилась и легла, вытянув ноги. Глафира, памятуя распоряжение своего хозяина, встала на колени у скамьи, и, шмыгнув носом, взялась руками за щиколотки своей госпожи.
Дмитрий Петрович вынул из кадки очередной прут, взмахнул им в воздухе, пробуя гибкость. Настасья вздохнула, а Глафира всхлипнула.
- Считай, Глафира! – распорядился молодой офицер, подходя к скамье, и изготовившись нанести первый удар по раскрасневшимся от предыдущей порции розог ягодицам своей жены.
- С-слушаю-с! – с каким-то почтительным всхлипом произнесла служанка.
Дмитрий Петрович взмахнул лозой, и первый след от нового наказания заалел на розовом фоне. Настасья издала громкий стон.
- Р-раз! – дрожащим голосом, сквозь слезы считала Глафира.
Снова свистит лоза, заставляя лежащую женщину дернуться всем телом от боли и застонать громче.
- Д-два! – произносит служанка.
Новый взмах розги заставляет Настасью громко всхлипнуть, сдерживая готовый прорваться крик.
- Три! – Глафира сама всхлипывает, и слезы блестят у нее на глазах.
Еще дважды свистит лоза, и дрожащий голос служанки, запинаясь, отсчитывает ритм наказания: «Четыре! П-пять!» Настасья стонет, при этом слезы в ее голосе уже звучат вполне отчетливо.
Офицер, не торопясь, размеренно продолжает сечь свою жену. Стоны распростертой под розгами обнаженной красавицы постепенно перерастают в негромкие вскрики. Слезы в голосе служанки, отсчитывающей удары, звучат столь же явно, как и в голосе ее госпожи. После первого десятка офицер меняет прут. Неторопливо подходит к кадке, придирчиво выбирает лозу, давая обеим плачущим особам, и самой секомой, и ее подруге, помогающей, пусть и не по своей воле, в сечении, небольшую передышку. Вернувшись, Дмитрий Петрович молча продолжил экзекуцию. И снова стоны наказываемой молодой женщины, и дрожащий голос служанки аккомпанировали мерному посвисту лозы и хлестким звукам, отмечавшим горячие встречи розги с исполосованными красным ягодицами госпожи. При второй перемене прута, офицер задержался у кадки чуть дольше, издалека полюбовавшись картиной. Настасья, еще ни разу не вскрикнувшая в голос, с покрасневшим заплаканным лицом, всхлипывая, покорно лежала на скамье. Глафира, нервно сжимая щиколотки своей обнаженной госпожи, тихо плакала, и слезы текли по ее лицу. Странно, но это зрелище женских слез не показалось молодому мужчине чем-то отвратительным или жестоким. Напротив, он любовался зрелищем обнаженного женского тела с очаровательным высеченным задом. А слезы…
А слезы придавали этой картине легкую горчинку, особую прелесть.
Не стоит осуждать его. Те времена были эпохой весьма медленного, постепенного смягчения нравов. И в войсках, и в цивильном обществе телесные наказания были привычны. Правда, и, так сказать, «чувственного интереса» к ним обычно никто не испытывал. Если наказание проводилось в семье, в кругу домашних, многие вообще считали это за мелкую неприятность. Ну, посекли, и посекли, эка невидаль.
Вот только из всяких правил бывают исключения.
И зрелище сечения названой сестры, то есть близкой подруги, да еще и связанной с нею особыми «чувственными нежностями», для Глафиры, хорошо знакомой со всеми сомнительными прелестями сечения розгами, было тягостнее, чем если бы ее саму голую разложили под жгучей лозой. В эти мгновения, когда прут касался обнаженной кожи Настасьиных ягодиц, и оставлял очередную жгучую полосу, высекая из груди молодой женщины стон на грани крика, Глафира сама вздрагивала, воспринимая боль подруги как свою. И, считая дрожащим голосом удары, она сама уже почти рыдала в голос.
Офицер не торопясь подошел к скамье со свежим прутом в руке. Глафира проводила его недобрым взглядом. Она уже почти успокоилась, но чувство несправедливости всего происходящего не покидало ее. Ведь все затевалось именно для удовольствия ее наперсницы. И что из этого получилось, кроме мучительного страдания?! И ради кого ее подруга затеяла все это? Ради этого… Лютого…
Сейчас Глафира ненавидела своего хозяина. Ненавидела всем сердцем. И только покорность ее подруги, ни одним движением не выказавшей своего недовольства происходящим, заставляла ее терпеть происходящее, и не броситься на него с кулаками.
Офицер взмахнул лозой и ударил по обнаженным ягодицам своей жены. Настасья со слезами в голосе громко вскрикнула. Прут, впечатавшись в мягкие половинки зада, оставил кровящий след. Потом еще и еще раз… И по иссеченным ягодицам, сбоку пролегла тоненькая красная дорожка… Глафира при виде крови на теле названой сестры, пришла в странное состояние. В ее душе «взорвалась» гремучая смесь отчаяния и боли, чуть приправленных страхом за подругу. И она не выдержала. С искаженным лицом она вскочила и, бросившись на колени между мужем и лежащей на скамейке женой, закрыла секомое место от ударов.
Офицер, опешив, отступил на один шаг. Он не испугался, нет. Еще чего! Просто удивился тому, что произошло. И было чему удивляться. Глафира вела себя вовсе не так, как обычно. Дмитрий Петрович привык видеть ее веселой девушкой, действительно годящейся Настасье в младшие сестры, с улыбкой на лице хлопочущей в комнатах. Сейчас лицо ее выражало все что угодно, только не веселье.
- Пощадите! – вскричала его подневольная помощница. – Меня, меня дерите как сидорову козу! Только Настасьюшку ослобоните!
Офицер покачал головой и изготовился, сделав шаг, оттащить смутьянку за косу, убрав сию помеху с пути определенного им для жены наказания. Но Глафира, вскочив, и развернувшись к нему лицом, похоже, готова была всерьез биться за свою наперсницу.
- Не смей! – послышалось со скамьи.
Глафира оглянулась на свою подругу. Настасья, приподнявшись на лавке, яростно глядела на нее.
- Не смей тронуть! – чуть тише, но так же грозно произнесла она. – Муж он мне! В своем праве!
И, обращаясь к мужу:
- Прости ее, Митенька! Не карай за помеху. Любит она меня.
- Настасьюшка… - Глафира медленно оборачивается к подруге, - я ведь только…
- Глашенька! – Настасья, не стесняясь мужа, назвала ее ласково, со слезами на глазах произнеся ее имя. – Не мешай! Подержи за плечи лучше, больно ведь…
Глафира медленно опустилась на колени, возложив руки свои на нежные плечи подруги. Не глядя на офицера тихо произнесла:
- Простите, Дмитрий Петрович. Виновата.
- Прости ее Митенька, - Настасья умоляюще взглянула на него снизу.
Офицер покачал головой, чуть смутившись.
- Да не сержусь я, - тихо произнес он. - И Вас, Настасья Сергеевна, учу для порядку только. По семейному, без жесточи.
- Да как же… До крови-то, - Глафира произнесла эти слова тихо, но со страданием в голосе. - Без жесточи… Чай поняли сами, что говорите? Лютый вы… Ох, лютый…
Офицер пожал плечами и спросил:
- Сколько уже дано?
- Двадцать три… - ответила Глафира, нежно проведя ладонью по плечам своей подруги.
- Считай, - спокойно сказал Дмитрий Петрович, и взмахнул прутом…
… Когда Дмитрий Петрович в тридцатый раз с размаху опустил дозу на тело своей жены, и Глафира, мягко удержав за плечи дернувшуюся от боли Настасью, произнесла последний счет наказания, все участники сцены на некоторое время примолкли, оставаясь на своих местах. Настасья, всхлипывая, лежала на скамье. Глафира, сама в слезах, нежно гладила ее по спине и плечам. «Полюбовница» даже пару раз наклонилась и поцеловала на глазах у мужа нежные плечи, за которые только что держала свою подругу. Сам муж, все еще сжимая прут в руке, стоял над ними, в оцепенении наблюдая эту картину, полную нежности и странной изысканности. Сейчас его уже не шокировали ласки, получаемые его женой от названой сестры. Это было красиво и… трогательно. И ничуть не безнравственно. Не видел он сейчас в этих ласках ничего дурного.
Потом, опомнившись, бросил третий прут.
Подошел к скамье, наклонился, взял жену за локти. Глафира рывком отодвинулась от него, с испугом глядя на хозяина. А Настасья…
Поднялась с его помощью, встала, вся нагая, прекрасная и телом и душой. И слезы на покрасневшем лице ничуть не портили впечатления от ее красоты. И стало… Пусто стало на душе.
Твоя. Любит тебя, всем сердцем любит. Чего тебе еще?
Ведь неповинна в грехах, достойных такого обращения.
За что сек?
Настенька, Настенька… Любовь ты моя несчастная.
Потупила взор Настенька, стоит не шевелясь.
Глафира смотрит на него снизу, все еще не поднявшись с колен. Видно ждет, когда придет ее черед, и ей хозяин прикажет на лавку лечь, да за дерзости ответить.
Вздохнул.
- Ступай Глафира, - тихо сказал Дмитрий Петрович.
Девушка удивленно посмотрела сначала на него, потом на Настасью.
- Ступай, Глафира, - повторила за мужем Настасья, не поднимая глаз. – Оставь нас.
Служанка тихонько вышла из комнаты.
Дмитрий Петрович молча присел на скамью. Потянул за руку жену. Та молча встала перед ним на колени. Он поднял ей лицо за подбородок и погладил по щеке.
- Прости меня, Настенька, - тихо произнес офицер.
- За что, Митенька? – так же тихо отозвалась Настасья. – Это ты меня прости за все. И за обман, и за… Глафиру…
- Не сержусь я, - вновь повторил офицер, - И Глафиру твою не трону. И даже любиться вам с нею запрещать не буду. Чай мне она не соперница, а тебе подруга верная.
- Спасибо, любый мой! – Настасья несмело прижалась к нему. Дмитрий Петрович обнял ее, глянув через плечо жены на ее высеченный зад.
Что и говорить, посек знатно. В кровь. И жалко теперь, ой, жалко…
А чего теперь-то жалеть? Раньше надо было с пощадой стегать. А сейчас уж…
- Прости, милая, - шепчет муж, гладя ей плечи.
А она тихонько плачет у него на груди. Не как под лозой, незадолго перед тем, не в голос. Он гладит ее обнаженную спину и Настасья, нет, Его Настенька, понемногу успокаивается. Уже не дрожат ее нежные плечи. Уже тихие всхлипы не звучат рядом с его ухом. Уже ее руки крепко обняли своего мужа и не отпускают.
- Послушай, Настенька…
- Что, милый? – ее голос звучит нежно, без всякого страха или обиды.
- Хочешь, я поклянусь, что никогда больше…
- Зачем, любый мой? – она глядит на него чуть снизу. – Что тебя гложет?
- Что посек тебя без вины, - он мягко произносит эти слова, говоря от чистого сердца. – Жалко мне тебя. И совестно, что взлютовал, не пощадил.
- Да, всыпал ты мне крепко! – она находит в себе силы улыбнуться. – Только, почему же без вины? За такое дело, батюшка мой сразу сотню бы отсчитал, а ты всего два раза по тридцать. Хотя, твоя лоза другая…
- В чем же другая? – интересуется Дмитрий Петрович. – Жгучая? Больнее, чем у батюшки твоего?
- Жгучая, - тихо и серьезно отвечает его жена. А потом вдруг улыбается: - И сладкая…
- Что же сладкого в жесточи? – Дмитрий Петрович наслаждается даже не смыслом ее слов, а музыкой ее речи, - Чай больно! Вон, задок-то до крови расписан. Теперь неделю притираниями умащивать придется!
- Так ты и умастишь, - она шепчет эти слова нежно-нежно. – Как расписал, так и приласкаешь. Чай свое… А в другой раз посечешь мягче, так совсем сладко станет.
- А не страшно? – он, чуть отстранившись, смотрит ей прямо в глаза. – Ведь права Глафира, я и вправду, лютый.
- Неужто не понял ты, любый ты мой? – молодая женщина не отвела взгляд. – Одно мы теперь, а не порознь, как прежде. Уж за это стоило мне, и лозанов вытерпеть, да и выплакаться. Твоя я, теперь. Во всем и навсегда твоя. Хочешь гладь, хочешь секи, от твоей руки мне все любо. Учи меня, как пожелаешь. Хоть ласково, хоть с жесточью. Только…
- Что, милая? Проси чего хочешь! - ради нее он сейчас готов на все.
- Глафиру, как будешь меня вдругорядь сечь, больше не зови. Ужо сам счет ударам веди, расстарайся, - его жена говорит вполне серьезно. - Что держать меня на скамье ее заставил, и счет ударам на порке вести, в острастку за игры наши девичьи, это все правильно. Хоть и дозволяешь ты ее ласкать, а все же хвастаться этим не дело. А на то, как ты меня учишь, ей смотреть не след. Наше это дело, между нами его и решать. Между мужем и женой, без посторонних. Да и больно ей видеть это. И не понять еще. Чай рано ей про такое знать.
- Не позову, - соглашается муж. - Сам и посеку, и умащу, и приласкаю…
И обнимает ее.
А она тихо-тихо шепчет:
- Лютый мой, лютый…
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1. 6. Вторая Чашка. Окончание
Блондинка иронично хмыкает, совсем в стиле своего Избранника.
Ну да, с кем поведешься, от того и наберешься! Его специфическая «фишка». А мне нравится, вот!
А рассказик…
Так себе. На любителя. Одна сценка про «лесбийскую любовь» чего стоит!
Кстати, твой Избранник, написавший все это, явно не в курсе, как на самом деле это делают девушки между собой. Нет, тебя такое не прельщает, но ты отнюдь не ханжа, и, хотя сама не участвовала в «девичьих играх», все же знаешь от подруг, как это делается.
Эх, мужчины, мужчины! Нифига-то Вы про женскую чувственность и не знаете! А туда же, беретесь «за сладкое» описывать!
Да ладно! Когда дойдет у вас с Ним до этого самого «сладкого», ты уж сама посвятишь Его во все тайны женских наслаждений. Наверняка Ему будет интересно доставить тебе удовольствие «по полной»…
Ой, Натка, Натка! Он, значит, в «женских ласках», типа, «теоретег», ага-ага! А сама? О том, что делают с женщинами мужчины тебе тоже пока известно лишь в теории. И как знать, может его ласки, которых ты так ждешь, заставят тебя почувствовать все иначе… Может даже описанное им «заведет» тебя так, что…
Тихо, тихо, тихо…
Не раззадориваем себя фантазиями. Не знаешь, и не знаешь, зато все «сладкое» для Него. И вообще, всему свое время. Лучше о литературе. И как-нибудь критически. Чтобы успокоиться…
Например, про этого самого «Лютого».
Ну, что про него сказать? Туповат и жестковат персонаж. И не слишком сообразителен. Вот.
Типа, офицер, ага-ага!
Слуга Царю,
Отец солдатам,
Табак курю,
И шлю всех матом!
Нет, чтобы самому объясниться с женушкой своей любезной! Да всыпать ей, по итогам разговора, лозанов по первое число! И для воспитания, и для удовольствия. Нет, все какие-то условности…
И офицер этот совсем не наблюдателен. Никак в упор не видит, что его любимая жена томится невысказанным…
А кстати, как у Него самого с наблюдательностью?
Ага-ага! Вот то-то же. И у Него все то же самое!
Похоже у «лиц мужеска полу» (это Его выражение!) такое чуть ли не норма.
Вспомни, как это было у тебя? Ну, ходила ты вокруг Него. Вздыхала. Глазки закатывала… А толку?
То ли не заметил, то ли все понял, но сознательно запретил себе роман с Ученицей… Типа, аморально.
Ага-ага! Его коллеги, старперы, твоих одногруппниц только так лапали! Еще и обсуждали между собой, небось…
Как там, в пошлейшем анекдоте про «профессуру»: «Так вот, Коллега, закидываю я ее ноги себе на плечи…»
Скабрезные противные ублюдки!
С другой стороны, а если бы Он такое себе позволил в отношениях с тобой?
Фу!
Мерзость какая!
Нет, по сравнению с этими «академическими пошляками», твой просто…
Просто твой!
И без вариантов!
А насчет «не заметил»…
Заметит! Уж об этом ты позаботишься! Еще не вечер!
Кстати, под хорошее чтение, вторую чашку мы того... Этого… Как-то уже и выпили. Вот.
Ну что, третью будем?
В смысле, пить.
В смысле, чай!
Блондинка иронично хмыкает, совсем в стиле своего Избранника.
Ну да, с кем поведешься, от того и наберешься! Его специфическая «фишка». А мне нравится, вот!
А рассказик…
Так себе. На любителя. Одна сценка про «лесбийскую любовь» чего стоит!
Кстати, твой Избранник, написавший все это, явно не в курсе, как на самом деле это делают девушки между собой. Нет, тебя такое не прельщает, но ты отнюдь не ханжа, и, хотя сама не участвовала в «девичьих играх», все же знаешь от подруг, как это делается.
Эх, мужчины, мужчины! Нифига-то Вы про женскую чувственность и не знаете! А туда же, беретесь «за сладкое» описывать!
Да ладно! Когда дойдет у вас с Ним до этого самого «сладкого», ты уж сама посвятишь Его во все тайны женских наслаждений. Наверняка Ему будет интересно доставить тебе удовольствие «по полной»…
Ой, Натка, Натка! Он, значит, в «женских ласках», типа, «теоретег», ага-ага! А сама? О том, что делают с женщинами мужчины тебе тоже пока известно лишь в теории. И как знать, может его ласки, которых ты так ждешь, заставят тебя почувствовать все иначе… Может даже описанное им «заведет» тебя так, что…
Тихо, тихо, тихо…
Не раззадориваем себя фантазиями. Не знаешь, и не знаешь, зато все «сладкое» для Него. И вообще, всему свое время. Лучше о литературе. И как-нибудь критически. Чтобы успокоиться…
Например, про этого самого «Лютого».
Ну, что про него сказать? Туповат и жестковат персонаж. И не слишком сообразителен. Вот.
Типа, офицер, ага-ага!
Слуга Царю,
Отец солдатам,
Табак курю,
И шлю всех матом!
Нет, чтобы самому объясниться с женушкой своей любезной! Да всыпать ей, по итогам разговора, лозанов по первое число! И для воспитания, и для удовольствия. Нет, все какие-то условности…
И офицер этот совсем не наблюдателен. Никак в упор не видит, что его любимая жена томится невысказанным…
А кстати, как у Него самого с наблюдательностью?
Ага-ага! Вот то-то же. И у Него все то же самое!
Похоже у «лиц мужеска полу» (это Его выражение!) такое чуть ли не норма.
Вспомни, как это было у тебя? Ну, ходила ты вокруг Него. Вздыхала. Глазки закатывала… А толку?
То ли не заметил, то ли все понял, но сознательно запретил себе роман с Ученицей… Типа, аморально.
Ага-ага! Его коллеги, старперы, твоих одногруппниц только так лапали! Еще и обсуждали между собой, небось…
Как там, в пошлейшем анекдоте про «профессуру»: «Так вот, Коллега, закидываю я ее ноги себе на плечи…»
Скабрезные противные ублюдки!
С другой стороны, а если бы Он такое себе позволил в отношениях с тобой?
Фу!
Мерзость какая!
Нет, по сравнению с этими «академическими пошляками», твой просто…
Просто твой!
И без вариантов!
А насчет «не заметил»…
Заметит! Уж об этом ты позаботишься! Еще не вечер!
Кстати, под хорошее чтение, вторую чашку мы того... Этого… Как-то уже и выпили. Вот.
Ну что, третью будем?
В смысле, пить.
В смысле, чай!
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1. 7. Третья Чашка. Начало
Чайник на плите закипает. Выключить газ. Подождать немного, чтобы вода успокоилась и перестала клокотать. Потом снова залить воду в заварочник, и подождать. Чуть дольше, чем во второй раз,но ненамного. Всего минутку.
Наливаем в чашку.
Во-о-от он, самый нежный оттенок аромата! Самый тонкий, по-особенному приятный вкус.
Для любителей изысканного.
Вернуться в комнату.
Вновь поставить чашку на стол. Платок, конечно же, никто не убирал, нам лишние следы ни к чему!
Продолжим?
Что у нас там есть особо изысканного?
Ну конечно, из «аглицкой» жизни.
Ну, любит Он это словечко, когда-то, вероятно, прочитанное в «Понедельнике…», у Стругацких. Братья фантасты (или не фантасты?) вложили его в уста Федора Симеоновича, чтобы подчеркнуть сугубую «древность» персонажа. Кстати, словечко тебе нравится!
Что у нас про «аглицкую» жизнь? Ну, конечно, что-то про Милорда.
My Lord.
Мой Повелитель.
Ты ведь готова так назвать Его?
Да хоть сейчас. Вот, пожалуйста.
Блондинка выпрямляется, как будто Он стоит перед ней, и произносит громко и четко:
- Мой Повелитель.
Вот и сказала!
Правда, Он не слышал. Пока не слышал.
Ничего, еще услышит. И не раз.
А Он готов властвовать над тобой?
Вопрос…
Впрочем, Милорд тоже…э-э-э… Не сразу принял Власть над своей Леди.
Как там говорила Таис своей подруге, у Ефремова?
«Кроме всего, помни, что мужи обычно застенчивее нас. Если мы следуем обычаям, то оказываемся гораздо смелее, а они смущаются».
Очень точно подмечено.
И помнишь, чем там все закончилось, у Лорда и Леди?
Ну, освежи в памяти и эту Историю. Все же любопытно!
Чайник на плите закипает. Выключить газ. Подождать немного, чтобы вода успокоилась и перестала клокотать. Потом снова залить воду в заварочник, и подождать. Чуть дольше, чем во второй раз,но ненамного. Всего минутку.
Наливаем в чашку.
Во-о-от он, самый нежный оттенок аромата! Самый тонкий, по-особенному приятный вкус.
Для любителей изысканного.
Вернуться в комнату.
Вновь поставить чашку на стол. Платок, конечно же, никто не убирал, нам лишние следы ни к чему!
Продолжим?
Что у нас там есть особо изысканного?
Ну конечно, из «аглицкой» жизни.
Ну, любит Он это словечко, когда-то, вероятно, прочитанное в «Понедельнике…», у Стругацких. Братья фантасты (или не фантасты?) вложили его в уста Федора Симеоновича, чтобы подчеркнуть сугубую «древность» персонажа. Кстати, словечко тебе нравится!
Что у нас про «аглицкую» жизнь? Ну, конечно, что-то про Милорда.
My Lord.
Мой Повелитель.
Ты ведь готова так назвать Его?
Да хоть сейчас. Вот, пожалуйста.
Блондинка выпрямляется, как будто Он стоит перед ней, и произносит громко и четко:
- Мой Повелитель.
Вот и сказала!
Правда, Он не слышал. Пока не слышал.
Ничего, еще услышит. И не раз.
А Он готов властвовать над тобой?
Вопрос…
Впрочем, Милорд тоже…э-э-э… Не сразу принял Власть над своей Леди.
Как там говорила Таис своей подруге, у Ефремова?
«Кроме всего, помни, что мужи обычно застенчивее нас. Если мы следуем обычаям, то оказываемся гораздо смелее, а они смущаются».
Очень точно подмечено.
И помнишь, чем там все закончилось, у Лорда и Леди?
Ну, освежи в памяти и эту Историю. Все же любопытно!
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1. 8. Новелла третья. Лорд и Леди
Лорд, глядя в окно, предавался грустным мыслям. Суть их, если абстрагироваться от конкретных имен и обстоятельств, сводилась к нравственным аспектам Долга и Желания и проблеме выбора между ними. И эта нудная «философия» все больше портила ему настроение.
Размышления Лорда были прерваны появлением дворецкого Оливера.
- Милорд! - с поклоном произнес старый слуга. - Прошу прощения за то, что вынужден Вас побеспокоить, но Вас желает видеть молодая дама. Хороша собой, держится с достоинством. Одета в дорожное платье, но багажа, кроме небольшого саквояжа и дамской сумочки, у нее нет.
На этом месте слуга замолчал, и продолжил после небольшой паузы.
- И еще, сэр, - Оливер сказал это несколько извиняющимся тоном. – Простите, но Она уверяет, что является Вашей женой.
Лорд Каннинг вздохнул.
- Проводите ее сюда, Оливер, - распорядился он.
Дворецкий вышел, и через некоторое время вернулся в сопровождении юной шатенки с обворожительно красивыми голубыми глазами, от взгляда которых у Лорда Эдварда заныло сердце. Видеть ее было для него счастьем и… Непередаваемым мучением.
Юная Леди изящно поклонилась.
- Оливер, - негромко, но внушительно произнес Лорд Каннинг. - Я имею Честь представить Вам мою Жену, Леди Сьюзан Каннинг, урожденную Уэллинг.
- Простите, - смущенно произнес старый слуга, - но Вашего покойного отца некто Уэллинг спас от смерти в Индии…
- Совершенно верно, - произнесла Леди Сьюзан. - А Лорд Эдвард, в свою очередь, спас от смерти моего отца, и избавил нашу семью от угрозы разорения…
- Тем самым просто вернув семейный долг, - с поклоном в адрес Леди Сьюзан произнес Лорд Каннинг. - И среди детей старого Джеймса Уэллинга нашел свое счастье!
С этими словами, Лорд Эдвард поцеловал руку своей жены.
- Рад Вас видеть, в Берри-Хиллс, сударыня, - произнес он.
– Прошу простить меня, миледи, - дворецкий смешался. - Я, право, не знал.
- Прощаю Вас, Оливер, - с улыбкой ответила юная Леди, - Мы не были представлены друг другу. И Ваша подозрительность понятна.
Дворецкий с поклоном вышел, и супруги остались одни.
Лорд вежливым жестом предложил жене присесть на диван, а сам присел на другой его конец, несколько дальше, чем должен был бы в подобных обстоятельствах сидеть любящий муж.
- Сударыня! – произнес Лорд Каннинг. - Вы, конечно, прибыли, чтобы обсудить вопросы нашего развода?
- Отнюдь, - с самым серьезным выражением лица произнесла Леди Сьюзан. - Я вовсе не собираюсь обсуждать эти вопросы, потому, что вовсе не вижу поводов к разводу.
- Миледи… - начал Лорд Каннинг, но Леди Сьюзан не дала ему закончить фразу.
- Милорд! – с чувством произнесла Леди Каннинг. - Подозреваете ли Вы меня в супружеской неверности, неизлечимой болезни, рождении внебрачного ребенка, потере невинности до свадьбы?
- К счастью, - ответил Лорд Каннинг, - никаких подобных подозрений у меня никогда не было, и нет.
- Тогда нет и повода к разводу, - сделала вывод Леди Сьюзан.
- Но могут быть и другие обстоятельства, - заметил Лорд Эдвард.
- Милорд! – снова возразила Леди Сьюзан. - Я не могу представить веских причин с Вашей стороны, из-за которых мы могли бы развестись. Если у Вас есть добрачный ребенок, я готова принять его, и воспитывать как собственных детей. Если у вас есть женщина, с которой Вы не смогли порвать до свадьбы, я готова встретиться с ней и вежливо обсудить создавшееся положение.
- Ничего этого нет, - раздраженно произнес Лорд, - Но, по моему мнению, нам следует расторгнуть наш брак. Я готов отдать Вам половину моего состояния…
- Милорд, - воскликнула Леди, - Это грандиозные отступные! Но я приехала к Вам не для того, чтобы торговать своими чувствами.
- Какова же цель Вашего визита? – осведомился раздосадованный Лорд.
- Я приехала, чтобы обратиться к Вам не как к мужу, - ответила Леди.
- В качестве кого же я Вам потребовался? – с недоумением спросил Лорд.
- Вы, как Лорд, имеете право судить преступников за преступления, совершенные ими на Вашей земле, - как-то издалека начала его супруга.
- Этот обычай существует, - не стал спорить Лорд. - Но мне никогда не приходилось пользоваться этим старинным правом.
- Милорд! – продолжила Леди. - Я обращаюсь к Вам как к Властителю этой местности. И, в связи с этим, я хотела просить Вас о личном Правосудии в отношении меня.
- Сударыня! – терпеливо ответил Лорд Каннинг, полагая, что в конечном итоге все сведется к вопросу развода. - Ведение семейных дел прерогатива Королевского Судьи.
- При всем уважении к Королевскому Судье, я не считаю его достаточно компетентным для разбирательства этого спора. Дело касается личных отношений между мною и Вами. И я не считаю возможным вмешивать кого-то в эти вопросы, - заявила Леди Сьюзан.
- И все же, я не вправе разбирать Ваше дело. Королевскими законами установлен общий порядок развода. Эти Законы хорошо защищают Вас от возможных злоупотреблений с моей стороны. Вы вправе прибегнуть к помощи компетентного Защитника для отстаивания Ваших интересов. Встретимся в Королевском Суде!
- Милорд! – с чувством произнесла Леди Сьюзан. - Я отказываюсь от защиты Королевских Законов и прошу Вас судить меня Вашим Судом, по Вашему Закону! Кроме того, прошу Вас заметить, что я вовсе не желаю ставить вопрос о разводе. Наш брак освящен Церковью, и ни Вы, ни я не вправе его расторгнуть.
- Что же привело Вас сюда ко мне, если не вопрос развода?
- Я приехала для того, чтобы просить Вас воспользоваться правом судьи. Мне известно о нескольких преступлениях, совершенных в Вашем замке в Нортвуде, откуда я только что прибыла.
- Неслыханно! – воскликнул Лорд, - Я желаю выслушать Вас по этому поводу немедленно!
- Я рада, - улыбнулась Леди, - что нас еще что-то связывает. Если уж не супружество или гостеприимство, то хотя бы новости, которые я привезла из Вашего замка.
Намек был вполне прозрачным, и Лорд смутился.
- Простите, Леди Сьюзан, - Лорд склонил голову в знак извинений, - Я веду себя крайне неучтиво.
Лорд Эдвард позвонил в звонок.
Вошел слуга.
- Проводите Леди Сьюзан в… - Лорд замялся, а Леди лукаво усмехнулась, ожидая продолжения. Лорд чуть смешался, и сформулировал приказ иначе:
- Приготовьте для Леди Сьюзан комнаты рядом с моими. И пришлите к ней в помощь горничную. Приготовьте все необходимое для того, чтобы моя жена могла привести себя в порядок.
Леди Сьюзан со скромной улыбкой кивнула, и вышла из кабинета.
Лорд раздраженно сжал кулак и стукнул по спинке дивана. Как изящно она обвинила его в нарушении приличий, и заставила определить ее статус для всех в замке, как законной жены! Хотя…
Больше всего на свете ему хотелось сохранить за ней этот статус. И в то же время, хотелось спасти ее от возможных проблем, связанных с ним.
Спустя два часа, Леди Сьюзан в том же дорожном платье, но без шляпки и косынки, вошла в его кабинет.
- Простите, миледи, - учтиво сказал Лорд, - но в замке нет одежды, достойной Вашей изящной фигуры.
- Я двигалась налегке, и не взяла с собой другой одежды, - извинилась Леди.
- Что ничуть Вас не портит, - правдиво сказал Лорд. - Вы и в дорожном платье обворожительны.
Они снова присели на диван.
- Я слушаю Вас, миледи, - вежливо произнес Лорд.
- Милорд! – Леди чуть смущенно потупила взор. - Мне стало известно о нескольких кражах, и об одном крайне безнравственном поступке, совершенных в замке.
- Вам известно, кто их совершил? – спросил Лорд.
- Разумеется, - без тени улыбки ответила его жена, - поскольку все эти преступления совершила я.
- Вы???!!! – Лорд был поражен. – Вы, кого я считал образцом добродетели?!
- Да, - голубые глаза шатенки смотрели грустно и серьезно. - Я хочу, чтобы меня, за мои преступления, судили Вы, как мой Лорд. Я проживаю на Вашей земле и прошу Вас судить меня за преступления против основ Семьи и Закона, совершенные мною в Вашем доме.
Лорд Эдвард покачал головой, всем видом высказывая сомнения в серьезности и разумности высказанного его женой. При этом, от Лорда не укрылось, что его жена намеренно не апеллирует к нему, как к Мужу. И это его рассердило больше, чем сообщение о предполагаемых преступлениях его прекрасной жены. Лорд встал, отошел к окну молча остановился там, глядя на горы, высившиеся за лесами, далеко на горизонте.
- Впрочем, - добавила Леди Сьюзан, - у Вас может быть интерес и к иному разрешению этого дела. Клянусь, что если Вы того пожелаете, я лично явлюсь к Королевскому Судье и дам показания против себя.
- Зачем?! – Лорд резко развернулся в ее сторону, чтобы посмотреть, не шутит ли его жена. Но нет, ни тени улыбки на ее лице не было.
- Если я буду осуждена Королевским Судом, меня высекут плетьми к Кенсингтонской тюрьме и отправят на каторгу.
- Исключено! – пылко возразил ее муж. - Я не допущу такого в отношении своей жены! Я сам поведу Ваше дело, и в любом случае оправдаю Вас, даже если мне придется пойти на подлог, подкуп или иные неблаговидные деяния. Клянусь, Вы не пострадаете, будь Вы даже трижды воровка!
- Четырежды, - вздохнула Леди. - Я совершила четыре преступления.
Лорд снова присел на диван и взял ее за руку.
- Миледи, - тихо, но взволнованно произнес он, - я не верю, что Вы могли умыслить зло. Я желаю Вас выслушать, и заранее заявляю, что буду толковать все сомнения в Вашу пользу.
- Но если меня отправят на каторгу, Вы сможете легко расторгнуть брак, - тихо произнесла Леди Сьюзан. - Для Вас это было бы решением проблемы…
- Миледи! - воскликнул Лорд. - Как смеете Вы предлагать мне такое?! Даже если Вы закоренелая преступница, я скорее укрою Ваши ошибки, чем воспользуюсь ими для своей выгоды. Вы забыли, что я люблю Вас!
- Что не мешает Вам требовать, чтобы я сама подала на развод, - тихо, и как-то укоризненно, произнесла Леди.
- Это… другое, - не смог найти аргумента в поддержку своей противоречивой позиции Лорд. - Ваше предложение звучит просто оскорбительно!
Леди пожала плечами и отвела взгляд. Лорд, позабыв о приличиях, притянул ее за руки и заглянул ей прямо в лицо.
Леди Сьюзан взглянула на него грустными глазами и этим взглядом поразила его в самое сердце. Настолько, что он, неожиданно для самого себя, произнес:
- Миледи! Я снимаю вопрос о разводе. Я Ваш муж, и я желаю немедленно знать в мельчайших подробностях все обстоятельства тех деяний, которые Вы почему-то полагаете преступными.
- Благодарю Вас, милорд, - юная Леди поцеловала его руку, и спросила: - Вы желаете слушать меня как мой Муж, или как мой Лорд?
- Как Муж, - без колебаний произнес Лорд Каннинг. - Я выслушаю Вас как ваш Муж. Может быть, позже я выскажу Вам мое мнение, как человека, имеющего право Вас судить.
- Хорошо, милорд, - Леди Сьюзан склонила голову в знак почтения, и начала свой рассказ:
- Все началось в тот день, когда поутру я не обнаружила Вас в доме. Я нашла на туалетном столике записку, в которой Вы просили меня подать на развод, обещая всяческое содействие в решении связанных с этим юридических вопросов, и пришла в ужас, не понимая, что могло послужить причиной Вашего внезапного ко мне охлаждения. Я не знала, что могло случиться тем злосчастным утром такого, что заставило бы Вас так поступить. При этом я должна была учесть, что приличия не позволяли мне закатить истерику и начать в слезах расспрашивать слуг, куда исчез мой законный супруг.
- Простите, миледи, - Лорд смущенно опустил взор, - я должен был иначе обозначить ситуацию.
- Я ждала Вас целый день, - продолжила Леди Сьюзан. – На следующее утро я осторожно начала выспрашивать Вашего дворецкого Олбани, о том, в какой замок Вы уехали. Он предположил, что вы можете находиться здесь, в Берри-Хиллс, поскольку это Ваше любимое место отдыха. Я поняла, что должна следовать за Вами и получить необходимые разъяснения. Но вы не оставили мне денег, а требовать деньги на поездку к мужу у дворецкого было слишком унизительно для моего достоинства. Таким образом, я не имела возможности выехать. Я знала, что некоторую сумму Вы храните в кабинете. Но он был закрыт. Тогда я решила получить доступ к кабинету, и строго потребовала от Олбани отчета в хозяйственных расходах, использовании помещений, в связи с чем затребовала все ключи от них. Он, ничего не подозревая, провел меня по всем комнатам, кладовым, мастерским, но сказал, что не вправе без специального разрешения хозяина открывать ваш кабинет, хотя запасной ключ у него имеется. Он продемонстрировал мне место, где хранятся ключи, и показал мне тот самый ключ, который открывает эту запретную дверь. Я запомнила, где он его хранит. Той же ночью я украла этот ключ и прошла в Ваш кабинет, совершив, тем самым, кражу со взломом.
- Я прощаю Вам это преступление, - произнес Лорд. - Вы были вынуждены сделать это, в попытке сохранить наш брак.
- Потом, - продолжила Леди Сьюзан, - я нашла в верхнем ящике Вашего стола ключ, которым открыла нижний ящик, где хранились деньги. Оттуда я украла двадцать соверенов. Часть денег я потратила на дорогу. Оставшееся находится в моем кошельке, содержимое которого я готова предъявить для Вашего обозрения.
- И это преступление было вынужденным, - произнес Лорд. - Вы не имели возможности выехать из замка по моей вине.
- Так я совершила две кражи и одно незаконное проникновение в Ваш кабинет. Но на этом я не остановилась.
- Что же Вы сделали еще? – как-то напрягся Лорд.
- Выдвигая ящик с деньгами, я обнаружила в другом ящике стола Ваш дневник.
- И что? – спросил Лорд, холодея.
- Я украла Ваш дневник, - призналась Леди Сьюзан. – Вот он.
Леди Сьюзан вынула из сумочки, которую принесла с собою, тетрадь в коричневом кожаном переплете, и подала ему.
Лорд дрожащей рукой взял дневник и отложил его в сторону, не раскрывая.
- Вы читали его? – тихо спросил Лорд.
- От корки до корки, - подтвердила его подозрение Леди Сьюзан. - Забрав найденное, и тайно вернув ключ ничего не подозревавшему Олбани, я направилась в спальню и всю ночь читала украденный дневник.
- Вы совершили бесчестный поступок, - тихо произнес Лорд.
- Я знаю, - так же тихо и серьезно произнесла Леди Сьюзан. - И это мое преступление гнетет меня сильнее, чем все предыдущие.
- С другой стороны, - продолжил Лорд, - теперь мне нет необходимости объяснять Вам причины развода. Так что, все к лучшему.
- Милорд, - Леди Сьюзан изящно соскользнула с дивана, и встала перед ним на колени. - Я хочу услышать обоснование причин от Вас, лично.
- Что же, это справедливо, - вздохнул Лорд. - Так слушайте. Ваш муж жестокое чудовище, одержимое темной страстью, объектом которой является юная красавица, женитьбу на которой он подстроил так, чтобы наслаждаться ею самым жестоким способом.
- Милорд! – тихо сказала Леди. - О каком чудовище идет речь? И в чем должно было выражаться это «жестокое наслаждение»?
- Вы ведь читали мой дневник? – спросил Лорд.
- Вы хотели меня похитить и держать в Берри-Хиллс на положении узницы или рабыни. Сечь меня розгами и овладевать мною после сечения, - совершенно спокойно ответила на его взволнованный вопрос Леди Сьюзан.
- И это самое мягкое, чего я желал, - с горечью произнес Лорд. – И я ушел от Вас тогда, когда уже был не в силах сопротивляться своим отвратительным желаниям.
- В результате я не рабыня, а Ваша законная жена, явилась в Берри-Хиллс добровольно, и сама отдалась в Ваши руки для суда и справедливого наказания, - с торжествующей улыбкой произнесла Леди Сьюзан. - Полагаю, Вы несколько преувеличиваете свою жестокость.
- Чего Вы хотите, Леди Сьюзан? – устало спросил Лорд.
- Судите меня, - твердо сказала Леди.
- Как Муж? – спросил Лорд Эдвард.
- Как мой Лорд, как мой Повелитель, - тихо произнесла Леди Сьюзан Каннинг, сверкнув влюбленными глазами.
- Тогда Вы оправданы, - твердо сказал Лорд Эдвард Каннинг. – Ибо за кражу и чтение дневника Вас может судить только Муж. А наказывать Вас за все остальное было бы крайне несправедливо.
- Я требую апелляции! – воскликнула Леди.
- Чем вы недовольны? – удивился Лорд.
- Я прошу пересмотреть приговор и признать меня виновной! – заявила Леди.
- Я не отдам Вас на истязание тюремщикам! – заявил Лорд.
- А если я попрошу заменить наказание иным? – с загадочной улыбкой произнесла Леди Сьюзан.
- Что Вы имеете в виду? – удивленно произнес Лорд.
- Я прошу заменить плети Кенгсингтонской тюрьмы и каторгу на домашнее наказание, - Леди Сьюзан говорила с каким-то странным воодушевлением. – Отдать меня на поруки мужу для перевоспитания и обязать его дать мне тысячу ударов розгами по обнаженному телу. В полную силу. Без жалости.
- Вы просите засечь Вас насмерть? – Лорд был поражен безрассудством своей жены.
- Отнюдь! – лукаво улыбнулась Леди Сьюзан. - Я прошу выдавать мне наказание частями, на усмотрение мужа. И Вы можете растянуть его на несколько недель или даже месяцев.
- И Вы готовы страдать?! – не веря своему счастью, вскричал Лорд.
- Только от Ваших рук! – со странным восторгом произнесла его жена и поцеловала его руку.
- А если я соглашусь? - серьезно спросил Лорд.
Вместо ответа, Леди Сьюзан, поднявшись с колен, присела рядом с ним на диван и извлекла из своей сумочки тетрадь того же формата, что и дневник Лорда. Раскрыв его, Лорд обнаружил в ней первую запись:
«Леди Сьюзан Каннинг приговаривается к телесному наказанию. Ее мужу предписывается нанести ей тысячу ударов по обнаженному телу, без жалости и снисхождения. Наказание производится частями по усмотрению мужа, с письменным подтверждением каждой части, с указанием количества нанесенных ударов, и количества ударов, подлежащих нанесению в последующем.
Судья Лорд Эдвард Каннинг»
И место для подписи.
Чуть ниже было записано следующее:
«С приговором согласна.
Леди Сьюзан Каннинг».
Подпись его жены уже стояла на документе.
Перелистнув страницу, Лорд увидел заглавие:
«Журнал наказаний».
- Вам нужно только подписать приговор, - с очаровательной улыбкой Леди Сьюзан жестом пригласила мужа пройти к письменному столу, - а оставшуюся часть этого журнала мы напишем вместе.
Лорд подписал приговор, и, подождав, когда песок промокнет чернила, молча вручил Леди Сьюзан журнал.
- Милорд, - со странным восхищением, даже с восторгом произнесла Леди Сьюзан. - Я в Вашем распоряжении! Когда Вам будет угодно начать исполнение Вашего приговора?
- В моем замке не принято телесно наказывать слуг, - вздохнул Лорд, - поэтому розог в готовности нет. Придется посвятить в нашу тайну доверенных лиц, или самим прогуляться до ближайшего леса.
- Это будет восхитительная прогулка! – улыбнулась его жена. - А пока что я хотела бы ознакомиться с той секретной комнатой, в которой мне, судя по Вашему дневнику, предстоит страдать!
- Вы действительно желаете страдать от моих рук? – спросил Лорд.
- Если бы я не желала, то не приехала бы, - серьезно ответила Леди Сьюзан, - а последовала бы Вашему совету, и получила состояние и независимость. А мне без Вас не нужно ни того, ни другого. Я люблю Вас, и желаю исполнять Ваши желания. Любые.
- Но боль… - покачал головой Лорд.
- Меня секли в детстве, - спокойно ответила Леди Сьюзан, - и я знаю, что это такое. Отец воспитывал нас в строгости. Но мне хотелось иного. Хотелось любить мужчину, который не стеснялся бы быть со мною и ласковым и строгим. И когда я прочла Ваш дневник, я ни секунды не колебалась. Я смогу вытерпеть боль от Вашей руки. И постепенно научусь терпеть ее так, чтобы Вам было приятно.
- Мне трудно принять такую жертву с Вашей стороны, - вздохнул Лорд, - и не хотелось бы считать, что это просто дань благодарности.
- Мне есть за что Вас благодарить, - улыбнулась Леди Сьюзан, - и все же это не благодарность, и не жертва. Я действительно хочу этого.
- Значит, мне повезло, - произнес Лорд, и поднес к губам руку Леди Сьюзан…
… Секретная комната находилась в подвале, в отдаленной части замка. Чисто прибранная, освещенная несколькими окошками ближе к потолку. В ней имелась деревянная скамья, предназначенная для порки, о чем свидетельствовали кольца для привязывания, изящно и удобно прикрепленные к дереву. Ближе к одной из стен, был вкопан в пол столб, тоже с прикрепленными кольцами, как раз в рост Леди Сьюзан. На стене висело несколько веревочных и кожаных плетей, в том числе пресловутая английская девятихвостка. У стены находилась емкость для вымачивания розог. Кроме того, на стенах, в различных местах также были вделаны кольца. Ну и, естественно, антураж секретной комнаты дополняли цепи и веревки, висевшие на стенах.
К удивлению Лорда, все это не произвело на Леди Сьюзан должного впечатления. Она скептически оглядела помещение и даже слегка поморщилась. Потом сделала сокрушительный вывод:
- Никуда не годится! И в этом помещении Вы собирались меня, и держать, и мучить? Ужасно!
- При реконструкции замковой тюрьмы пострадал антураж? – улыбнулся Лорд.
- Пострадал здравый смысл, - ответила Леди Сьюзан. - Возможно, наши предки были менее брезгливы, но после нескольких дней моего содержания здесь, вонь от ведра с хм…, испортила бы Вам все впечатления от моих мучений.
Лорд улыбнулся, одобрив ее логику.
- Хорошо, что обошлось без похищений и тюремного заточения! – заметил он.
- Мне повезло, - согласилась его жена. - Впрочем, для экзекуций это помещение вполне подойдет. Только…
- Что? – заинтересовался ее неловким молчанием муж.
- Милорд, - серьезно взглянула на него жена, - я не могу гарантировать Вам мое молчание при экзекуции. Если я закричу, Ваши слуги не поднимут тревогу?
- Эти окна выходят в часть замка, которая редко посещается слугами. Хотя, про эту комнату знают все, и молоденьких горничных дворецкий уже грозил отправить сюда в случае провинности.
- Надеюсь, это было шуткой? – нахмурилась Леди Сьюзан.
- Почему? - удивился Лорд. - Вы ведь не отказались бы наказать провинившуюся служанку?
- Только если мне будет позволено участвовать в определении ее вины, обстоятельств и причин ее проступка, - ответила его жена. – Чтобы я была уверена в том, что ее наказание справедливо. В противном случае, я буду вынуждена защищать ее от подобной жестокости. Согласитесь, милорд, не всякая провинность заслуживает розог! И, естественно, я буду категорически возражать против присутствия мужчин, даже Вас, при сечении девушек!
- Согласен, - ее супруг улыбнулся столь серьезному отношению жены к этому вопросу. – Я буду счастлив препоручить Вам наказание женской прислуги замка по Вашему усмотрению!
Леди Сьюзан кивнула мужу со всей серьезностью, не допускающей даже намека на мысли о возможности шутить на столь серьезную тему. Потом она продолжила со столь же серьезным выражением лица.
- Так Вы хотите, чтобы первая экзекуция состоялась здесь? – спросила она своего супруга, и добавила, как бы извиняясь, - Вообще-то Вы вправе сечь меня, где сочтете нужным, хоть в спальне, хоть в лесу…
- Я учту Ваши романтичные пожелания! – усмехнулся Лорд. – И, все же, полагаю, нам с Вами здесь будет много удобнее, чем в любом другом месте.
- Воля Ваша, милорд! – улыбнулась Леди Сьюзан. – Все будет так, как Вы пожелаете!
Лорд поднес ее руку к своим губам. Его жена торжествующе улыбнулась, и добавила:
- Между прочим, Вы обещали мне прогулку по окрестностям.
- Пешком, или в экипаже? – Лорд был сама предупредительность.
- Если это недалеко, я предпочла бы пешую прогулку. Но если нужно будет проходить через селение, имеет смысл заложить двуколку, - Леди Сьюзан была в высшей степени рассудительна.
Лорд, подав ей руку, галантно помог Леди Сьюзан подняться по ступенькам. Когда же они вышли из несостоявшегося места заточения прекрасной «преступницы», и одновременно, места ее грядущего телесного наказания, он приказал приготовить экипаж…
…Поездка в легкой, двухколесной повозке, позволявшей красиво и безопасно проехать по любой сельской дороге, была бы весьма приятна, если бы не назойливое внимание селян, провожавших взглядами экипаж Повелителя этих земель. Особенно внимательно разглядывали они женщину, сидевшую рядом с ним с таким непринужденным видом, что самому недалекому деревенскому жителю было ясно, что это не родственница или знакомая, а жена местного Владыки. И то, что она была одета в скромное, но изящное дорожное платье, а не в изысканный шелковый наряд, ничуть не мешало жителям деревни понять ее значимый статус.
Леди Сьюзан справедливо рассудила, что деревенские жители в первый раз должны увидеть ее не пешей, равной им по росту, и бредущей по грешной земле. Нет, ее должны увидеть восседающей на изящной повозке рядом с Лордом Каннингом, на несколько голов выше толпы. Она должна выглядеть скромной и величественной, ласково и покровительственно улыбающейся, с достоинством отвечающей легким, но изящным кивком головы на чуть подобострастные поклоны в адрес новой Хозяйки Берри-Хиллс.
Так все и произошло. По улице ближайшей деревни, их двуколка проехала медленно, демонстрируя местным жителям красивую пару, и укрепляя деревенских сплетников в мыслях о том, что Лорд Каннинг окончательно исчез из разряда молодых светских лоботрясов, обрел статус женатого человека, и, соответственно, может быть признан обществом полноценным Хозяином Берри-Хиллс. Скромность одеяния его супруги, и ее доброжелательная, без тени высокомерия улыбка, в глазах деревенских женщин значили весьма много. Во всяком случае, выражения их лиц свидетельствовали об их встречной доброжелательности и уважении.
- Вы произвели впечатление! – произнес Лорд Каннинг, одобрительно улыбаясь своей жене, когда они покинули деревню, и он пустил гнедую кобылу рысью по обычной, увы, не мощеной, дороге, с ее пылью и ухабами.
- Благодарю, милорд! – его жена, придерживаясь за кованый бортик повозки, повернула к нему свое лицо. – Я полагала, что мы привлечем внимание, но не подозревала, что желающих поглазеть на нас будет так много!
- В деревне не так уж много зрелищ! – пояснил Лорд. - И еще меньше новых людей. Так, что Вы сразу оказались в центре внимания.
Вскоре двуколка, запряженная гнедой кобылой, въехала в лес. После нескольких поворотов, Лорд остановил повозку на полянке, вокруг которой росло множество кустов и молодых деревьев.
- Замечательно, милорд, - одобрила место остановки Леди Сьюзан. - Здесь вполне достаточно прутьев на любой вкус!
Лорд спустился, и помог сойти с повозки своей жене. Леди Сьюзан улыбнулась ему, и они приступили к исполнению задач своей поездки, сиречь, приступили к заготовке розог. Леди Сьюзан придирчиво выбирала прутья, подбирая их по длине и породе дерева. Лорд перочинным ножом срезал их. Потом, когда прутьев набралось достаточно, некоторые были связаны специально прихваченными бечевками в пучки по три прута, оставшиеся были придирчиво осмотрены, и, вместе со связанными пучками, были плотно завернуты в темную ткань.
На обратном пути, супруги снова проехали по деревенской улице. Церемония второго «деревенского парада» была чуть менее торжественной, но тоже достаточно запоминающейся. Теперь деревенские жители кивали Ледь Сьюзан как старой знакомой. И это ей, откровенно говоря, льстило.
Когда двуколка въехала во двор замка, навстречу выбежали горничная и конюх. Первая поклонилась хозяйке, та ласково кивнула, и жестом отослала ее обратно в дом. Конюх взял лошадь под уздцы. Лорд сошел с подножки и помог сойти своей жене.
- Что дальше? – негромко спросил он ее.
- Отнесем все, что необходимо (Леди Сьюзан особо выделила это слово) в Вашу «секретную комнату», - ответила его жена, - и займемся необходимым.
Последнее слово было также выделено особо. Лорд оценил эвфемизм, и, забрав аккуратно завернутые прутья из двуколки, направился к месту грядущей экзекуции. Несколько погодя, к нему присоединилась и Леди Сьюзан.
- Я распорядилась, что бы Джейн, моя горничная, принесла воду, - пояснила она свое «опоздание к эшафоту». И, добавила, имея в виду прутья, привезенные ими из леса:
- Полагаю, имеет смысл подождать, чтобы не шокировать юную девушку.
Лорд, усмехнувшись, оценил деликатность своей супруги.
Вскоре, упомянутая горничная Джейн втащила в «секретную комнату» ведро с водой, поставила его в угол, и взглянула на свою госпожу в ожидании распоряжений.
Леди Сьюзан ласково улыбнулась ей, и отослала служанку обратно в дом. Когда та ушла, «преступница» молча достала прутья и засунула их в ведро. Потом она подошла к своему мужу, и серьезно взглянула на него.
- Милорд, - тихо произнесла она, - я прошу Вас исполнить свой долг.
- Исполнить долг? – Лорд с улыбкой покачал головой. – Скорее, испытать наслаждение!
- Нет, милорд, - Леди Сьюзан глядела на него грустно и сочувственно. - Боюсь, получать наслаждение от того, что Вы обязаны сделать, Вы научитесь очень не скоро.
- Почему? – Лорд был сильно удивлен новой гранью его странных интересов, которую ему явно собиралась приоткрыть его жена.
- Милорд! – Леди Сьюзан медленно опустилась на колени перед ним. – Я прошу Вас исполнить приговор точно так, как он подписан.
- То есть? – Лорд все еще не мог понять ее странного тона.
- Вам придется сечь меня обнаженной. В полную силу. Без жалости. Не смягчая ударов, даже если я буду стонать и кричать. И Вы не вправе остановить наказание, даже если я запрошу пощады.
Произнеся это, Леди Сьюзан посмотрела ему прямо в глаза.
И у Лорда по спине пробежали мурашки.
Она сожалела.
Но вовсе не о том, что будет жестоко иссечена свежими, гибкими прутьями. Не о том, что ей придется страдать лежа на скамейке, рыдать, может быть терять сознание от жестокой боли. Нет, к этому его жена была готова.
Она сожалела о том, что тот, кого она любит, будет вынужден причинять ей эту жестокую боль.
И еще о том, что не позволит ему поступить с ней мягче.
- Вы хотите сказать…, - Лорд внезапно замолчал, но его Жена продолжила его мысль, поняв, о чем он хочет спросить. И решив дать на невысказанный вопрос полный и исчерпывающий ответ.
- Да, милорд, - она была по-прежнему серьезна, - я дала согласие на суровое наказание, а не на чувственную игру. И я знаю, что Вам это будет неприятно. Во всяком случае, первое время.
- Почему? – Лорд все еще не видел внятных причин для такого сурового тона. Ему казалось, что удовольствие, о котором он так мечтал, уже близко, почти рядом. Хотя, у его жены, похоже, было совсем иное мнение.
- Потому, что Вы меня любите, - ответила его жена, - и зрелище иссеченного тела заставит Вас пытаться смягчить удары. А на это я не соглашусь.
- Вы полагаете, я не смогу быть с Вами строгим? – улыбнулся Лорд.
- У Вас мягкое сердце, - пояснила его жена, - иначе бы Вы не требовали развода, получив ту, которой добивались.
- Миледи, - спросил ее муж, - вы настаиваете на безжалостном исполнении приговора?
- Да, милорд! – тихо и серьезно ответила его жена.
Леди Сьюзан выглядела не так, как обычно. Лорд Каннинг привык ее видеть с нежной, задумчивой или веселой улыбкой на устах. В своей серьезности она была красива совсем иной красотой.
- И Вы не боитесь предстоящего? – Лорд смотрел на коленопреклоненную женщину, откровенно любуясь ею.
- Жене не пристало бояться собственного мужа, - спокойно ответила ему Леди Сьюзан, - так же, как мужу не пристало бояться собственной жены. И своих желаний в отношении нее.
Лорд покачал головой. Упрек был жесток, но справедлив.
Леди Сьюзан взяла его руку, коснулась его пальцев губами, и, глядя ему в глаза снизу вверх, приложила их к своей щеке.
- Вы вправе дать мне пощечину, - тихо произнесла она, – за оскорбительные намеки.
- Нет, - так же тихо ответил ей Лорд, мягко проведя пальцами по ее лицу. - Вы правы, миледи. Ваши слова абсолютно справедливы. Я глубоко оскорбил Вас своей трусостью. Но Вы… Вы благородно отдали себя для моих чувственных наслаждений, желая спасти наш брак. Мне следовало довериться Вам с самого начала.
- Никогда не поздно начать доверять своей жене, - Леди Сьюзан произнесла это с мягкой улыбкой. - И я желаю доказать Вам своим терпением, что достойна Вашего доверия. Прошу Вас, милорд, давайте начнем.
- Что же, - кивнул ее муж, - начнем.
Лорд Каннинг отошел на два шага и произнес чуть более суровым тоном:
- Встаньте, миледи!
Его жена поднялась с колен, и скромно опустила взор.
- Леди Сьюзан Каннинг! – обратился он к ней.
- Да, милорд! – его жена подняла взгляд и решительно посмотрела ему прямо в глаза.
Лорд не отвел взгляда, и продолжил:
- Вы будете наказаны розгами. Сегодня Вы получите пятьдесят ударов по обнаженному телу. Согласны ли Вы на такое начало исполнения Приговора?
- Согласна, милорд! – его жена на секунду склонила голову. Впрочем, она тут же снова посмотрела ему прямо в глаза. Нет, в ее взоре не было страха.
Лорд восхищенно покачал головой и добавил:
- Вы считаете, что я должен быть с Вами суров. Что же, в таком случае имеет смысл поручить Вам самой вести счет наказания. Если Вы сочтете боль недостаточно сильной, Вы вправе не засчитать удар. Но учтите, в этом случае Ваши страдания продолжатся по Вашей воле!
- Да, милорд, - со странной улыбкой произнесла Леди Каннинг…
…Леди Сьюзан оказалась права. Сечь ее было приятно лишь поначалу. Первый раз, взмахнув розгой, Лорд ощутил пьянящее упоение Властью над покорной Женщиной. Это было неописуемо! Стоны его жены были сладостной музыкой, и эта музыка услаждала его слух снова и снова. Красные полосы, оставляемые прутом на ее ягодицах, контрастные с белой кожей, были удивительно красивы. Лорд не спешил, наносил удары, не торопясь, делая между ними длинные томительные паузы, в перерывах между хлесткими взмахами любуясь «делом рук своих». Это было захватывающе, куда приятнее, чем он ожидал.
Но постепенно, по ходу наказания, что-то менялось. Неуловимо сменились оттенки звуков, которые он слышал. К восхитительным стонам его жены добавились слезные всхлипы, а после и вскрики, которые причиняли ему все большее беспокойство. На ягодицах наказываемой Женщины красного стало больше, чем белого. И это исподволь заставляло Лорда чуть-чуть смягчать удары, которые, впрочем, уже попадали на сеченые места, вовсе и не казались мягче той, которую он наказывал. Во всяком случае, каждый взмах розги вызывал крик, после которого дрожащий голос его жены называл очередной счет.
Эти крики накладывались на зрелище, которое становилось все менее приятным. Ягодицы его жены уже были сильно иссечены, и внезапно на потемневшей от ударов коже начала выступать кровь. На сорок пятом ударе, от очередного жгучего прикосновения лозы несколько просечек слились, и несколько капель крови стекли вниз по коже наказываемой.
Лорд немедленно прекратил наказание, которое уже виделось ему совсем в ином свете, чем прежде. И крики жены, и выступившая на сеченом теле кровь вызывали у него отнюдь не удовольствие, а скорее страх. Страх поступить жестоко с той, которую он любит. Теперь его охватило не вожделение жестокой власти над Леди Сьюзан, а сожаление о том, что он сделал.
Лорд встал на одно колено перед скамейкой, внимательно разглядывая иссеченное место. Леди Сьюзан громко всхлипывала, тяжело дыша. Наконец, она смогла говорить, и дрожащим голосом произнесла, повернув к нему искаженное болью лицо:
- Эдвард! Я прошу тебя, продолжай, пока я еще в силах… Осталось всего пять ударов.
- Я не могу, Сью, - ответил он, и тихо добавил: - Прости… Это действительно выходит слишком жестоко.
- Эдвард! – в заплаканных глазах своей жены он увидел гнев, а голос ее был на грани истерики. – Почему ты прекратил?
- Сью… - тихо произнес Лорд, и вдруг, заметив, что они называют друг друга просто по имени и, смешавшись, поправился: - Сьюзан… Простите, Леди Сьюзан! Полагаю, Вы достаточно пострадали. Довольно.
- Ты… - в глазах его жены застыло отчаяние. – Ты меня не любишь!
- Люблю, - Лорд уже не знал, что ему делать.
- Так будь мужчиной! – его жена выкрикнула это ему в лицо. - Ты обещал! Ты нарушил слово! Бей же! Бей!
Лорд вспылил, поднялся и с размаху впечатал прут в верхнюю часть ягодиц своей жены, там, где было еще немного белого, да так сильно, что капельки крови на коже выступили сразу. Леди Сьюзан громко закричала. Он снова взмахнул прутом и обрушил удар на ее бедра. Потом еще, еще и еще один раз. Каждый раз его взмах сопровождался криком, но счета не было. Тогда Лорд еще раз с силой ударил жену по нежной коже чуть ниже ягодиц, заставив ее буквально взвыть от боли.
Внезапно, хлопнула дверь, и звонкий девичий голос прокричал:
- Прекратите! Не смейте!
В дверях стояла горничная, несколько ранее принесшая ведро воды, где сейчас были замочены розги. Девушка была белее мела. Она смотрела на Лорда с ужасом в глазах...
...Горничная Джейн Беганс, милая брюнетка лет семнадцати, как и вся прислуга Берри-Хиллс, была взбудоражена. Нет, она слышала, что Хозяин замка, где она, дочь кастелянши, была в услужении уже два года, совсем недавно женился. Но, к ее удивлению, два дня назад, Хозяин приехал в Берри-Хиллс один, что никак не соответствовало его статусу молодожена. Все было, как в старые времена, когда Хозяин часто приезжал сюда и долго бродил по окрестностям, ходя на охоту. Хотя… Какая там «охота»! Прогулки с ружьем по окрестным лесам, в компании собаки и фляжки с виски! Джейн не помнила, чтобы владелец замка когда-либо возвращался с добычей, хотя в лесах было достаточно дичи. Но нет, Хозяина влекли лишь сами пешие прогулки, а отнюдь не охотничьи трофеи.
А что случилось потом! Сегодня утром в дом приехала молодая женщина, на вид ненамного старше, чем сама Джейн, с изумительными манерами и ласковой улыбкой. Ее приезд взбудоражил весь дом. Когда эту молодую особу, которая почему-то сразу очень понравилась юной служанке, Дворецкий ввел в кабинет Хозяина, вся прислуга зашепталась о разрыве между Хозяином и его женой, которую в глаза никто не видел. И о том, насколько долго сможет продержаться в замке его новая «пассия». И с каким пораженным лицом вышел из кабинета Оливер, объявив всем о том, что прибыла отнюдь не любовница, разлучившая Хозяина с его законной супругой, а новая Хозяйка Берри-Хиллс! Вот так, запросто! Одна, без служанок! На поезде и наемной двуколке, как какая-нибудь приезжая экономка или гувернантка!
Нет, все это было таинственно и решительно необъяснимо!
Джейн гордилась тем, что именно ее послали к прекрасной благородной незнакомке. Истинной Леди по манерам и воспитанию. Доброжелательность Хозяйки произвела на нее сильное впечатление, и Джейн, так же, как и многие, сочла, что Хозяин сделал правильный выбор, женившись именно на этой женщине.
И все же, налет тайны продолжал окружать отношения Хозяина и Хозяйки.
После не слишком продолжительного разговора в кабинете, они сели в двуколку, любимый экипаж Хозяина, который он использовал для своих поездок по окрестностям, и уехали неизвестно куда. Вернулись они через час с небольшим. С собой привезли какой-то сверток. Сразу направились в странную комнату, в подвале замка, где, по приказу Лорда Каннинга, зачем-то был полностью воссоздан интерьер замковой темницы. Туда же Хозяйка приказала лично Джейн принести воду. А когда вода была доставлена, Хозяйка, по-прежнему ласково улыбаясь, приказала Джейн идти в замок и ждать там дальнейших распоряжений.
Как бы не так! Джейн и не подумала выполнять этот приказ.
Вместо этого, она, пользуясь тем, что в этой части замка никого не было, пристроилась у стены, так, чтобы видеть все происходящее через одно из небольших окон, освещавших ту самую комнату, где остались наедине ее Хозяева.
То, что произошло дальше, было донельзя странным. Невозможным. Даже недопустимым в конце просвещенного XIX века.
Леди развернула сверток. Внутри оказались длинные прутья, которые тут же были засунуты в принесенное Джейн, минутой раньше, ведро с водой.
После этого Леди подошла к Хозяину и весьма элегантно опустилась перед ним на колени. У Джейн похолодели руки.
Скамья…
Женщина, стоящая на коленях…
Прутья…
Розги?!
Хозяин что, собирается ее сечь?!
За что?! Что дурного могла совершить эта отчаянно-красивая женщина, для столь жестокого наказания?!
Джейн, как и большинство девушек в те времена, с розгами была знакома не понаслышке. Мать, еще красивая женщина средних лет, кастелянша замка в третьем поколении, воспитывала дочь в строгости. И вплоть до этой весны Джейн приходилось еженедельно ложиться на кровать, заголяться, и получать порцию жалящих ударов. Лишь совсем недавно юная девушка была избавлена матерью от этой боли. Впрочем, Джейн никогда не сердилась на свою матушку, считая, что ее наказания вполне справедливы.
Но эта Леди не могла совершить ничего дурного!
А если бы и совершила?
Одна ее улыбка, и Хозяин обязан ее простить! И никак иначе!
Но…
Стоящая на коленях Хозяйка совсем не улыбается…
Что же она такого натворила?
Они о чем-то говорят. Леди целует руку Хозяина, и зачем-то прикладывает его руку к своей щеке. Он ласково проводит по ее лицу.
Ну, слава Богу! Кажется, Хозяин ее простил!
Нет! Что-то не так! Хозяин отходит на пару шагов и что-то произносит. Лели встает, что-то ему отвечает… И, наконец, чуть-чуть улыбается.
Ну! Еще чуть-чуть, и он не устоит!
Но что это? Леди начинает, не торопясь, расстегивать на себе платье.
Значит… Ее сейчас высекут? Ее, такую красивую особой, изысканной красотой, будут хлестать вот этими прутьями? Теми самыми прутьями, что Хозяйка только что сама же для себя и замочила в воде, которую принесла она, Джейн! Хозяйку Берри-Хиллс будут стегать так же, как еще недавно матушка стегала саму Джейн?
Да нет, вовсе не так!
Матушка наказывала Джейн всего лишь задрав ей юбки и раздвинув незашитую часть панталон на ягодицах. И этого было достаточно, чтобы Джейн ревела и просила пощады.
Судя по тому, что Леди снимала платье, Хозяин определил ей куда более унизительное и беспощадное наказание!
«НА ПОМОЩЬ!!!» - пронеслось в голове у Джейн. Но уста ее молчали. Нет, она, честно, хотела прокричать эти слова на весь замок! Но, спохватившись, поняла, что этим только накличет на себя беду. Хозяин Владыка здешних мест, чье слово Закон для местных жителей, и тем более для прислуги. Одно его слово, и ее саму разложат голую на этой скамье, и ее же собственная мать беспрекословно исполнит приказ Хозяина о наказании ее, Джейн Беганс, ничтожной горничной, пытающейся оскорбить своего Хозяина! А насчет жестокости Хозяина по отношению к Леди…
Кто посмеет оспорить освященное Традицией право мужа наказывать свою жену? Ни один деревенский житель не скажет ни единого слова против этого права. И их жены тоже протестовать не станут. И даже сам Королевский Судья, скорее всего, не возразит.
Леди, не торопясь, раздевается. За шерстяным платьем, уложенным на заботливо придвинутый Хозяином табурет, последовали нижние юбки, панталоны и сорочка. Хозяин смотрит на нее, не отрываясь, но Леди, как будто, совершенно не стесняется его пристального взгляда.
Наконец, вся одежда снята. Обнаженная Леди выпрямляется, и встает перед Хозяином. Джейн, так же как и он, любуется изумительными формами стройной шатенки. Сама Джейн вполне хороша собой, но ее Хозяйка…
Лорд указывает на скамью, и Леди изящным движением укладывается на нее. Сдвигает ноги. Берется за края. Лорд снимает со стены веревки, чтобы ее привязать, но Леди отрицательно качает головой и что-то произносит.
Ого! Леди отказывается от привязывания, хотя Хозяин, в своей строгости, шутить с ней, судя по всему, не намерен. В дополнение к искреннему сочувствию своей Хозяйке, Джейн почувствовала к ней особое уважение. Ее смелость…
Странно! Все происходившее в комнате никак не укладывалось в рамки обычного наказания. Сама Джейн в подобной ситуации успела бы и поплакать, и запросить пощады, и вообще, вела бы себя совсем иначе, не пренебрегая никакой возможностью избежать наказания, или хотя бы смягчить его.
Хозяйка же вела себя с удивительным достоинством, как будто исполняла некий значимый Ритуал, а не готовилась принять порцию крайне неприятной боли. У них с Хозяином все было иначе, чем в ситуации обычного телесного наказания.
Джейн ничего уже не понимала. На лице ее Хозяйки не было и тени страха, возмущения, или просто несогласия с происходящим. У Джейн даже возникло ощущение, что она желает тех ударов, которые ей сейчас будет наносить муж.
Лорд выбрал длинный прут. Подошел к скамье, и что-то произнес. Леди что-то ответила. А потом…
А потом началось то, к чему они готовились. Лорд с силой взмахивал прутом. Прут впечатывался в обнаженные ягодицы жертвы. Обнаженная женщина вздрагивала от этого жгучего прикосновения. Видно было, как она морщится от боли. Снова взмах руки, несущий лежащей на скамье красавице жгучую боль. И вновь лицо наказываемой искажается страданием.
Дыхание Джейн стало прерывистым. Она как бы проживает про себя порку своей госпожи. Каждый удар, высекающий из лежащей на скамье очередной стон, заставляет ее, всего лишь наблюдающую за наказанием, вздрагивать всем телом и поеживаться, представляя, что чувствует эта отважная женщина там, на скамье. Джейн понимает, что разглядывать страдания прекрасной Леди, которой она искренне восхищается, весьма некрасиво! Но не может оторваться от этого жутковатого, жестокого и одновременно захватывающего зрелища.
Сколько все это длилось? Лорд несколько раз отбрасывал измочаленный прут, отходил к ведру с водой, выбирал новую розгу, и вновь начинал сечь ее госпожу. Джейн не считала, сколько раз он взмахнул лозой и хлестко опустил ее на обнаженное беззащитное тело. Но понимала, что сила его ударов, обстоятельства наказания прекрасной Леди, и его продолжительность, не идут ни в какое сравнение с тем, что ей самой доводилось испытывать в ходе сечения. Леди уже не стонала, а кричала. И отголоски этих криков доносились сквозь стекло, заставляя сердечко Джейн биться сильнее. Сквозь стекло, рубцы на теле Хозяйки были видны не слишком хорошо, но Джейн, понимала, что на ее заду уже нет целого, не иссеченного места.
Внезапно все прекратилось. Лорд встал около скамьи на одно колено, разглядывая высеченные ягодицы своей Жены. В этот миг, Леди Сьюзан повернула к нему лицо и что-то сказала ему.
Хозяин покачал головой, что-то ответил ей, а потом…
Леди сказала, нет, почти прокричала своему Мужу что-то резкое.
Ну, зачем она так???!!!
Лорд поднялся, и замахнувшись, ударил гораздо сильнее, чем прежде!
Силы Небесные! Лицо Леди Сьюзан исказилось от мучительной боли. Отчаянный крик донесся до слуха Джейн через стекло. Потом еще, и еще раз!
Да он же засечет ее насмерть!!!
Джейн потом сама себе не могла объяснить, почему она опрометью бросилась назад в комнату, где Лорд продолжал жестокое наказание ее госпожи. Она распахнула дверь, и замерла у входа.
- Прекратите! – звонким прерывающимся голоском крикнула она. - Не смейте!
И буквально задохнулась собственным криком.
Лорд с удивлением повернулся на ее голос. И Леди, лежащая на скамье с искаженным, заплаканным лицом, тоже посмотрела в ее сторону.
Ноги Джейн стали ватными. Она с трудом перебирала ими, спускаясь вниз по короткой лесенке. Сойдя со ступенек, она остановилась, пошатнувшись, и схватилась за перила, чтобы не упасть.
Девушка смотрела на обоих Хозяев, странным взглядом.
Наконец, она сказала тихо-тихо, почти неслышно:
- Пощадите, милорд! Вы же…
Джейн недоговорила. Мир вокруг нее поплыл… Или это она плыла?
Медленно опустившись на колени, побледневшая девушка осела на пол…
…Когда Джейн открыла глаза, первым, что она увидела, было встревоженное лицо Хозяина, держащего перед ее носом нюхательную соль. Резкий запах заставил ее дернуть головой.
- Очнулась, - произнес Хозяин.
- Джейн, - раздался женский голос, - вы напугали нас.
Девушка повернула голову, и ей показалось, что она сошла с ума. Она увидела Леди Сьюзан в сорочке, надетой на голое тело, как будто здесь была ее спальня.
Потом Джейн вспомнила все, что произошло перед тем, как она потеряла сознание, и порадовалась, что видит Леди Сьюзан уже не обнаженную, лежащую на скамье, а хотя бы частично одетую. Это означало, что наказание, против которого так протестовала Джейн, для ее хозяйки уже окончено.
Теперь оставалось узнать, когда настанет очередь самой Джейн лежать на той же скамье, за резкие слова и помеху власти Лорда.
Лицо Хозяйки еще хранило следы слез, но было странно красивым. Джейн перевела взгляд на Лорда. Тот явно был недоволен произошедшим, и на лице его играла скептическая улыбка.
- Милорд, - прошептала Джейн, - простите ее!
Лорд выразительно посмотрел в сторону своей жены. Леди Сьюзан опустила глаза.
- Эдвард! – она произнесла это просительным тоном. - Позволь мне переговорить с Джейн наедине. Пожалуйста!
- Сьюзан, - он также назвал ее по имени, - если ты боишься, что я стану вымещать на ней свое недовольство, то ты ошибаешься. Я ценю благородные поступки. Хотя… Впрочем, право наказывать женскую прислугу я тебе уже уступил. Поступай, как сочтешь нужным.
- Прости меня, - Леди Сьюзан взяла его за руку и погладила его пальцы.
Лорд молча поцеловал ее руку и вышел из комнаты.
- Итак, Джейн, - произнесла безо всякой улыбки ее Хозяйка, - ты нарушила мой приказ.
- Да, миледи, - Джейн приподнялась с пола.
- Не вставай, - мягко сказала ее госпожа, аккуратно пристроившись боком на ту самую скамью, где недавно выдержала суровое наказание, - полежи еще немного. И будь добра ответить на мои вопросы.
- Да, миледи, - девушка приподнялась на локте, глядя на Хозяйку. И спросила, чуть смущенно. – Вам больно?
- Больно, - серьезно ответила ее госпожа. – Но это терпимая боль. Я была наказана мужем, и, откровенно говоря, была наказана вполне справедливо.
- За что он Вас так? – спросила девушка.
- Провинилась, - усмехнулась Леди Сьюзан, - а вообще, не дело горничной разбирать грехи своей госпожи. Для этого мне достаточно нотаций Лорда Эдварда. А вот твои грехи имеет смысл обсудить особо. Ты подглядывала в окно?
Джейн кивнула.
- Зачем?
- Мне было интересно, чем вы будете заниматься.
- Святая простота! – воскликнула Леди Сьюзан. – Твое ли это дело?
- Не мое, - согласилась Джейн, - но Вы такая красивая… И добрая. Мне захотелось узнать о вас побольше.
- Ну и как, узнала? – насмешливым тоном поинтересовалась Леди Сьюзан.
- Узнала, - сказала Джейн.
- И что именно? – Леди Сьюзан странно усмехнулась.
- Вы любите Хозяина, - тихо ответила Джейн.
- А это не было видно сразу?
- Одно дело просто быть рядом с ним, - не согласилась Джейн, - а другое дело почти безропотно принять от него такие удары…
- Ты смотрела на меня в течение всего наказания? – со странным любопытством спросила Леди Сьюзан.
- Да, - ответила Джейн.
- Наверняка тебе было приятно, что твою Хозяйку высекли! - насмешливо произнесла Леди Сьюзан. – Впрочем, полагаю, что любая другая служанка на твоем месте посмеялась бы столь же злорадно, да еще и рассказала бы об этом всей прислуге.
- Ах, нет! – горячо запротестовала Джейн. – Я буду молчать!
Леди Сьюзан прищурилась. Джейн попыталась оправдаться.
- Миледи! – сказала девушка. - Я виновата, но… Я не могла оторваться. Это было… Очень…
- Красиво? – серьезно спросила ее Хозяйка.
- Красиво, - согласилась девушка.
- Зачем же ты вмешалась в самом конце? - Леди Сьюзан не могла понять причины поступка горничной, либо делала вид, что эту причину не понимает. – Ты же не возражала, с самого начала, когда я только легла под розги?
- Хозяин внезапно разгневался на Вас, - ответила девушка. - Он стал хлестать Вас много сильнее. И я…
- И ты испугалась, что он засечет меня?
- Да, миледи! – Джейн посмотрела на нее умоляюще. – Я же не знала, что наказание почти окончено!
Леди Сьюзан нахмурилась.
- Вот что, Джейн, - сказала она спустя минуту томительного молчания. - Ты очень добрая девочка с благородным сердцем. Но глупая. И у меня для тебя две новости. Плохая и хорошая.
- Начните с хорошей, - попросила Джейн. - А уж потом сообщайте плохую.
- Хорошая новость в том, что я беру тебя в личное услужение, - с улыбкой сообщила девушке Леди Сьюзан. - Ты меня устраиваешь. При условии, что ты научишься смирять свое любопытство и держать язык за зубами обо всем, что увидишь в доме, а особенно между мною и моим мужем.
- Клянусь, миледи! – Джейн просто просияла от счастья. И потом, смущенно, добавила: - А плохая новость, вероятно, состоит в том, что Вы меня накажете?
- Именно! – Леди Сьюзан коварно усмехнулась. - И не просто накажу, а высеку розгами на этой же скамье! Чтобы неповадно было забывать мои приказы и подглядывать.
- Как прикажете, миледи! – Джейн сейчас была согласна даже на порку, лишь бы точно знать, что госпожа уже не сердится на нее.
- Ты сможешь подняться? – поинтересовалась Леди Сьюзан.
- Да, миледи, - девушка медленно поднялась с пола. Голова уже не кружилась. Все ощущения говорили о том, что с ее здоровьем все в полном порядке.
- Что же, тогда помоги мне, - произнесла Леди Каннинг.
Она легла на скамью и распорядилась:
- Возьми с полки круглую коробочку. Открой и зачерпни мазь. Смажь мне… там…
Джейн исполнила приказание, и подошла к госпоже. Несмело взялась за край сорочки, обратив внимание на небольшие кровавые пятна, проступившие на тонкой ткани. И задрала одежду своей госпожи вверх.
И ахнула, увидев распухшие, иссеченые ягодицы. Придя в себя, тут же начала аккуратно смазывать их ароматным притиранием. Странно, но ей понравилось это делать, хотя зрелище было ужасным. Джейн было удивительно приятно касаться обнаженного тела Хозяйки. И все же…
- Миледи, - тихо сказала она, - если сочтете нужным, накажите меня так же строго…
- Я подумаю на эту тему! – усмехнулась Леди Сьюзан.
Потом она поднялась со скамьи и, оправив на себе сорочку, приказала:
- Одеваться!
Джейн помогла ей надеть одежду снятую прежде для наказания, кроме панталон. Этот предмет интимного туалета горничная завернула в ту самую ткань, в которой были привезены розги. Потом Джейн встала перед госпожой, скромно склонив голову.
- Миледи, - серьезно произнесла она, - я готова. Накажите меня.
Леди Сьюзан была выше горничной примерно на полголовы. Она покровительственно поглядела на свою служанку, приподняла ее лицо за подбородок и ласково улыбнулась.
- Ты замечательная девушка, - мягко произнесла она, отчего на сердце у Джейн сразу стало теплее.
И тут же добавила:
- Но я тебя все равно высеку!
- Извольте, миледи! – девушка смущенно улыбнулась и взялась за пуговицу платья, готовая раздеться так же, как незадолго до этого ее госпожа.
- Это лишнее! – жестом остановила ее Хозяйка. – Ложись!
И, чуть нагнувшись, с легкой усмешкой, шепнула горничной на ушко: - Не бойся! Ты получишь совсем немного. Для твоей же пользы!
И хитро подмигнула провинившейся служанке.
Джейн легла на скамью. Леди Сьюзан выбрала прут, подошла к своей горничной, и задрала ей юбки. Потом, положив ей на спину розгу, аккуратно развязала тесемки и спустила с нее панталоны. Снова взяв прут, со свистом помахала им, стряхивая воду и делая это, явно нарочно, слегка пугая лежащую девушку, которая, услышав знакомый звук, слегка поежилась. Госпожа усмехнулась, и, взмахнув рукой, резко стегнула полуобнаженную горничную по заду.
От неожиданности Джейн громко вскрикнула.
- Нет, ну так не годится! – укоризненно произнесла ее госпожа. - Я ведь еще и не начинала тебя сечь по-настоящему! Будь терпеливой!
- Да, миледи! – Джейн поморщилась. Боль от тонкого длинного прута была какой-то очень колючей. Похоже, ее госпожа знала толк в наказаниях! Во всяком случае, это было куда эффектнее и больнее, чем прежние розги от ее матушки-кастелянши!
Розга снова со свистом обожгла ягодицы девушки. Джейн сдержала крик, и лишь судорожно вздохнула.
- Хорошо! – услышала Джейн, и за этим последовал вопрос, который при обычных обстоятельствах следовало бы считать риторическим:
- А теперь?
И снова свист лозы и жгучая боль. Джейн зажмурилась и задержала дыхание. Потом выдохнула и расслабила ягодицы
- Очень хорошо! – Хозяйка произнесла это так, будто хвалила девушку за образцово выполненную работу. И с интересом обозначила место следующего удара:
- А теперь чуть ниже!
И розга стегнула точно по линии между бедрами и ягодицами девушки.
- М-м-м-м-м!!! – застонала, плотно сжав губы Джейн, судорожно вцепившись в края скамьи, и мелко забив ногами.
- Молодец! – одобрила ее поведение госпожа. И добавила каким-то веселым тоном:
- Ну-ка, а сейчас сможешь?
И розга свистнула три раза подряд. У Джейн на глазах выступили слезы. Дыхание ее перехватило, и только по этой причине она не вскрикнула. Потом, чуть погодя, часто задышала, буквально выдыхая жалящую боль.
- Умница девочка! – восхищенным тоном произнесла Хозяйка. – Держишься великолепно!
Джейн не понимала, что же во всем этом такого великолепного. Ее душили слезы. Она понимала, что еще один такой удар (всего один!) и она с ревом запросит пощады. И с ужасом ждала продолжения. Но ничего не происходило. Боль от розог почему-то не обрушивалась на ее тело. Но страх, что в любую секунду это может произойти, оставался. И он мешал Джейн успокоиться.
И все же, ей удалось справиться. Усилием воли, Джейн спрятала желание прореветься куда-то очень глубоко. Выровняла дыхание и расслабила тело.
Госпожа стояла рядом и молчала. Не взмахивала лозой, и не произносила ни слова. Просто наблюдала за девушкой, покорно лежащей на скамье.
Пауза затянулась, но поначалу ни госпожа, ни служанка не делали попыток ее прервать. Наконец, Джейн не выдержала томительного ожидания, и тихо произнесла:
- Продолжайте, миледи!
- Очень хорошо, - Леди Сьюзан произнесла это серьезным тоном, без прежней веселости. – Ты очень сильная. Душевно слабая девушка уже запросила бы пощады, закатила истерику, или хотя бы спросила, можно ли ей встать. Ты ведешь себя правильно. Кстати, а почему ты не спросила, сколько тебе положено розог за твой проступок?
- Это решаете Вы, миледи, - Джейн внезапно поняла, что и в самом деле так думает.
- Ты настолько мне доверяешь, что ложишься на скамью, даже не зная, сколько тебе на ней предстоит страдать?
- Вы добрая, – тихо произнесла юная служанка, - и не заставите меня страдать незаслуженно.
Госпожа положила прут на спину девушки, опустилась на колени у изголовья скамьи, и близко наклонилась к лицу наказываемой. Глаза Леди Сьюзан внимательно смотрели в глаза Джейн, и та почувствовала легкий холодок на спине от Силы ее взгляда. Но Джейн не отвела своих глаз.
- Неужели боль от моих ударов не убеждает тебя в обратном? – госпожа совершенно не улыбалась, и, похоже, ждала осмысленного ответа от той, которая была в столь униженном положении.
- Я виновата, - ответила служанка, просто, чтобы что-то сказать. Она уже ничего не понимала в том, что происходило в ходе этого странного наказания.
- А почему ты не возмущаешься? – госпожа по-прежнему была серьезна. – Ты благородно поступила, попыталась меня спасти от жестокого мужа, а я издеваюсь над тобой, секу розгами, и даже не собираюсь говорить тебе, сколько это мучение еще продлится! И это моя благодарность за твои прекрасные порывы?
- Я не прошу у Вас благодарности! – у Джейн на глазах вновь навернулись слезы. Слова Хозяйки жалили куда больнее розог. Хуже всего было то, что Джейн и не думала возмущаться происходящим, пока благородная Леди Сьюзан Каннинг, которой она так восхищалась, не заострила ее внимание на своем, действительно неблагодарном, поведении. И ей все еще не хотелось верить в то, что та самая ласковая Леди Сьюзан, которой она так доверяла, ведет себя столь безжалостно.
- А чего же ты хочешь? – спокойно спросила госпожа, но это ледяное безжалостное спокойствие чуть не заставило девушку расплакаться.
- Ничего не хочу! – резко, сквозь зубы, процедила Джейн. – Секите меня! Только не мучьте своими словами!
- Сечь тебя… - тихо произнесла госпожа, и зачем-то коснулась ее рукой, медленно, с мягким давлением, проведя пальцами от ее шеи до лопаток. Странно, но Джейн это прикосновение, почему-то, успокоило.
Внезапно, ее пронзило понимание происходящего.
- Вы испытываете меня, - тихо сказала она, - проверяете, достойна ли я Вашего доверия, или же все на что я способна, это смотреть на Вас с преданным видом, и делать глупости.
- Испытываю, - госпожа, наконец, чуть улыбнулась. И добавила:
- И ты почти прошла испытание. Осталось немного. Выдержишь?
- Попробую, - Джейн даже слегка улыбнулась.
Госпожа кивнула и, поднявшись, снова взяла прут.
- Пять ударов. В полную силу. Без пощады, - произнесла она.
- Да, миледи… - произнесла Джейн.
И розга снова засвистела в воздухе.
Да… Каждый из этих ударов был много больнее, чем все, что довелось до этого испытать юной девушке. Но Джейн не кричала. Тем более, что госпожа стегала не торопясь, давая своей служанке отдышаться после каждого жгучего прикосновения розги.
- Ровно дюжина! – торжественно произнесла Леди Сьюзан, отбрасывая прут. И обратилась к Джейн, которая, со слезами на лице, с трудом переводила дыхание:
- Ты выдержала испытание. И выдержала его великолепно! Я горжусь тобой!
Потом она вновь опустилась на колени рядом с ее лицом и… Нежно погладила Джейн по щеке.
- Вот и все, - она произнесла это тихо, с грустной улыбкой, - теперь можно плакать. Уже можно.
Джейн, приподнявшись на скамье, прижалась к ней и слезы потекли ручьем. Она никогда так не плакала, даже после самых строгих наказаний, получив по три-четыре дюжины хлестких ударов розгой от руки своей матери. Но это было… Когда-то давно. То, что Джейн испытала сейчас, и по жгучей боли, и по водовороту резких чувств, в котором она только что побывала, с подачи своей странной Хозяйки, не шло ни в какое сравнение с ее прежним опытом. Боль. Страх. Отчаяние от неблагодарности и предательства. Опыт осознания. Закрепление пройденного новой порцией боли, принимаемой уже осознанно, чтобы доказать свое ПРАВО на Доверие со стороны госпожи… Желание выплакаться у нее на груди. И облегчение от слез.
Леди Сьюзан мягко, по-матерински, гладит ее по спине, по волосам, по плечам… Нет, даже в объятиях своей матери Джейн никогда не получала такого участия. Девушка никогда и не думала, что можно испытать странное наслаждение от того, что кто-то позволяет реветь у него на груди, да еще при этом обнимает. Молча позволяя излить свои страхи и обиды в потоке слез.
Наконец, слезы иссякли. Джейн почти перестала всхлипывать. Просто молча замерла, прижавшись к груди Леди Сьюзан. Та снова провела ладонью от шеи до лопаток своей служанки и сказала:
- Ну, довольно плакать. Приляг снова.
Потом, подобно тому, как чуть раньше поступила сама Джейн, Хозяйка смазала ее высеченные ягодицы ароматной мазью, и помогла девушке подняться со скамьи и привести себя в порядок.
- Вы простили меня, Леди Сьюзан? – тихо спросила Джейн.
- Конечно, - с мягкой улыбкой ответила госпожа.
Потом провела ладонью по ее лицу и, в свою очередь, спросила:
- А ты простила мне мою неблагодарность?
- Вы испытывали меня, - девушка опустила взор.
- Испытывала. И все же, - Леди Сьюзан Каннинг изящным движением приподняла лицо служанки за подбородок, и, глядя ей прямо в глаза, произнесла с грустной улыбкой:
- Прости, что я поступила с тобою так жестоко. Я не могла упустить случай проверить девушку, которую хочу приблизить к себе. Ты действительно вела себя благородно. И вполне заслужила мое уважение.
- Миледи! – воскликнула Джейн. – Я прощаю Вас!
И, смутившись, добавила:
- Если я провинюсь, наказывайте меня, как сочтете нужным…
- Хорошо! – Леди Сьюзан улыбнулась ярче, ласково потрепала служанку по щеке, и со значением добавила: - Ты слышала, даже Лорд Эдвард отметил твой поступок как заслуживающий одобрения. Хотя и оставил за мной право наказать тебя так, как я сочту нужным. Что я и сделала!
Девушка смущенно опустила глаза.
Хозяйка с интересом наблюдала за ней.
- Ты ведь сегодня получала розги отнюдь не впервые, - сказала она. - И ты не должна была так страдать от какой-то дюжины ударов!
- Прежде меня секли иначе, - сказала Джейн. - Вы наказываете… Как-то… Больнее… И главное, я теперь знаю, Вы можете даже без розог, одними словами, высечь так, что…
- Ну, прости, прости! – Хозяйка обняла ее, и у Джейн затрепетало сердце. От обиды у нее на душе не осталось и следа.
Вечером Джейн прислуживала Хозяйке при вечернем туалете перед сном. И ее уже не удивил, сопровождаемый многозначительной улыбкой, приказ госпожи держать в спальне, в высокой напольной вазе, несколько прутьев. И не забывать, раз в два дня менять воду, проверять оставшиеся в наличии лозы, и доставлять недостающие розги без напоминаний, и без огласки...
Лорд, глядя в окно, предавался грустным мыслям. Суть их, если абстрагироваться от конкретных имен и обстоятельств, сводилась к нравственным аспектам Долга и Желания и проблеме выбора между ними. И эта нудная «философия» все больше портила ему настроение.
Размышления Лорда были прерваны появлением дворецкого Оливера.
- Милорд! - с поклоном произнес старый слуга. - Прошу прощения за то, что вынужден Вас побеспокоить, но Вас желает видеть молодая дама. Хороша собой, держится с достоинством. Одета в дорожное платье, но багажа, кроме небольшого саквояжа и дамской сумочки, у нее нет.
На этом месте слуга замолчал, и продолжил после небольшой паузы.
- И еще, сэр, - Оливер сказал это несколько извиняющимся тоном. – Простите, но Она уверяет, что является Вашей женой.
Лорд Каннинг вздохнул.
- Проводите ее сюда, Оливер, - распорядился он.
Дворецкий вышел, и через некоторое время вернулся в сопровождении юной шатенки с обворожительно красивыми голубыми глазами, от взгляда которых у Лорда Эдварда заныло сердце. Видеть ее было для него счастьем и… Непередаваемым мучением.
Юная Леди изящно поклонилась.
- Оливер, - негромко, но внушительно произнес Лорд Каннинг. - Я имею Честь представить Вам мою Жену, Леди Сьюзан Каннинг, урожденную Уэллинг.
- Простите, - смущенно произнес старый слуга, - но Вашего покойного отца некто Уэллинг спас от смерти в Индии…
- Совершенно верно, - произнесла Леди Сьюзан. - А Лорд Эдвард, в свою очередь, спас от смерти моего отца, и избавил нашу семью от угрозы разорения…
- Тем самым просто вернув семейный долг, - с поклоном в адрес Леди Сьюзан произнес Лорд Каннинг. - И среди детей старого Джеймса Уэллинга нашел свое счастье!
С этими словами, Лорд Эдвард поцеловал руку своей жены.
- Рад Вас видеть, в Берри-Хиллс, сударыня, - произнес он.
– Прошу простить меня, миледи, - дворецкий смешался. - Я, право, не знал.
- Прощаю Вас, Оливер, - с улыбкой ответила юная Леди, - Мы не были представлены друг другу. И Ваша подозрительность понятна.
Дворецкий с поклоном вышел, и супруги остались одни.
Лорд вежливым жестом предложил жене присесть на диван, а сам присел на другой его конец, несколько дальше, чем должен был бы в подобных обстоятельствах сидеть любящий муж.
- Сударыня! – произнес Лорд Каннинг. - Вы, конечно, прибыли, чтобы обсудить вопросы нашего развода?
- Отнюдь, - с самым серьезным выражением лица произнесла Леди Сьюзан. - Я вовсе не собираюсь обсуждать эти вопросы, потому, что вовсе не вижу поводов к разводу.
- Миледи… - начал Лорд Каннинг, но Леди Сьюзан не дала ему закончить фразу.
- Милорд! – с чувством произнесла Леди Каннинг. - Подозреваете ли Вы меня в супружеской неверности, неизлечимой болезни, рождении внебрачного ребенка, потере невинности до свадьбы?
- К счастью, - ответил Лорд Каннинг, - никаких подобных подозрений у меня никогда не было, и нет.
- Тогда нет и повода к разводу, - сделала вывод Леди Сьюзан.
- Но могут быть и другие обстоятельства, - заметил Лорд Эдвард.
- Милорд! – снова возразила Леди Сьюзан. - Я не могу представить веских причин с Вашей стороны, из-за которых мы могли бы развестись. Если у Вас есть добрачный ребенок, я готова принять его, и воспитывать как собственных детей. Если у вас есть женщина, с которой Вы не смогли порвать до свадьбы, я готова встретиться с ней и вежливо обсудить создавшееся положение.
- Ничего этого нет, - раздраженно произнес Лорд, - Но, по моему мнению, нам следует расторгнуть наш брак. Я готов отдать Вам половину моего состояния…
- Милорд, - воскликнула Леди, - Это грандиозные отступные! Но я приехала к Вам не для того, чтобы торговать своими чувствами.
- Какова же цель Вашего визита? – осведомился раздосадованный Лорд.
- Я приехала, чтобы обратиться к Вам не как к мужу, - ответила Леди.
- В качестве кого же я Вам потребовался? – с недоумением спросил Лорд.
- Вы, как Лорд, имеете право судить преступников за преступления, совершенные ими на Вашей земле, - как-то издалека начала его супруга.
- Этот обычай существует, - не стал спорить Лорд. - Но мне никогда не приходилось пользоваться этим старинным правом.
- Милорд! – продолжила Леди. - Я обращаюсь к Вам как к Властителю этой местности. И, в связи с этим, я хотела просить Вас о личном Правосудии в отношении меня.
- Сударыня! – терпеливо ответил Лорд Каннинг, полагая, что в конечном итоге все сведется к вопросу развода. - Ведение семейных дел прерогатива Королевского Судьи.
- При всем уважении к Королевскому Судье, я не считаю его достаточно компетентным для разбирательства этого спора. Дело касается личных отношений между мною и Вами. И я не считаю возможным вмешивать кого-то в эти вопросы, - заявила Леди Сьюзан.
- И все же, я не вправе разбирать Ваше дело. Королевскими законами установлен общий порядок развода. Эти Законы хорошо защищают Вас от возможных злоупотреблений с моей стороны. Вы вправе прибегнуть к помощи компетентного Защитника для отстаивания Ваших интересов. Встретимся в Королевском Суде!
- Милорд! – с чувством произнесла Леди Сьюзан. - Я отказываюсь от защиты Королевских Законов и прошу Вас судить меня Вашим Судом, по Вашему Закону! Кроме того, прошу Вас заметить, что я вовсе не желаю ставить вопрос о разводе. Наш брак освящен Церковью, и ни Вы, ни я не вправе его расторгнуть.
- Что же привело Вас сюда ко мне, если не вопрос развода?
- Я приехала для того, чтобы просить Вас воспользоваться правом судьи. Мне известно о нескольких преступлениях, совершенных в Вашем замке в Нортвуде, откуда я только что прибыла.
- Неслыханно! – воскликнул Лорд, - Я желаю выслушать Вас по этому поводу немедленно!
- Я рада, - улыбнулась Леди, - что нас еще что-то связывает. Если уж не супружество или гостеприимство, то хотя бы новости, которые я привезла из Вашего замка.
Намек был вполне прозрачным, и Лорд смутился.
- Простите, Леди Сьюзан, - Лорд склонил голову в знак извинений, - Я веду себя крайне неучтиво.
Лорд Эдвард позвонил в звонок.
Вошел слуга.
- Проводите Леди Сьюзан в… - Лорд замялся, а Леди лукаво усмехнулась, ожидая продолжения. Лорд чуть смешался, и сформулировал приказ иначе:
- Приготовьте для Леди Сьюзан комнаты рядом с моими. И пришлите к ней в помощь горничную. Приготовьте все необходимое для того, чтобы моя жена могла привести себя в порядок.
Леди Сьюзан со скромной улыбкой кивнула, и вышла из кабинета.
Лорд раздраженно сжал кулак и стукнул по спинке дивана. Как изящно она обвинила его в нарушении приличий, и заставила определить ее статус для всех в замке, как законной жены! Хотя…
Больше всего на свете ему хотелось сохранить за ней этот статус. И в то же время, хотелось спасти ее от возможных проблем, связанных с ним.
Спустя два часа, Леди Сьюзан в том же дорожном платье, но без шляпки и косынки, вошла в его кабинет.
- Простите, миледи, - учтиво сказал Лорд, - но в замке нет одежды, достойной Вашей изящной фигуры.
- Я двигалась налегке, и не взяла с собой другой одежды, - извинилась Леди.
- Что ничуть Вас не портит, - правдиво сказал Лорд. - Вы и в дорожном платье обворожительны.
Они снова присели на диван.
- Я слушаю Вас, миледи, - вежливо произнес Лорд.
- Милорд! – Леди чуть смущенно потупила взор. - Мне стало известно о нескольких кражах, и об одном крайне безнравственном поступке, совершенных в замке.
- Вам известно, кто их совершил? – спросил Лорд.
- Разумеется, - без тени улыбки ответила его жена, - поскольку все эти преступления совершила я.
- Вы???!!! – Лорд был поражен. – Вы, кого я считал образцом добродетели?!
- Да, - голубые глаза шатенки смотрели грустно и серьезно. - Я хочу, чтобы меня, за мои преступления, судили Вы, как мой Лорд. Я проживаю на Вашей земле и прошу Вас судить меня за преступления против основ Семьи и Закона, совершенные мною в Вашем доме.
Лорд Эдвард покачал головой, всем видом высказывая сомнения в серьезности и разумности высказанного его женой. При этом, от Лорда не укрылось, что его жена намеренно не апеллирует к нему, как к Мужу. И это его рассердило больше, чем сообщение о предполагаемых преступлениях его прекрасной жены. Лорд встал, отошел к окну молча остановился там, глядя на горы, высившиеся за лесами, далеко на горизонте.
- Впрочем, - добавила Леди Сьюзан, - у Вас может быть интерес и к иному разрешению этого дела. Клянусь, что если Вы того пожелаете, я лично явлюсь к Королевскому Судье и дам показания против себя.
- Зачем?! – Лорд резко развернулся в ее сторону, чтобы посмотреть, не шутит ли его жена. Но нет, ни тени улыбки на ее лице не было.
- Если я буду осуждена Королевским Судом, меня высекут плетьми к Кенсингтонской тюрьме и отправят на каторгу.
- Исключено! – пылко возразил ее муж. - Я не допущу такого в отношении своей жены! Я сам поведу Ваше дело, и в любом случае оправдаю Вас, даже если мне придется пойти на подлог, подкуп или иные неблаговидные деяния. Клянусь, Вы не пострадаете, будь Вы даже трижды воровка!
- Четырежды, - вздохнула Леди. - Я совершила четыре преступления.
Лорд снова присел на диван и взял ее за руку.
- Миледи, - тихо, но взволнованно произнес он, - я не верю, что Вы могли умыслить зло. Я желаю Вас выслушать, и заранее заявляю, что буду толковать все сомнения в Вашу пользу.
- Но если меня отправят на каторгу, Вы сможете легко расторгнуть брак, - тихо произнесла Леди Сьюзан. - Для Вас это было бы решением проблемы…
- Миледи! - воскликнул Лорд. - Как смеете Вы предлагать мне такое?! Даже если Вы закоренелая преступница, я скорее укрою Ваши ошибки, чем воспользуюсь ими для своей выгоды. Вы забыли, что я люблю Вас!
- Что не мешает Вам требовать, чтобы я сама подала на развод, - тихо, и как-то укоризненно, произнесла Леди.
- Это… другое, - не смог найти аргумента в поддержку своей противоречивой позиции Лорд. - Ваше предложение звучит просто оскорбительно!
Леди пожала плечами и отвела взгляд. Лорд, позабыв о приличиях, притянул ее за руки и заглянул ей прямо в лицо.
Леди Сьюзан взглянула на него грустными глазами и этим взглядом поразила его в самое сердце. Настолько, что он, неожиданно для самого себя, произнес:
- Миледи! Я снимаю вопрос о разводе. Я Ваш муж, и я желаю немедленно знать в мельчайших подробностях все обстоятельства тех деяний, которые Вы почему-то полагаете преступными.
- Благодарю Вас, милорд, - юная Леди поцеловала его руку, и спросила: - Вы желаете слушать меня как мой Муж, или как мой Лорд?
- Как Муж, - без колебаний произнес Лорд Каннинг. - Я выслушаю Вас как ваш Муж. Может быть, позже я выскажу Вам мое мнение, как человека, имеющего право Вас судить.
- Хорошо, милорд, - Леди Сьюзан склонила голову в знак почтения, и начала свой рассказ:
- Все началось в тот день, когда поутру я не обнаружила Вас в доме. Я нашла на туалетном столике записку, в которой Вы просили меня подать на развод, обещая всяческое содействие в решении связанных с этим юридических вопросов, и пришла в ужас, не понимая, что могло послужить причиной Вашего внезапного ко мне охлаждения. Я не знала, что могло случиться тем злосчастным утром такого, что заставило бы Вас так поступить. При этом я должна была учесть, что приличия не позволяли мне закатить истерику и начать в слезах расспрашивать слуг, куда исчез мой законный супруг.
- Простите, миледи, - Лорд смущенно опустил взор, - я должен был иначе обозначить ситуацию.
- Я ждала Вас целый день, - продолжила Леди Сьюзан. – На следующее утро я осторожно начала выспрашивать Вашего дворецкого Олбани, о том, в какой замок Вы уехали. Он предположил, что вы можете находиться здесь, в Берри-Хиллс, поскольку это Ваше любимое место отдыха. Я поняла, что должна следовать за Вами и получить необходимые разъяснения. Но вы не оставили мне денег, а требовать деньги на поездку к мужу у дворецкого было слишком унизительно для моего достоинства. Таким образом, я не имела возможности выехать. Я знала, что некоторую сумму Вы храните в кабинете. Но он был закрыт. Тогда я решила получить доступ к кабинету, и строго потребовала от Олбани отчета в хозяйственных расходах, использовании помещений, в связи с чем затребовала все ключи от них. Он, ничего не подозревая, провел меня по всем комнатам, кладовым, мастерским, но сказал, что не вправе без специального разрешения хозяина открывать ваш кабинет, хотя запасной ключ у него имеется. Он продемонстрировал мне место, где хранятся ключи, и показал мне тот самый ключ, который открывает эту запретную дверь. Я запомнила, где он его хранит. Той же ночью я украла этот ключ и прошла в Ваш кабинет, совершив, тем самым, кражу со взломом.
- Я прощаю Вам это преступление, - произнес Лорд. - Вы были вынуждены сделать это, в попытке сохранить наш брак.
- Потом, - продолжила Леди Сьюзан, - я нашла в верхнем ящике Вашего стола ключ, которым открыла нижний ящик, где хранились деньги. Оттуда я украла двадцать соверенов. Часть денег я потратила на дорогу. Оставшееся находится в моем кошельке, содержимое которого я готова предъявить для Вашего обозрения.
- И это преступление было вынужденным, - произнес Лорд. - Вы не имели возможности выехать из замка по моей вине.
- Так я совершила две кражи и одно незаконное проникновение в Ваш кабинет. Но на этом я не остановилась.
- Что же Вы сделали еще? – как-то напрягся Лорд.
- Выдвигая ящик с деньгами, я обнаружила в другом ящике стола Ваш дневник.
- И что? – спросил Лорд, холодея.
- Я украла Ваш дневник, - призналась Леди Сьюзан. – Вот он.
Леди Сьюзан вынула из сумочки, которую принесла с собою, тетрадь в коричневом кожаном переплете, и подала ему.
Лорд дрожащей рукой взял дневник и отложил его в сторону, не раскрывая.
- Вы читали его? – тихо спросил Лорд.
- От корки до корки, - подтвердила его подозрение Леди Сьюзан. - Забрав найденное, и тайно вернув ключ ничего не подозревавшему Олбани, я направилась в спальню и всю ночь читала украденный дневник.
- Вы совершили бесчестный поступок, - тихо произнес Лорд.
- Я знаю, - так же тихо и серьезно произнесла Леди Сьюзан. - И это мое преступление гнетет меня сильнее, чем все предыдущие.
- С другой стороны, - продолжил Лорд, - теперь мне нет необходимости объяснять Вам причины развода. Так что, все к лучшему.
- Милорд, - Леди Сьюзан изящно соскользнула с дивана, и встала перед ним на колени. - Я хочу услышать обоснование причин от Вас, лично.
- Что же, это справедливо, - вздохнул Лорд. - Так слушайте. Ваш муж жестокое чудовище, одержимое темной страстью, объектом которой является юная красавица, женитьбу на которой он подстроил так, чтобы наслаждаться ею самым жестоким способом.
- Милорд! – тихо сказала Леди. - О каком чудовище идет речь? И в чем должно было выражаться это «жестокое наслаждение»?
- Вы ведь читали мой дневник? – спросил Лорд.
- Вы хотели меня похитить и держать в Берри-Хиллс на положении узницы или рабыни. Сечь меня розгами и овладевать мною после сечения, - совершенно спокойно ответила на его взволнованный вопрос Леди Сьюзан.
- И это самое мягкое, чего я желал, - с горечью произнес Лорд. – И я ушел от Вас тогда, когда уже был не в силах сопротивляться своим отвратительным желаниям.
- В результате я не рабыня, а Ваша законная жена, явилась в Берри-Хиллс добровольно, и сама отдалась в Ваши руки для суда и справедливого наказания, - с торжествующей улыбкой произнесла Леди Сьюзан. - Полагаю, Вы несколько преувеличиваете свою жестокость.
- Чего Вы хотите, Леди Сьюзан? – устало спросил Лорд.
- Судите меня, - твердо сказала Леди.
- Как Муж? – спросил Лорд Эдвард.
- Как мой Лорд, как мой Повелитель, - тихо произнесла Леди Сьюзан Каннинг, сверкнув влюбленными глазами.
- Тогда Вы оправданы, - твердо сказал Лорд Эдвард Каннинг. – Ибо за кражу и чтение дневника Вас может судить только Муж. А наказывать Вас за все остальное было бы крайне несправедливо.
- Я требую апелляции! – воскликнула Леди.
- Чем вы недовольны? – удивился Лорд.
- Я прошу пересмотреть приговор и признать меня виновной! – заявила Леди.
- Я не отдам Вас на истязание тюремщикам! – заявил Лорд.
- А если я попрошу заменить наказание иным? – с загадочной улыбкой произнесла Леди Сьюзан.
- Что Вы имеете в виду? – удивленно произнес Лорд.
- Я прошу заменить плети Кенгсингтонской тюрьмы и каторгу на домашнее наказание, - Леди Сьюзан говорила с каким-то странным воодушевлением. – Отдать меня на поруки мужу для перевоспитания и обязать его дать мне тысячу ударов розгами по обнаженному телу. В полную силу. Без жалости.
- Вы просите засечь Вас насмерть? – Лорд был поражен безрассудством своей жены.
- Отнюдь! – лукаво улыбнулась Леди Сьюзан. - Я прошу выдавать мне наказание частями, на усмотрение мужа. И Вы можете растянуть его на несколько недель или даже месяцев.
- И Вы готовы страдать?! – не веря своему счастью, вскричал Лорд.
- Только от Ваших рук! – со странным восторгом произнесла его жена и поцеловала его руку.
- А если я соглашусь? - серьезно спросил Лорд.
Вместо ответа, Леди Сьюзан, поднявшись с колен, присела рядом с ним на диван и извлекла из своей сумочки тетрадь того же формата, что и дневник Лорда. Раскрыв его, Лорд обнаружил в ней первую запись:
«Леди Сьюзан Каннинг приговаривается к телесному наказанию. Ее мужу предписывается нанести ей тысячу ударов по обнаженному телу, без жалости и снисхождения. Наказание производится частями по усмотрению мужа, с письменным подтверждением каждой части, с указанием количества нанесенных ударов, и количества ударов, подлежащих нанесению в последующем.
Судья Лорд Эдвард Каннинг»
И место для подписи.
Чуть ниже было записано следующее:
«С приговором согласна.
Леди Сьюзан Каннинг».
Подпись его жены уже стояла на документе.
Перелистнув страницу, Лорд увидел заглавие:
«Журнал наказаний».
- Вам нужно только подписать приговор, - с очаровательной улыбкой Леди Сьюзан жестом пригласила мужа пройти к письменному столу, - а оставшуюся часть этого журнала мы напишем вместе.
Лорд подписал приговор, и, подождав, когда песок промокнет чернила, молча вручил Леди Сьюзан журнал.
- Милорд, - со странным восхищением, даже с восторгом произнесла Леди Сьюзан. - Я в Вашем распоряжении! Когда Вам будет угодно начать исполнение Вашего приговора?
- В моем замке не принято телесно наказывать слуг, - вздохнул Лорд, - поэтому розог в готовности нет. Придется посвятить в нашу тайну доверенных лиц, или самим прогуляться до ближайшего леса.
- Это будет восхитительная прогулка! – улыбнулась его жена. - А пока что я хотела бы ознакомиться с той секретной комнатой, в которой мне, судя по Вашему дневнику, предстоит страдать!
- Вы действительно желаете страдать от моих рук? – спросил Лорд.
- Если бы я не желала, то не приехала бы, - серьезно ответила Леди Сьюзан, - а последовала бы Вашему совету, и получила состояние и независимость. А мне без Вас не нужно ни того, ни другого. Я люблю Вас, и желаю исполнять Ваши желания. Любые.
- Но боль… - покачал головой Лорд.
- Меня секли в детстве, - спокойно ответила Леди Сьюзан, - и я знаю, что это такое. Отец воспитывал нас в строгости. Но мне хотелось иного. Хотелось любить мужчину, который не стеснялся бы быть со мною и ласковым и строгим. И когда я прочла Ваш дневник, я ни секунды не колебалась. Я смогу вытерпеть боль от Вашей руки. И постепенно научусь терпеть ее так, чтобы Вам было приятно.
- Мне трудно принять такую жертву с Вашей стороны, - вздохнул Лорд, - и не хотелось бы считать, что это просто дань благодарности.
- Мне есть за что Вас благодарить, - улыбнулась Леди Сьюзан, - и все же это не благодарность, и не жертва. Я действительно хочу этого.
- Значит, мне повезло, - произнес Лорд, и поднес к губам руку Леди Сьюзан…
… Секретная комната находилась в подвале, в отдаленной части замка. Чисто прибранная, освещенная несколькими окошками ближе к потолку. В ней имелась деревянная скамья, предназначенная для порки, о чем свидетельствовали кольца для привязывания, изящно и удобно прикрепленные к дереву. Ближе к одной из стен, был вкопан в пол столб, тоже с прикрепленными кольцами, как раз в рост Леди Сьюзан. На стене висело несколько веревочных и кожаных плетей, в том числе пресловутая английская девятихвостка. У стены находилась емкость для вымачивания розог. Кроме того, на стенах, в различных местах также были вделаны кольца. Ну и, естественно, антураж секретной комнаты дополняли цепи и веревки, висевшие на стенах.
К удивлению Лорда, все это не произвело на Леди Сьюзан должного впечатления. Она скептически оглядела помещение и даже слегка поморщилась. Потом сделала сокрушительный вывод:
- Никуда не годится! И в этом помещении Вы собирались меня, и держать, и мучить? Ужасно!
- При реконструкции замковой тюрьмы пострадал антураж? – улыбнулся Лорд.
- Пострадал здравый смысл, - ответила Леди Сьюзан. - Возможно, наши предки были менее брезгливы, но после нескольких дней моего содержания здесь, вонь от ведра с хм…, испортила бы Вам все впечатления от моих мучений.
Лорд улыбнулся, одобрив ее логику.
- Хорошо, что обошлось без похищений и тюремного заточения! – заметил он.
- Мне повезло, - согласилась его жена. - Впрочем, для экзекуций это помещение вполне подойдет. Только…
- Что? – заинтересовался ее неловким молчанием муж.
- Милорд, - серьезно взглянула на него жена, - я не могу гарантировать Вам мое молчание при экзекуции. Если я закричу, Ваши слуги не поднимут тревогу?
- Эти окна выходят в часть замка, которая редко посещается слугами. Хотя, про эту комнату знают все, и молоденьких горничных дворецкий уже грозил отправить сюда в случае провинности.
- Надеюсь, это было шуткой? – нахмурилась Леди Сьюзан.
- Почему? - удивился Лорд. - Вы ведь не отказались бы наказать провинившуюся служанку?
- Только если мне будет позволено участвовать в определении ее вины, обстоятельств и причин ее проступка, - ответила его жена. – Чтобы я была уверена в том, что ее наказание справедливо. В противном случае, я буду вынуждена защищать ее от подобной жестокости. Согласитесь, милорд, не всякая провинность заслуживает розог! И, естественно, я буду категорически возражать против присутствия мужчин, даже Вас, при сечении девушек!
- Согласен, - ее супруг улыбнулся столь серьезному отношению жены к этому вопросу. – Я буду счастлив препоручить Вам наказание женской прислуги замка по Вашему усмотрению!
Леди Сьюзан кивнула мужу со всей серьезностью, не допускающей даже намека на мысли о возможности шутить на столь серьезную тему. Потом она продолжила со столь же серьезным выражением лица.
- Так Вы хотите, чтобы первая экзекуция состоялась здесь? – спросила она своего супруга, и добавила, как бы извиняясь, - Вообще-то Вы вправе сечь меня, где сочтете нужным, хоть в спальне, хоть в лесу…
- Я учту Ваши романтичные пожелания! – усмехнулся Лорд. – И, все же, полагаю, нам с Вами здесь будет много удобнее, чем в любом другом месте.
- Воля Ваша, милорд! – улыбнулась Леди Сьюзан. – Все будет так, как Вы пожелаете!
Лорд поднес ее руку к своим губам. Его жена торжествующе улыбнулась, и добавила:
- Между прочим, Вы обещали мне прогулку по окрестностям.
- Пешком, или в экипаже? – Лорд был сама предупредительность.
- Если это недалеко, я предпочла бы пешую прогулку. Но если нужно будет проходить через селение, имеет смысл заложить двуколку, - Леди Сьюзан была в высшей степени рассудительна.
Лорд, подав ей руку, галантно помог Леди Сьюзан подняться по ступенькам. Когда же они вышли из несостоявшегося места заточения прекрасной «преступницы», и одновременно, места ее грядущего телесного наказания, он приказал приготовить экипаж…
…Поездка в легкой, двухколесной повозке, позволявшей красиво и безопасно проехать по любой сельской дороге, была бы весьма приятна, если бы не назойливое внимание селян, провожавших взглядами экипаж Повелителя этих земель. Особенно внимательно разглядывали они женщину, сидевшую рядом с ним с таким непринужденным видом, что самому недалекому деревенскому жителю было ясно, что это не родственница или знакомая, а жена местного Владыки. И то, что она была одета в скромное, но изящное дорожное платье, а не в изысканный шелковый наряд, ничуть не мешало жителям деревни понять ее значимый статус.
Леди Сьюзан справедливо рассудила, что деревенские жители в первый раз должны увидеть ее не пешей, равной им по росту, и бредущей по грешной земле. Нет, ее должны увидеть восседающей на изящной повозке рядом с Лордом Каннингом, на несколько голов выше толпы. Она должна выглядеть скромной и величественной, ласково и покровительственно улыбающейся, с достоинством отвечающей легким, но изящным кивком головы на чуть подобострастные поклоны в адрес новой Хозяйки Берри-Хиллс.
Так все и произошло. По улице ближайшей деревни, их двуколка проехала медленно, демонстрируя местным жителям красивую пару, и укрепляя деревенских сплетников в мыслях о том, что Лорд Каннинг окончательно исчез из разряда молодых светских лоботрясов, обрел статус женатого человека, и, соответственно, может быть признан обществом полноценным Хозяином Берри-Хиллс. Скромность одеяния его супруги, и ее доброжелательная, без тени высокомерия улыбка, в глазах деревенских женщин значили весьма много. Во всяком случае, выражения их лиц свидетельствовали об их встречной доброжелательности и уважении.
- Вы произвели впечатление! – произнес Лорд Каннинг, одобрительно улыбаясь своей жене, когда они покинули деревню, и он пустил гнедую кобылу рысью по обычной, увы, не мощеной, дороге, с ее пылью и ухабами.
- Благодарю, милорд! – его жена, придерживаясь за кованый бортик повозки, повернула к нему свое лицо. – Я полагала, что мы привлечем внимание, но не подозревала, что желающих поглазеть на нас будет так много!
- В деревне не так уж много зрелищ! – пояснил Лорд. - И еще меньше новых людей. Так, что Вы сразу оказались в центре внимания.
Вскоре двуколка, запряженная гнедой кобылой, въехала в лес. После нескольких поворотов, Лорд остановил повозку на полянке, вокруг которой росло множество кустов и молодых деревьев.
- Замечательно, милорд, - одобрила место остановки Леди Сьюзан. - Здесь вполне достаточно прутьев на любой вкус!
Лорд спустился, и помог сойти с повозки своей жене. Леди Сьюзан улыбнулась ему, и они приступили к исполнению задач своей поездки, сиречь, приступили к заготовке розог. Леди Сьюзан придирчиво выбирала прутья, подбирая их по длине и породе дерева. Лорд перочинным ножом срезал их. Потом, когда прутьев набралось достаточно, некоторые были связаны специально прихваченными бечевками в пучки по три прута, оставшиеся были придирчиво осмотрены, и, вместе со связанными пучками, были плотно завернуты в темную ткань.
На обратном пути, супруги снова проехали по деревенской улице. Церемония второго «деревенского парада» была чуть менее торжественной, но тоже достаточно запоминающейся. Теперь деревенские жители кивали Ледь Сьюзан как старой знакомой. И это ей, откровенно говоря, льстило.
Когда двуколка въехала во двор замка, навстречу выбежали горничная и конюх. Первая поклонилась хозяйке, та ласково кивнула, и жестом отослала ее обратно в дом. Конюх взял лошадь под уздцы. Лорд сошел с подножки и помог сойти своей жене.
- Что дальше? – негромко спросил он ее.
- Отнесем все, что необходимо (Леди Сьюзан особо выделила это слово) в Вашу «секретную комнату», - ответила его жена, - и займемся необходимым.
Последнее слово было также выделено особо. Лорд оценил эвфемизм, и, забрав аккуратно завернутые прутья из двуколки, направился к месту грядущей экзекуции. Несколько погодя, к нему присоединилась и Леди Сьюзан.
- Я распорядилась, что бы Джейн, моя горничная, принесла воду, - пояснила она свое «опоздание к эшафоту». И, добавила, имея в виду прутья, привезенные ими из леса:
- Полагаю, имеет смысл подождать, чтобы не шокировать юную девушку.
Лорд, усмехнувшись, оценил деликатность своей супруги.
Вскоре, упомянутая горничная Джейн втащила в «секретную комнату» ведро с водой, поставила его в угол, и взглянула на свою госпожу в ожидании распоряжений.
Леди Сьюзан ласково улыбнулась ей, и отослала служанку обратно в дом. Когда та ушла, «преступница» молча достала прутья и засунула их в ведро. Потом она подошла к своему мужу, и серьезно взглянула на него.
- Милорд, - тихо произнесла она, - я прошу Вас исполнить свой долг.
- Исполнить долг? – Лорд с улыбкой покачал головой. – Скорее, испытать наслаждение!
- Нет, милорд, - Леди Сьюзан глядела на него грустно и сочувственно. - Боюсь, получать наслаждение от того, что Вы обязаны сделать, Вы научитесь очень не скоро.
- Почему? – Лорд был сильно удивлен новой гранью его странных интересов, которую ему явно собиралась приоткрыть его жена.
- Милорд! – Леди Сьюзан медленно опустилась на колени перед ним. – Я прошу Вас исполнить приговор точно так, как он подписан.
- То есть? – Лорд все еще не мог понять ее странного тона.
- Вам придется сечь меня обнаженной. В полную силу. Без жалости. Не смягчая ударов, даже если я буду стонать и кричать. И Вы не вправе остановить наказание, даже если я запрошу пощады.
Произнеся это, Леди Сьюзан посмотрела ему прямо в глаза.
И у Лорда по спине пробежали мурашки.
Она сожалела.
Но вовсе не о том, что будет жестоко иссечена свежими, гибкими прутьями. Не о том, что ей придется страдать лежа на скамейке, рыдать, может быть терять сознание от жестокой боли. Нет, к этому его жена была готова.
Она сожалела о том, что тот, кого она любит, будет вынужден причинять ей эту жестокую боль.
И еще о том, что не позволит ему поступить с ней мягче.
- Вы хотите сказать…, - Лорд внезапно замолчал, но его Жена продолжила его мысль, поняв, о чем он хочет спросить. И решив дать на невысказанный вопрос полный и исчерпывающий ответ.
- Да, милорд, - она была по-прежнему серьезна, - я дала согласие на суровое наказание, а не на чувственную игру. И я знаю, что Вам это будет неприятно. Во всяком случае, первое время.
- Почему? – Лорд все еще не видел внятных причин для такого сурового тона. Ему казалось, что удовольствие, о котором он так мечтал, уже близко, почти рядом. Хотя, у его жены, похоже, было совсем иное мнение.
- Потому, что Вы меня любите, - ответила его жена, - и зрелище иссеченного тела заставит Вас пытаться смягчить удары. А на это я не соглашусь.
- Вы полагаете, я не смогу быть с Вами строгим? – улыбнулся Лорд.
- У Вас мягкое сердце, - пояснила его жена, - иначе бы Вы не требовали развода, получив ту, которой добивались.
- Миледи, - спросил ее муж, - вы настаиваете на безжалостном исполнении приговора?
- Да, милорд! – тихо и серьезно ответила его жена.
Леди Сьюзан выглядела не так, как обычно. Лорд Каннинг привык ее видеть с нежной, задумчивой или веселой улыбкой на устах. В своей серьезности она была красива совсем иной красотой.
- И Вы не боитесь предстоящего? – Лорд смотрел на коленопреклоненную женщину, откровенно любуясь ею.
- Жене не пристало бояться собственного мужа, - спокойно ответила ему Леди Сьюзан, - так же, как мужу не пристало бояться собственной жены. И своих желаний в отношении нее.
Лорд покачал головой. Упрек был жесток, но справедлив.
Леди Сьюзан взяла его руку, коснулась его пальцев губами, и, глядя ему в глаза снизу вверх, приложила их к своей щеке.
- Вы вправе дать мне пощечину, - тихо произнесла она, – за оскорбительные намеки.
- Нет, - так же тихо ответил ей Лорд, мягко проведя пальцами по ее лицу. - Вы правы, миледи. Ваши слова абсолютно справедливы. Я глубоко оскорбил Вас своей трусостью. Но Вы… Вы благородно отдали себя для моих чувственных наслаждений, желая спасти наш брак. Мне следовало довериться Вам с самого начала.
- Никогда не поздно начать доверять своей жене, - Леди Сьюзан произнесла это с мягкой улыбкой. - И я желаю доказать Вам своим терпением, что достойна Вашего доверия. Прошу Вас, милорд, давайте начнем.
- Что же, - кивнул ее муж, - начнем.
Лорд Каннинг отошел на два шага и произнес чуть более суровым тоном:
- Встаньте, миледи!
Его жена поднялась с колен, и скромно опустила взор.
- Леди Сьюзан Каннинг! – обратился он к ней.
- Да, милорд! – его жена подняла взгляд и решительно посмотрела ему прямо в глаза.
Лорд не отвел взгляда, и продолжил:
- Вы будете наказаны розгами. Сегодня Вы получите пятьдесят ударов по обнаженному телу. Согласны ли Вы на такое начало исполнения Приговора?
- Согласна, милорд! – его жена на секунду склонила голову. Впрочем, она тут же снова посмотрела ему прямо в глаза. Нет, в ее взоре не было страха.
Лорд восхищенно покачал головой и добавил:
- Вы считаете, что я должен быть с Вами суров. Что же, в таком случае имеет смысл поручить Вам самой вести счет наказания. Если Вы сочтете боль недостаточно сильной, Вы вправе не засчитать удар. Но учтите, в этом случае Ваши страдания продолжатся по Вашей воле!
- Да, милорд, - со странной улыбкой произнесла Леди Каннинг…
…Леди Сьюзан оказалась права. Сечь ее было приятно лишь поначалу. Первый раз, взмахнув розгой, Лорд ощутил пьянящее упоение Властью над покорной Женщиной. Это было неописуемо! Стоны его жены были сладостной музыкой, и эта музыка услаждала его слух снова и снова. Красные полосы, оставляемые прутом на ее ягодицах, контрастные с белой кожей, были удивительно красивы. Лорд не спешил, наносил удары, не торопясь, делая между ними длинные томительные паузы, в перерывах между хлесткими взмахами любуясь «делом рук своих». Это было захватывающе, куда приятнее, чем он ожидал.
Но постепенно, по ходу наказания, что-то менялось. Неуловимо сменились оттенки звуков, которые он слышал. К восхитительным стонам его жены добавились слезные всхлипы, а после и вскрики, которые причиняли ему все большее беспокойство. На ягодицах наказываемой Женщины красного стало больше, чем белого. И это исподволь заставляло Лорда чуть-чуть смягчать удары, которые, впрочем, уже попадали на сеченые места, вовсе и не казались мягче той, которую он наказывал. Во всяком случае, каждый взмах розги вызывал крик, после которого дрожащий голос его жены называл очередной счет.
Эти крики накладывались на зрелище, которое становилось все менее приятным. Ягодицы его жены уже были сильно иссечены, и внезапно на потемневшей от ударов коже начала выступать кровь. На сорок пятом ударе, от очередного жгучего прикосновения лозы несколько просечек слились, и несколько капель крови стекли вниз по коже наказываемой.
Лорд немедленно прекратил наказание, которое уже виделось ему совсем в ином свете, чем прежде. И крики жены, и выступившая на сеченом теле кровь вызывали у него отнюдь не удовольствие, а скорее страх. Страх поступить жестоко с той, которую он любит. Теперь его охватило не вожделение жестокой власти над Леди Сьюзан, а сожаление о том, что он сделал.
Лорд встал на одно колено перед скамейкой, внимательно разглядывая иссеченное место. Леди Сьюзан громко всхлипывала, тяжело дыша. Наконец, она смогла говорить, и дрожащим голосом произнесла, повернув к нему искаженное болью лицо:
- Эдвард! Я прошу тебя, продолжай, пока я еще в силах… Осталось всего пять ударов.
- Я не могу, Сью, - ответил он, и тихо добавил: - Прости… Это действительно выходит слишком жестоко.
- Эдвард! – в заплаканных глазах своей жены он увидел гнев, а голос ее был на грани истерики. – Почему ты прекратил?
- Сью… - тихо произнес Лорд, и вдруг, заметив, что они называют друг друга просто по имени и, смешавшись, поправился: - Сьюзан… Простите, Леди Сьюзан! Полагаю, Вы достаточно пострадали. Довольно.
- Ты… - в глазах его жены застыло отчаяние. – Ты меня не любишь!
- Люблю, - Лорд уже не знал, что ему делать.
- Так будь мужчиной! – его жена выкрикнула это ему в лицо. - Ты обещал! Ты нарушил слово! Бей же! Бей!
Лорд вспылил, поднялся и с размаху впечатал прут в верхнюю часть ягодиц своей жены, там, где было еще немного белого, да так сильно, что капельки крови на коже выступили сразу. Леди Сьюзан громко закричала. Он снова взмахнул прутом и обрушил удар на ее бедра. Потом еще, еще и еще один раз. Каждый раз его взмах сопровождался криком, но счета не было. Тогда Лорд еще раз с силой ударил жену по нежной коже чуть ниже ягодиц, заставив ее буквально взвыть от боли.
Внезапно, хлопнула дверь, и звонкий девичий голос прокричал:
- Прекратите! Не смейте!
В дверях стояла горничная, несколько ранее принесшая ведро воды, где сейчас были замочены розги. Девушка была белее мела. Она смотрела на Лорда с ужасом в глазах...
...Горничная Джейн Беганс, милая брюнетка лет семнадцати, как и вся прислуга Берри-Хиллс, была взбудоражена. Нет, она слышала, что Хозяин замка, где она, дочь кастелянши, была в услужении уже два года, совсем недавно женился. Но, к ее удивлению, два дня назад, Хозяин приехал в Берри-Хиллс один, что никак не соответствовало его статусу молодожена. Все было, как в старые времена, когда Хозяин часто приезжал сюда и долго бродил по окрестностям, ходя на охоту. Хотя… Какая там «охота»! Прогулки с ружьем по окрестным лесам, в компании собаки и фляжки с виски! Джейн не помнила, чтобы владелец замка когда-либо возвращался с добычей, хотя в лесах было достаточно дичи. Но нет, Хозяина влекли лишь сами пешие прогулки, а отнюдь не охотничьи трофеи.
А что случилось потом! Сегодня утром в дом приехала молодая женщина, на вид ненамного старше, чем сама Джейн, с изумительными манерами и ласковой улыбкой. Ее приезд взбудоражил весь дом. Когда эту молодую особу, которая почему-то сразу очень понравилась юной служанке, Дворецкий ввел в кабинет Хозяина, вся прислуга зашепталась о разрыве между Хозяином и его женой, которую в глаза никто не видел. И о том, насколько долго сможет продержаться в замке его новая «пассия». И с каким пораженным лицом вышел из кабинета Оливер, объявив всем о том, что прибыла отнюдь не любовница, разлучившая Хозяина с его законной супругой, а новая Хозяйка Берри-Хиллс! Вот так, запросто! Одна, без служанок! На поезде и наемной двуколке, как какая-нибудь приезжая экономка или гувернантка!
Нет, все это было таинственно и решительно необъяснимо!
Джейн гордилась тем, что именно ее послали к прекрасной благородной незнакомке. Истинной Леди по манерам и воспитанию. Доброжелательность Хозяйки произвела на нее сильное впечатление, и Джейн, так же, как и многие, сочла, что Хозяин сделал правильный выбор, женившись именно на этой женщине.
И все же, налет тайны продолжал окружать отношения Хозяина и Хозяйки.
После не слишком продолжительного разговора в кабинете, они сели в двуколку, любимый экипаж Хозяина, который он использовал для своих поездок по окрестностям, и уехали неизвестно куда. Вернулись они через час с небольшим. С собой привезли какой-то сверток. Сразу направились в странную комнату, в подвале замка, где, по приказу Лорда Каннинга, зачем-то был полностью воссоздан интерьер замковой темницы. Туда же Хозяйка приказала лично Джейн принести воду. А когда вода была доставлена, Хозяйка, по-прежнему ласково улыбаясь, приказала Джейн идти в замок и ждать там дальнейших распоряжений.
Как бы не так! Джейн и не подумала выполнять этот приказ.
Вместо этого, она, пользуясь тем, что в этой части замка никого не было, пристроилась у стены, так, чтобы видеть все происходящее через одно из небольших окон, освещавших ту самую комнату, где остались наедине ее Хозяева.
То, что произошло дальше, было донельзя странным. Невозможным. Даже недопустимым в конце просвещенного XIX века.
Леди развернула сверток. Внутри оказались длинные прутья, которые тут же были засунуты в принесенное Джейн, минутой раньше, ведро с водой.
После этого Леди подошла к Хозяину и весьма элегантно опустилась перед ним на колени. У Джейн похолодели руки.
Скамья…
Женщина, стоящая на коленях…
Прутья…
Розги?!
Хозяин что, собирается ее сечь?!
За что?! Что дурного могла совершить эта отчаянно-красивая женщина, для столь жестокого наказания?!
Джейн, как и большинство девушек в те времена, с розгами была знакома не понаслышке. Мать, еще красивая женщина средних лет, кастелянша замка в третьем поколении, воспитывала дочь в строгости. И вплоть до этой весны Джейн приходилось еженедельно ложиться на кровать, заголяться, и получать порцию жалящих ударов. Лишь совсем недавно юная девушка была избавлена матерью от этой боли. Впрочем, Джейн никогда не сердилась на свою матушку, считая, что ее наказания вполне справедливы.
Но эта Леди не могла совершить ничего дурного!
А если бы и совершила?
Одна ее улыбка, и Хозяин обязан ее простить! И никак иначе!
Но…
Стоящая на коленях Хозяйка совсем не улыбается…
Что же она такого натворила?
Они о чем-то говорят. Леди целует руку Хозяина, и зачем-то прикладывает его руку к своей щеке. Он ласково проводит по ее лицу.
Ну, слава Богу! Кажется, Хозяин ее простил!
Нет! Что-то не так! Хозяин отходит на пару шагов и что-то произносит. Лели встает, что-то ему отвечает… И, наконец, чуть-чуть улыбается.
Ну! Еще чуть-чуть, и он не устоит!
Но что это? Леди начинает, не торопясь, расстегивать на себе платье.
Значит… Ее сейчас высекут? Ее, такую красивую особой, изысканной красотой, будут хлестать вот этими прутьями? Теми самыми прутьями, что Хозяйка только что сама же для себя и замочила в воде, которую принесла она, Джейн! Хозяйку Берри-Хиллс будут стегать так же, как еще недавно матушка стегала саму Джейн?
Да нет, вовсе не так!
Матушка наказывала Джейн всего лишь задрав ей юбки и раздвинув незашитую часть панталон на ягодицах. И этого было достаточно, чтобы Джейн ревела и просила пощады.
Судя по тому, что Леди снимала платье, Хозяин определил ей куда более унизительное и беспощадное наказание!
«НА ПОМОЩЬ!!!» - пронеслось в голове у Джейн. Но уста ее молчали. Нет, она, честно, хотела прокричать эти слова на весь замок! Но, спохватившись, поняла, что этим только накличет на себя беду. Хозяин Владыка здешних мест, чье слово Закон для местных жителей, и тем более для прислуги. Одно его слово, и ее саму разложат голую на этой скамье, и ее же собственная мать беспрекословно исполнит приказ Хозяина о наказании ее, Джейн Беганс, ничтожной горничной, пытающейся оскорбить своего Хозяина! А насчет жестокости Хозяина по отношению к Леди…
Кто посмеет оспорить освященное Традицией право мужа наказывать свою жену? Ни один деревенский житель не скажет ни единого слова против этого права. И их жены тоже протестовать не станут. И даже сам Королевский Судья, скорее всего, не возразит.
Леди, не торопясь, раздевается. За шерстяным платьем, уложенным на заботливо придвинутый Хозяином табурет, последовали нижние юбки, панталоны и сорочка. Хозяин смотрит на нее, не отрываясь, но Леди, как будто, совершенно не стесняется его пристального взгляда.
Наконец, вся одежда снята. Обнаженная Леди выпрямляется, и встает перед Хозяином. Джейн, так же как и он, любуется изумительными формами стройной шатенки. Сама Джейн вполне хороша собой, но ее Хозяйка…
Лорд указывает на скамью, и Леди изящным движением укладывается на нее. Сдвигает ноги. Берется за края. Лорд снимает со стены веревки, чтобы ее привязать, но Леди отрицательно качает головой и что-то произносит.
Ого! Леди отказывается от привязывания, хотя Хозяин, в своей строгости, шутить с ней, судя по всему, не намерен. В дополнение к искреннему сочувствию своей Хозяйке, Джейн почувствовала к ней особое уважение. Ее смелость…
Странно! Все происходившее в комнате никак не укладывалось в рамки обычного наказания. Сама Джейн в подобной ситуации успела бы и поплакать, и запросить пощады, и вообще, вела бы себя совсем иначе, не пренебрегая никакой возможностью избежать наказания, или хотя бы смягчить его.
Хозяйка же вела себя с удивительным достоинством, как будто исполняла некий значимый Ритуал, а не готовилась принять порцию крайне неприятной боли. У них с Хозяином все было иначе, чем в ситуации обычного телесного наказания.
Джейн ничего уже не понимала. На лице ее Хозяйки не было и тени страха, возмущения, или просто несогласия с происходящим. У Джейн даже возникло ощущение, что она желает тех ударов, которые ей сейчас будет наносить муж.
Лорд выбрал длинный прут. Подошел к скамье, и что-то произнес. Леди что-то ответила. А потом…
А потом началось то, к чему они готовились. Лорд с силой взмахивал прутом. Прут впечатывался в обнаженные ягодицы жертвы. Обнаженная женщина вздрагивала от этого жгучего прикосновения. Видно было, как она морщится от боли. Снова взмах руки, несущий лежащей на скамье красавице жгучую боль. И вновь лицо наказываемой искажается страданием.
Дыхание Джейн стало прерывистым. Она как бы проживает про себя порку своей госпожи. Каждый удар, высекающий из лежащей на скамье очередной стон, заставляет ее, всего лишь наблюдающую за наказанием, вздрагивать всем телом и поеживаться, представляя, что чувствует эта отважная женщина там, на скамье. Джейн понимает, что разглядывать страдания прекрасной Леди, которой она искренне восхищается, весьма некрасиво! Но не может оторваться от этого жутковатого, жестокого и одновременно захватывающего зрелища.
Сколько все это длилось? Лорд несколько раз отбрасывал измочаленный прут, отходил к ведру с водой, выбирал новую розгу, и вновь начинал сечь ее госпожу. Джейн не считала, сколько раз он взмахнул лозой и хлестко опустил ее на обнаженное беззащитное тело. Но понимала, что сила его ударов, обстоятельства наказания прекрасной Леди, и его продолжительность, не идут ни в какое сравнение с тем, что ей самой доводилось испытывать в ходе сечения. Леди уже не стонала, а кричала. И отголоски этих криков доносились сквозь стекло, заставляя сердечко Джейн биться сильнее. Сквозь стекло, рубцы на теле Хозяйки были видны не слишком хорошо, но Джейн, понимала, что на ее заду уже нет целого, не иссеченного места.
Внезапно все прекратилось. Лорд встал около скамьи на одно колено, разглядывая высеченные ягодицы своей Жены. В этот миг, Леди Сьюзан повернула к нему лицо и что-то сказала ему.
Хозяин покачал головой, что-то ответил ей, а потом…
Леди сказала, нет, почти прокричала своему Мужу что-то резкое.
Ну, зачем она так???!!!
Лорд поднялся, и замахнувшись, ударил гораздо сильнее, чем прежде!
Силы Небесные! Лицо Леди Сьюзан исказилось от мучительной боли. Отчаянный крик донесся до слуха Джейн через стекло. Потом еще, и еще раз!
Да он же засечет ее насмерть!!!
Джейн потом сама себе не могла объяснить, почему она опрометью бросилась назад в комнату, где Лорд продолжал жестокое наказание ее госпожи. Она распахнула дверь, и замерла у входа.
- Прекратите! – звонким прерывающимся голоском крикнула она. - Не смейте!
И буквально задохнулась собственным криком.
Лорд с удивлением повернулся на ее голос. И Леди, лежащая на скамье с искаженным, заплаканным лицом, тоже посмотрела в ее сторону.
Ноги Джейн стали ватными. Она с трудом перебирала ими, спускаясь вниз по короткой лесенке. Сойдя со ступенек, она остановилась, пошатнувшись, и схватилась за перила, чтобы не упасть.
Девушка смотрела на обоих Хозяев, странным взглядом.
Наконец, она сказала тихо-тихо, почти неслышно:
- Пощадите, милорд! Вы же…
Джейн недоговорила. Мир вокруг нее поплыл… Или это она плыла?
Медленно опустившись на колени, побледневшая девушка осела на пол…
…Когда Джейн открыла глаза, первым, что она увидела, было встревоженное лицо Хозяина, держащего перед ее носом нюхательную соль. Резкий запах заставил ее дернуть головой.
- Очнулась, - произнес Хозяин.
- Джейн, - раздался женский голос, - вы напугали нас.
Девушка повернула голову, и ей показалось, что она сошла с ума. Она увидела Леди Сьюзан в сорочке, надетой на голое тело, как будто здесь была ее спальня.
Потом Джейн вспомнила все, что произошло перед тем, как она потеряла сознание, и порадовалась, что видит Леди Сьюзан уже не обнаженную, лежащую на скамье, а хотя бы частично одетую. Это означало, что наказание, против которого так протестовала Джейн, для ее хозяйки уже окончено.
Теперь оставалось узнать, когда настанет очередь самой Джейн лежать на той же скамье, за резкие слова и помеху власти Лорда.
Лицо Хозяйки еще хранило следы слез, но было странно красивым. Джейн перевела взгляд на Лорда. Тот явно был недоволен произошедшим, и на лице его играла скептическая улыбка.
- Милорд, - прошептала Джейн, - простите ее!
Лорд выразительно посмотрел в сторону своей жены. Леди Сьюзан опустила глаза.
- Эдвард! – она произнесла это просительным тоном. - Позволь мне переговорить с Джейн наедине. Пожалуйста!
- Сьюзан, - он также назвал ее по имени, - если ты боишься, что я стану вымещать на ней свое недовольство, то ты ошибаешься. Я ценю благородные поступки. Хотя… Впрочем, право наказывать женскую прислугу я тебе уже уступил. Поступай, как сочтешь нужным.
- Прости меня, - Леди Сьюзан взяла его за руку и погладила его пальцы.
Лорд молча поцеловал ее руку и вышел из комнаты.
- Итак, Джейн, - произнесла безо всякой улыбки ее Хозяйка, - ты нарушила мой приказ.
- Да, миледи, - Джейн приподнялась с пола.
- Не вставай, - мягко сказала ее госпожа, аккуратно пристроившись боком на ту самую скамью, где недавно выдержала суровое наказание, - полежи еще немного. И будь добра ответить на мои вопросы.
- Да, миледи, - девушка приподнялась на локте, глядя на Хозяйку. И спросила, чуть смущенно. – Вам больно?
- Больно, - серьезно ответила ее госпожа. – Но это терпимая боль. Я была наказана мужем, и, откровенно говоря, была наказана вполне справедливо.
- За что он Вас так? – спросила девушка.
- Провинилась, - усмехнулась Леди Сьюзан, - а вообще, не дело горничной разбирать грехи своей госпожи. Для этого мне достаточно нотаций Лорда Эдварда. А вот твои грехи имеет смысл обсудить особо. Ты подглядывала в окно?
Джейн кивнула.
- Зачем?
- Мне было интересно, чем вы будете заниматься.
- Святая простота! – воскликнула Леди Сьюзан. – Твое ли это дело?
- Не мое, - согласилась Джейн, - но Вы такая красивая… И добрая. Мне захотелось узнать о вас побольше.
- Ну и как, узнала? – насмешливым тоном поинтересовалась Леди Сьюзан.
- Узнала, - сказала Джейн.
- И что именно? – Леди Сьюзан странно усмехнулась.
- Вы любите Хозяина, - тихо ответила Джейн.
- А это не было видно сразу?
- Одно дело просто быть рядом с ним, - не согласилась Джейн, - а другое дело почти безропотно принять от него такие удары…
- Ты смотрела на меня в течение всего наказания? – со странным любопытством спросила Леди Сьюзан.
- Да, - ответила Джейн.
- Наверняка тебе было приятно, что твою Хозяйку высекли! - насмешливо произнесла Леди Сьюзан. – Впрочем, полагаю, что любая другая служанка на твоем месте посмеялась бы столь же злорадно, да еще и рассказала бы об этом всей прислуге.
- Ах, нет! – горячо запротестовала Джейн. – Я буду молчать!
Леди Сьюзан прищурилась. Джейн попыталась оправдаться.
- Миледи! – сказала девушка. - Я виновата, но… Я не могла оторваться. Это было… Очень…
- Красиво? – серьезно спросила ее Хозяйка.
- Красиво, - согласилась девушка.
- Зачем же ты вмешалась в самом конце? - Леди Сьюзан не могла понять причины поступка горничной, либо делала вид, что эту причину не понимает. – Ты же не возражала, с самого начала, когда я только легла под розги?
- Хозяин внезапно разгневался на Вас, - ответила девушка. - Он стал хлестать Вас много сильнее. И я…
- И ты испугалась, что он засечет меня?
- Да, миледи! – Джейн посмотрела на нее умоляюще. – Я же не знала, что наказание почти окончено!
Леди Сьюзан нахмурилась.
- Вот что, Джейн, - сказала она спустя минуту томительного молчания. - Ты очень добрая девочка с благородным сердцем. Но глупая. И у меня для тебя две новости. Плохая и хорошая.
- Начните с хорошей, - попросила Джейн. - А уж потом сообщайте плохую.
- Хорошая новость в том, что я беру тебя в личное услужение, - с улыбкой сообщила девушке Леди Сьюзан. - Ты меня устраиваешь. При условии, что ты научишься смирять свое любопытство и держать язык за зубами обо всем, что увидишь в доме, а особенно между мною и моим мужем.
- Клянусь, миледи! – Джейн просто просияла от счастья. И потом, смущенно, добавила: - А плохая новость, вероятно, состоит в том, что Вы меня накажете?
- Именно! – Леди Сьюзан коварно усмехнулась. - И не просто накажу, а высеку розгами на этой же скамье! Чтобы неповадно было забывать мои приказы и подглядывать.
- Как прикажете, миледи! – Джейн сейчас была согласна даже на порку, лишь бы точно знать, что госпожа уже не сердится на нее.
- Ты сможешь подняться? – поинтересовалась Леди Сьюзан.
- Да, миледи, - девушка медленно поднялась с пола. Голова уже не кружилась. Все ощущения говорили о том, что с ее здоровьем все в полном порядке.
- Что же, тогда помоги мне, - произнесла Леди Каннинг.
Она легла на скамью и распорядилась:
- Возьми с полки круглую коробочку. Открой и зачерпни мазь. Смажь мне… там…
Джейн исполнила приказание, и подошла к госпоже. Несмело взялась за край сорочки, обратив внимание на небольшие кровавые пятна, проступившие на тонкой ткани. И задрала одежду своей госпожи вверх.
И ахнула, увидев распухшие, иссеченые ягодицы. Придя в себя, тут же начала аккуратно смазывать их ароматным притиранием. Странно, но ей понравилось это делать, хотя зрелище было ужасным. Джейн было удивительно приятно касаться обнаженного тела Хозяйки. И все же…
- Миледи, - тихо сказала она, - если сочтете нужным, накажите меня так же строго…
- Я подумаю на эту тему! – усмехнулась Леди Сьюзан.
Потом она поднялась со скамьи и, оправив на себе сорочку, приказала:
- Одеваться!
Джейн помогла ей надеть одежду снятую прежде для наказания, кроме панталон. Этот предмет интимного туалета горничная завернула в ту самую ткань, в которой были привезены розги. Потом Джейн встала перед госпожой, скромно склонив голову.
- Миледи, - серьезно произнесла она, - я готова. Накажите меня.
Леди Сьюзан была выше горничной примерно на полголовы. Она покровительственно поглядела на свою служанку, приподняла ее лицо за подбородок и ласково улыбнулась.
- Ты замечательная девушка, - мягко произнесла она, отчего на сердце у Джейн сразу стало теплее.
И тут же добавила:
- Но я тебя все равно высеку!
- Извольте, миледи! – девушка смущенно улыбнулась и взялась за пуговицу платья, готовая раздеться так же, как незадолго до этого ее госпожа.
- Это лишнее! – жестом остановила ее Хозяйка. – Ложись!
И, чуть нагнувшись, с легкой усмешкой, шепнула горничной на ушко: - Не бойся! Ты получишь совсем немного. Для твоей же пользы!
И хитро подмигнула провинившейся служанке.
Джейн легла на скамью. Леди Сьюзан выбрала прут, подошла к своей горничной, и задрала ей юбки. Потом, положив ей на спину розгу, аккуратно развязала тесемки и спустила с нее панталоны. Снова взяв прут, со свистом помахала им, стряхивая воду и делая это, явно нарочно, слегка пугая лежащую девушку, которая, услышав знакомый звук, слегка поежилась. Госпожа усмехнулась, и, взмахнув рукой, резко стегнула полуобнаженную горничную по заду.
От неожиданности Джейн громко вскрикнула.
- Нет, ну так не годится! – укоризненно произнесла ее госпожа. - Я ведь еще и не начинала тебя сечь по-настоящему! Будь терпеливой!
- Да, миледи! – Джейн поморщилась. Боль от тонкого длинного прута была какой-то очень колючей. Похоже, ее госпожа знала толк в наказаниях! Во всяком случае, это было куда эффектнее и больнее, чем прежние розги от ее матушки-кастелянши!
Розга снова со свистом обожгла ягодицы девушки. Джейн сдержала крик, и лишь судорожно вздохнула.
- Хорошо! – услышала Джейн, и за этим последовал вопрос, который при обычных обстоятельствах следовало бы считать риторическим:
- А теперь?
И снова свист лозы и жгучая боль. Джейн зажмурилась и задержала дыхание. Потом выдохнула и расслабила ягодицы
- Очень хорошо! – Хозяйка произнесла это так, будто хвалила девушку за образцово выполненную работу. И с интересом обозначила место следующего удара:
- А теперь чуть ниже!
И розга стегнула точно по линии между бедрами и ягодицами девушки.
- М-м-м-м-м!!! – застонала, плотно сжав губы Джейн, судорожно вцепившись в края скамьи, и мелко забив ногами.
- Молодец! – одобрила ее поведение госпожа. И добавила каким-то веселым тоном:
- Ну-ка, а сейчас сможешь?
И розга свистнула три раза подряд. У Джейн на глазах выступили слезы. Дыхание ее перехватило, и только по этой причине она не вскрикнула. Потом, чуть погодя, часто задышала, буквально выдыхая жалящую боль.
- Умница девочка! – восхищенным тоном произнесла Хозяйка. – Держишься великолепно!
Джейн не понимала, что же во всем этом такого великолепного. Ее душили слезы. Она понимала, что еще один такой удар (всего один!) и она с ревом запросит пощады. И с ужасом ждала продолжения. Но ничего не происходило. Боль от розог почему-то не обрушивалась на ее тело. Но страх, что в любую секунду это может произойти, оставался. И он мешал Джейн успокоиться.
И все же, ей удалось справиться. Усилием воли, Джейн спрятала желание прореветься куда-то очень глубоко. Выровняла дыхание и расслабила тело.
Госпожа стояла рядом и молчала. Не взмахивала лозой, и не произносила ни слова. Просто наблюдала за девушкой, покорно лежащей на скамье.
Пауза затянулась, но поначалу ни госпожа, ни служанка не делали попыток ее прервать. Наконец, Джейн не выдержала томительного ожидания, и тихо произнесла:
- Продолжайте, миледи!
- Очень хорошо, - Леди Сьюзан произнесла это серьезным тоном, без прежней веселости. – Ты очень сильная. Душевно слабая девушка уже запросила бы пощады, закатила истерику, или хотя бы спросила, можно ли ей встать. Ты ведешь себя правильно. Кстати, а почему ты не спросила, сколько тебе положено розог за твой проступок?
- Это решаете Вы, миледи, - Джейн внезапно поняла, что и в самом деле так думает.
- Ты настолько мне доверяешь, что ложишься на скамью, даже не зная, сколько тебе на ней предстоит страдать?
- Вы добрая, – тихо произнесла юная служанка, - и не заставите меня страдать незаслуженно.
Госпожа положила прут на спину девушки, опустилась на колени у изголовья скамьи, и близко наклонилась к лицу наказываемой. Глаза Леди Сьюзан внимательно смотрели в глаза Джейн, и та почувствовала легкий холодок на спине от Силы ее взгляда. Но Джейн не отвела своих глаз.
- Неужели боль от моих ударов не убеждает тебя в обратном? – госпожа совершенно не улыбалась, и, похоже, ждала осмысленного ответа от той, которая была в столь униженном положении.
- Я виновата, - ответила служанка, просто, чтобы что-то сказать. Она уже ничего не понимала в том, что происходило в ходе этого странного наказания.
- А почему ты не возмущаешься? – госпожа по-прежнему была серьезна. – Ты благородно поступила, попыталась меня спасти от жестокого мужа, а я издеваюсь над тобой, секу розгами, и даже не собираюсь говорить тебе, сколько это мучение еще продлится! И это моя благодарность за твои прекрасные порывы?
- Я не прошу у Вас благодарности! – у Джейн на глазах вновь навернулись слезы. Слова Хозяйки жалили куда больнее розог. Хуже всего было то, что Джейн и не думала возмущаться происходящим, пока благородная Леди Сьюзан Каннинг, которой она так восхищалась, не заострила ее внимание на своем, действительно неблагодарном, поведении. И ей все еще не хотелось верить в то, что та самая ласковая Леди Сьюзан, которой она так доверяла, ведет себя столь безжалостно.
- А чего же ты хочешь? – спокойно спросила госпожа, но это ледяное безжалостное спокойствие чуть не заставило девушку расплакаться.
- Ничего не хочу! – резко, сквозь зубы, процедила Джейн. – Секите меня! Только не мучьте своими словами!
- Сечь тебя… - тихо произнесла госпожа, и зачем-то коснулась ее рукой, медленно, с мягким давлением, проведя пальцами от ее шеи до лопаток. Странно, но Джейн это прикосновение, почему-то, успокоило.
Внезапно, ее пронзило понимание происходящего.
- Вы испытываете меня, - тихо сказала она, - проверяете, достойна ли я Вашего доверия, или же все на что я способна, это смотреть на Вас с преданным видом, и делать глупости.
- Испытываю, - госпожа, наконец, чуть улыбнулась. И добавила:
- И ты почти прошла испытание. Осталось немного. Выдержишь?
- Попробую, - Джейн даже слегка улыбнулась.
Госпожа кивнула и, поднявшись, снова взяла прут.
- Пять ударов. В полную силу. Без пощады, - произнесла она.
- Да, миледи… - произнесла Джейн.
И розга снова засвистела в воздухе.
Да… Каждый из этих ударов был много больнее, чем все, что довелось до этого испытать юной девушке. Но Джейн не кричала. Тем более, что госпожа стегала не торопясь, давая своей служанке отдышаться после каждого жгучего прикосновения розги.
- Ровно дюжина! – торжественно произнесла Леди Сьюзан, отбрасывая прут. И обратилась к Джейн, которая, со слезами на лице, с трудом переводила дыхание:
- Ты выдержала испытание. И выдержала его великолепно! Я горжусь тобой!
Потом она вновь опустилась на колени рядом с ее лицом и… Нежно погладила Джейн по щеке.
- Вот и все, - она произнесла это тихо, с грустной улыбкой, - теперь можно плакать. Уже можно.
Джейн, приподнявшись на скамье, прижалась к ней и слезы потекли ручьем. Она никогда так не плакала, даже после самых строгих наказаний, получив по три-четыре дюжины хлестких ударов розгой от руки своей матери. Но это было… Когда-то давно. То, что Джейн испытала сейчас, и по жгучей боли, и по водовороту резких чувств, в котором она только что побывала, с подачи своей странной Хозяйки, не шло ни в какое сравнение с ее прежним опытом. Боль. Страх. Отчаяние от неблагодарности и предательства. Опыт осознания. Закрепление пройденного новой порцией боли, принимаемой уже осознанно, чтобы доказать свое ПРАВО на Доверие со стороны госпожи… Желание выплакаться у нее на груди. И облегчение от слез.
Леди Сьюзан мягко, по-матерински, гладит ее по спине, по волосам, по плечам… Нет, даже в объятиях своей матери Джейн никогда не получала такого участия. Девушка никогда и не думала, что можно испытать странное наслаждение от того, что кто-то позволяет реветь у него на груди, да еще при этом обнимает. Молча позволяя излить свои страхи и обиды в потоке слез.
Наконец, слезы иссякли. Джейн почти перестала всхлипывать. Просто молча замерла, прижавшись к груди Леди Сьюзан. Та снова провела ладонью от шеи до лопаток своей служанки и сказала:
- Ну, довольно плакать. Приляг снова.
Потом, подобно тому, как чуть раньше поступила сама Джейн, Хозяйка смазала ее высеченные ягодицы ароматной мазью, и помогла девушке подняться со скамьи и привести себя в порядок.
- Вы простили меня, Леди Сьюзан? – тихо спросила Джейн.
- Конечно, - с мягкой улыбкой ответила госпожа.
Потом провела ладонью по ее лицу и, в свою очередь, спросила:
- А ты простила мне мою неблагодарность?
- Вы испытывали меня, - девушка опустила взор.
- Испытывала. И все же, - Леди Сьюзан Каннинг изящным движением приподняла лицо служанки за подбородок, и, глядя ей прямо в глаза, произнесла с грустной улыбкой:
- Прости, что я поступила с тобою так жестоко. Я не могла упустить случай проверить девушку, которую хочу приблизить к себе. Ты действительно вела себя благородно. И вполне заслужила мое уважение.
- Миледи! – воскликнула Джейн. – Я прощаю Вас!
И, смутившись, добавила:
- Если я провинюсь, наказывайте меня, как сочтете нужным…
- Хорошо! – Леди Сьюзан улыбнулась ярче, ласково потрепала служанку по щеке, и со значением добавила: - Ты слышала, даже Лорд Эдвард отметил твой поступок как заслуживающий одобрения. Хотя и оставил за мной право наказать тебя так, как я сочту нужным. Что я и сделала!
Девушка смущенно опустила глаза.
Хозяйка с интересом наблюдала за ней.
- Ты ведь сегодня получала розги отнюдь не впервые, - сказала она. - И ты не должна была так страдать от какой-то дюжины ударов!
- Прежде меня секли иначе, - сказала Джейн. - Вы наказываете… Как-то… Больнее… И главное, я теперь знаю, Вы можете даже без розог, одними словами, высечь так, что…
- Ну, прости, прости! – Хозяйка обняла ее, и у Джейн затрепетало сердце. От обиды у нее на душе не осталось и следа.
Вечером Джейн прислуживала Хозяйке при вечернем туалете перед сном. И ее уже не удивил, сопровождаемый многозначительной улыбкой, приказ госпожи держать в спальне, в высокой напольной вазе, несколько прутьев. И не забывать, раз в два дня менять воду, проверять оставшиеся в наличии лозы, и доставлять недостающие розги без напоминаний, и без огласки...
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Посторонний. Цикл "Истории Серых Ангелов"
1. 9. Третья Чашка. Окончание
Блондинка, улыбаясь, отрывается от чтения.
Ну что, забавно?
Конечно. В этом рассказе Он «оторвался по полной». Одна фамилия Лорда чего стоит! С Тематическими намеками, ага-ага! Как будто все эти рассказы на известном Форуме читают «Тупы-ы-е!!!», чисто по Задорнову! Тоже юмор!
А вот мы к этому произведению подойдем критически. Прежде всего, автор явно повторяется в стилистических приемах и сюжетных ходах. И в новелле про «Лютого» (смело ставим это слово в кавычки, учитывая, кто там на самом деле весь «экшн» организовал!), и в новелле про Лорда. В обеих этих странных Историях смысл прост. Сокращение исходного психологического расстояния между Мужем и Женой, до «дистанции вытянутой лозы». После чего их э-э-э… «тематическое» взаимодействие «ломает» психологический барьер. А далее следует переход Персонажей на «ты», то есть на новый уровень отношений, куда более близкий. И там, и там все происходящее инициатива Женщины, которая платит за уничтожение Стены между собою и своим Возлюбленным собственной Болью. Ну и Кровь, как символ Жертвенности поступка Хранительницы Очага. В обеих Историях, Жертвенная Кровь действует как гиря, разрушающая эту самую Стену. После этого Поступка Женщина становится Хозяйкой дома, получая, в ходе исполнения флагелляционного Ритуала, «Level up».
Н-да… Ну, Натка, ты и завернула! Прямо как Он, когда начинал на семинарах рассуждать о психологической подоплеке литературных произведений. Услышь Он этот твой внутренний монолог, стопудово поставил бы «пять»!
Кстати, у тебя еще есть чем дополнить.
Обратим внимание на маленький пикантный момент… Что-то храбростью в интимных делах Лорд с «Тематической фамилией» не блещет. Сбежал, понимаешь, от своей законной жены, боясь исполнить свои желания. Типа, «Ой, боюсь, боюсь!» И даже не намекнул на то, чего хочет от своей женушки. Ах, ох, мы такие благородные и нравственные! Ага-ага!
Джейн… Ну что за штампы! Ну почему, как ни «тематический рассказ», с «подвязками» под нравы «туманного Альбиона», так сразу выплывает именно это имя?
Джейн. Евгения. В переводе с греческого «высокородная». Это горничная-то! Впрочем, ее поведение как раз вполне в «высоком штиле»! Контраст «низкого» происхождения и Высоких Действий. Примем как дополнительный элемент Сюжета. В принципе, нормально. Да нет, не просто нормально! Красиво! Хотя и ей в самом конце досталось. Но слегка, и по заслугам.
Леди, кстати, тоже с говорящим именем. Сьюзан, то есть библейская Сусанна. Та самая стыдливая, целомудренная женщина, что благодаря Пророку Даниилу спаслась от старых развратников, осину им всем, старым извращенцам, per anus!
Или per rectum? Блин, вот уж точно, как у Пушкина, «Латынь из моды вышла ныне»…
Ай-ай-ай! Натка! Нехорошо ругаццо! Даже на иностранном языке.
Нужно говорить по-русски и корректно. Как бы все то же самое, про гонителей библейской красавицы, высказал твой Избранник?
Примерно так:
«Полтора метра столь нелюбимого вампирами деревянного удовольствия, из ближайшей рощи, пожилым лицам девиантного поведения, стояком между нижних полушарий головного мозга!»
Во-о-от! Видишь? Можешь же, когда вспомнишь Его уроки! И безо всяких непристойностей, слегка замаскированных наукообразным звучанием вульгаты.
А что мы скажем про Леди Сьюзан?
А вот эта самая Леди Сьюзан наш человек. Догнала Персонажа, и так его ласково хвать за шкварник! И это невзирая на объективные финансовые трудности! Кстати, чисто по ходу действия, изящно их решив. Да еще использовала сам факт решения финансовой проблемы для вразумления своего робкого супруга. Правильно! Так с нерешительным мужем и надо поступать! А то, ишь ты, надумал разводиццо! А дальше… Ну просто высший пилотаж! И пожурила, и намекнула, а когда намеки не прошли, вломила Персонажу все прямым текстом, не оставив вариантов.
И при всем этом, провернула свою аферу изящно и красиво.
Правда, это все литература на грани юмора. А у нас Жизнь. Как-то так.
А ты смогла бы так? Изящно загнать мужа в угол, чтобы и тебе было хорошо, и ему приятно?
Бу-га-га, как любят писать в Сети! Фигня вопрос!
Это что! Леди Сьюзан загоняла мужа. Типа, законного супруга, правда, желающего «соскочить». И на ее стороне выступали одновременно и Общество, и Мораль, и Закон.
А у тебя все иначе. Мно-о-ого сложнее. Тебе еще Его в женитьбу загнать надо. А уж потом во все прочее. Или делать все это параллельно.
Но ты не боишься. Ты знаешь, как поступить. У тебя все получится. Образно выражаясь, все описанные Им женские персонажи, глядя на тебя, сидят в аудитории тихо и скромно. В ожидании твоего мастер-класса.
Вот этим сейчас и займемся.
Блондинка с улыбкой пробегает изящными пальчиками по тачпаду, закрывает файл, а потом выключает и закрывает ноутбук.
Н-да…
А чаек-то ёк!
Чашка пуста, а время уже поджимает…
Пора!
Наводим порядок, и снова по делам!
Блондинка, улыбаясь, отрывается от чтения.
Ну что, забавно?
Конечно. В этом рассказе Он «оторвался по полной». Одна фамилия Лорда чего стоит! С Тематическими намеками, ага-ага! Как будто все эти рассказы на известном Форуме читают «Тупы-ы-е!!!», чисто по Задорнову! Тоже юмор!
А вот мы к этому произведению подойдем критически. Прежде всего, автор явно повторяется в стилистических приемах и сюжетных ходах. И в новелле про «Лютого» (смело ставим это слово в кавычки, учитывая, кто там на самом деле весь «экшн» организовал!), и в новелле про Лорда. В обеих этих странных Историях смысл прост. Сокращение исходного психологического расстояния между Мужем и Женой, до «дистанции вытянутой лозы». После чего их э-э-э… «тематическое» взаимодействие «ломает» психологический барьер. А далее следует переход Персонажей на «ты», то есть на новый уровень отношений, куда более близкий. И там, и там все происходящее инициатива Женщины, которая платит за уничтожение Стены между собою и своим Возлюбленным собственной Болью. Ну и Кровь, как символ Жертвенности поступка Хранительницы Очага. В обеих Историях, Жертвенная Кровь действует как гиря, разрушающая эту самую Стену. После этого Поступка Женщина становится Хозяйкой дома, получая, в ходе исполнения флагелляционного Ритуала, «Level up».
Н-да… Ну, Натка, ты и завернула! Прямо как Он, когда начинал на семинарах рассуждать о психологической подоплеке литературных произведений. Услышь Он этот твой внутренний монолог, стопудово поставил бы «пять»!
Кстати, у тебя еще есть чем дополнить.
Обратим внимание на маленький пикантный момент… Что-то храбростью в интимных делах Лорд с «Тематической фамилией» не блещет. Сбежал, понимаешь, от своей законной жены, боясь исполнить свои желания. Типа, «Ой, боюсь, боюсь!» И даже не намекнул на то, чего хочет от своей женушки. Ах, ох, мы такие благородные и нравственные! Ага-ага!
Джейн… Ну что за штампы! Ну почему, как ни «тематический рассказ», с «подвязками» под нравы «туманного Альбиона», так сразу выплывает именно это имя?
Джейн. Евгения. В переводе с греческого «высокородная». Это горничная-то! Впрочем, ее поведение как раз вполне в «высоком штиле»! Контраст «низкого» происхождения и Высоких Действий. Примем как дополнительный элемент Сюжета. В принципе, нормально. Да нет, не просто нормально! Красиво! Хотя и ей в самом конце досталось. Но слегка, и по заслугам.
Леди, кстати, тоже с говорящим именем. Сьюзан, то есть библейская Сусанна. Та самая стыдливая, целомудренная женщина, что благодаря Пророку Даниилу спаслась от старых развратников, осину им всем, старым извращенцам, per anus!
Или per rectum? Блин, вот уж точно, как у Пушкина, «Латынь из моды вышла ныне»…
Ай-ай-ай! Натка! Нехорошо ругаццо! Даже на иностранном языке.
Нужно говорить по-русски и корректно. Как бы все то же самое, про гонителей библейской красавицы, высказал твой Избранник?
Примерно так:
«Полтора метра столь нелюбимого вампирами деревянного удовольствия, из ближайшей рощи, пожилым лицам девиантного поведения, стояком между нижних полушарий головного мозга!»
Во-о-от! Видишь? Можешь же, когда вспомнишь Его уроки! И безо всяких непристойностей, слегка замаскированных наукообразным звучанием вульгаты.
А что мы скажем про Леди Сьюзан?
А вот эта самая Леди Сьюзан наш человек. Догнала Персонажа, и так его ласково хвать за шкварник! И это невзирая на объективные финансовые трудности! Кстати, чисто по ходу действия, изящно их решив. Да еще использовала сам факт решения финансовой проблемы для вразумления своего робкого супруга. Правильно! Так с нерешительным мужем и надо поступать! А то, ишь ты, надумал разводиццо! А дальше… Ну просто высший пилотаж! И пожурила, и намекнула, а когда намеки не прошли, вломила Персонажу все прямым текстом, не оставив вариантов.
И при всем этом, провернула свою аферу изящно и красиво.
Правда, это все литература на грани юмора. А у нас Жизнь. Как-то так.
А ты смогла бы так? Изящно загнать мужа в угол, чтобы и тебе было хорошо, и ему приятно?
Бу-га-га, как любят писать в Сети! Фигня вопрос!
Это что! Леди Сьюзан загоняла мужа. Типа, законного супруга, правда, желающего «соскочить». И на ее стороне выступали одновременно и Общество, и Мораль, и Закон.
А у тебя все иначе. Мно-о-ого сложнее. Тебе еще Его в женитьбу загнать надо. А уж потом во все прочее. Или делать все это параллельно.
Но ты не боишься. Ты знаешь, как поступить. У тебя все получится. Образно выражаясь, все описанные Им женские персонажи, глядя на тебя, сидят в аудитории тихо и скромно. В ожидании твоего мастер-класса.
Вот этим сейчас и займемся.
Блондинка с улыбкой пробегает изящными пальчиками по тачпаду, закрывает файл, а потом выключает и закрывает ноутбук.
Н-да…
А чаек-то ёк!
Чашка пуста, а время уже поджимает…
Пора!
Наводим порядок, и снова по делам!
Каталоги нашей Библиотеки: