История розги, том I
ГЛАВА XXXIX
Выдержки из дневника аристократки
Ниже мы помещаем выдержки из дневника Леди Франциски Пэноэр из Буллингемского замка в Герфордшейр.
15 декабря 1759 года. Милорд возвратился из Лондона вполне благополучно; пробыл он в путешествии три дня, ехал на курьерских. Когда мы были молоды, не было еще таких "курьерских", т. е. скорой пассажирской почты, но, по всей вероятности, дети наши сумеют гораздо скорее сообщаться со всем светом и преодолевать самые значительные расстояния, нежели их предки. Недавно милорд рассказывал мне, например, что скоро появится в обращении особая карета, которая путь от Лондона в Бат отмахает в два дня.
Милорд осмотрел в Лондоне все, что так или иначе заслуживало быть осмотренным. Побывал он и в Ranelagh, где обыкновенно гуляет масса знакомого народу, развлекаясь разговорами и играющим тут оркестром музыки. Был он и в театре и любовался игрой мистера Гаррика в "Макбет". Мистер Гаррик человек небольшого роста, но это не мешает ему быть чрезвычайно остроумным и приятным джентльменом. Милорд побывал в фойе и удостоился там чести быть представленным мистрис Притчард, которая произвела на него впечатление обаятельной красавицы и в высшей степени любезной женщины. Он приобрел ее портрет в роли Леди Макбет.
Артистка изображена на карточке в красной атласной накидке, надетой поверх белого платья с длинным шлейфом. Ее парик отличается длинными локонами, башмачки ее на высоких каблуках снабжены бриллиантовыми пряжками Я спросила у милорда, такая ли теперь мода, но он не мог ответить на мои вопрос - ему известны лишь сведения о мужских туалетах, и, воспользовавшись своим пребыванием в Лондон, он сшил себе великолепный гардероб настоящего денди.
Для меня и моих дочерей он привез в числе своих вещей пакет с Митержми, но, тем не менее, ему не известно, какова теперь мода на дамские вещи. Мистрис Бодингемс, новая француженка-гувернантка, была в прошлое воскресенье в церкви в новомодной белой шляпе из мочала, шляпа эта - совершенно плоская, украшена она исключительно маленькими розоватого цвета розами. Рюши на ней выделялись своей необычайной величиной, и я услышала случайно, как наша докторша сказала, что это-по последней моде По моему мнению, все это чрезвычайно нарядно, но я не стерплю, чтобы мои дочери в чем-либо подражали этой особе, которая ни слова не говорит по-английски и ничего другого не знает, как только вычурно одеваться в господские платья и в то же время на различные манеры бить своих воспитанниц. В конце концов она замаскированная католичка! Пожалуй, даже якобинка. Кто может знать истинную правду: Да избавит нас небо от всяких напастей!
Примечание: Я намерена попросить милейшего доктора Аубрея прочитать проповедь, посвященную тщеславию и чванству особ, находящихся на положении служащих и подчиненных.
1 января 1766 г. Новый год я начала с того, что произвела ревизию в помещениях для прислуги - все ли у них в порядке. Новую горничную я нахожу далеко не достаточно почтительной. Я поговорила с ней довольно серьезно на эту тему и сказала ей, что, если она не приобретет необходимых в обращении манер, я ее высеку. "Помилуйте меня, миледи", -возразила она, - "С тех пор, как я оставила школу, меня еще не бил никто"! Тут я подумала, что, очевидно, в дом леди Комбермер, где она до меня служила, была прескверная школа для горничных. За завтраком я выругала Марию за то, что она вела с домашним учителем слишком интимный разговор Правда, он прекрасный молодой человек, но ему необходимо указать настоящее место его.
Примечание: Не забыть бы взять у милорда черный бархатный костюм: нужно посмотреть, не удастся ли портному исправить его. Костюм выглядит, необходимо признаться, довольно печально.
После завтрака я заинтересовалась уроком танцмейстера, обучающего барышень новым реверансам и поклонам. По моему, выходит довольно элегантно и почтительно. Затем я усадила девушек в выпрямитель ног и плеч и вышла из дому
Обошла деревню и навестила моих бедных. Жена Проберта обращается со своими детьми слишком своенравно. Позволяет им ходить без шапок и без плотной опоры для позвоночника. Зато я изрядно выбранила ее и сказала, что пришлю ей для ребятишек более целесообразное платье. Была у Годжесов - пренеприятнейшая семейка. Мать больна, дочь не хочет назвать имя отца своего ребенка. Разумеется, я без обиняков сказала ей все, что о ней думаю. Казалось, она не взволновалась; велела ей взять себе от меня старое полотно. Сильно опасаюсь того, что наполовину вина лежит на нас.
Примечание: Необходимо написать по этому поводу Георгу: своей матери он скажет всю правду.
Если бы госпожа Годжес, когда ее дочь была девочкой, наказывала ее розгой, как это практиковала я со своими дочерьми, и как должна поступать каждая благородная мать,- то теперь ей нечего было бы стыдиться.
За обедом у нас был доктор Аубрей; он хвалил кушанье и делал мне комплименты по поводу моего нового красного платья. День нового года провели хорошо, с удовольствием. Дети отличались в школ послушанием и отвечали на все вопросы очень бойко и правильно. Двоих девочек велела завтра наказать розгами: во время молитвы они вели себя неблагопристойно. А так как учительница у нас новая, то при экзекуции буду присутствовать лично.
2 января. Как было мною решено, отправилась в школу и по дороге встретила доктора Аубрея. Ученицы оказались всг в сборе, учительница выглядела несколько испуганно. Прекрасная молодая девушка, но мне кажется, что она слишком красива для такой должности. Доктор Аубрей вошел в школу вместе со мной, причем уверял меня, что неоднократно присутствовал при телесных наказаниях в женских училищах. Ему, говорит, нравится наблюдать, как "краснеют девочки". "Это результат благопристойной скромности", сказал он.
Две девочки, которым предстояло понести наказание, были уже подготовлены к нему учительницей. Они упали на колени и просили простить их. Меня очень радует, что они с учтивостью перенесли экзекуцию, которую произвела я сама, имея при этом в виду научить неопытную еще учительницу правильному применению розги. По окончании порки, я зашла в ее комнату, но не обрадовалась тому, что увидела там. Банка с вареньем, бутылка оранжевой воды, новое ситцевое платье, слишком, кстати сказать, элегантное, и первая часть "Клариссы Гарлов", засунутая под сиденье стула. Повела с ней по этому поводу серьезный разговор и пыталась дать ей понять, что чтение романов представляется при занимаемом ею положении далеко не подходящим занятием.
Дома застала леди Катервуд с сыном. В высшей степени симпатичный молодой человек, и мне кажется, что он довольно недвусмысленно посматривал на мою старшую дочь. Рассказала миледи, как и где провела время; по ее мнению, без щедрой раздачи березовой каши ничего поделать нельзя. В ее школе все идет очень хорошо, она затрачивает на нее много времени и денег. Сын леди Катервуд вел все время оживленную беседу с Марией и водил ее показывать ливрею и новую карету, в которой они с матерью приехали. Милорд говорит, что на нашей ужасной дороге с глинистым грунтом карета долго не продержится. Молодой человек очень много говорил с дочерьми о развлечениях и удовольствиях Лондона, пожалуй, даже больше, чем следовало бы, рассказывал о театрах и тому подобных увеселительных местах. Такому знатному юноше можно в конце концов простить кое-что. Они привезли нам приглашение на бал, который должен состояться в день совершеннолетия мистера Горация.
30 января. Милорд был сегодня утром крайне груб. Я оставалась в постели дольше обыкновенная, так как испытывала сильную головную боль. Он выразился, что солнце никогда не должно озарять старую женщину с ночным чепцом на голове. Я могла бы возразить ему, что старик без парика, с красной ермолкой вместо волос на голове, выглядит также не очень-то презентабельно. Но по опыту я знаю, как важно держать язык за зубами, когда милорд находится в минорном настроении духа. Как бы то ни было, приходится согласиться с тем, что его слова дышат правдой: дама, голова которой обернута в тряпки, с лицом покрытым помадами и притираниями для поддержания тейнта, действительно производит неважное впечатление...
Позднее явилась мадам Годжес и сообщила, что ее дочь родила мальчика и чувствует себя крайне ослабевшей. Просила чего-нибудь подкрепляющего. Я распорядилась дать ей все необходимое, но в очень строгом тоне заявила ей, что напрасно она получше не воспитала своей дочурки. Сильно напугало меня известие о младшем сыне: горничная говорила в людской, что отцом новорожденного является наш сын Георг.
31 января. Много думала о том, что услышала вчера от Гарри; сразу не могла решиться, чтобы такое предпринять. Поступлю так, как поступала моя дорогая матушка: либо отправлю домой девушку, либо задам ей порку. Быть может, все это и правда, но нельзя же допустить, чтобы в людской говорили о слабостях моего сына и о грешной чванливости крестьянской девушки. Мне будет очень жаль расстаться с ней:
Судьба ее в доме родителей довольно жалкая. Заставила ее придти ко мне и самой сделать выбор: либо порка, либо немедленное изгнание из деревни. Она избрала самое благоразумное: делайте, мол, со мной все, что вам заблагорассудится. Я велела ей придти завтра в мою комнату в 12 часов дня. Она сказала, между прочим, что молодая Годжес сама жаловалась на Георга, когда, узнав о постигшем ее горе, пришла в ужас от стыда, испуга и позора. Вся эта история делает меня буквально несчастной, никак не могу отважиться поговорить по этому поводу с милордом: он и так сильно зол на Георга за его расточительность.
2 февраля. Случилось нечто ужасное. Эти строки я пишу у постели Гарри, который получил серьезный урок за свое любопытство. Вчера, в назначенное мною время, горничная явилась ко мне в комнату. Я приказала ей взять из шкафа с розгами моей свекрови одну розгу и принести ее мне. Затем я велела ей стать на колени и просить у меня прощения за свою болтливость. Со слезами на глазах она исполнила мое приказание. Она должна исправиться, и поэтому я задала ей солидную порку. Девушка эта обладает красивыми, округлыми формами; в общем, она очаровательна, и уже очень давно, не исключая и моих собственных дочерей, которые в конце концов худы, как щепки, - в моих руках не было такого восхитительного тела. С самого раннего детства ее никто больше не бил, и поэтому она под розгой здорово кричала. Еще прежде, нежели я покончила с экзекуцией, мне послышался под окном сдержанный смех; тут же вбежала Шарлотта и сказала: "Это голос Гарри"! Я не успела еще сделать ей выговор за ее глупое замечание и непрошеное появление, как снаружи раздался треск разбитых стекол и шум от падения тела на землю. Мы бросились к окну и увидели, что на земле, весь в крови, лежит мой Гарри. Без оглядки помчались мы вниз, и я совершенно позабыла о горничной и ее наказании. Дорогой мой мальчик сказал, что он догадывался о том, что должно происходить в моей комнате; он подставил к окну садовую лестницу и хотел по ней забраться кверху. Вследствие неровности почвы, лестница сорвалась у него под ногами, и Гарри полетел вниз головой, ударившись об оранжерею, которую милорд недавно приказал устроить для редких цветов своих. Милорд, когда у знал о происшествии, пришел в ярость: ему было безгранично жаль своей оранжереи, о мальчике. же он и не подумал: мало того, он заметил ему, что, собственно говоря, "негодяя следовало бы хорошенько проучить березкой". К счастью, кости остались целыми, тем не менее руки у моего любимца здорово изрезаны осколками стекол.
17 февраля. Слова милорда оказались не шуткой или простой угрозой: сегодня утром он привел вчерашнее обещание в исполнение и угостил Гарри хорошей порцией березовой каши. Предварительно он распорядился пригласить в качестве, зрительниц дочерей, но Шарлотта колебалась исполнить его приказание, вследствие чего милорд сильно озлобился и посулил наказать также и ее. Гарри вел себя очень хорошо, на коленях просил прощения. Милорд был в высшей степени суров, и каждый удар острым уколом отражался в моем сердце, но я не осмелилась вмешиваться, я молчала.
10 марта. В доме Катервудов состоялся бал, и мне кажется, что появление моих дочерей произвело большую сенсацию. Новые украшения для прически, о которых позаботился мой брат, прибыли как раз во время; благодаря своей новизне, они возбудили всеобщее любопытство. Волосы Шарлотты были зачесаны спереди в виде большой подушки, сзади же из них была устроена пряжка, на которую были посажены бабочки. Прическа Mapии была несколько ниже; спереди было устроено нечто вроде гнезда с птенчиками, над которыми кружилась птичка-мать. На мне было платье из парчи, унаследованное от моей матушки, причем кружевную отделку его носила еще моя бабушка, когда ей пришлось стоять подле королевы Анны во время коронования последней. Девушки были в платьях из розовой и голубой тафты: каблуки на их сапогах были до того высоки и так посажены, что ходить им, бедняжкам, было очень трудно. Танцмейстер и учитель музыки из Герефорда ежедневно являлись к нам и обучали их новым танцам и игре на арфе. В Катервуде Мария танцевала менуэт с молодым наследником, и все по этому поводу приносили мне свои поздравления. Шарлотта спела песню, которую мистер Поппе написал специально для арфы, и пение ее всем понравилось. Дорогая девочка моя обладает чудесным голоском. Милорд говорил, что на балу все было очень "хумбуг", каковое слово мы слышим впервые. Звучит оно, правда, неважно, но так как его ввел мудрый Эгестерфилд, то поневоле оно должно быть comme il taut.
6 июня. В Америку снаряжается экспедиция начальство над которой принимает генерал Джеймс Цольф. Человек он маленького роста, слабенький, но, очевидно, "большой" генерал. Мария находится в больших грустях, ибо молодой Катервуд назначен его адъютантом и через четыре дня отправляется в Лондон. Милорд смеется по поводу ее красных от слез глаз и побледневшего лица; тем не менее он будет радоваться больше всех, ибо, хотя Катервуды происходят и не из столь знатного рода, как мы, все же они обладают громадным состоянием, а деньги именно нам нужны до зарезу!
8 июня. Мои надежды не обманули меня: почтеннейший Гораций Катервуд явился к нам и по всем правилам просил руки нашей дочери. Приехал он вместе со своей матерью, прислав предварительно с верховым адресованный Mapии букет цветов при записке, которую она прежде всего дала мне и просила разрешения прочитать ее. Я заметила, что милое дитя мое было в высшей степени взволновано, хотя и делало усилия чтобы сдерживаться. Когда же ее возлюбленный вошел с матерью в комнату, она приняла его с тем достоинством, которое подобает нам, Пэноэрам. Молодой человек в прекрасных выражениях говорил о своей любви и о будущем, упомянув при этом, что немедленно же после окончания войны должна состояться его свадьба с Марией. Милорд положительно счастлив и подразнивает Шарлотту, говоря, что младшая сестра выйдет раньше ее замуж. Она так небрежно относится к этому поддразниванию, что я решительно не понимаю ее.
9 июня. Побывала в Катервуде, чтобы попрощаться с нашим будущим зятем. Мария вела себя вполне достойно и произвела на милорда и его супругу прекрасное впечатление. Милорд подарил ей бриллиантовое кольцо, а миледи - красивые, старинные жемчуга; от жениха она получила два веера: чудный турецкий и не менее дорогой китайский. Мне мой будущей зять также сделал великолепный подарок: маленького негритенка, обученного обязанностям пажа. Теперь это - последнее слово моды в Лондоне; леди Катервуд привезла с собой двоих; они подают ей шоколад и постоянно стоят за ее стулом. Мне кажется, что мальчишки сделались ей в тягость, и она сочла более удобным разлучить их. Мой новый паж был прежде на службе у леди Ярмут и ознакомлен со всеми тонкостями светской жизни.
2 августа. Проснулась вследствие донесшегося до меня неудержимого хохота. Оказалось, что в библиотеке были милорд, Гарри и Цезарь, который копировал им леди Ярмут. Я сама с трудом удержалась от смеха, когда увидела, как негритенок корчил свое лицо в тысячи складок и делал рукой такое движение, точно угрожал королю кулаком. Этот чертенок уверяет, будто леди Ярмут награждала короля пощечинами; он бесподобно подражал королю, который после оплеух тер свое лицо руками и делал попытки успокоить милостивыми словами не в меру расходившуюся фаворитку. Нет, я не позволю ему больше делать подобные представления! Неужели можно допускать, чтобы наш возлюбленный монарх подвергался насмешкам и критике, и где же? Под нашей крышей! Я немедленно распорядилась, негритенка привели в мою комнату, и горничная усерднейшим образом наградила его под моим личным наблюдением порядочной порцией березовой каши. Будет теперь знать! Никогда до сих пор мне не приходилось видеть, как наказывают черных. На его коже почти ничего не видно, но зато крики мальчишки ясно говорили о том, что горничная исполнила мое приказание вполне добросовестно. Наверное, здорово болела у нее рука после экзекуции над негритенком!
20 сентября. У нас случилось большое несчастье! Вот уж в течение многих дней я не была в состоянии взяться за перо: один нервный припадок следовал за другим! Наша дочь Шарлотта сбежала с учителем! Милорд вне себя: ведь Шарлотта была его любимицей. Он клянется, что с этих пор ничто не разжалобить его: пусть она умирает с голоду,- он ни гроша не даст ей. Они находятся в Бате; несчастная девочка написала мне и просила о прощении. По моему мнению, Цезарь способствовал их побегу. Я его допрашивала и несколько раз сильно била его, стараясь добиться признания, но мальчишка нем, как рыба. Боже мой, что скажет леди Катервуд? Бедная Мария! Чем кончится вся эта история?
15 октября. Леди Катервуд в Бате и прислала мне оттуда чрезвычайно милое и любезное письмо. Она видела Шарлотту и имела с ней очень серьезный разговор. Шарлотта сказала ей, что оба они намерены работать и ни в какой помощи не нуждаются. Такое мужество с их стороны в высшей степени обрадовало и продолжает радовать меня. Леди Катервуд добавляет в своем письме, что случившаяся история на ее сына никакого влияния не окажет, что несколько успокоило милорда.
27 октября. Не успели еще успокоиться после известия о смерти генерала Вольфа, как всех поразил факт кончины его величества короля английского. Скончался он 25 октября. Сегодня мы были в Герефорде, где был совершен обряд объявления о восшествии на престол нового короля. На улицах была густая толпа гуляющих; мы также вышли из экипажа и с Цезарем в арьергарде прошлись пешком по городу. Милорд в великолепном настроении духа; ему все кажется, что с восшествием на престол Англии нового короля он может надеяться быть причисленным к придворному званию.
24 декабря. Еще один год на исход! Канун нового года я встречаю в роли одной из счастливых женщин. Я снова увидела дорогое для меня дитя, причем отец, как мне кажется, несколько смягчился. Быть может, в данном случае имеет большое значение состоявшееся в действительности назначение его ко двору, благодаря которому ему придется жить .больше в Лондоне, нежели в Буллингеме. Нет сомненья, конечно, в том, что его в высшей степени раздражает то обстоятельство, что его дочь будет называться просто мистрис Гибсон вместо того, чтобы выйти замуж за какого нибудь лорда и получить соответствующее звание и положение. Но... молодой супруг нашей дочери с таким терпением и сдержанностью выслушал все обрушившиеся на его голову с нашей стороны упреки, он так трогательно повинился в происшедшем, что дольше мы не могли оставаться жестокими. Во время нашего отсутствия молодые будут жить в Буллингеме, а с течением времени нам, без сомнения, удастся подыскать для нашего зятя что либо подходящее и создать ему подобающее положение. Из Америки получаются утешительные известия. Гораций Катервуд был тяжело ранен, но поправился и в начале будущего года возвращается домой. Вскоре после его приезда состоится свадьба. Я думаю и даже уверена в том, что это хороший признак: в то время, как я пишу настоящие строки, со всех колоколен старинных церквей раздается веселый перезвон рождественских колоколов. Да, это, наверное, добрый признак!
Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XL
Воспитание в английской школе для бедных сто лет тому назад
Нижеследующее изложение является точным, нисколько от истины не уклоняющимся отчетом о наказаниях, производившихся сто лет тому назад в Англии в одной из частных школ для бедных. Действительное название города и фамилия благородной семьи, содержавшей эту школу, заменены другими именами: таково было желание дамы, сообщившей нам приводимую ниже историю.
"Школа для бедных в Ост-Боркгеме являлась собственностью господ Ройстон. Леди эти снабжали школу необходимым, руководили решительно всем, держали под своим непосредственным наблюдением педагогический персонал и всеми силами старались способствовать поддержанию всех тех законов, которые были заложены в основу нашего воспитания. Чтобы судить об их ретивости, необходимо заметить, что они собственноручно и охотно, а леди Мария в особенности, помогали приводить в исполнение наказания. Одна только леди Мариори не имела привычки лично наказывать нас, хотя ей доставляло удовольствие присутствовать при экзекуциях, производимых ее прислугой. Я неоднократно сама видела, как эта госпожа хладнокровно следила за процедурой наказания, от выполнения которой несчастная прислуга уставала положительно до изнеможения. Шутка ли! Высечь столько голосящих и стонущих детей - мальчиков и девочек! Я должна прибавить при этом, что леди имели обыкновение наказывать оба пола совместно, что доставляло им, очевидно, особое удовольствие. Школа помещалась от замка леди на расстоянии одной мили; господское здание представляло собою одно из великолепнейших строений графства, и из окон училища мы, ученицы и ученики, могли видеть грандиозные фронтоны, стены которых были украшены фамильными гербами этого именитого рода. Два раза в год нас водили в замок, где мы представлялись нашим господам. Там нас принимали в большой зале и угощали вином и сладкими пирожками; миледи вели с нами дружеские беседы и рассказывали постоянно некоторым из нас о тех должностях, которые приготовлены для оканчивающих школу. Нас определяли на места горничных, субреток и т. д., причем тело наше и до сих пор ноет еще от прелестей этой жизни.
В обществе миледи мы чувствовали себя отвратительно - они нагоняли на нас чувство страха: ведь они часто приказывали бить нас, и как раз тогда, когда я впервые явилась в училище, они присутствовали во время общей экзекуции. Тогда наказанию были подвергнуты сразу все сорок учащихся. Порка, выполненная прислугой наших господ, была тогда задана жесточайшая.
Наш палач в юбке носил имя Жоаны; она часто высмеивала меня за то, что я плакала под розгой, и как-то сказала, что это все цветочки, ягодки впереди, и я почувствую их, если судьбою мне суждено занять место у миледи Мариори - вот настоящий сатана; несмотря на ее кроткое и нежное выражение лица, это зверь, а не человек. "Погоди, - сказала она, - поживешь подольше, узнаешь побольше"!
Признаться, перспектива была не из заманчивых, но все леди пороли тогда (это было в 1763 году) своих прислужниц, хотя я уверена, что в те времена горничные были куда лучше, нежели теперь. Наша школа помещалась на изолированной полянке и занимала удивительно красивое положение; вокруг нее были расположены длинные сады. Миледи заботились о сорока сиротах своих крепостных, одевали нас, кормили и заботились о том, чтобы со временем все воспитанники и воспитанницы могли, как говорится, выйти в люди. Мы носили особую форму, которая выглядела очень скверно, но - что делать? - форма была избрана самими миледи. Рубашки шились из грубой холстины, которая до невозможности раздражала кожу, и в носке такое белье было положительно невыносимо. Сверху нас наряжали в серые фланелевые кофты и желтые юбки, кушаки синего цвета, юбки шились до колен и снабжались оборкой, которая, как и обшлага на рукавах, была огненно-красного цвета. Свою выдумку миледи мотивировали тем, что хотели придать своим воспитанницам такой отличительный признак, который сразу выделял бы их из среды всех прочих крестьянок. Нас заставляли также носить корсеты, но изготовлены были последние из кожи, отличались необычайной длиной и плотностью и в довершение всего затягивались безжалостным образом: миледи строго наблюдали за тем, чтобы мы ходили так, словно проглотили аршин.
Дополнительным прибором служили белые косынки-пелеринки, которые плотно охватывали плечи и пристегивались булавками; благодаря этому, по словам миледи, "получались красивые фигуры". В качестве головного убора нам выдавались маленькие ситцевые шапочки с твердым донышком и с заложенными в складочку бортиками; наша барыня строго следила за этими шапчонками, причем некоторые из гладильщиц нередко подвергались наказанию розгами, если миледи замечала у кого-нибудь из нас на голове недостаточно элегантно выглядевший экземпляр подобной "шляпы". Иногда наказание варьировалось: плохо выглаженные шапчонки и платки прикалывались к платью провинившейся прачки, которая должна была в таком виде несколько часов кряду простоять на стуле в столовой, где ее видели не только собравшиеся сюда мальчики, но и все находившиеся или проходившие по двору. Такое наказание считалось более тяжелым и позорным, нежели сама розга.
Воспитывали же нас и образовывали так хорошо, что во всех домах мы были самыми желанными прислугами - нас брали нарасхват. И летом, и зимой полагалось вставать в нашей школе в шесть часов утра; на умывание и туалет более получаса тратить не разрешалось. Затем мы съедали по куску хлеба, выслушивали утреннюю молитву и отправлялись в класс. Затем наступало время завтрака, после которого занятия возобновлялись до одиннадцати часов, потом снова кусок хлеба и четверть часа отдыха. После перемены - занятия в классе до двенадцати часов, потом обед и отдых до двух дня. Затем до пяти часов снова классы, в шесть часов ужин, вечерняя молитва и в восемь - по постелям.
Особенным событием дня был так называемый "час наказания", приходившийся на промежуток времени от четырех до пяти часов после обеда. К этому времени обязательно появлялись наши миледи и приводили с собой обыкновенно гостей, которым показывали свое детище, т. е. нашу школу. Изредка - и это бывало тогда, когда вместе с ними были мужчины - дамы были в хорошем расположении духа, на лицах у них сияли улыбки; зато временами они были не в меру раздражительны и вымещали на нас ту злобу свою, которая накопилась у них в течение дня дома. Обе миледи научились одеваться у своих кузин на французский манер, и нередко мы видели их в таких платьях, которые напоминали нам костюмы фей. Мы положительно разевали рты, глядя на эти удивительные перья и цветы, на изумительные бриллианты и другие безделушки, на душистые веера и прочее. Всему этому мы безгранично поражались.
Все записанные в штрафной журнал мальчики и девочки вызывались на середину класса, миледи сами определяли размер наказания, а леди Мария и ее двоюродная сестра из Парижа, мадемуазель Бургуан, с достоинством и терпением, достойными лучшей участи, выбирали розги. Леди Мариори приводила с собой свою горничную, которая должна была, как я уже говорила, приводить наказание в исполнение. И сколько раз на ее долю доставались выговоры и ругательства, если дамы замечали, что она стоит не на высоте своего призвания! Как сейчас помнится мне одна сценка: леди Мариори подбежала к своей горничной и наградила ее несколькими сильными ударами розги в нашем присутствии за то, что она вела себя при экзекуции "недостаточно элегантно". Мадемуазель Бургуан с особым удовольствием занималась бы лично экзекуцией - она только недавно была выпущена из французского пансиона, но обе другие дамы не хотели предоставить ей подобное преимущество, и француженке приходилось ограничиваться только ролью менторши. Она то и дело предлагала различные новшества, относившиеся именно к способу выполнения экзекуций, и мы вовсе не были благодарны ей за них... Она именно ввела у нас вместо розог тонкие прутики из китового уса, которые, правда, не производили такого ужасного впечатления, как старомодная розга, но вызывали гораздо больше боли и оставляли неимоверно большие и упорные рубцы. Барышня эта отличалась неописуемой элегантностью; к нам она появлялась в умопомрачительных туалетах, в бархатных платьях, в шелковых нижних юбках и в атласных башмачках на высоких каблуках. Прическу она носила настолько высокую, что голова ее выглядела настоящей елкой.
Миледи наказывали не только нас, девочек, но и мальчиков, а уж леди Мария и молодая француженка никогда без этого из школы не уходили. Что же касается леди Мариори, то она брезгала этим занятием, ибо, по ее словам, "ей было тоскливо смотреть на наказываемых мальчиков".
Мадемуазель Бургуан ввела в нашей школе много новых порядков и обычаев. До ее прибытия в замок миледи наказывали нас короткими, быстрыми ударами, без всякой систематичности и методы. Она научила французскому способу: продолжительным, равномерным, острым ударам со счетом; количество их с приездом этой миловидной особы также в значительной мере повысилось. До самой процедуры порки мы, по ее системе, должны были стать на колени и произнести следующую фразу: "Не пожелают ли миледи наказать меня столькими-то ударами того наказания, которое они мне назначили". При этом мы не смели не только хныкать, но даже и заикнуться о недовольстве. Приезжая барышня была скорей всего не француженкой: по ее поступкам ей следовало называться настоящим татарином. Никогда в жизни мне не доводилось видеть второго такого человека, который так охотно и с такой любовью относился бы к розге.
После наказания розга привязывалась крепко-накрепко к нашим спинам, и в таком виде мы обязаны были расхаживать весь день на людях. Теперь, когда не принято больше телесно наказывать детей, странно даже рассказывать о таких печальных фактах недавнего прошлого, но в дни моей юности существовала, к сожалению, именно такая система воспитания.
Всякая миледи наказывала своих прислужниц и пажей розгой, милорды били камердинеров и конюхов просто палкой. Никому и в голову не приходило наказывать детей как-нибудь иначе, и даже взрослые дочери награждались своими матерями розгой, не смея при этом выражать свой протест: ведь в те времена воля матери была законом, чтобы не сказать более. Не думаю, чтобы такая система повредила нам. Порой мне кажется, хотя, быть может, это воображение старухи, что при теперешнем так называемом свободном воспитании нельзя встретить лучших женщин и матерей, нежели в те дни, когда матери управляли детьми, главным образом, с помощью розги".
Глава XL
Воспитание в английской школе для бедных сто лет тому назад
Нижеследующее изложение является точным, нисколько от истины не уклоняющимся отчетом о наказаниях, производившихся сто лет тому назад в Англии в одной из частных школ для бедных. Действительное название города и фамилия благородной семьи, содержавшей эту школу, заменены другими именами: таково было желание дамы, сообщившей нам приводимую ниже историю.
"Школа для бедных в Ост-Боркгеме являлась собственностью господ Ройстон. Леди эти снабжали школу необходимым, руководили решительно всем, держали под своим непосредственным наблюдением педагогический персонал и всеми силами старались способствовать поддержанию всех тех законов, которые были заложены в основу нашего воспитания. Чтобы судить об их ретивости, необходимо заметить, что они собственноручно и охотно, а леди Мария в особенности, помогали приводить в исполнение наказания. Одна только леди Мариори не имела привычки лично наказывать нас, хотя ей доставляло удовольствие присутствовать при экзекуциях, производимых ее прислугой. Я неоднократно сама видела, как эта госпожа хладнокровно следила за процедурой наказания, от выполнения которой несчастная прислуга уставала положительно до изнеможения. Шутка ли! Высечь столько голосящих и стонущих детей - мальчиков и девочек! Я должна прибавить при этом, что леди имели обыкновение наказывать оба пола совместно, что доставляло им, очевидно, особое удовольствие. Школа помещалась от замка леди на расстоянии одной мили; господское здание представляло собою одно из великолепнейших строений графства, и из окон училища мы, ученицы и ученики, могли видеть грандиозные фронтоны, стены которых были украшены фамильными гербами этого именитого рода. Два раза в год нас водили в замок, где мы представлялись нашим господам. Там нас принимали в большой зале и угощали вином и сладкими пирожками; миледи вели с нами дружеские беседы и рассказывали постоянно некоторым из нас о тех должностях, которые приготовлены для оканчивающих школу. Нас определяли на места горничных, субреток и т. д., причем тело наше и до сих пор ноет еще от прелестей этой жизни.
В обществе миледи мы чувствовали себя отвратительно - они нагоняли на нас чувство страха: ведь они часто приказывали бить нас, и как раз тогда, когда я впервые явилась в училище, они присутствовали во время общей экзекуции. Тогда наказанию были подвергнуты сразу все сорок учащихся. Порка, выполненная прислугой наших господ, была тогда задана жесточайшая.
Наш палач в юбке носил имя Жоаны; она часто высмеивала меня за то, что я плакала под розгой, и как-то сказала, что это все цветочки, ягодки впереди, и я почувствую их, если судьбою мне суждено занять место у миледи Мариори - вот настоящий сатана; несмотря на ее кроткое и нежное выражение лица, это зверь, а не человек. "Погоди, - сказала она, - поживешь подольше, узнаешь побольше"!
Признаться, перспектива была не из заманчивых, но все леди пороли тогда (это было в 1763 году) своих прислужниц, хотя я уверена, что в те времена горничные были куда лучше, нежели теперь. Наша школа помещалась на изолированной полянке и занимала удивительно красивое положение; вокруг нее были расположены длинные сады. Миледи заботились о сорока сиротах своих крепостных, одевали нас, кормили и заботились о том, чтобы со временем все воспитанники и воспитанницы могли, как говорится, выйти в люди. Мы носили особую форму, которая выглядела очень скверно, но - что делать? - форма была избрана самими миледи. Рубашки шились из грубой холстины, которая до невозможности раздражала кожу, и в носке такое белье было положительно невыносимо. Сверху нас наряжали в серые фланелевые кофты и желтые юбки, кушаки синего цвета, юбки шились до колен и снабжались оборкой, которая, как и обшлага на рукавах, была огненно-красного цвета. Свою выдумку миледи мотивировали тем, что хотели придать своим воспитанницам такой отличительный признак, который сразу выделял бы их из среды всех прочих крестьянок. Нас заставляли также носить корсеты, но изготовлены были последние из кожи, отличались необычайной длиной и плотностью и в довершение всего затягивались безжалостным образом: миледи строго наблюдали за тем, чтобы мы ходили так, словно проглотили аршин.
Дополнительным прибором служили белые косынки-пелеринки, которые плотно охватывали плечи и пристегивались булавками; благодаря этому, по словам миледи, "получались красивые фигуры". В качестве головного убора нам выдавались маленькие ситцевые шапочки с твердым донышком и с заложенными в складочку бортиками; наша барыня строго следила за этими шапчонками, причем некоторые из гладильщиц нередко подвергались наказанию розгами, если миледи замечала у кого-нибудь из нас на голове недостаточно элегантно выглядевший экземпляр подобной "шляпы". Иногда наказание варьировалось: плохо выглаженные шапчонки и платки прикалывались к платью провинившейся прачки, которая должна была в таком виде несколько часов кряду простоять на стуле в столовой, где ее видели не только собравшиеся сюда мальчики, но и все находившиеся или проходившие по двору. Такое наказание считалось более тяжелым и позорным, нежели сама розга.
Воспитывали же нас и образовывали так хорошо, что во всех домах мы были самыми желанными прислугами - нас брали нарасхват. И летом, и зимой полагалось вставать в нашей школе в шесть часов утра; на умывание и туалет более получаса тратить не разрешалось. Затем мы съедали по куску хлеба, выслушивали утреннюю молитву и отправлялись в класс. Затем наступало время завтрака, после которого занятия возобновлялись до одиннадцати часов, потом снова кусок хлеба и четверть часа отдыха. После перемены - занятия в классе до двенадцати часов, потом обед и отдых до двух дня. Затем до пяти часов снова классы, в шесть часов ужин, вечерняя молитва и в восемь - по постелям.
Особенным событием дня был так называемый "час наказания", приходившийся на промежуток времени от четырех до пяти часов после обеда. К этому времени обязательно появлялись наши миледи и приводили с собой обыкновенно гостей, которым показывали свое детище, т. е. нашу школу. Изредка - и это бывало тогда, когда вместе с ними были мужчины - дамы были в хорошем расположении духа, на лицах у них сияли улыбки; зато временами они были не в меру раздражительны и вымещали на нас ту злобу свою, которая накопилась у них в течение дня дома. Обе миледи научились одеваться у своих кузин на французский манер, и нередко мы видели их в таких платьях, которые напоминали нам костюмы фей. Мы положительно разевали рты, глядя на эти удивительные перья и цветы, на изумительные бриллианты и другие безделушки, на душистые веера и прочее. Всему этому мы безгранично поражались.
Все записанные в штрафной журнал мальчики и девочки вызывались на середину класса, миледи сами определяли размер наказания, а леди Мария и ее двоюродная сестра из Парижа, мадемуазель Бургуан, с достоинством и терпением, достойными лучшей участи, выбирали розги. Леди Мариори приводила с собой свою горничную, которая должна была, как я уже говорила, приводить наказание в исполнение. И сколько раз на ее долю доставались выговоры и ругательства, если дамы замечали, что она стоит не на высоте своего призвания! Как сейчас помнится мне одна сценка: леди Мариори подбежала к своей горничной и наградила ее несколькими сильными ударами розги в нашем присутствии за то, что она вела себя при экзекуции "недостаточно элегантно". Мадемуазель Бургуан с особым удовольствием занималась бы лично экзекуцией - она только недавно была выпущена из французского пансиона, но обе другие дамы не хотели предоставить ей подобное преимущество, и француженке приходилось ограничиваться только ролью менторши. Она то и дело предлагала различные новшества, относившиеся именно к способу выполнения экзекуций, и мы вовсе не были благодарны ей за них... Она именно ввела у нас вместо розог тонкие прутики из китового уса, которые, правда, не производили такого ужасного впечатления, как старомодная розга, но вызывали гораздо больше боли и оставляли неимоверно большие и упорные рубцы. Барышня эта отличалась неописуемой элегантностью; к нам она появлялась в умопомрачительных туалетах, в бархатных платьях, в шелковых нижних юбках и в атласных башмачках на высоких каблуках. Прическу она носила настолько высокую, что голова ее выглядела настоящей елкой.
Миледи наказывали не только нас, девочек, но и мальчиков, а уж леди Мария и молодая француженка никогда без этого из школы не уходили. Что же касается леди Мариори, то она брезгала этим занятием, ибо, по ее словам, "ей было тоскливо смотреть на наказываемых мальчиков".
Мадемуазель Бургуан ввела в нашей школе много новых порядков и обычаев. До ее прибытия в замок миледи наказывали нас короткими, быстрыми ударами, без всякой систематичности и методы. Она научила французскому способу: продолжительным, равномерным, острым ударам со счетом; количество их с приездом этой миловидной особы также в значительной мере повысилось. До самой процедуры порки мы, по ее системе, должны были стать на колени и произнести следующую фразу: "Не пожелают ли миледи наказать меня столькими-то ударами того наказания, которое они мне назначили". При этом мы не смели не только хныкать, но даже и заикнуться о недовольстве. Приезжая барышня была скорей всего не француженкой: по ее поступкам ей следовало называться настоящим татарином. Никогда в жизни мне не доводилось видеть второго такого человека, который так охотно и с такой любовью относился бы к розге.
После наказания розга привязывалась крепко-накрепко к нашим спинам, и в таком виде мы обязаны были расхаживать весь день на людях. Теперь, когда не принято больше телесно наказывать детей, странно даже рассказывать о таких печальных фактах недавнего прошлого, но в дни моей юности существовала, к сожалению, именно такая система воспитания.
Всякая миледи наказывала своих прислужниц и пажей розгой, милорды били камердинеров и конюхов просто палкой. Никому и в голову не приходило наказывать детей как-нибудь иначе, и даже взрослые дочери награждались своими матерями розгой, не смея при этом выражать свой протест: ведь в те времена воля матери была законом, чтобы не сказать более. Не думаю, чтобы такая система повредила нам. Порой мне кажется, хотя, быть может, это воображение старухи, что при теперешнем так называемом свободном воспитании нельзя встретить лучших женщин и матерей, нежели в те дни, когда матери управляли детьми, главным образом, с помощью розги".
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLI
Школьные наказания
Царь Соломон сказал: "Кто пренебрегает розгой, тот враг своему сыну, тот же, кто любит своего сына, время от времени наказывает его", и этот афоризм постоянно оставался неоспоримым. Учителя постоянно считали розгу какой-то панацеей и не могли себе представить воспитания без этого инструмента.
Первый педагог, прибегавший к телесным наказаниям, был, как показали нам наши исследования, Тоилий. Он именно наказывал Гомера, вследствие чего получил от своих современников прозвище Homeromastix. За свою плодотворную деятельность джентльмен этот дождался небольших почестей: по приказанию короля Птоломея он был распят на кресте. Гораций называет своего учителя, также большого приверженца "березовой каши", "бьющим Орбилиусом". Квинтилиан крайне недружелюбно относился к применению розги среди школьников, говоря, что такая мера наказания и чрезвычайно жестока, и унижает человеческое достоинство, а Плутарх в своем труде "Сочинение по вопросам воспитания" пишет: "Я придерживаюсь того мнения, что юношество необходимо понуждать к занятию науками и свободными искусствами путем наставлений и разумных бесед, отнюдь же не ударами и уколами. Такого рода побудительная мера может считаться подходящей для рабов, а не свободных; на последних она может произвести только одно впечатление: равнодушие и неохоту к занятиям да, пожалуй, еще озлобление вследствие перенесенных болей и страданий".
Один из древних философов, Суперанус, начавший учиться грамоте только тогда, когда достиг тридцатилетнего возраста, был так непоколебимо убежден в необходимости применения при воспитании юношества телесных наказаний, что "не боялся ни розог, ни самых сложных задач, лишь бы только научиться тому, чему учитель учил своих учеников. В публичных банях его нередко заставали за нанесением себе самых тяжких телесных наказаний". Как мы уже упомянули выше, с Лойолой в пожилых летах обходились точно таким же образом, как и с этим философом.
"Розги и палки, - пишет один из ученых педагогов, - являются теми мечами школы, которые Господь Бог после грехопадения дал в руки учителям, чтобы ими наказывать безбожников. Они являются также скипетрами школы, пред которыми юношество должно склонить свою голову".
И у языческих народов, которые никогда не слышали о царе Соломоне, розга в роли воспитательного средства занимает довольно высокое положение. Перуанцы очень усердно секут своих детей, а коренные бразильцы потчуют своих малышей бастонадой. Караибы прибегают к розге. Систематически же, методически вернее, розга употребляется в европейских школах. В германских школах усердное применение ее наблюдалось в течение довольно солидного промежутка времени. Палач, т. е. лицо, производившее экзекуцию, носил прозвище "синего человека", причем в Германии секли не только воспитанников младших классов, но и взрослых учеников, даже юношей восемнадцатилетнего возраста. Некоторые профессора предпочитали выполнять экзекуцию собственноручно, в большинстве же случаев порка поручалась упомянутому выше "синему человеку", лицо которого во время наказания было покрыто маской, а на плечах была накинута мантия из синей материи, под которой и был спрятан инструмент для порки. Наказание приводилось в исполнение в коридоре, расположенном перед классными комнатами, и непременно в присутствии всего преподавательского персонала, причем при окончании гимназии немногим счастливчикам удавалось похвастать тем, что они избегли знакомства с "синим человеком"...
Некий шваб-учитель рассказывает, что во время своей педагогической деятельности, продолжавшейся двадцать один год, он назначил в одной из больших школ 911500 палочных ударов, 121000 ударов плетью, 209000 раз назначал заключение в карцер, 136000 ударов линейкой, нанес 10200 оплеух и оставил учеников на занятия "после обеда" 32700 раз. Кроме того, необходимо присчитать сюда еще следующий перечень: 700 учеников стояли у него на коленях на горохе, 6000 душ выстаивали коленями на острой палке, 5000 учеников должны украсить свою голову дурацким колпаком и 1700 человек должны были держать розги.
Воспитание школьников во Франции производилось по такой же методе. Равизиус Текстор, ректор парижского университета, об обращении с мальчиками пишет следующее: "Если учеников замечали в лености или во лжи, если они пытались освободиться или уклониться от прямых обязанностей своих, если они выражали неудовольствие на тяжесть школьного режима или вообще жаловались на свое положение - их жестоко наказывали телесно. Розга и плети не переставали быть в ходу до тех пор, пока гордая душа не смирялась, пока она не становилась мягкой, как масло, и податливой, как горох. А если кто-либо из учеников старался смягчить сердце учителя слезливыми словами, то такой глас оставался гласом вопиющего в пустыне".
В Англии учеников секли розгами во все времена и периоды. В средние века частенько ученики прибегали к заступничеству святых и умоляли изображения их о смягчении сердца не в меру свирепых и расходившихся учителей. Один ученик, пытаясь избежать рассвирепевшего учителя, ухватился за могильный памятник Святого Адриана, но, не взирая на святость места, был схвачен своим ментором и тут же жестоко наказан им. Первый и второй удары прошли безнаказанно, при третьем же Святой Адриан напустил паралич на руку учителя и простил последнего лишь после того, как он попросил извинения у наказанного им ученика. Другая легенда повествует о том, как один ученик взмолился об избежании наказания у гроба святого, но учитель заявил ему, что выпорет его даже тогда, когда сам Спаситель будет просить за него! При этих словах на гроб святого спустился красивый белый голубь, который так склонил свою голову и так замахал крылышками, словно выражал какую-то просьбу... Гнев учителя моментально исчез.
Почти с уверенностью можно сказать, что в прежние времена мальчиков наказывали не за плохое поведение, леность, невнимательность или неповиновение; нет, их драли на основании укоренившегося убеждения, что учеников необходимо пороть. Эразм свидетельствует, что именно благодаря этому тезису он подвергался телесным наказаниям. Он был любимцем своего учителя, который, благодаря успехам и способностям мальчика, предвещал ему блестящую будущность, но все-таки бил его для того, чтобы увидеть, как отнесется Эразм к чувству боли, как перенесет порку. Результаты такого воспитания были очень плачевны: розга портила ученика совершенно; здоровье портилось, настроение духа становилось самым подавленным, занятия были невмоготу и подчас становились бесповоротно противными.
Розга при воспитании считалась настолько необходимым атрибутом, что к принцам, кожу которых нельзя было раздражать, прикомандировывали специальных "товарищей для наказания", и на них-то, несчастных, самым безжалостным образом вымещались наказания за проступки их сверстников царской крови.
О таком "товарище для наказаний" рассказывает Лесаж в своем труде "Жизнь Жиль Блаза". В своей автобиографии дон Рафаэль говорит, что в двенадцатилетнем возрасте состоял в товарищах у молодого маркиза Легарье; последний сильно отстал в своем развитии и вообще придавал образованию очень мало значения. Одному из учителей пришло на ум сделать дона Рафаэля ответственным за грехи своего "повелителя", и он так усердно выпорол товарища маркиза, что Рафаэль был вынужден сбежать, ни с кем решительно не попрощавшись.
Яков IV, король Шотландии, и Карл I, король Англии, имели в детстве подобных "товарищей для наказания", но позднейшим принцам в этом отношении уже не повезло. Когда воспитатель спросил Георга III, как ему следует обращаться смолодыми принцами, король, не задумываясь, ответил: "Если они заслужат, прикажите выдрать их. Поступайте так, как вы привыкли поступать в Вестминстере". Жаль, что не все "товарищи для наказаний" могли относиться к экзекуциям так шутливо и с таким удовольствием, как один школьник, по фамилии Смит; этот юноша не только оставался весел сам, но и заставлял смеяться других. "Опять Смит!" вызывал обыкновенно учитель; вздох - и Смит стоял готовым к восприятию наказания. Он принимал такую позу, словно хотел стать на колени, затем выпрямлялся и с самой смешной гримасой говорил: "Позвольте мне, господин учитель, подложить под колени носовой платок. Эти брюки стоят моему отцу двадцать пять шиллингов, и он строго-настрого приказал мне следить за тем, чтобы они не испачкались". Затем он снова становился на колени и в то время, когда учитель свирепствовал и "сдирал с него шкуру", самым невозмутимым образом говорил: "Пожалуйста, будьте так любезны, бейте понежнее, да повыше, пожалуйста, повыше!" Мало того, во все времена экзекуции он корчил такие рожи, словно вот-вот умрет, когда же учитель прекращал избиение, он весело вскакивал, отвешивал поклон и произносил: "Благодарю вас, господин учитель!"
Как именно заботились в Утоксетере о розге в шестнадцатом столетии и каково должно было быть настроение у наказываемого, можно видеть в "Приказах" основателя школы. Приказы эти состояли из семнадцати параграфов, причем два из них, относившиеся к розге, гласили буквально следующее:
"Я хочу, чтобы все мои ученики любили своих учителей и почитали их, наказание же за свои проступки принимали от них смиренно.
Я хочу, чтобы все мои ученики при поступлении ко мне жертвовали по два пфенига в пользу бедного товарища, который по назначению учителя заботится как о чистоте школы, так и о розгах".
Доктор Бусбей из вестминстерской школы, вследствие своего зверского обращения с учениками, вошел буквально в поговорку, стал нарицательным именем. Розга в его руках называлась решетом, которое отсеивало зерна учености от отрубей. Об этом педагоге рассказывают очень веселенькие истории.
Во время отсутствия доктора Бусбея один из учеников нашел в его кабинете несколько слив и принялся за истребление их. Но прежде, чем отправить первую сливу в рот, шалун во всеуслышание заявил: "Довожу до всеобщего сведения, что по поводу моего рта и этой сливы совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого рот и слива не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". Доктор Бусбей слышал эту импровизацию и решил расправиться с мальчиком по-своему, но отложил наказание на следующий день. Утром он приказал всем мальчикам собраться, взять в руки хорошо знакомый им инструмент и сказал: "Довожу до всеобщего сведения, что по поводу этой розги и зада этого мальчика совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого розга и зад не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". На это сам провинившийся закричал: "Я имею против оглашения". "На каком основании?" - спросил учитель. "Потому что оба не любят друг друга!" - ответил находчивый шалунишка. Доктору понравилось возражение, и мальчик таким путем спасся от жесточайшей порки.
Многие из заместителей доктора Бусбея унаследовали вместе с его должностью и привычку к строгим наказаниям, и времена доктора Винцента были ничуть не лучше, пожалуй еще хуже, чем "грозное владычество Бусбея". Он не удовлетворялся обыкновенно практиковавшимися наказаниями и сплошь и рядом прибегал к оплеухам и безжалостно щипал несчастных воспитанников. Против такого режима восстал Солеман, громогласно заявивший, что педагог, имеющий право в определенных местах окрашивать кожу своих воспитанников в красный цвет, не должен пользоваться и вторым правом: щипать пальцами до образования синяков и кровоподтеков. Во времена владычества Винцента ученики начали издавать журнал, окрестив его именем "Флагеллянт"; само собой разумеется, что содержание статей далеко не пришлось по вкусу самодуру Винценту, и он в своем гневе дошел до того, что решил возбудить против издателей уголовное преследование. В это время появилась статья Сутгея, который не только еще больше высмеивал Винцента, но и называл себя зачинщиком и виновником упомянутого выше издания, так что обидившейся педагог должен был оставить мысль о судебном преследовании оскорбителей-учеников.
Бывшая в употреблении в вестминстерской школе розга состояла не из березовых прутьев, как это обычно наблюдается, а из четырех веток яблони, прикрепленных к деревянной ручке. Из числа учеников младшего класса избирались двое, носившие название розговых дел мастеров; в их-то обязанности и входила постоянная поставка в школу розог. Изобретение этого инструмента приписывается доктору Бекеру, состоявшему заведывающим вестминстерской школой в период времени с 1454 по 1458 год. Им же были созданы точные правила, коими необходимо было руководствоваться при приведении экзекуции в исполнение.
Провинившегося школьника заставляли стать на колени перед специальной скамьей с подставкой; затем его раздевали, и учитель приступал к порке, нанося либо четыре, либо шесть ударов. В первом случае экзекуция называлась "шваброй", при шести ударах ей присваивалось название "библейская порка" или "библейские удары". В 1570 году вестминстерскую школу посетила английская королева и обратилась к одному из молодых учеников со следующим вопросом: "Знаком ли ты уже с пресловутой винтоновской розгой?" Не долго думая, находчивый мальчик ответил ее величеству словами Виргилия: "Infidum, regina, jures renovare dolorem".
Раз мы касаемся вопроса о флагеллянтизме в школах, нельзя не упомянуть также о докторе Парре. Субъект этот был глубоко убежден в неоспоримости влияния "березовой каши" и считал ее обязательным атрибутом воспитания и обучения вверенного ему юношества. Поставщиком розог был у этого педагога некий джентльмен, присужденный к смертной казни через повешение. Во время казни веревка оборвалась, и преступник был сначала приведен к жизни, а затем помилован. От этого-то любезного субъекта получал доктор Парр розги и, как утверждают его ученики, принимал их с обязательной улыбкой удовольствия и благодарности.
О Ван-Дейке рассказывают, что свои большие дарования он выказал еще в раннем детстве, нарисовав на заду у одного из своих однокашников чрезвычайно схожий с оригиналом портрет своего учителя. Как-то раз этот учитель пожелал наказать розгами ученика, послужившего Ван-Дейку полотном. Каково же было его изумление, когда на "казенной части" мальчишки он увидел свое изображение! Изумление сменилось чистосердечным хохотом, и оригинально разукрашенный мальчик был освобожден от наказания.
В Итоне розга также с давних времен считается в большом почете. Мы говорим "считается" потому, что при приеме школы новым заведующим "капитан" этого учебного заведения от имени всех соучеников преподнес ему элегантную розгу из березовых прутьев, связанных между собой голубой лентой бантиком. Обыкновенная розга состояла в Итоне из трех длинных березовых веток, причем четвертая часть их протяжения была обернута бечевками. При взимании платы за правоучение к обычной цифре добавлялось еще полгинеи за розгу, независимо от того, применялась ли она по отношению к данному ученику или нет. Понятие о чести учеников Итонской школы ничего предосудительного в наказании розгами не усматривало; наоборот, на неподвергшихся телесному наказанию учеников все смотрели косо, и потому, во избежание нареканий товарищей, каждый старался проштрафиться "с заранее обдуманным намерением". Несколько лет тому назад наказанию розгами должен был подвергнуться молодой человек восемнадцатилетнего возраста, пойманный в курении папироски. По наущению своего отца, юноша уклонился от экзекуции и был исключен вследствие этого из заведения.
В прежние времена днем наказания в Итоне была пятница, имеющая худую репутацию дня злых предзнаменований.
Самым знаменитым флагеллянтом слыл в аналах Итонской школы доктор Кэте, владычество его началось в 1809 году и длилось целых двадцать пять лет. О его четвертьвековой деятельности в сфере страсти к телесным наказаниям рассказывают массу потешных историй.
Как-то в школе должен был состояться торжественный акт конфирмации, и каждому из учителей было предъявлено требование о доставлении списка учеников его класса соответствующего возраста. Должно же было случиться так, что один из учителей составил упомянутый только что список как раз на том листе бумаги, на котором записываются обыкновенно ученики, подлежащие за предосудительное, по понятиям школы, поведение телесному наказанию. Доктор Кэте получил этот список, приказал сейчас же позвать к нему всех поименованных в списке учеников и, не обращая внимания на их протесты и разъяснения, поочередно выпорол всех самым основательным образом.
При оставлении школы один из учеников сказал доктору Кэте: "Прощайте, доктор Кэте!", на что последний возразил: "Как видно, ты хорошо знаешь меня, но вот я никак не могу припомнить твое лицо!" - "Зато вы прекрасно знакомы с другой частью моего тела, господин доктор!" - ответил дерзкий мальчик.
Еще двадцать пять лет тому назад в школе под названием "Госпиталь Иисуса Христа" телесные наказания были в большом ходу и производились с необычайной строгостью. Надзиратели пользовались правом пороть школьников розгами и, само собой разумеется, пользовались этим правом вовсю и особенно не церемонились с учениками младших классов. Вот что рассказывает об этом Чарлз Ламб.
"Нередко меня стаскивали с постели, чтобы задать хорошую порцию березовой каши. Случалось и так, что несколько ночей кряду меня заставляли проводить без сорочки - и это в зимнее время; в таком костюме я должен был ожидать, пока кому-нибудь из надзирателей благоугодно будет наконец обработать мое тело кожаным ремнем. Всех таких, которым доставалось особенно много, было нас одиннадцать человек, одиннадцать товарищей по несчастью. И если в дортуаре после того, как все воспитанники улеглись по постелям, раздавался чей-то разговор (мы, одиннадцать, страха ради иудейска никогда не осмеливались беседовать в ночное время), наказывали непременно почему-то нас, а не действительно виновных в нарушении тишины в недозволенное время.
Так называемые "юнги короля", т. е. мальчики, которые избирали себе морскую карьеру и с этой целью поступали в училище мореплавания или мореходные классы Виллиама Уэльса, обречены были на чрезвычайно тяжелую жизнь. Так, например, чтобы приучить будущих моряков к обычным во время плавания страданиям и невзгодам, Уэльс держал их буквально в ежовых рукавицах. В школе царил вполне спартанский режим, наказания распределялись направо и налево и выполнялись с ужасной жестокостью. Переносить их начальство заставляло безропотно и терпеливо; молодые люди закаливались, причем воспитанники старших классов получали право безжалостно распоряжаться с маленькими учениками, которые боялись своих старших товарищей, как огня, и дрожали пред ними, как пред лютыми зверьми. Репутация школы разнеслась далеко за пределы ее, и все мальчишки, принадлежавшие к окрестному населению, относились к питомцам Виллиама с большим уважением, а некоторые - даже с трепетом. За побег из школы полагались различные наказания. За первое дезертирство виновный подвергался заковыванию в кандалы. Попавшийся во второй раз заключался в одиночную "камеру", которая по своей величине равнялась ровнехонько росту преступника, и то в лежачем положении. Заключенному полагался сенник и шерстяное одеяло; светом он пользовался от свечки, стоявшей с наружной стороны оконного отверстия. Виделся он только со сторожем, приносившим ему кушанье, да с палачом, который два раза в неделю выводил его на прогулку и каждый раз производил над ним прописанную начальством экзекуцию. Третий побег считался обыкновенно последним, ибо произведенное в третий раз дезертирство влекло за собой торжественное изгнание из заведения. С преступника срывали присвоенную этим кадетом форму, облачали его в особую, "покаянную" рубашку, и вводили в актовый зал, куда собирались также все учащиеся, учителя и служащие мореходных классов. Там виновного медленно водили вокруг залы и в то же время секли розгами; затем его отдавали на руки родным или друзьям, если таковые оказывались налицо. В противном случае преступник сдавался в полицию через городового, постоянно дежурившего у ворот заведения.
Глава XLI
Школьные наказания
Царь Соломон сказал: "Кто пренебрегает розгой, тот враг своему сыну, тот же, кто любит своего сына, время от времени наказывает его", и этот афоризм постоянно оставался неоспоримым. Учителя постоянно считали розгу какой-то панацеей и не могли себе представить воспитания без этого инструмента.
Первый педагог, прибегавший к телесным наказаниям, был, как показали нам наши исследования, Тоилий. Он именно наказывал Гомера, вследствие чего получил от своих современников прозвище Homeromastix. За свою плодотворную деятельность джентльмен этот дождался небольших почестей: по приказанию короля Птоломея он был распят на кресте. Гораций называет своего учителя, также большого приверженца "березовой каши", "бьющим Орбилиусом". Квинтилиан крайне недружелюбно относился к применению розги среди школьников, говоря, что такая мера наказания и чрезвычайно жестока, и унижает человеческое достоинство, а Плутарх в своем труде "Сочинение по вопросам воспитания" пишет: "Я придерживаюсь того мнения, что юношество необходимо понуждать к занятию науками и свободными искусствами путем наставлений и разумных бесед, отнюдь же не ударами и уколами. Такого рода побудительная мера может считаться подходящей для рабов, а не свободных; на последних она может произвести только одно впечатление: равнодушие и неохоту к занятиям да, пожалуй, еще озлобление вследствие перенесенных болей и страданий".
Один из древних философов, Суперанус, начавший учиться грамоте только тогда, когда достиг тридцатилетнего возраста, был так непоколебимо убежден в необходимости применения при воспитании юношества телесных наказаний, что "не боялся ни розог, ни самых сложных задач, лишь бы только научиться тому, чему учитель учил своих учеников. В публичных банях его нередко заставали за нанесением себе самых тяжких телесных наказаний". Как мы уже упомянули выше, с Лойолой в пожилых летах обходились точно таким же образом, как и с этим философом.
"Розги и палки, - пишет один из ученых педагогов, - являются теми мечами школы, которые Господь Бог после грехопадения дал в руки учителям, чтобы ими наказывать безбожников. Они являются также скипетрами школы, пред которыми юношество должно склонить свою голову".
И у языческих народов, которые никогда не слышали о царе Соломоне, розга в роли воспитательного средства занимает довольно высокое положение. Перуанцы очень усердно секут своих детей, а коренные бразильцы потчуют своих малышей бастонадой. Караибы прибегают к розге. Систематически же, методически вернее, розга употребляется в европейских школах. В германских школах усердное применение ее наблюдалось в течение довольно солидного промежутка времени. Палач, т. е. лицо, производившее экзекуцию, носил прозвище "синего человека", причем в Германии секли не только воспитанников младших классов, но и взрослых учеников, даже юношей восемнадцатилетнего возраста. Некоторые профессора предпочитали выполнять экзекуцию собственноручно, в большинстве же случаев порка поручалась упомянутому выше "синему человеку", лицо которого во время наказания было покрыто маской, а на плечах была накинута мантия из синей материи, под которой и был спрятан инструмент для порки. Наказание приводилось в исполнение в коридоре, расположенном перед классными комнатами, и непременно в присутствии всего преподавательского персонала, причем при окончании гимназии немногим счастливчикам удавалось похвастать тем, что они избегли знакомства с "синим человеком"...
Некий шваб-учитель рассказывает, что во время своей педагогической деятельности, продолжавшейся двадцать один год, он назначил в одной из больших школ 911500 палочных ударов, 121000 ударов плетью, 209000 раз назначал заключение в карцер, 136000 ударов линейкой, нанес 10200 оплеух и оставил учеников на занятия "после обеда" 32700 раз. Кроме того, необходимо присчитать сюда еще следующий перечень: 700 учеников стояли у него на коленях на горохе, 6000 душ выстаивали коленями на острой палке, 5000 учеников должны украсить свою голову дурацким колпаком и 1700 человек должны были держать розги.
Воспитание школьников во Франции производилось по такой же методе. Равизиус Текстор, ректор парижского университета, об обращении с мальчиками пишет следующее: "Если учеников замечали в лености или во лжи, если они пытались освободиться или уклониться от прямых обязанностей своих, если они выражали неудовольствие на тяжесть школьного режима или вообще жаловались на свое положение - их жестоко наказывали телесно. Розга и плети не переставали быть в ходу до тех пор, пока гордая душа не смирялась, пока она не становилась мягкой, как масло, и податливой, как горох. А если кто-либо из учеников старался смягчить сердце учителя слезливыми словами, то такой глас оставался гласом вопиющего в пустыне".
В Англии учеников секли розгами во все времена и периоды. В средние века частенько ученики прибегали к заступничеству святых и умоляли изображения их о смягчении сердца не в меру свирепых и расходившихся учителей. Один ученик, пытаясь избежать рассвирепевшего учителя, ухватился за могильный памятник Святого Адриана, но, не взирая на святость места, был схвачен своим ментором и тут же жестоко наказан им. Первый и второй удары прошли безнаказанно, при третьем же Святой Адриан напустил паралич на руку учителя и простил последнего лишь после того, как он попросил извинения у наказанного им ученика. Другая легенда повествует о том, как один ученик взмолился об избежании наказания у гроба святого, но учитель заявил ему, что выпорет его даже тогда, когда сам Спаситель будет просить за него! При этих словах на гроб святого спустился красивый белый голубь, который так склонил свою голову и так замахал крылышками, словно выражал какую-то просьбу... Гнев учителя моментально исчез.
Почти с уверенностью можно сказать, что в прежние времена мальчиков наказывали не за плохое поведение, леность, невнимательность или неповиновение; нет, их драли на основании укоренившегося убеждения, что учеников необходимо пороть. Эразм свидетельствует, что именно благодаря этому тезису он подвергался телесным наказаниям. Он был любимцем своего учителя, который, благодаря успехам и способностям мальчика, предвещал ему блестящую будущность, но все-таки бил его для того, чтобы увидеть, как отнесется Эразм к чувству боли, как перенесет порку. Результаты такого воспитания были очень плачевны: розга портила ученика совершенно; здоровье портилось, настроение духа становилось самым подавленным, занятия были невмоготу и подчас становились бесповоротно противными.
Розга при воспитании считалась настолько необходимым атрибутом, что к принцам, кожу которых нельзя было раздражать, прикомандировывали специальных "товарищей для наказания", и на них-то, несчастных, самым безжалостным образом вымещались наказания за проступки их сверстников царской крови.
О таком "товарище для наказаний" рассказывает Лесаж в своем труде "Жизнь Жиль Блаза". В своей автобиографии дон Рафаэль говорит, что в двенадцатилетнем возрасте состоял в товарищах у молодого маркиза Легарье; последний сильно отстал в своем развитии и вообще придавал образованию очень мало значения. Одному из учителей пришло на ум сделать дона Рафаэля ответственным за грехи своего "повелителя", и он так усердно выпорол товарища маркиза, что Рафаэль был вынужден сбежать, ни с кем решительно не попрощавшись.
Яков IV, король Шотландии, и Карл I, король Англии, имели в детстве подобных "товарищей для наказания", но позднейшим принцам в этом отношении уже не повезло. Когда воспитатель спросил Георга III, как ему следует обращаться смолодыми принцами, король, не задумываясь, ответил: "Если они заслужат, прикажите выдрать их. Поступайте так, как вы привыкли поступать в Вестминстере". Жаль, что не все "товарищи для наказаний" могли относиться к экзекуциям так шутливо и с таким удовольствием, как один школьник, по фамилии Смит; этот юноша не только оставался весел сам, но и заставлял смеяться других. "Опять Смит!" вызывал обыкновенно учитель; вздох - и Смит стоял готовым к восприятию наказания. Он принимал такую позу, словно хотел стать на колени, затем выпрямлялся и с самой смешной гримасой говорил: "Позвольте мне, господин учитель, подложить под колени носовой платок. Эти брюки стоят моему отцу двадцать пять шиллингов, и он строго-настрого приказал мне следить за тем, чтобы они не испачкались". Затем он снова становился на колени и в то время, когда учитель свирепствовал и "сдирал с него шкуру", самым невозмутимым образом говорил: "Пожалуйста, будьте так любезны, бейте понежнее, да повыше, пожалуйста, повыше!" Мало того, во все времена экзекуции он корчил такие рожи, словно вот-вот умрет, когда же учитель прекращал избиение, он весело вскакивал, отвешивал поклон и произносил: "Благодарю вас, господин учитель!"
Как именно заботились в Утоксетере о розге в шестнадцатом столетии и каково должно было быть настроение у наказываемого, можно видеть в "Приказах" основателя школы. Приказы эти состояли из семнадцати параграфов, причем два из них, относившиеся к розге, гласили буквально следующее:
"Я хочу, чтобы все мои ученики любили своих учителей и почитали их, наказание же за свои проступки принимали от них смиренно.
Я хочу, чтобы все мои ученики при поступлении ко мне жертвовали по два пфенига в пользу бедного товарища, который по назначению учителя заботится как о чистоте школы, так и о розгах".
Доктор Бусбей из вестминстерской школы, вследствие своего зверского обращения с учениками, вошел буквально в поговорку, стал нарицательным именем. Розга в его руках называлась решетом, которое отсеивало зерна учености от отрубей. Об этом педагоге рассказывают очень веселенькие истории.
Во время отсутствия доктора Бусбея один из учеников нашел в его кабинете несколько слив и принялся за истребление их. Но прежде, чем отправить первую сливу в рот, шалун во всеуслышание заявил: "Довожу до всеобщего сведения, что по поводу моего рта и этой сливы совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого рот и слива не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". Доктор Бусбей слышал эту импровизацию и решил расправиться с мальчиком по-своему, но отложил наказание на следующий день. Утром он приказал всем мальчикам собраться, взять в руки хорошо знакомый им инструмент и сказал: "Довожу до всеобщего сведения, что по поводу этой розги и зада этого мальчика совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого розга и зад не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит". На это сам провинившийся закричал: "Я имею против оглашения". "На каком основании?" - спросил учитель. "Потому что оба не любят друг друга!" - ответил находчивый шалунишка. Доктору понравилось возражение, и мальчик таким путем спасся от жесточайшей порки.
Многие из заместителей доктора Бусбея унаследовали вместе с его должностью и привычку к строгим наказаниям, и времена доктора Винцента были ничуть не лучше, пожалуй еще хуже, чем "грозное владычество Бусбея". Он не удовлетворялся обыкновенно практиковавшимися наказаниями и сплошь и рядом прибегал к оплеухам и безжалостно щипал несчастных воспитанников. Против такого режима восстал Солеман, громогласно заявивший, что педагог, имеющий право в определенных местах окрашивать кожу своих воспитанников в красный цвет, не должен пользоваться и вторым правом: щипать пальцами до образования синяков и кровоподтеков. Во времена владычества Винцента ученики начали издавать журнал, окрестив его именем "Флагеллянт"; само собой разумеется, что содержание статей далеко не пришлось по вкусу самодуру Винценту, и он в своем гневе дошел до того, что решил возбудить против издателей уголовное преследование. В это время появилась статья Сутгея, который не только еще больше высмеивал Винцента, но и называл себя зачинщиком и виновником упомянутого выше издания, так что обидившейся педагог должен был оставить мысль о судебном преследовании оскорбителей-учеников.
Бывшая в употреблении в вестминстерской школе розга состояла не из березовых прутьев, как это обычно наблюдается, а из четырех веток яблони, прикрепленных к деревянной ручке. Из числа учеников младшего класса избирались двое, носившие название розговых дел мастеров; в их-то обязанности и входила постоянная поставка в школу розог. Изобретение этого инструмента приписывается доктору Бекеру, состоявшему заведывающим вестминстерской школой в период времени с 1454 по 1458 год. Им же были созданы точные правила, коими необходимо было руководствоваться при приведении экзекуции в исполнение.
Провинившегося школьника заставляли стать на колени перед специальной скамьей с подставкой; затем его раздевали, и учитель приступал к порке, нанося либо четыре, либо шесть ударов. В первом случае экзекуция называлась "шваброй", при шести ударах ей присваивалось название "библейская порка" или "библейские удары". В 1570 году вестминстерскую школу посетила английская королева и обратилась к одному из молодых учеников со следующим вопросом: "Знаком ли ты уже с пресловутой винтоновской розгой?" Не долго думая, находчивый мальчик ответил ее величеству словами Виргилия: "Infidum, regina, jures renovare dolorem".
Раз мы касаемся вопроса о флагеллянтизме в школах, нельзя не упомянуть также о докторе Парре. Субъект этот был глубоко убежден в неоспоримости влияния "березовой каши" и считал ее обязательным атрибутом воспитания и обучения вверенного ему юношества. Поставщиком розог был у этого педагога некий джентльмен, присужденный к смертной казни через повешение. Во время казни веревка оборвалась, и преступник был сначала приведен к жизни, а затем помилован. От этого-то любезного субъекта получал доктор Парр розги и, как утверждают его ученики, принимал их с обязательной улыбкой удовольствия и благодарности.
О Ван-Дейке рассказывают, что свои большие дарования он выказал еще в раннем детстве, нарисовав на заду у одного из своих однокашников чрезвычайно схожий с оригиналом портрет своего учителя. Как-то раз этот учитель пожелал наказать розгами ученика, послужившего Ван-Дейку полотном. Каково же было его изумление, когда на "казенной части" мальчишки он увидел свое изображение! Изумление сменилось чистосердечным хохотом, и оригинально разукрашенный мальчик был освобожден от наказания.
В Итоне розга также с давних времен считается в большом почете. Мы говорим "считается" потому, что при приеме школы новым заведующим "капитан" этого учебного заведения от имени всех соучеников преподнес ему элегантную розгу из березовых прутьев, связанных между собой голубой лентой бантиком. Обыкновенная розга состояла в Итоне из трех длинных березовых веток, причем четвертая часть их протяжения была обернута бечевками. При взимании платы за правоучение к обычной цифре добавлялось еще полгинеи за розгу, независимо от того, применялась ли она по отношению к данному ученику или нет. Понятие о чести учеников Итонской школы ничего предосудительного в наказании розгами не усматривало; наоборот, на неподвергшихся телесному наказанию учеников все смотрели косо, и потому, во избежание нареканий товарищей, каждый старался проштрафиться "с заранее обдуманным намерением". Несколько лет тому назад наказанию розгами должен был подвергнуться молодой человек восемнадцатилетнего возраста, пойманный в курении папироски. По наущению своего отца, юноша уклонился от экзекуции и был исключен вследствие этого из заведения.
В прежние времена днем наказания в Итоне была пятница, имеющая худую репутацию дня злых предзнаменований.
Самым знаменитым флагеллянтом слыл в аналах Итонской школы доктор Кэте, владычество его началось в 1809 году и длилось целых двадцать пять лет. О его четвертьвековой деятельности в сфере страсти к телесным наказаниям рассказывают массу потешных историй.
Как-то в школе должен был состояться торжественный акт конфирмации, и каждому из учителей было предъявлено требование о доставлении списка учеников его класса соответствующего возраста. Должно же было случиться так, что один из учителей составил упомянутый только что список как раз на том листе бумаги, на котором записываются обыкновенно ученики, подлежащие за предосудительное, по понятиям школы, поведение телесному наказанию. Доктор Кэте получил этот список, приказал сейчас же позвать к нему всех поименованных в списке учеников и, не обращая внимания на их протесты и разъяснения, поочередно выпорол всех самым основательным образом.
При оставлении школы один из учеников сказал доктору Кэте: "Прощайте, доктор Кэте!", на что последний возразил: "Как видно, ты хорошо знаешь меня, но вот я никак не могу припомнить твое лицо!" - "Зато вы прекрасно знакомы с другой частью моего тела, господин доктор!" - ответил дерзкий мальчик.
Еще двадцать пять лет тому назад в школе под названием "Госпиталь Иисуса Христа" телесные наказания были в большом ходу и производились с необычайной строгостью. Надзиратели пользовались правом пороть школьников розгами и, само собой разумеется, пользовались этим правом вовсю и особенно не церемонились с учениками младших классов. Вот что рассказывает об этом Чарлз Ламб.
"Нередко меня стаскивали с постели, чтобы задать хорошую порцию березовой каши. Случалось и так, что несколько ночей кряду меня заставляли проводить без сорочки - и это в зимнее время; в таком костюме я должен был ожидать, пока кому-нибудь из надзирателей благоугодно будет наконец обработать мое тело кожаным ремнем. Всех таких, которым доставалось особенно много, было нас одиннадцать человек, одиннадцать товарищей по несчастью. И если в дортуаре после того, как все воспитанники улеглись по постелям, раздавался чей-то разговор (мы, одиннадцать, страха ради иудейска никогда не осмеливались беседовать в ночное время), наказывали непременно почему-то нас, а не действительно виновных в нарушении тишины в недозволенное время.
Так называемые "юнги короля", т. е. мальчики, которые избирали себе морскую карьеру и с этой целью поступали в училище мореплавания или мореходные классы Виллиама Уэльса, обречены были на чрезвычайно тяжелую жизнь. Так, например, чтобы приучить будущих моряков к обычным во время плавания страданиям и невзгодам, Уэльс держал их буквально в ежовых рукавицах. В школе царил вполне спартанский режим, наказания распределялись направо и налево и выполнялись с ужасной жестокостью. Переносить их начальство заставляло безропотно и терпеливо; молодые люди закаливались, причем воспитанники старших классов получали право безжалостно распоряжаться с маленькими учениками, которые боялись своих старших товарищей, как огня, и дрожали пред ними, как пред лютыми зверьми. Репутация школы разнеслась далеко за пределы ее, и все мальчишки, принадлежавшие к окрестному населению, относились к питомцам Виллиама с большим уважением, а некоторые - даже с трепетом. За побег из школы полагались различные наказания. За первое дезертирство виновный подвергался заковыванию в кандалы. Попавшийся во второй раз заключался в одиночную "камеру", которая по своей величине равнялась ровнехонько росту преступника, и то в лежачем положении. Заключенному полагался сенник и шерстяное одеяло; светом он пользовался от свечки, стоявшей с наружной стороны оконного отверстия. Виделся он только со сторожем, приносившим ему кушанье, да с палачом, который два раза в неделю выводил его на прогулку и каждый раз производил над ним прописанную начальством экзекуцию. Третий побег считался обыкновенно последним, ибо произведенное в третий раз дезертирство влекло за собой торжественное изгнание из заведения. С преступника срывали присвоенную этим кадетом форму, облачали его в особую, "покаянную" рубашку, и вводили в актовый зал, куда собирались также все учащиеся, учителя и служащие мореходных классов. Там виновного медленно водили вокруг залы и в то же время секли розгами; затем его отдавали на руки родным или друзьям, если таковые оказывались налицо. В противном случае преступник сдавался в полицию через городового, постоянно дежурившего у ворот заведения.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLII
Еще анекдоты о телесных наказаниях
В "доброе старое время" телесные наказания производились не только в низших и средних учебных заведениях, но и во многих университетах. У некоторых профессоров и деканов порка считалась излюбленным занятием и чрезвычайно приятным препровождением времени. Доктор Поттер, например, читавший лекции в Тринити Колледж, наказал телесно студента, взрослого мужчину, носившего на перевязи шпагу... В своих "Воспоминаниях о Мильтоне" доктор Джонсон говорит: "Мне совестно все это рассказывать, но - что делать? Ведь это истинная правда: Мильтон считался одним из последних, так называемых "отъявленных" студентов нашего университета. У него хватало даже смирения и покорности, чтобы подвергнуться публичному телесному наказанию".
Нельзя умолчать и о том, что, по преданию, известному и по сию пору в Оксфорде, доктор Джонсон сам, будучи студентом, подвергался телесным наказаниям. Впрочем, как мы сказали выше, все это относится к области преданий, а за факт выдавать последнее мы не можем. Не известно также, были ли Мильтон и доктор Джонсон последними студентами, которых начальство решалось угощать "березовой кашей", если вообще правда то, что их наказывали телесно.
Слишком усердное применение розги в школах в то время заставляло мальчиков пускаться на всевозможные хитрости, чтобы "изъять" учителей из школы, т. е. устроить так, чтобы они не могли несколько дней являться на занятия. Особенно часто этот прием практиковался перед Рождеством в деревнях и местечках. И если мальчикам удавалось удалить учителя на три дня из сферы его деятельности, то игра их считалась выигранной, и побежденный педагог обязан был подписаться под соглашением, касавшимся продолжительности каникул, часов, предназначенных для развлечений, и некоторых пунктов, относившихся к наказаниям. Но если попытка учеников заканчивалась неудачей, то они обязаны были подчиняться беспрекословно всем распоряжениям торжествующего победу учителя и, кроме того, получали невероятное количество розог, которые должны были сносить безропотно и терпеливо.
В отношении самих телесных наказаний вообще, применяющихся в школах Англии в настоящее время, а также некоторых частностей их, мы встречаем интересные данные в отчете одной из школьных экзаменационных комиссий.
Из числа пансионатов (закрытые учебные заведения) приблизительно в шестнадцати - двадцати двух начальство прибегает еще к телесным наказаниям, вообще же розга или палка употребляются чрезвычайно редко и уж во всяком случае низший педагогический персонал не имеет права по своему усмотрению назначать порку. Телесно наказуются только провинившиеся во лжи, замеченные в неблагопристойном поведении, прибегающие к борьбе и выдающиеся своей дерзостью и нахальством. В других случаях, требующих наказания провинившегося, практикуются принудительные работы, денежные штрафы или - что самое страшное для учеников - лишение карманных денег.
Во всех школах, содержимых за счет общественной благотворительности, розга и палка процветают вовсю и гуляют по спинам учащихся буквально ежедневно.
Мнения педагогов, выраженные в напечатанных отчетах и касающиеся влияния телесных наказаний на наказуемых, различны. Некоторые говорят: "Розга и палка являются для мальчиков истинным благом", в то время как другие утверждают, что "телесные наказания и ненужны, и обесчещивают наказанного". Третьи, наконец, уверены в том, что "значение школы сильно поколебалось и совершенно погибает вследствие того, что палка изъята из числа воспитательных приемов".
В общем кажется, что и учителя, и ученики предпочитают хотя и острое, так сказать, но быстрое телесное наказание заключению в карцер и принудительным работам. Родители придерживаются категорически обратного мнения, и многие частные училища и школы строго выполняют их желание, изгнав розгу раз и навсегда из числа воспитательных приемов. Изредка, правда, наблюдались такие факты, когда розга с триумфом водворялась на то самое место, откуда была изгнана; это случалось тогда, когда система дружеских увещеваний не приводила решительно ни к каким положительным результатам.
Один писатель-француз замечает, что в английских школах "существует такой род наказания, которому мы отнюдь позавидовать не можем. Это - телесное наказание, практикующееся у нас, французов, исключительно в детских". Далее он говорит: "Употребление розги является одним из древних английских обычаев, наследуемых из поколения в поколение. Иностранцы не могут и представить себе той суровости и упорства, с какими английские учителя придерживаются этого старого обычая, обесчещивающего наказуемого ученика. Нам пришлось прочитать в сочинениях доктора Арнольда одухотворенные дифирамбы, посвященные телесным наказаниям, но они нисколько не убедили нас в целесообразности или только терпимости розги. Нужно только изумляться тому, с каким рвением английский учитель стаскивает штанишки с ученика, в то время как непорочность и пуританство его языка запрещают ему даже громко называть эту часть туалета"!
В Шотландии тяжелые наказания применяются в школах с таким же точно усердием, как и в Англии; разница замечается лишь в том, что инструментом у шотландцев является пресловутый "ремень", приготовленный из довольно длинного куска кожи и разделенный в окончании своем на маленькие полоски.
Один из преподавателей высшей школы в Эдинбурге, по фамилии Николь, имел обыкновение наказывать сразу по полдюжине своих учеников. Провинившиеся расставлялись в одну шеренгу; когда все было готово, Николь посылал к своему коллеге, мистеру Крукшанку, посольство, которое, явившись к месту назначения, докладывало: "Привет от мистера Николя; он приглашает вас пожаловать прослушать его оркестр". Вслед за прибытием почетного гостя, начиналась изумительная по быстроте и жестокая по основательности порка: мистер Николь прохаживался взад и вперед мимо выстроившейся шеренги и извлекал из своих жертв всевозможные звуки и тоны.
В сельских школах вместо ремней и розог учеников наказывали в прежнее время кожей угря. В расположенных вокруг Эдинбурга деревнях такие инструменты были в употреблении еще лет сорок тому назад; при этом, рассказывают, что крестьянки одного села самым жестоким образом выпороли кожей угря некоего горожанина, осмелившегося явиться к ним в деревню с целью жениться. Такое наказание было вызвано древним обычаем, в силу которого на дочках рыбаков могут жениться исключительно рыбаки.
Еще очень недавно законодательная палата была занята пересмотром законоположения о домашних и школьных телесных наказаниях. Маркиз Тунзенд внес в палату лордов билль, относящийся к проявлению больших забот о детях, прислуге и учениках. Благодаря его предложению, был обнародован указ, в силу которого каждый учитель или воспитатель, имеющий дело с учениками ниже шестнадцатилетнего возраста, пользовался при телесном наказании исключительно березовой розгой, причем сами телесные наказания не должны назначаться за проступки, относящиеся к невнимательности или отсутствию прилежания за работой. Всем хозяевам, содержащим прислугу, запрещается бить последнюю; то же самое относится и к ремесленникам, обучающим детей тому или иному мастерству. Последнее предложение маркиза нужно считать совершенно излишним, так как обстоятельство это и без того было предусмотрено законом. Билль породил массу оживленных прений, и в конце концов проект маркиза был отвергнут подавляющим большинством голосов. При этом палата лордов установила, что самый надежный инструмент, применяющийся шотландской школьной дисциплиной, именно "ремень", в случае принятия предложения маркиза Тузендского оказался бы на положении беззаконного, а так как шотландские мальчики розог никогда не получают, то для них не было бы никаких телесных наказаний, и учитель, и дядя, и тетка лишены были бы возможности наказать упрямого и избалованного мальчишку...
Глава XLII
Еще анекдоты о телесных наказаниях
В "доброе старое время" телесные наказания производились не только в низших и средних учебных заведениях, но и во многих университетах. У некоторых профессоров и деканов порка считалась излюбленным занятием и чрезвычайно приятным препровождением времени. Доктор Поттер, например, читавший лекции в Тринити Колледж, наказал телесно студента, взрослого мужчину, носившего на перевязи шпагу... В своих "Воспоминаниях о Мильтоне" доктор Джонсон говорит: "Мне совестно все это рассказывать, но - что делать? Ведь это истинная правда: Мильтон считался одним из последних, так называемых "отъявленных" студентов нашего университета. У него хватало даже смирения и покорности, чтобы подвергнуться публичному телесному наказанию".
Нельзя умолчать и о том, что, по преданию, известному и по сию пору в Оксфорде, доктор Джонсон сам, будучи студентом, подвергался телесным наказаниям. Впрочем, как мы сказали выше, все это относится к области преданий, а за факт выдавать последнее мы не можем. Не известно также, были ли Мильтон и доктор Джонсон последними студентами, которых начальство решалось угощать "березовой кашей", если вообще правда то, что их наказывали телесно.
Слишком усердное применение розги в школах в то время заставляло мальчиков пускаться на всевозможные хитрости, чтобы "изъять" учителей из школы, т. е. устроить так, чтобы они не могли несколько дней являться на занятия. Особенно часто этот прием практиковался перед Рождеством в деревнях и местечках. И если мальчикам удавалось удалить учителя на три дня из сферы его деятельности, то игра их считалась выигранной, и побежденный педагог обязан был подписаться под соглашением, касавшимся продолжительности каникул, часов, предназначенных для развлечений, и некоторых пунктов, относившихся к наказаниям. Но если попытка учеников заканчивалась неудачей, то они обязаны были подчиняться беспрекословно всем распоряжениям торжествующего победу учителя и, кроме того, получали невероятное количество розог, которые должны были сносить безропотно и терпеливо.
В отношении самих телесных наказаний вообще, применяющихся в школах Англии в настоящее время, а также некоторых частностей их, мы встречаем интересные данные в отчете одной из школьных экзаменационных комиссий.
Из числа пансионатов (закрытые учебные заведения) приблизительно в шестнадцати - двадцати двух начальство прибегает еще к телесным наказаниям, вообще же розга или палка употребляются чрезвычайно редко и уж во всяком случае низший педагогический персонал не имеет права по своему усмотрению назначать порку. Телесно наказуются только провинившиеся во лжи, замеченные в неблагопристойном поведении, прибегающие к борьбе и выдающиеся своей дерзостью и нахальством. В других случаях, требующих наказания провинившегося, практикуются принудительные работы, денежные штрафы или - что самое страшное для учеников - лишение карманных денег.
Во всех школах, содержимых за счет общественной благотворительности, розга и палка процветают вовсю и гуляют по спинам учащихся буквально ежедневно.
Мнения педагогов, выраженные в напечатанных отчетах и касающиеся влияния телесных наказаний на наказуемых, различны. Некоторые говорят: "Розга и палка являются для мальчиков истинным благом", в то время как другие утверждают, что "телесные наказания и ненужны, и обесчещивают наказанного". Третьи, наконец, уверены в том, что "значение школы сильно поколебалось и совершенно погибает вследствие того, что палка изъята из числа воспитательных приемов".
В общем кажется, что и учителя, и ученики предпочитают хотя и острое, так сказать, но быстрое телесное наказание заключению в карцер и принудительным работам. Родители придерживаются категорически обратного мнения, и многие частные училища и школы строго выполняют их желание, изгнав розгу раз и навсегда из числа воспитательных приемов. Изредка, правда, наблюдались такие факты, когда розга с триумфом водворялась на то самое место, откуда была изгнана; это случалось тогда, когда система дружеских увещеваний не приводила решительно ни к каким положительным результатам.
Один писатель-француз замечает, что в английских школах "существует такой род наказания, которому мы отнюдь позавидовать не можем. Это - телесное наказание, практикующееся у нас, французов, исключительно в детских". Далее он говорит: "Употребление розги является одним из древних английских обычаев, наследуемых из поколения в поколение. Иностранцы не могут и представить себе той суровости и упорства, с какими английские учителя придерживаются этого старого обычая, обесчещивающего наказуемого ученика. Нам пришлось прочитать в сочинениях доктора Арнольда одухотворенные дифирамбы, посвященные телесным наказаниям, но они нисколько не убедили нас в целесообразности или только терпимости розги. Нужно только изумляться тому, с каким рвением английский учитель стаскивает штанишки с ученика, в то время как непорочность и пуританство его языка запрещают ему даже громко называть эту часть туалета"!
В Шотландии тяжелые наказания применяются в школах с таким же точно усердием, как и в Англии; разница замечается лишь в том, что инструментом у шотландцев является пресловутый "ремень", приготовленный из довольно длинного куска кожи и разделенный в окончании своем на маленькие полоски.
Один из преподавателей высшей школы в Эдинбурге, по фамилии Николь, имел обыкновение наказывать сразу по полдюжине своих учеников. Провинившиеся расставлялись в одну шеренгу; когда все было готово, Николь посылал к своему коллеге, мистеру Крукшанку, посольство, которое, явившись к месту назначения, докладывало: "Привет от мистера Николя; он приглашает вас пожаловать прослушать его оркестр". Вслед за прибытием почетного гостя, начиналась изумительная по быстроте и жестокая по основательности порка: мистер Николь прохаживался взад и вперед мимо выстроившейся шеренги и извлекал из своих жертв всевозможные звуки и тоны.
В сельских школах вместо ремней и розог учеников наказывали в прежнее время кожей угря. В расположенных вокруг Эдинбурга деревнях такие инструменты были в употреблении еще лет сорок тому назад; при этом, рассказывают, что крестьянки одного села самым жестоким образом выпороли кожей угря некоего горожанина, осмелившегося явиться к ним в деревню с целью жениться. Такое наказание было вызвано древним обычаем, в силу которого на дочках рыбаков могут жениться исключительно рыбаки.
Еще очень недавно законодательная палата была занята пересмотром законоположения о домашних и школьных телесных наказаниях. Маркиз Тунзенд внес в палату лордов билль, относящийся к проявлению больших забот о детях, прислуге и учениках. Благодаря его предложению, был обнародован указ, в силу которого каждый учитель или воспитатель, имеющий дело с учениками ниже шестнадцатилетнего возраста, пользовался при телесном наказании исключительно березовой розгой, причем сами телесные наказания не должны назначаться за проступки, относящиеся к невнимательности или отсутствию прилежания за работой. Всем хозяевам, содержащим прислугу, запрещается бить последнюю; то же самое относится и к ремесленникам, обучающим детей тому или иному мастерству. Последнее предложение маркиза нужно считать совершенно излишним, так как обстоятельство это и без того было предусмотрено законом. Билль породил массу оживленных прений, и в конце концов проект маркиза был отвергнут подавляющим большинством голосов. При этом палата лордов установила, что самый надежный инструмент, применяющийся шотландской школьной дисциплиной, именно "ремень", в случае принятия предложения маркиза Тузендского оказался бы на положении беззаконного, а так как шотландские мальчики розог никогда не получают, то для них не было бы никаких телесных наказаний, и учитель, и дядя, и тетка лишены были бы возможности наказать упрямого и избалованного мальчишку...
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
ГЛАВА XLIII
О телесных наказаниях молодых девушек
В различных местах настоящего сочинения читатель имел уже случай узнать, что прекрасная половина человеческого рода, при этом представительницы решительно всех возрастов, вынуждены были смиренно подставлять спину под розги.
В прошлом столетии в так называемых пансионах для молодых девиц употребление розги было введено буквально в повседневный обиход, и еще в 1830 году барышни в полном смысле слова зачастую приговаривались своим учебным начальством к довольно солидным экзекуциям. Чтобы быть последовательными и возможно точным , в смысле хронологическом, помещаем ниже "отчет", касающийся воспитания в пансионатах и относящийся к концу прошлого столетия. Отчет этот заимствован нами из одного письма, написанного двенадцать лет тому назад . О красноречивости и доказательности его пусть судит сам читатель
"Моя милая маленькая внучка. Собственно говоря, я не должна была бы называть тебя больше "маленькой", ибо, как мне кажется, в настоящее время двенадцатилетние девочки и те держатся вполне взрослыми дамами. Вслед за сим письмом ты получишь от меня все те прекрасные вещицы, которые я тебе обещала прислать тогда, когда ты поступишь и переедешь в пансион, моя душечка, в мое время пансионаты были вовсе не то, что теперь.
Теперь я хочу написать тебе все то, что ты и твои сестры так хотели услышать от меня. Я хочу именно нарисовать тебе картину состояния пансионатов или воспитательных домов в дни моей юности. Письмо это, знай, написано не мною лично. Нет, нет, нет я уже не в состоянии. Его написала по моей просьбе Mapга, моя прислуга. И хотя мне уже за восемьдесят лет, гем не менее, благодаря Богу, память нисколько мне не изменила, я помню все чрезвычайно отчетливо В моем распоряжении, кроме того, имеется масса писем, относящихся к пережитым мною временам, и эти письма многое, многое напоминают мне...
Да, душечка, с тех пор, как я явилась в пансион, прошло уже не более не менее, как семьдесят два года. Запомни, милая, семьдесят два года. В ту пору мне было ровно двенадцать лет. Мы, знали тогда только одну школу, которая помещалась в доме регента в Бате, таким образом, чтобы попасть в этот город, нам понадобилась целая неделя (мы задержались несколько в Лондоне). По настоящим временам экипировать отправляющуюся в учебное заведение девушку решительно ничего не составляет, но тогда дело обстояло совершенно иначе. Моя матушка вытащила из под спуда все, что было в доме, и с усердием, достойным лучшей участи, выискивала из старого хлама все, что так или иначе могло быть пущено в дело. У матери моей был такой гардероб, что вся округа не могла без зависти говорить о нем, и благодаря этому приданое мое вышло на славу: ведь я считалась благородной девочкой! Всего мне было дано шесть платьев, пожалуй, современные девицы найдут такое количество ничтожным, но тогда - о, тогда оно казалось громадным Дали мне и белое ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде с короткой талией, которая должна была не доходить до плеч только на два дюйма (более никаких шарфов носить тогда не полагалось) Юбки все были довольно тесны и с одной стороны несколько подобраны.
Само собой разумеется, что я получила и много нижних юбок, отделанных чрезвычайно красиво и почти похожих на те, которые ты взяла теперь с собой в школу. При выходе на улицу в то время одевали длинный широкий шарф и перчатки, при чем последние были настолько длинны, что закрывали всю руку. В то время женщины особенно изощряли свой вкус на перчатки. У меня было их по несколько пар, были белые, были и цветные, все были вышиты н украшены накладными узорами из дорогих и красивых кружев. Такие перчатки стоили обыкновенно довольно дорого. Волосы имели тогда обыкновение завивать горячими щипцами в локоны , шляпы носили маленькие и одевали их на макушку головы, украшений на них было бесконечное количество. Я уверена, что теперешние барышни нашли бы их чрезвычайно некрасивыми, но, по моему здравому рассуждению, наши шляпки вовсе не были так безобразны или неудобны, не более, во всяком случае, нежели те вещи, которые под именем шляп носятся на голов в настоящее время.
Впрочем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь, мода всегда была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется. Ведь, не много вовсе времени прошло с тех пор, когда дамы заставляли устраивать себе из волос двухфутовые прически, надевая вдобавок сверху целые кареты, пароходы и зверей в виде, украшений. У моей матери, например, была шляпа в виде четырехместной кареты, сделанная из дутого стекла, и эту шляпу она одевала только в случаях исключительной важности. И, представь себе, милая моя, она говаривала, бывалo, что, к сожалению, моды в наше время стали удивительно, как просты. Моя лучшая шляпа выглядит не наряднее, чем поставленное кверху дном ведро для углей. Она была украшена тремя розового цвета бантами и маленькими розетками па верхушке. В мое время в моде были еще фижмы, и меня снабдили одним таким парадным платьем и, ибо, говорили, что школа, куда я еду, считается весьма элегантной. Парадное платье это было сшито из белой парчи, сплошь усеянное накладными бутонами роз и украшенное оборками из красных и зеленых лент. Талия была вырезана очень глубоко, короткие рукава были обложены широкими кружевами, и "фижмы" были тогда ни на йоту не хуже этих ужасных кринолинов, которые носятся и до сих пор, несмотря на то, что король Георг IV особым декретом приказал изъять их из употребления. Получила я еще в приданое чулки различных цветов и несколько пар сапог, каждая из которых, по своему цвету, соответствовала цвету платья. Моя бедная матушка чувствовала себя положительно несчастной вследствие того, что мода на ботинки с высокими каблуками более не существовала, она лично носила их до самой смерти и говаривала, что ничего более удобного и целесообразного быть не может. Но каблуки эти были тогда не в моде, и я носила только низкие, как теперь на бальных туфельках.
Да, получила я еще и веера. Да, веера. Теперь молоденькой девушке достаточно иметь один веер, мы же постоянно ходили с веерами, словно, японки, и мне дали один для улицы, один для употребления по утрам, один для вечера и один для экстраординарных случаев. Снабдили меня еще и целой массой безделушек ювелирного искусства, но все они выглядели точно так же, как и теперь на выставках в магазинах: ведь мода на большие серьги и кричащие украшения вообще возвратилась снова. Кроме того, я должна была взять с собой множество полотенец и простынь, ножик, вилку, ложку и, наконец, кольцо для салфетки с моим именем.
Для нашего путешествия из Гресхамбюрея в Лондон - всего двадцать четыре мили, как тебе известно,- нам понадобилось в курьерской карете мистера Бурнетса целый день. Дело в том, что мы должны были сделать крюк из-за скверной дороги. Лишь на следующий день мы прибыли в Лондон и вечером отправились в театр Друзей Лане. Ставили две пьесы "Тайный брак" и "Разоблаченная дева". Обе эти пьесы были тогда в большой моде.
Из Лондона мы отправились дальше в карете моего дяди прямо в Бат; для этого мы употребили только два дня, что по тогдашним временам считалось очень быстрым переездом. На второй день вечером мы остановились у дома регента. Обе мисс Померей, которым принадлежал пансионат, представляли собою двух шикарных дам; они пользовались прекрасной репутацией, ибо научали своих учениц прекрасным манерам, уменью жить и держаться в обществе. Немедленно же был осмотрен весь привезенный мною гардероб, при чем все было одобрено, забраковали только корсет, который оказался настолько свободным, что его перешнуровали, и в конце концов я еле-еле могла дышать в нем; но мисс Померей, видя мои страдания, заметила, что девицы не должны распускать свою грудь так, как молочницы. Она никогда так не поступала, и мы, ее ученицы, должны держаться так же стройно и прямо, как она. Каждое утро при входе в классную комнату мы должны были делать нашим учительницам новомодные реверансы, которым мы научались от нашего танцмейстера. Затем наши ноги устанавливались на полку, выпрямитель привязывался к плечам и в талию втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, что мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка опустить голову. А кто укалывался, той грозило наказание, и - ах! - много розог досталось мне и за это и за другие подобного же характера "преступления!". В то время частые и обильные порки в школах уже прекращались, но лично мисс Померей преклонялись перед влиянием розог и раздавали их направо и налево довольно щедрой рукою. Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь (а ты, дорогая, изумилась бы, если бы узнала, что в те годы называлось преступлением!) и была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подойти к кафедре учительницы и после глубокого поклона просить разрешения отправиться за розгой. Разрешение давалось, и проштрафившаяся удалялась и сейчас же возвращалась в класс, но уже без перчаток; в руках ее была подушка, на которой лежала розга. Затем она становилась пред учительницей на колени и преподносила ей розгу, которая тут же несколько раз прогуливалась по обнаженным плечам и шее преступницы. У нас было два сорта розог: один из березовых прутьев и другой из китового уса, обернутого в изрядной толщины бечевку. Обе наносили очень чувствительные удары, но особенно трепетали мы перед розгой второго сорта, которая звалась "зверем". Концы ее напоминали собою полоски девятихвостой "кошки" и глубоко врезывались в наше тело. "Зверь" предназначался за самые серьезные преступления, именно за отсутствие почтительности по отношению к обеим начальницам. Их учебное заведение было на особенно хорошем счету; нормой учащихся было тридцать человек, и все мы, девочки, были из лучших английских семей. В те времена, о которых я говорю, никто не удивлялся, если девицы оставались в школе до восемнадцати - девятнадцатилетнего возраста, вплоть до тех пор, одним словом, когда для них родителями подыскивалась подходящая "партия", либо замужество старшей сестры освобождало ей место в семье и возможность выездов в свет. Но возраст наш был не при чем: ни одна из учениц мисс Померей не могла избежать наказания розгами, если оно было ей назначено одной из госпож наших учительниц. Короче, в доме регента розга не бездействовала ни одного дня, и самые ярые поклонники ее не могли быть недовольны господствовавшей в нашем пансионате системой воспитания и "воздействия".
У нас были две или три степени серьезных наказаний. Первая степень приводилась в исполнение в комнате мисс Померей только в ее личном и ее горничной присутствии. Вторая степень состояла в публичных приготовлениях к наказанию в присутствии всей школы, заканчивавшихся почти всегда прощением провинившейся; третья степень это - приведете наказания в исполнение "публичным порядком". По первому разу, когда мне пришлось выдержать порку в комнате мисс Померей, я припоминаю всю картину экзекуции, словно последняя совершилась вчера... Подумай, внучка, такая старуха, как я теперь, и такое сильное впечатление, не стушевывающееся через несколько десятков лет! Я получила торжественное приказание принести розгу в комнату госпожи нашей начальницы, известную под именем "кабинета заведующей". Когда я явилась сюда с "инструментом" в руках, здесь были обе мисс Померей. Я стала на колени, старшая из мисс взяла из моих рук розгу и - как мне показалось - довольно нежно, с любовью, если можно так выразиться, провела ею между своих пальцев, как бы погладила ее. Затем она позвонила и приказала вошедшей горничной приготовить меня. Горничная повиновалась и привычным движением через голову сняла с меня платье и захватила мои слабые руки в свои грубые и сильные лапы. Я страшно испугалась: ведь, никогда до сих пор в жизни меня никто не бил! И эти приготовления, и сама экзекуция так сильно подействовали на меня, что со мной сделался сильнейший истерический припадок. Ах, впоследствии я ко всему прекрасно привыкла! Мне не составляло ничего особенного ни видеть розгу в употреблении на других, ни самой находиться под ее "ласками". Видела я неоднократно, как в присутствии всей школы секли наполовину обнаженных взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что? За малейшее невольное уклонение от параграфов установленного в нашей школе режима. При всех публичных экзекуциях полагалось надевать на наказуемую особое платье, похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствия при наказании товарок. Затем ее заставляли лечь на скамью, руки придерживались, а ноги вставлялись в особое приспособление, плотно обхватывавшее их. Помню, как таким именно образом наказали одну девицу, которая на завтра покидала нашу школу для того, чтобы сейчас же выйти замуж. Назовем ее, допустим, мисс Дарвин. У нее была масса врожденных недостатков, и, представь себе, она даже воровала. Она была одержима тем, что теперь подводится под понятие о клептомании, но у нас никаких имен для проступков не существовало: украла, значило в мое время - только украла, и делу конец! Как, почему, зачем такие вопросы в дни моей молодости не существовали, они никому на ум не приходили.
Как-то раз после обеда мисс Померей сказала: "Сударыни, сегодня я попрошу вас быть готовыми на полчаса раньше; поторопитесь одеться и будьте в классе не в пять, как всегда, а в половине пятого.
Мы с недоумением смотрели друг на друга, а мисс Дарвин покраснела, но ничего не сказала. Мы разошлись по своим комнатам Скоро мы узнали, в чем дело, ибо девушка, причесывавшая меня, исполняла также обязанности поставщицы розог и в этот именно день связала несколько пучков на новый образец, специально для сегодняшнего торжественного случая. В назначенное время мы собрались в класс, и мисс Померей заняла обычное свое место. Мисс Дарвин приказано было стать посредине комнаты, после чего госпожа наша начальница посвятила нас в совершенное девицей преступление, равно как и сообщила о назначенном ей наказании. Мисс Дарвин слыла положительно красавицей, и рост, и фигура ее говорили о вполне. развившейся девушке, и эта барышня все время стояла перед нами так спокойно, словно наказание розгами было чем-то самим собой разумеющимся. Она была очень нарядно одета, в зеленом парчовом платье, в белой шелковой нижней юбке; масса драгоценных безделушек украшали ее лиф. Мисс Померей позвонила и приказала явившейся горничной: "Приготовь ее"! Прислуга сделала реверанс и приступила к разоблачению нашей подруги. Когда все было готово, на нее одели специальное "штрафное" платье, о котором я упоминала выше; затем мисс Дарвин, стоя на коленях, передала госпоже нашей начальнице розгу. После этого две учительницы подвели ее к кафедре, к которой и привязали за руки и за ноги.
Розга в руке мисс Померей взвилась и с такими ожесточением опустилась на нежное тело молодой девушки, что сейчас же на молочно-белом фоне, образовались красные полоски. Под конец наказания у несчастной мисс Дарвин дрожали все суставы, лицо ее пылало и глаза метали искры. Ставе снова на колени, она приняла из рук мисс Померей розги и передала ее учительницам. Только после этой церемонии ей позволили удалиться в свою комнату, чтобы там переодеться. Прислуга несла за ней корзину с ее платьем.
К удивительному наказание прибегали у нас в пансионате для того, чтобы смирить непокорных воспитанниц, "сбить с них гордость", как говорили наши педагоги. Каждая ученица, замеченная в несоблюдении одного из правил, относившихся к чистоте и опрятности - а правил этих была такая масса, что не мудрено было переступить одно из них - должна была снять свое платье и одеться в платье какой нибудь воспитанницы сиротского дома. Это был наряд так называемых "красных девиц"; он состоял из огненно-красного шерстяного платья и белого передника. В общем, это было форменное безобразие, да и удобством этот костюм похвастать не мог. В таком виде нужно было брать урок танцев и гимнастики у мужчин-учителей; помимо этого, во время уроков "красная девица" должна была стоять в класс на высоком стул, чтобы все могли ясно видеть ее во весь рост. Мне кажется, что подобные наказания теперь больше не практикуются, дорогая Катенька, и с тобой отнюдь не будут обходиться с такой строгостью там, куда ты теперь отправляешься Что бы ты сказала, например, если твой красивый, маленький ротик заклеивали бы пластырем за то, что ты сказала несколько лишних слов? Такому наказанию подвергали мисс Померей тех воспитанниц, которые говорили в недозволенное время. Да, детка, вырезывали две широкие полоски липкого пластыря и накрест прикрепляли его через губы; в таком положении нас заставляли оставаться несколько часов кряду. Пластырь брался такой солидной ширины, что однажды чуть не задохнулась одна из наказанных таким способом учениц; с тех пор... ты думаешь, родная, прекратили такое варварское наказание? - нет, но брали менее солидные полоски пластыря. Если кто-либо из нас пачкал свою книгу, то виновной привязывали руки на спину! Да. жизнь наша была тяжела, но, ведь, мы несли свой крест для того, чтобы из нас могли создаться в полном смысле слова молодые приличные барышни! И если твои учительницы покажутся тебе строгими, вспомни, детка, о том, что я написала тебе, и благодари Бога за все! Учиться тебе придется, вероятно, много: наше воспитание было очень ограничено, с нынешними требованиями его и сравнить нельзя. Если мы хорошо танцевали, бегло говорили по-французски, и правильно читали и писали, то наше образование считалось законченным. Вот я, например, с таким запасом знаний прожила всю свою жизнь, а ведь, меня нельзя назвать скверной женой или матерью только потому, что я не знала полдюжины языков и не могла поддерживать серьезные разговоры с учеными людьми о высоких материях. Я написала тебе длинное письмо, моя маленькая Катенька; быть может, оно последнее, которое ты получаешь от своей бабушки: восемьдесят три года - не шутка, родная! Если мне не придется увидеть тебя на ближайшие каникулы, не забывай все-таки меня, вспоминай изредка о твоей горячо любившей тебя старой бабусе, которая иногда рассказывала тебе о своих школьных годах. Тебя бить не будут, моя милая, это уже не в моде. Марта ропщет: она говорить, что я заставила ее много писать! Приходится сказать прощай!
Прощай, моя дорогая!
Твоя любящая тебя бабушка.
ГЛАВА XLIII
О телесных наказаниях молодых девушек
В различных местах настоящего сочинения читатель имел уже случай узнать, что прекрасная половина человеческого рода, при этом представительницы решительно всех возрастов, вынуждены были смиренно подставлять спину под розги.
В прошлом столетии в так называемых пансионах для молодых девиц употребление розги было введено буквально в повседневный обиход, и еще в 1830 году барышни в полном смысле слова зачастую приговаривались своим учебным начальством к довольно солидным экзекуциям. Чтобы быть последовательными и возможно точным , в смысле хронологическом, помещаем ниже "отчет", касающийся воспитания в пансионатах и относящийся к концу прошлого столетия. Отчет этот заимствован нами из одного письма, написанного двенадцать лет тому назад . О красноречивости и доказательности его пусть судит сам читатель
"Моя милая маленькая внучка. Собственно говоря, я не должна была бы называть тебя больше "маленькой", ибо, как мне кажется, в настоящее время двенадцатилетние девочки и те держатся вполне взрослыми дамами. Вслед за сим письмом ты получишь от меня все те прекрасные вещицы, которые я тебе обещала прислать тогда, когда ты поступишь и переедешь в пансион, моя душечка, в мое время пансионаты были вовсе не то, что теперь.
Теперь я хочу написать тебе все то, что ты и твои сестры так хотели услышать от меня. Я хочу именно нарисовать тебе картину состояния пансионатов или воспитательных домов в дни моей юности. Письмо это, знай, написано не мною лично. Нет, нет, нет я уже не в состоянии. Его написала по моей просьбе Mapга, моя прислуга. И хотя мне уже за восемьдесят лет, гем не менее, благодаря Богу, память нисколько мне не изменила, я помню все чрезвычайно отчетливо В моем распоряжении, кроме того, имеется масса писем, относящихся к пережитым мною временам, и эти письма многое, многое напоминают мне...
Да, душечка, с тех пор, как я явилась в пансион, прошло уже не более не менее, как семьдесят два года. Запомни, милая, семьдесят два года. В ту пору мне было ровно двенадцать лет. Мы, знали тогда только одну школу, которая помещалась в доме регента в Бате, таким образом, чтобы попасть в этот город, нам понадобилась целая неделя (мы задержались несколько в Лондоне). По настоящим временам экипировать отправляющуюся в учебное заведение девушку решительно ничего не составляет, но тогда дело обстояло совершенно иначе. Моя матушка вытащила из под спуда все, что было в доме, и с усердием, достойным лучшей участи, выискивала из старого хлама все, что так или иначе могло быть пущено в дело. У матери моей был такой гардероб, что вся округа не могла без зависти говорить о нем, и благодаря этому приданое мое вышло на славу: ведь я считалась благородной девочкой! Всего мне было дано шесть платьев, пожалуй, современные девицы найдут такое количество ничтожным, но тогда - о, тогда оно казалось громадным Дали мне и белое ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде с короткой талией, которая должна была не доходить до плеч только на два дюйма (более никаких шарфов носить тогда не полагалось) Юбки все были довольно тесны и с одной стороны несколько подобраны.
Само собой разумеется, что я получила и много нижних юбок, отделанных чрезвычайно красиво и почти похожих на те, которые ты взяла теперь с собой в школу. При выходе на улицу в то время одевали длинный широкий шарф и перчатки, при чем последние были настолько длинны, что закрывали всю руку. В то время женщины особенно изощряли свой вкус на перчатки. У меня было их по несколько пар, были белые, были и цветные, все были вышиты н украшены накладными узорами из дорогих и красивых кружев. Такие перчатки стоили обыкновенно довольно дорого. Волосы имели тогда обыкновение завивать горячими щипцами в локоны , шляпы носили маленькие и одевали их на макушку головы, украшений на них было бесконечное количество. Я уверена, что теперешние барышни нашли бы их чрезвычайно некрасивыми, но, по моему здравому рассуждению, наши шляпки вовсе не были так безобразны или неудобны, не более, во всяком случае, нежели те вещи, которые под именем шляп носятся на голов в настоящее время.
Впрочем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь, мода всегда была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется. Ведь, не много вовсе времени прошло с тех пор, когда дамы заставляли устраивать себе из волос двухфутовые прически, надевая вдобавок сверху целые кареты, пароходы и зверей в виде, украшений. У моей матери, например, была шляпа в виде четырехместной кареты, сделанная из дутого стекла, и эту шляпу она одевала только в случаях исключительной важности. И, представь себе, милая моя, она говаривала, бывалo, что, к сожалению, моды в наше время стали удивительно, как просты. Моя лучшая шляпа выглядит не наряднее, чем поставленное кверху дном ведро для углей. Она была украшена тремя розового цвета бантами и маленькими розетками па верхушке. В мое время в моде были еще фижмы, и меня снабдили одним таким парадным платьем и, ибо, говорили, что школа, куда я еду, считается весьма элегантной. Парадное платье это было сшито из белой парчи, сплошь усеянное накладными бутонами роз и украшенное оборками из красных и зеленых лент. Талия была вырезана очень глубоко, короткие рукава были обложены широкими кружевами, и "фижмы" были тогда ни на йоту не хуже этих ужасных кринолинов, которые носятся и до сих пор, несмотря на то, что король Георг IV особым декретом приказал изъять их из употребления. Получила я еще в приданое чулки различных цветов и несколько пар сапог, каждая из которых, по своему цвету, соответствовала цвету платья. Моя бедная матушка чувствовала себя положительно несчастной вследствие того, что мода на ботинки с высокими каблуками более не существовала, она лично носила их до самой смерти и говаривала, что ничего более удобного и целесообразного быть не может. Но каблуки эти были тогда не в моде, и я носила только низкие, как теперь на бальных туфельках.
Да, получила я еще и веера. Да, веера. Теперь молоденькой девушке достаточно иметь один веер, мы же постоянно ходили с веерами, словно, японки, и мне дали один для улицы, один для употребления по утрам, один для вечера и один для экстраординарных случаев. Снабдили меня еще и целой массой безделушек ювелирного искусства, но все они выглядели точно так же, как и теперь на выставках в магазинах: ведь мода на большие серьги и кричащие украшения вообще возвратилась снова. Кроме того, я должна была взять с собой множество полотенец и простынь, ножик, вилку, ложку и, наконец, кольцо для салфетки с моим именем.
Для нашего путешествия из Гресхамбюрея в Лондон - всего двадцать четыре мили, как тебе известно,- нам понадобилось в курьерской карете мистера Бурнетса целый день. Дело в том, что мы должны были сделать крюк из-за скверной дороги. Лишь на следующий день мы прибыли в Лондон и вечером отправились в театр Друзей Лане. Ставили две пьесы "Тайный брак" и "Разоблаченная дева". Обе эти пьесы были тогда в большой моде.
Из Лондона мы отправились дальше в карете моего дяди прямо в Бат; для этого мы употребили только два дня, что по тогдашним временам считалось очень быстрым переездом. На второй день вечером мы остановились у дома регента. Обе мисс Померей, которым принадлежал пансионат, представляли собою двух шикарных дам; они пользовались прекрасной репутацией, ибо научали своих учениц прекрасным манерам, уменью жить и держаться в обществе. Немедленно же был осмотрен весь привезенный мною гардероб, при чем все было одобрено, забраковали только корсет, который оказался настолько свободным, что его перешнуровали, и в конце концов я еле-еле могла дышать в нем; но мисс Померей, видя мои страдания, заметила, что девицы не должны распускать свою грудь так, как молочницы. Она никогда так не поступала, и мы, ее ученицы, должны держаться так же стройно и прямо, как она. Каждое утро при входе в классную комнату мы должны были делать нашим учительницам новомодные реверансы, которым мы научались от нашего танцмейстера. Затем наши ноги устанавливались на полку, выпрямитель привязывался к плечам и в талию втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, что мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка опустить голову. А кто укалывался, той грозило наказание, и - ах! - много розог досталось мне и за это и за другие подобного же характера "преступления!". В то время частые и обильные порки в школах уже прекращались, но лично мисс Померей преклонялись перед влиянием розог и раздавали их направо и налево довольно щедрой рукою. Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь (а ты, дорогая, изумилась бы, если бы узнала, что в те годы называлось преступлением!) и была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подойти к кафедре учительницы и после глубокого поклона просить разрешения отправиться за розгой. Разрешение давалось, и проштрафившаяся удалялась и сейчас же возвращалась в класс, но уже без перчаток; в руках ее была подушка, на которой лежала розга. Затем она становилась пред учительницей на колени и преподносила ей розгу, которая тут же несколько раз прогуливалась по обнаженным плечам и шее преступницы. У нас было два сорта розог: один из березовых прутьев и другой из китового уса, обернутого в изрядной толщины бечевку. Обе наносили очень чувствительные удары, но особенно трепетали мы перед розгой второго сорта, которая звалась "зверем". Концы ее напоминали собою полоски девятихвостой "кошки" и глубоко врезывались в наше тело. "Зверь" предназначался за самые серьезные преступления, именно за отсутствие почтительности по отношению к обеим начальницам. Их учебное заведение было на особенно хорошем счету; нормой учащихся было тридцать человек, и все мы, девочки, были из лучших английских семей. В те времена, о которых я говорю, никто не удивлялся, если девицы оставались в школе до восемнадцати - девятнадцатилетнего возраста, вплоть до тех пор, одним словом, когда для них родителями подыскивалась подходящая "партия", либо замужество старшей сестры освобождало ей место в семье и возможность выездов в свет. Но возраст наш был не при чем: ни одна из учениц мисс Померей не могла избежать наказания розгами, если оно было ей назначено одной из госпож наших учительниц. Короче, в доме регента розга не бездействовала ни одного дня, и самые ярые поклонники ее не могли быть недовольны господствовавшей в нашем пансионате системой воспитания и "воздействия".
У нас были две или три степени серьезных наказаний. Первая степень приводилась в исполнение в комнате мисс Померей только в ее личном и ее горничной присутствии. Вторая степень состояла в публичных приготовлениях к наказанию в присутствии всей школы, заканчивавшихся почти всегда прощением провинившейся; третья степень это - приведете наказания в исполнение "публичным порядком". По первому разу, когда мне пришлось выдержать порку в комнате мисс Померей, я припоминаю всю картину экзекуции, словно последняя совершилась вчера... Подумай, внучка, такая старуха, как я теперь, и такое сильное впечатление, не стушевывающееся через несколько десятков лет! Я получила торжественное приказание принести розгу в комнату госпожи нашей начальницы, известную под именем "кабинета заведующей". Когда я явилась сюда с "инструментом" в руках, здесь были обе мисс Померей. Я стала на колени, старшая из мисс взяла из моих рук розгу и - как мне показалось - довольно нежно, с любовью, если можно так выразиться, провела ею между своих пальцев, как бы погладила ее. Затем она позвонила и приказала вошедшей горничной приготовить меня. Горничная повиновалась и привычным движением через голову сняла с меня платье и захватила мои слабые руки в свои грубые и сильные лапы. Я страшно испугалась: ведь, никогда до сих пор в жизни меня никто не бил! И эти приготовления, и сама экзекуция так сильно подействовали на меня, что со мной сделался сильнейший истерический припадок. Ах, впоследствии я ко всему прекрасно привыкла! Мне не составляло ничего особенного ни видеть розгу в употреблении на других, ни самой находиться под ее "ласками". Видела я неоднократно, как в присутствии всей школы секли наполовину обнаженных взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что? За малейшее невольное уклонение от параграфов установленного в нашей школе режима. При всех публичных экзекуциях полагалось надевать на наказуемую особое платье, похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствия при наказании товарок. Затем ее заставляли лечь на скамью, руки придерживались, а ноги вставлялись в особое приспособление, плотно обхватывавшее их. Помню, как таким именно образом наказали одну девицу, которая на завтра покидала нашу школу для того, чтобы сейчас же выйти замуж. Назовем ее, допустим, мисс Дарвин. У нее была масса врожденных недостатков, и, представь себе, она даже воровала. Она была одержима тем, что теперь подводится под понятие о клептомании, но у нас никаких имен для проступков не существовало: украла, значило в мое время - только украла, и делу конец! Как, почему, зачем такие вопросы в дни моей молодости не существовали, они никому на ум не приходили.
Как-то раз после обеда мисс Померей сказала: "Сударыни, сегодня я попрошу вас быть готовыми на полчаса раньше; поторопитесь одеться и будьте в классе не в пять, как всегда, а в половине пятого.
Мы с недоумением смотрели друг на друга, а мисс Дарвин покраснела, но ничего не сказала. Мы разошлись по своим комнатам Скоро мы узнали, в чем дело, ибо девушка, причесывавшая меня, исполняла также обязанности поставщицы розог и в этот именно день связала несколько пучков на новый образец, специально для сегодняшнего торжественного случая. В назначенное время мы собрались в класс, и мисс Померей заняла обычное свое место. Мисс Дарвин приказано было стать посредине комнаты, после чего госпожа наша начальница посвятила нас в совершенное девицей преступление, равно как и сообщила о назначенном ей наказании. Мисс Дарвин слыла положительно красавицей, и рост, и фигура ее говорили о вполне. развившейся девушке, и эта барышня все время стояла перед нами так спокойно, словно наказание розгами было чем-то самим собой разумеющимся. Она была очень нарядно одета, в зеленом парчовом платье, в белой шелковой нижней юбке; масса драгоценных безделушек украшали ее лиф. Мисс Померей позвонила и приказала явившейся горничной: "Приготовь ее"! Прислуга сделала реверанс и приступила к разоблачению нашей подруги. Когда все было готово, на нее одели специальное "штрафное" платье, о котором я упоминала выше; затем мисс Дарвин, стоя на коленях, передала госпоже нашей начальнице розгу. После этого две учительницы подвели ее к кафедре, к которой и привязали за руки и за ноги.
Розга в руке мисс Померей взвилась и с такими ожесточением опустилась на нежное тело молодой девушки, что сейчас же на молочно-белом фоне, образовались красные полоски. Под конец наказания у несчастной мисс Дарвин дрожали все суставы, лицо ее пылало и глаза метали искры. Ставе снова на колени, она приняла из рук мисс Померей розги и передала ее учительницам. Только после этой церемонии ей позволили удалиться в свою комнату, чтобы там переодеться. Прислуга несла за ней корзину с ее платьем.
К удивительному наказание прибегали у нас в пансионате для того, чтобы смирить непокорных воспитанниц, "сбить с них гордость", как говорили наши педагоги. Каждая ученица, замеченная в несоблюдении одного из правил, относившихся к чистоте и опрятности - а правил этих была такая масса, что не мудрено было переступить одно из них - должна была снять свое платье и одеться в платье какой нибудь воспитанницы сиротского дома. Это был наряд так называемых "красных девиц"; он состоял из огненно-красного шерстяного платья и белого передника. В общем, это было форменное безобразие, да и удобством этот костюм похвастать не мог. В таком виде нужно было брать урок танцев и гимнастики у мужчин-учителей; помимо этого, во время уроков "красная девица" должна была стоять в класс на высоком стул, чтобы все могли ясно видеть ее во весь рост. Мне кажется, что подобные наказания теперь больше не практикуются, дорогая Катенька, и с тобой отнюдь не будут обходиться с такой строгостью там, куда ты теперь отправляешься Что бы ты сказала, например, если твой красивый, маленький ротик заклеивали бы пластырем за то, что ты сказала несколько лишних слов? Такому наказанию подвергали мисс Померей тех воспитанниц, которые говорили в недозволенное время. Да, детка, вырезывали две широкие полоски липкого пластыря и накрест прикрепляли его через губы; в таком положении нас заставляли оставаться несколько часов кряду. Пластырь брался такой солидной ширины, что однажды чуть не задохнулась одна из наказанных таким способом учениц; с тех пор... ты думаешь, родная, прекратили такое варварское наказание? - нет, но брали менее солидные полоски пластыря. Если кто-либо из нас пачкал свою книгу, то виновной привязывали руки на спину! Да. жизнь наша была тяжела, но, ведь, мы несли свой крест для того, чтобы из нас могли создаться в полном смысле слова молодые приличные барышни! И если твои учительницы покажутся тебе строгими, вспомни, детка, о том, что я написала тебе, и благодари Бога за все! Учиться тебе придется, вероятно, много: наше воспитание было очень ограничено, с нынешними требованиями его и сравнить нельзя. Если мы хорошо танцевали, бегло говорили по-французски, и правильно читали и писали, то наше образование считалось законченным. Вот я, например, с таким запасом знаний прожила всю свою жизнь, а ведь, меня нельзя назвать скверной женой или матерью только потому, что я не знала полдюжины языков и не могла поддерживать серьезные разговоры с учеными людьми о высоких материях. Я написала тебе длинное письмо, моя маленькая Катенька; быть может, оно последнее, которое ты получаешь от своей бабушки: восемьдесят три года - не шутка, родная! Если мне не придется увидеть тебя на ближайшие каникулы, не забывай все-таки меня, вспоминай изредка о твоей горячо любившей тебя старой бабусе, которая иногда рассказывала тебе о своих школьных годах. Тебя бить не будут, моя милая, это уже не в моде. Марта ропщет: она говорить, что я заставила ее много писать! Приходится сказать прощай!
Прощай, моя дорогая!
Твоя любящая тебя бабушка.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История роpги, том I
Глава XLIV
Корреспонденции о наказании розгами в журнале "Family Herlad"
Как это можно было видеть из предшествовавших глав, розга играла с давних пор в домашнем быту довольно выдающуюся роль. Еще сто лет тому назад она была в полном ходу во всех слоях населения. Так, Гогг, творец Эттрики, повествует об одном шотландском лорде, который не только наказывал свою дочь телесно, но и выгнал ее из дому за то, что она влюбилась в портного. Несколько лет тому назад некий арендатор в Вилетсе приказал своей дочери раз навсегда отказаться от планов совместной жизни со своим возлюбленным. Несмотря на такое приказание, ему удалось уличить свою дочь в неповиновении, и, не долго думая, он принялся колотить ее кнутом. Дело кончилось тем, что девушка вырвалась из рук рассвирепевшего отца, убежала в свою комнату и там лишила себя жизни.
При воспитании детей розга считалась у родителей неизбежным средством и не только по отношению к малышам и подросткам, но и в зрелые годы. Современные дети могут только вздохнуть с облегчением и называть себя в сравнении со своими предками счастливыми. Они не могут иметь достаточно ясного представления о тех временах, когда розга была в употреблении почти целый день. Факт остается фактом, и мы с точностью историков утверждаем, что еще шестьдесят лет тому назад, не говоря уже о прошлом веке, дети в возрасте от двух до семнадцати лет большую часть своего дня проводили в известной всем позе на коленях матери или гувернантки. "Кто избегает розги, тот портит ребенка" - гласила старая поговорка, и если бы под влиянием частых порок дети исправлялись, то мальчики и девочки прошлого столетия должны были бы быть прекрасными экземплярами, и в чем, в чем, а уж в ударах и колотушках они недостатка не терпели. Выше мы уже говорили, что березовой кашей угощали не только малолетних, но и зрелых юношей и девиц, и во многих семьях матери не колебались потчевать розгой своих восемнадцати - и девятнадцатилетних дочерей, стоявших накануне замужества. Что скажут на это современные барышни?
Пример подобного домашнего воспитания можно видеть в опубликованных письмах Пастон, относящихся к середине пятнадцатого столетия. В этом письме некая дама советует своему двоюродному брату поскорее избрать для его дочери подходящего мужа, ибо девушка находится как раз в соответствующем возрасте. "Ведь никогда - пишет она далее - дитя твое не имело столько забот и печали, сколько теперь; она не должна разговаривать ни с одним мужчиной, кто бы он ни был; она не смеет говорить ни с одним из слуг, находящихся в доме ее матери, а с самой Пасхи она регулярно по два раза в неделю подвергается порке; иногда ее секут даже два раза в день и бьют, куда попало. Так, в данный момент у нее три или четыре большие раны на голове".
Эта самая Агнесса Пастон предложила воспитателю ее сына высечь последнего и методически сечь его до тех пор, пока мальчик не исправится. "Мальчику" этому было тогда уже пятнадцать лет. В одном из сочинений Фанбурга кто-то спросил вдову Аманду, почему она выходит вторично замуж, когда не любит своего нареченного. Аманда ответила: "Если я откажусь, моя маменька будет бить меня"! Другая, когда ей сообщили о прибыли жениха, сказала: "Делать нечего, нужно затянуть корсет, хотя знаю, что меня здорово высекут за это, так больно, что кровь будет струиться по моему телу".
Доктор Джонсон не упускает ни одного подходящего случая, чтобы не использовать его для восхваления розги и чудного действия ее не только в школе, но и в домашнем быту. Бузвелл рассказывает о нем, что, когда доктор Джонсон увидел нескольких барышень, отличавшихся своим безукоризненно любезным обхождением, и когда ему было сказано, что такому качеству они обязаны исключительно строгим наказаниям, практиковавшимся матерью девушек,- он воскликнул, парадируя слова Шекспира:
"О, розга ! Я чту тебя за это"
А ведь, Джонсон в этой области слыл авторитетом, ибо если дома его и не часто угощали березовой кашей, то, по его собственному признанию, он особенно объелся ею в школ. Когда однажды кто-то сказал ему комплименты за отличное знание им латинского языка, он возразил: "Помилуйте, мой учитель честно наказывал меня розгой, в противном же случат, я ровно ничему не научился бы, ибо ничего не делал бы".
В отношении принципа "жена да боится мужа своего" считаем необходимым упомянуть, что во время всего англосакского похода муж имел право в Англии, по собственному разумению, ,,учить" жену свою розгой, плетью или другим избранным им инструментом Гражданское право разрушало каждому супругу за одно преступление llagellis et tustibus acriter erberare torem, в других случаях только modicam castipationem adhiberc. "Но", говорить Блекстон в своих комментариях, "у нас в Англии, под благородным правлением короля Карла II, подобные права мужа находились под большим сомнением, и в настоящее время жена найдет себе защиту против обижающего ее мужа у участкового мирового судьи. И только в низших слоях населения, вообще склонных к рутинерству и избегающих всяких новшеств, можно встретиться еще и теперь с применением упомянутого выше преимущества супруга на деле".
Ученые никак не могут сговориться по вопросу о том, что именно следует понимать под выражением "мягкое наказание", и каким именно инструментом оно производится. Один из важнейших параграфов общих законоположений страны относительно соответствующего количества розог гласит: "Три удара метловищем куда угодно, за исключением головы". В другом параграфе говорится, что палка, которой наносятся удары, должна быть такой же длины, как рука наказывающего, толщина же ее должна равняться толщине его большого пальца.
Некий супруг имел обыкновение уверить свою жену в том, что если бы он хотел бить ее палкой известной крепости, то должен был бы со спокойной совестью прибегнуть к пруту или к руке. Некоторые мужья, не желавшие обнаруживать особенной строгости, ограничивались орешниковой веткой толщиною в мизинец. На одном из церковных стульев в Стратфорте изображен резьбой на дереве мужчина, который угощает свою жену несколько большим, нежели modicam castigationem, при чем положение женщины настолько же оригинально, насколько и неудобно.
Следующие выдержки заимствованы из дневника Пеписа.
12 мая 1667 года. Сегодня моя жена уличила прислугу в том, что она тайно вышла из дому, и наказала ее телесно, после чего девушка заявила, что оставаться у нас на службе более не желает, Я лично допросил ее и при этом услышал столько лжи, что ее уход может меня только порадовать. Пусть убирается завтра же.
10 июня 1667 года. Был в Гринвич, где застал массу народа. Оказалось, что должна была состояться "кавалькада" по адресу констебля города, который дошел до того, что допустил свою жену наказать себя.
Ссылаясь на "Протестантский Меркур", Малькольм сообщает оригинальный случай, относящейся к концу семнадцатого века.
В Беркшире существовал древний обычай, в силу которого у окон избитого своей женой мужа соседи устраивали особый парад с музыкой, состоявшей из рожков, котлов, кастрюль и тому подобных далеко не музыкальных, но производящих адский шум "инструментов". Эта "кавалькада", о которой говорит Пепис, и есть это именно наказание толпы. Жена одного переносчика тяжестей в окрестностях Лана с такой силой и с таким усердием дубасила своего мужа, что бедняга, ища спасения в бегстве, выпрыгнул в окно на улицу. Возмущенные подобным скандалом, соседи избитого мужа устроили "кавалькаду", т. е. дефилирование пешком с барабанным боем и знаменосцем, на древке которого, вместо знамени или флага, была прикреплена... сорочка. Барабанщик выбивал марш под названием "Остолопы, петухи безмозглые, марш вперед!", причем около семидесяти разносчиков угля, извозчиков и переносчиков тяжестей замыкали процессию, украшенные огромными, прикрепленными к голове рогами. Любопытные зрители были в восторге от этой "кавалькады" на своих на двоих и награждали мстителей за поруганное достоинство мужчины щедрыми подачками.
Во времена "семейных наказаний" не забывали также прислугу и ремесленных учеников. Некоторые, зараженные пуританством писатели, касающиеся в своих трудах отношений господ к своей прислуге и служащим вообще, наделяют барина и барыню обязанностью также и наказывать своих подчиненных, причем один из них выражается так: "Я слышал от умудренных опытом людей, что совершившему преступление доставляет огромное удовольствие, если мужчину наказывает мужчина, а женский пол - женщина. Ибо не подобает мужчине дойти до того, чтобы его била женщина, а девушки в то же время сильно портятся, если получают удары от руки мужчины".
Что касается телесных наказаний находящихся в выучке учеников, то по этому поводу существует интересная история о шотландском ученике сапожника, но за достоверность ее мы не ручаемся. Город Линлитгоф в Шотландии славится своей сапожной и башмачной мануфактурой, и в прежние времена множество мальчиков в качестве учеников находили себе там занятие. Часть из них были сироты и воспитывались со стороны своих хозяек на совершенно ортодоксальный манер. Женщины Линлитгофа вообще, очевидно, прекрасно владели и управлялись пресловутым ремнем, причем об одной не в меру дородной особе рассказывают, что в течение десяти минут она приводила к повиновению и наказывала полдюжины учеников ее мужа. И другие женщины также великолепно обращались с орудиями телесных наказаний, и в конце концов постоянно избитые мальчики начали crescendo возраставшим ропотом заявлять вполне справедливые протесты против жестокого с ними обращения хозяек, заявляя, что им уже невмоготу так часто укладываться на колени жен своих мастеров. Дело кончилось тем, что мальчишки по взаимному уговору решили отомстить. Избран был день, когда месть должна была восторжествовать. Заговорщики узнали, что четверо мастеров их начальников, собрались по какому-то экстраординарному случаю поехать в Эдинбург. Эти четверо как раз оказались те, чьи жены наиболее часто и сурово наказывали учеников. Судьба, значит, благоприятствует юным мстителям! В определенное время мальчишки набросились на ничего не подозревавших женщин, схватили каждую из них в ее собственном доме и, надлежащим образом приготовив к наказанию, что есть силы нанесли ей оптом и в розницу по несколько ударов тем же самым ремнем, который так часто прогуливался по их "казенному месту". Хотя каждая из избитых женщин и клялась жестоко наказать своих обидчиков, но когда обнаружилось, что она не одна пострадала, решено было скрыть о происшедшем скандале, и только долгое время спустя хозяева узнали, каким именно образом был спровоцирован учениками день их отсутствия из Линлитгофа.
Временами ученикам ремесленников доставалось особенно сильно, и в Лондоне, например, одна женщина - Брунриг, была даже приговорена к смертной казни через повешение за слишком жестокое обращение со своими учениками.
"Двух учениц она до смерти избила И их тела в печку посадила" говорит об этой Брунриг "Антиякобинец", но на самом деле происшествие обстояло иначе. Во времена Георга III г-жа Брунриг занимала место надзирательницы в работном доме святого Дунстана. Главной ее обязанностью был надзор за прачками, но помимо этого она принимала к себе на квартиру требующих за собой ухода больных женщин. С виду она старалась казаться чрезвычайно благочестивой, аккуратнейшим образом ходила в церковь и производила на своих соседей впечатление достойной уважения, религиозной, работящей и обходительной женщины. Ей на попечение община сдала трех сироток - девочек, чтобы научить их искусству быть хорошими горничными. Девочек звали Мария Митчел, Мария Джонс и Мария Эллифорд. Такие "общественные" девочки не всегда превращаются в хороших прислуг, и госпожа Брунриг начала воспитывать их самым основательным образом, применяя при этом свою собственную систему. Пособием при воспитании служили преимущественно пинки и колотушки, била она девочек неограниченно, раздавая неисчислимое количество ударов, куда и как попало. Она била девочек разве так, как пьяный зеленщик бьет своего осла. Частенько она укладывала Марию Джонс на два кухонных табурета и била ее до тех пор, пока рука уставала держать палку. Затем она обливала тело несчастной холодной водой и всовывала голову ее в ведро с водою. Вскоре девочка была сплошь покрыта ранами и пузырями на голове, спине и на плечах. В одно прекрасное утро ей удалось сбежать обратно в воспитательный дом, где ее, разумеется, приняли и стали лечить. Начальство этого учреждения написало госпоже Брунриг и угрожало пожаловаться властям на скверное обращение с девочкой, но на это послание никакого ответа не последовало. Мария Брунриг обратилась к воспитанию остальных двух девочек.
Мария Митчел также пыталась убежать от своей благодетельниц, но сын госпожи Брунриг поймал ее и привел в дом матери. Мари Эллифорд, третья ученица, почти всегда ходила полуобнаженной; били ее попеременно то палкой, то ручкой от метлы, то кнутом для лошади. Спала она в погребе, где хранился уголь; ее постелью служил пучок соломы, питалась она исключительно хлебом и водою. Если госпожа Брунриг замечала, что девочки где-либо изодрали свое платье,-она связывала их вместе и заставляла несколько дней проводить в таком виде нагишом. Когда мать уставала, ей на помощь являлся сын и самолично распоряжался наказаниями несчастных сироток. В один день Mapию Эллифорд раздевали пять раз, пять раз привязывали к скамье и пять раз били кнутом; другая девочка должна была присутствовать при всех экзекуциях. В конце концов, соседи констатировали факт истязания и донесли властям о своих наблюдениях. Госпожу Брунриг и ее сына арестовали, Марию Эллифорд перевезли в больницу, где через несколько дней она скончалась. Но госпоже Брунриг удалось вместе с сыном убежать из тюрьмы и благополучно скрываться в течение нескольких недель. Полиция все таки напала на их след, и прелестная маменька с не менее прелестным сыном снова были водворены в тюрьму.
Как только народ узнал об ее аресте, поднялось страшное волнение: об этом звере начали рассказывать самые невероятные истории. Говорили, что из ее дома бесследно исчезли четырнадцать девочек-сироток, что она, как акушерка, отправляла на тот свет детей при рождении их, и что трупики малюток выбрасывались ею на съедение свиньям. Семейка Брунриг (муж ее также был привлечен к делу) предстала перед судом присяжных в Ольд-Байл. Отца и сына приговорили к шестимесячному тюремному заключению, но госпоже Брунриг досталось более тяжелое наказание: ее приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение в Тибурне. Сопровождавшая приговоренную толпа всю дорогу от тюрьмы до позорной площади негодующе неистовствовала и предавала шедшую на казнь женщину вечному проклятию.
Владелец фабрики соломенных плетений в одной из деревень Бедфордшейра, имевший обыкновение частенько наказывать работавших у него молодых девушек, был, к его несказанному удивлению, приговорен к шестимесячному тюремному заключению за то, что в один прекрасный день "неблагопристойным образом" наказал юную работницу розгами. Недавно мы узнали историю одной сиротки, достигнувшей звания графини благодаря тому, что хозяйка ее, жена сапожника, часто награждала ее березовой кашей. Девочку эту послали к одной знатной даме для примерки заказанных бальных ботинок, но забитая ученица оказалась несколько неловкой, и сидевшая с вытянутой ногой аристократка вышла из себя. Она, послала своего сына к сапожнику с письмом и грозила перестать заказывать у него обувь. Хозяйка тут же набросилась на несчастную ученицу и на глазах принесшего письмо сына аристократки принялась истязать ее. На изумленного юношу вид несчастной девушки произвел такое впечатление, что он принял на себя заботы о ее дальнейшем воспитании и впоследствии женился на ней. После смерти своего отца молодой человек вместе с богатствами унаследовал и титул, и бывшая ученица сапожника сделалась таким образом графиней!
Все эти девочки, ученицы парикмахерш, портних, корсетниц и тому подобных профессий постоянно подвергались телесным наказаниям, и не раз за время их учения розга и другие инструменты прогуливались по их обнаженному телу. Одна из парикмахерш Пел-Мелля, считавшаяся артисткой в своем искусстве, также попала под суд за свое строгое и суровое обращение с ученицами. Употреблению розги она научилась в Париже, где в качестве камеристки служила в одной из знатных фамилий Франции.
Мы должны еще упомянуть здесь об одном особенном, отличительном английском обычае. В прошедшем столетии почти повсеместно было в Великобритании принято в день совершения над каким-либо преступником смертной казни сечь в семье детей розгами, а так как казни в то время совершались довольно таки часто, то рикошетом страдали и бедные ребятишки. Об этом обычае рассказала нам одна пожилая дама, присовокупив, что в начале нынешнего столетия ее самое частенько потчевали березовой кашей, имея при этом в виду рельефнее запечатлеть в ее памяти ужасный образ казненного на виселице преступника. Переходя к более позднейшим временам, мы наталкиваемся сразу на статью, помещенную в "Лондонской Газете" 11 октября 1856 года. Заметка эта относится к телесным наказаниям в супружеской жизни и гласит следующее:
"Магистру Вайтегавена пришлось недавно рассмотреть массу аналогических дел, касающихся телесных наказаний, совершаемых в супружеском быту. Большинство случаев имело место в среде возникшей там христианской секты, учение которой проводит, между прочим, мысль о том, что обычай телесных наказаний идет рука об руку с христианским вероучением.
Его преподобие Георг Бирд переселился в Вайтегавен и в скорости основал здесь общину. Через несколько недель по возникновении ее, повсюду разнесся слух, что, по мнению преподобного отца, Священное Писание вполне разрешает телесное наказание, производимое мужем над своей женою. Приблизительно месяца через полтора в магистратуру поступила жалоба на Джемса Скотта, члена общины Георга Бирда. Жалоба эта была подана его женою, и в ней излагалось, что обвинительница была обнажена и избита своим мужем за то, что не хотела вместе с ним отправиться на то богослужение, которое в последнее время он стал посещать. Спрошенная членами магистратуры, мистрис Скотт заявила, что у нее нет ни малейшего желания домогаться наказания мужа; пусть только даст серьезное обещание, что впредь никогда худо с ней обращаться не будет. Вызванный на суд, мистер Скотт не пожелал подчиниться желанию своей супруги и объяснил следующее: "Неужели я не должен повиноваться закону Божьему, а должен признавать законы человеческие?" Так как: обвиняемый упорствовал в своем желании оставить мысль о наказании жены, то судьи приговорили его к месячному тюремному заключению с назначением на самые тяжкие принудительные работы. По поводу этого случая и по поводу стойкости и преданности своему убеждению мистера Скотт Георг Бирд произнес целую серию проповедей. Он утверждал, что на обязанности каждого мужчины лежит держать в своих руках бразды домашнего правления, и что поэтому, а также на основании божественного закона, он имеет право приводить свою жену к повиновению путем телесного наказания тогда, когда она этого заслуживает".
Глава XLIV
Корреспонденции о наказании розгами в журнале "Family Herlad"
Как это можно было видеть из предшествовавших глав, розга играла с давних пор в домашнем быту довольно выдающуюся роль. Еще сто лет тому назад она была в полном ходу во всех слоях населения. Так, Гогг, творец Эттрики, повествует об одном шотландском лорде, который не только наказывал свою дочь телесно, но и выгнал ее из дому за то, что она влюбилась в портного. Несколько лет тому назад некий арендатор в Вилетсе приказал своей дочери раз навсегда отказаться от планов совместной жизни со своим возлюбленным. Несмотря на такое приказание, ему удалось уличить свою дочь в неповиновении, и, не долго думая, он принялся колотить ее кнутом. Дело кончилось тем, что девушка вырвалась из рук рассвирепевшего отца, убежала в свою комнату и там лишила себя жизни.
При воспитании детей розга считалась у родителей неизбежным средством и не только по отношению к малышам и подросткам, но и в зрелые годы. Современные дети могут только вздохнуть с облегчением и называть себя в сравнении со своими предками счастливыми. Они не могут иметь достаточно ясного представления о тех временах, когда розга была в употреблении почти целый день. Факт остается фактом, и мы с точностью историков утверждаем, что еще шестьдесят лет тому назад, не говоря уже о прошлом веке, дети в возрасте от двух до семнадцати лет большую часть своего дня проводили в известной всем позе на коленях матери или гувернантки. "Кто избегает розги, тот портит ребенка" - гласила старая поговорка, и если бы под влиянием частых порок дети исправлялись, то мальчики и девочки прошлого столетия должны были бы быть прекрасными экземплярами, и в чем, в чем, а уж в ударах и колотушках они недостатка не терпели. Выше мы уже говорили, что березовой кашей угощали не только малолетних, но и зрелых юношей и девиц, и во многих семьях матери не колебались потчевать розгой своих восемнадцати - и девятнадцатилетних дочерей, стоявших накануне замужества. Что скажут на это современные барышни?
Пример подобного домашнего воспитания можно видеть в опубликованных письмах Пастон, относящихся к середине пятнадцатого столетия. В этом письме некая дама советует своему двоюродному брату поскорее избрать для его дочери подходящего мужа, ибо девушка находится как раз в соответствующем возрасте. "Ведь никогда - пишет она далее - дитя твое не имело столько забот и печали, сколько теперь; она не должна разговаривать ни с одним мужчиной, кто бы он ни был; она не смеет говорить ни с одним из слуг, находящихся в доме ее матери, а с самой Пасхи она регулярно по два раза в неделю подвергается порке; иногда ее секут даже два раза в день и бьют, куда попало. Так, в данный момент у нее три или четыре большие раны на голове".
Эта самая Агнесса Пастон предложила воспитателю ее сына высечь последнего и методически сечь его до тех пор, пока мальчик не исправится. "Мальчику" этому было тогда уже пятнадцать лет. В одном из сочинений Фанбурга кто-то спросил вдову Аманду, почему она выходит вторично замуж, когда не любит своего нареченного. Аманда ответила: "Если я откажусь, моя маменька будет бить меня"! Другая, когда ей сообщили о прибыли жениха, сказала: "Делать нечего, нужно затянуть корсет, хотя знаю, что меня здорово высекут за это, так больно, что кровь будет струиться по моему телу".
Доктор Джонсон не упускает ни одного подходящего случая, чтобы не использовать его для восхваления розги и чудного действия ее не только в школе, но и в домашнем быту. Бузвелл рассказывает о нем, что, когда доктор Джонсон увидел нескольких барышень, отличавшихся своим безукоризненно любезным обхождением, и когда ему было сказано, что такому качеству они обязаны исключительно строгим наказаниям, практиковавшимся матерью девушек,- он воскликнул, парадируя слова Шекспира:
"О, розга ! Я чту тебя за это"
А ведь, Джонсон в этой области слыл авторитетом, ибо если дома его и не часто угощали березовой кашей, то, по его собственному признанию, он особенно объелся ею в школ. Когда однажды кто-то сказал ему комплименты за отличное знание им латинского языка, он возразил: "Помилуйте, мой учитель честно наказывал меня розгой, в противном же случат, я ровно ничему не научился бы, ибо ничего не делал бы".
В отношении принципа "жена да боится мужа своего" считаем необходимым упомянуть, что во время всего англосакского похода муж имел право в Англии, по собственному разумению, ,,учить" жену свою розгой, плетью или другим избранным им инструментом Гражданское право разрушало каждому супругу за одно преступление llagellis et tustibus acriter erberare torem, в других случаях только modicam castipationem adhiberc. "Но", говорить Блекстон в своих комментариях, "у нас в Англии, под благородным правлением короля Карла II, подобные права мужа находились под большим сомнением, и в настоящее время жена найдет себе защиту против обижающего ее мужа у участкового мирового судьи. И только в низших слоях населения, вообще склонных к рутинерству и избегающих всяких новшеств, можно встретиться еще и теперь с применением упомянутого выше преимущества супруга на деле".
Ученые никак не могут сговориться по вопросу о том, что именно следует понимать под выражением "мягкое наказание", и каким именно инструментом оно производится. Один из важнейших параграфов общих законоположений страны относительно соответствующего количества розог гласит: "Три удара метловищем куда угодно, за исключением головы". В другом параграфе говорится, что палка, которой наносятся удары, должна быть такой же длины, как рука наказывающего, толщина же ее должна равняться толщине его большого пальца.
Некий супруг имел обыкновение уверить свою жену в том, что если бы он хотел бить ее палкой известной крепости, то должен был бы со спокойной совестью прибегнуть к пруту или к руке. Некоторые мужья, не желавшие обнаруживать особенной строгости, ограничивались орешниковой веткой толщиною в мизинец. На одном из церковных стульев в Стратфорте изображен резьбой на дереве мужчина, который угощает свою жену несколько большим, нежели modicam castigationem, при чем положение женщины настолько же оригинально, насколько и неудобно.
Следующие выдержки заимствованы из дневника Пеписа.
12 мая 1667 года. Сегодня моя жена уличила прислугу в том, что она тайно вышла из дому, и наказала ее телесно, после чего девушка заявила, что оставаться у нас на службе более не желает, Я лично допросил ее и при этом услышал столько лжи, что ее уход может меня только порадовать. Пусть убирается завтра же.
10 июня 1667 года. Был в Гринвич, где застал массу народа. Оказалось, что должна была состояться "кавалькада" по адресу констебля города, который дошел до того, что допустил свою жену наказать себя.
Ссылаясь на "Протестантский Меркур", Малькольм сообщает оригинальный случай, относящейся к концу семнадцатого века.
В Беркшире существовал древний обычай, в силу которого у окон избитого своей женой мужа соседи устраивали особый парад с музыкой, состоявшей из рожков, котлов, кастрюль и тому подобных далеко не музыкальных, но производящих адский шум "инструментов". Эта "кавалькада", о которой говорит Пепис, и есть это именно наказание толпы. Жена одного переносчика тяжестей в окрестностях Лана с такой силой и с таким усердием дубасила своего мужа, что бедняга, ища спасения в бегстве, выпрыгнул в окно на улицу. Возмущенные подобным скандалом, соседи избитого мужа устроили "кавалькаду", т. е. дефилирование пешком с барабанным боем и знаменосцем, на древке которого, вместо знамени или флага, была прикреплена... сорочка. Барабанщик выбивал марш под названием "Остолопы, петухи безмозглые, марш вперед!", причем около семидесяти разносчиков угля, извозчиков и переносчиков тяжестей замыкали процессию, украшенные огромными, прикрепленными к голове рогами. Любопытные зрители были в восторге от этой "кавалькады" на своих на двоих и награждали мстителей за поруганное достоинство мужчины щедрыми подачками.
Во времена "семейных наказаний" не забывали также прислугу и ремесленных учеников. Некоторые, зараженные пуританством писатели, касающиеся в своих трудах отношений господ к своей прислуге и служащим вообще, наделяют барина и барыню обязанностью также и наказывать своих подчиненных, причем один из них выражается так: "Я слышал от умудренных опытом людей, что совершившему преступление доставляет огромное удовольствие, если мужчину наказывает мужчина, а женский пол - женщина. Ибо не подобает мужчине дойти до того, чтобы его била женщина, а девушки в то же время сильно портятся, если получают удары от руки мужчины".
Что касается телесных наказаний находящихся в выучке учеников, то по этому поводу существует интересная история о шотландском ученике сапожника, но за достоверность ее мы не ручаемся. Город Линлитгоф в Шотландии славится своей сапожной и башмачной мануфактурой, и в прежние времена множество мальчиков в качестве учеников находили себе там занятие. Часть из них были сироты и воспитывались со стороны своих хозяек на совершенно ортодоксальный манер. Женщины Линлитгофа вообще, очевидно, прекрасно владели и управлялись пресловутым ремнем, причем об одной не в меру дородной особе рассказывают, что в течение десяти минут она приводила к повиновению и наказывала полдюжины учеников ее мужа. И другие женщины также великолепно обращались с орудиями телесных наказаний, и в конце концов постоянно избитые мальчики начали crescendo возраставшим ропотом заявлять вполне справедливые протесты против жестокого с ними обращения хозяек, заявляя, что им уже невмоготу так часто укладываться на колени жен своих мастеров. Дело кончилось тем, что мальчишки по взаимному уговору решили отомстить. Избран был день, когда месть должна была восторжествовать. Заговорщики узнали, что четверо мастеров их начальников, собрались по какому-то экстраординарному случаю поехать в Эдинбург. Эти четверо как раз оказались те, чьи жены наиболее часто и сурово наказывали учеников. Судьба, значит, благоприятствует юным мстителям! В определенное время мальчишки набросились на ничего не подозревавших женщин, схватили каждую из них в ее собственном доме и, надлежащим образом приготовив к наказанию, что есть силы нанесли ей оптом и в розницу по несколько ударов тем же самым ремнем, который так часто прогуливался по их "казенному месту". Хотя каждая из избитых женщин и клялась жестоко наказать своих обидчиков, но когда обнаружилось, что она не одна пострадала, решено было скрыть о происшедшем скандале, и только долгое время спустя хозяева узнали, каким именно образом был спровоцирован учениками день их отсутствия из Линлитгофа.
Временами ученикам ремесленников доставалось особенно сильно, и в Лондоне, например, одна женщина - Брунриг, была даже приговорена к смертной казни через повешение за слишком жестокое обращение со своими учениками.
"Двух учениц она до смерти избила И их тела в печку посадила" говорит об этой Брунриг "Антиякобинец", но на самом деле происшествие обстояло иначе. Во времена Георга III г-жа Брунриг занимала место надзирательницы в работном доме святого Дунстана. Главной ее обязанностью был надзор за прачками, но помимо этого она принимала к себе на квартиру требующих за собой ухода больных женщин. С виду она старалась казаться чрезвычайно благочестивой, аккуратнейшим образом ходила в церковь и производила на своих соседей впечатление достойной уважения, религиозной, работящей и обходительной женщины. Ей на попечение община сдала трех сироток - девочек, чтобы научить их искусству быть хорошими горничными. Девочек звали Мария Митчел, Мария Джонс и Мария Эллифорд. Такие "общественные" девочки не всегда превращаются в хороших прислуг, и госпожа Брунриг начала воспитывать их самым основательным образом, применяя при этом свою собственную систему. Пособием при воспитании служили преимущественно пинки и колотушки, била она девочек неограниченно, раздавая неисчислимое количество ударов, куда и как попало. Она била девочек разве так, как пьяный зеленщик бьет своего осла. Частенько она укладывала Марию Джонс на два кухонных табурета и била ее до тех пор, пока рука уставала держать палку. Затем она обливала тело несчастной холодной водой и всовывала голову ее в ведро с водою. Вскоре девочка была сплошь покрыта ранами и пузырями на голове, спине и на плечах. В одно прекрасное утро ей удалось сбежать обратно в воспитательный дом, где ее, разумеется, приняли и стали лечить. Начальство этого учреждения написало госпоже Брунриг и угрожало пожаловаться властям на скверное обращение с девочкой, но на это послание никакого ответа не последовало. Мария Брунриг обратилась к воспитанию остальных двух девочек.
Мария Митчел также пыталась убежать от своей благодетельниц, но сын госпожи Брунриг поймал ее и привел в дом матери. Мари Эллифорд, третья ученица, почти всегда ходила полуобнаженной; били ее попеременно то палкой, то ручкой от метлы, то кнутом для лошади. Спала она в погребе, где хранился уголь; ее постелью служил пучок соломы, питалась она исключительно хлебом и водою. Если госпожа Брунриг замечала, что девочки где-либо изодрали свое платье,-она связывала их вместе и заставляла несколько дней проводить в таком виде нагишом. Когда мать уставала, ей на помощь являлся сын и самолично распоряжался наказаниями несчастных сироток. В один день Mapию Эллифорд раздевали пять раз, пять раз привязывали к скамье и пять раз били кнутом; другая девочка должна была присутствовать при всех экзекуциях. В конце концов, соседи констатировали факт истязания и донесли властям о своих наблюдениях. Госпожу Брунриг и ее сына арестовали, Марию Эллифорд перевезли в больницу, где через несколько дней она скончалась. Но госпоже Брунриг удалось вместе с сыном убежать из тюрьмы и благополучно скрываться в течение нескольких недель. Полиция все таки напала на их след, и прелестная маменька с не менее прелестным сыном снова были водворены в тюрьму.
Как только народ узнал об ее аресте, поднялось страшное волнение: об этом звере начали рассказывать самые невероятные истории. Говорили, что из ее дома бесследно исчезли четырнадцать девочек-сироток, что она, как акушерка, отправляла на тот свет детей при рождении их, и что трупики малюток выбрасывались ею на съедение свиньям. Семейка Брунриг (муж ее также был привлечен к делу) предстала перед судом присяжных в Ольд-Байл. Отца и сына приговорили к шестимесячному тюремному заключению, но госпоже Брунриг досталось более тяжелое наказание: ее приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение в Тибурне. Сопровождавшая приговоренную толпа всю дорогу от тюрьмы до позорной площади негодующе неистовствовала и предавала шедшую на казнь женщину вечному проклятию.
Владелец фабрики соломенных плетений в одной из деревень Бедфордшейра, имевший обыкновение частенько наказывать работавших у него молодых девушек, был, к его несказанному удивлению, приговорен к шестимесячному тюремному заключению за то, что в один прекрасный день "неблагопристойным образом" наказал юную работницу розгами. Недавно мы узнали историю одной сиротки, достигнувшей звания графини благодаря тому, что хозяйка ее, жена сапожника, часто награждала ее березовой кашей. Девочку эту послали к одной знатной даме для примерки заказанных бальных ботинок, но забитая ученица оказалась несколько неловкой, и сидевшая с вытянутой ногой аристократка вышла из себя. Она, послала своего сына к сапожнику с письмом и грозила перестать заказывать у него обувь. Хозяйка тут же набросилась на несчастную ученицу и на глазах принесшего письмо сына аристократки принялась истязать ее. На изумленного юношу вид несчастной девушки произвел такое впечатление, что он принял на себя заботы о ее дальнейшем воспитании и впоследствии женился на ней. После смерти своего отца молодой человек вместе с богатствами унаследовал и титул, и бывшая ученица сапожника сделалась таким образом графиней!
Все эти девочки, ученицы парикмахерш, портних, корсетниц и тому подобных профессий постоянно подвергались телесным наказаниям, и не раз за время их учения розга и другие инструменты прогуливались по их обнаженному телу. Одна из парикмахерш Пел-Мелля, считавшаяся артисткой в своем искусстве, также попала под суд за свое строгое и суровое обращение с ученицами. Употреблению розги она научилась в Париже, где в качестве камеристки служила в одной из знатных фамилий Франции.
Мы должны еще упомянуть здесь об одном особенном, отличительном английском обычае. В прошедшем столетии почти повсеместно было в Великобритании принято в день совершения над каким-либо преступником смертной казни сечь в семье детей розгами, а так как казни в то время совершались довольно таки часто, то рикошетом страдали и бедные ребятишки. Об этом обычае рассказала нам одна пожилая дама, присовокупив, что в начале нынешнего столетия ее самое частенько потчевали березовой кашей, имея при этом в виду рельефнее запечатлеть в ее памяти ужасный образ казненного на виселице преступника. Переходя к более позднейшим временам, мы наталкиваемся сразу на статью, помещенную в "Лондонской Газете" 11 октября 1856 года. Заметка эта относится к телесным наказаниям в супружеской жизни и гласит следующее:
"Магистру Вайтегавена пришлось недавно рассмотреть массу аналогических дел, касающихся телесных наказаний, совершаемых в супружеском быту. Большинство случаев имело место в среде возникшей там христианской секты, учение которой проводит, между прочим, мысль о том, что обычай телесных наказаний идет рука об руку с христианским вероучением.
Его преподобие Георг Бирд переселился в Вайтегавен и в скорости основал здесь общину. Через несколько недель по возникновении ее, повсюду разнесся слух, что, по мнению преподобного отца, Священное Писание вполне разрешает телесное наказание, производимое мужем над своей женою. Приблизительно месяца через полтора в магистратуру поступила жалоба на Джемса Скотта, члена общины Георга Бирда. Жалоба эта была подана его женою, и в ней излагалось, что обвинительница была обнажена и избита своим мужем за то, что не хотела вместе с ним отправиться на то богослужение, которое в последнее время он стал посещать. Спрошенная членами магистратуры, мистрис Скотт заявила, что у нее нет ни малейшего желания домогаться наказания мужа; пусть только даст серьезное обещание, что впредь никогда худо с ней обращаться не будет. Вызванный на суд, мистер Скотт не пожелал подчиниться желанию своей супруги и объяснил следующее: "Неужели я не должен повиноваться закону Божьему, а должен признавать законы человеческие?" Так как: обвиняемый упорствовал в своем желании оставить мысль о наказании жены, то судьи приговорили его к месячному тюремному заключению с назначением на самые тяжкие принудительные работы. По поводу этого случая и по поводу стойкости и преданности своему убеждению мистера Скотт Георг Бирд произнес целую серию проповедей. Он утверждал, что на обязанности каждого мужчины лежит держать в своих руках бразды домашнего правления, и что поэтому, а также на основании божественного закона, он имеет право приводить свою жену к повиновению путем телесного наказания тогда, когда она этого заслуживает".
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLV
Розга в будуаре
О применении розги среди молодых женщин в одном из излюбленных и популярнейших журналов "Family Herald" имеется настоящий и неисчерпаемый колодезь новостей. Как это всякому известно, журнал этот пользуется особенной любовью, благодаря помещаемым в нем сообщениям многочисленных корреспондентов. Особенно много говорят последние о телесных наказаниях, применяемых к девочкам и девушкам как в школах, так и в домашнем быту. Впрочем, "Family Herald" представляется не единственным периодическим журналом, посвящающим свои страницы березовой каше. "Queen", один из моднейших журналов столицы Англии, лет пять тому назад также открыл столбцы своих страниц для обмена мыслей по поводу разбираемых "Family Herald" вопросов. Сначала сообщения различных сотрудников касались исключительно разбора подходящих наказаний для маленьких детей и решения вопроса о целесообразности применения розги при воспитании детей дошкольного возраста. Но с течением времени гостеприимный редактор отводил все больше и больше места письмам и сообщениям, касавшимся телесного наказания более взрослых детей. Мы полагаем, что нашим читателям будет небезынтересно познакомиться с парой этих двух писем в редакцию.
"Только что прочитал в превосходном журнале вашем сообщения корреспондентов на весьма важную тему о телесных наказаниях детей. А так как я в этом отношении сделал несколько, по моему глубокому убеждению, ценных наблюдений, то смею надеяться, что вы, любезный г. редактор, разрешите мне поделиться с ними на страницах уважаемого издания вашего.
Когда три года тому назад Господь призвал к Себе мою супругу, мне пришлось лично заняться воспитанием наших детей: двух девочек и четырех мальчиков. Мальчиков я отправил в пансион, а для девочек пригласил гувернантку. Нужно заметить, что дочурки мои до самого последнего времени воспитывались покойной женой чрезвычайно заботливо и не знали о том:, что на свете существуют для детей телесные наказания. В дальнейшем я заметил, что, со смерти матери, девочки делали весьма слабые успехи в науках, и, кроме того, поведение их оставляло желать многого: они начали грубить и обнаруживали очень мало девических наклонностей. Все это меня огорчало, и, по представлению воспитательницы, я в конце концов дал свое согласие на то чтобы в доме завести розгу. Розга была приобретена такого образца, на какой указала гувернантка: кусок мягкой гибкой кожи, в окончании расщепленной на тонкие полоски, хотя и причинявшая сильную боль, но не производившая никаких повреждений кожи и не вызывавшая скверных последствий для организма. В первый раз розга была пущена в ход после того, как у меня пропали деньги, и когда после перекрестного допроса я убедился в том, что кражу совершили только мои девочки. Я распорядился, чтобы гувернантка наказала обеих дочек солидным количеством ударов. Временем для приведения моего приговора в исполнение был назначен вечер, местом - будуар воспитательницы. После вечерней молитвы обе девочки получили основательную порку supra dorsum midium. Их привязали к дивану, чтобы они не могли сопротивляться. После экзекуции каждая из наказанных поцеловала розгу и поблагодарила гувернантку за "науку". Только тогда им разрешено было одеться.
Со времени этого наказания поведение девочек коренным образом видоизменилось; кроме того, мы стали замечать, что они занимаются чрезвычайно усердно и в преподаваемых им предметах делают изумительные успехи. Вот уже девять месяцев прошло со времени экзекуции, и ни одной из них не пришлось призывать в будуар для наказания, хотя временами, но очень редко, приходилось все таки заставлять розгу прогуливаться по рукам девочек; подобные наказания налагались за отсутствие должного при приготовлении уроков прилежания.
С не менее положительным результатом применял я мою розгу и к своим сыновьям, причем не могу умолчать о том, что я нахожу этот инструмент более целесообразным, нежели березовую розгу, которая, при слишком усердном обращении с ней, наносит и коже, и всему организму значительные повреждения. Ничего подобного с кожаной розгой наблюдаться не может, хотя в то же время испытываемая наказуемым боль гораздо чувствительнее, нежели при березовых прутьях. А чувство боли и есть, по моему мнению, главная цель всякого телесного наказания: "о нем никогда позабыть не должно"!
Один из преподавателей большого училища для девочек также с восторгом отзывается о прекрасном действии этого инструмента. Приводим дословно сообщение его "способа употребления". "Ремень приготовлен из мягкой кожи; оканчивается он массой маленьких тонких полосок. При применении этого инструмента на руке молодой девушки получаются изумительные результаты. Само собой разумеется, что боль при наказании вызывается очень сильная, но за то скоропреходящая, а так как кожа при этом нисколько не повреждается, да и сам способ выполнения наказания не может быть назван неблагопристойным, то приходится согласиться с тем, что этот инструмент должен быть предпочтен березовым прутьям, связанным в розгу. Во всяком случае, вызываемое в данном случае. болезненное ощущение совершенно достаточно для того, чтобы понудить молодых девушек добросовестно относиться к приготовлению задаваемых им уроков".
В заключение приводим письмо одного господина, которое как бы то ни было, затрагивает новые взгляды на телесные наказания, положительно благоговея перед современным течением. "По моему мнению, публичное наказание взрослых девушек должно быть воспрещено законом. Наказание ребенка в возрасте шести - восьми лет - одно дело, а то, что описывает ваш корреспондент - другое дело. Еще несколько месяцев тому назад я с нерешительностью относился к подобным корреспонденциям, но опыт последних недель заставил меня составить непоколебимое мнение.
Я холостяк. Несколько лет тому назад умерла у меня сестра, возложив на меня перед смертью заботы о ее дочери. Теперь моей племяннице всего восемнадцать лет. Это - прекрасная девушка, скромная, благовоспитанная, какие редко встречаются. Она живо интересуется всеми науками и для пополнения своих знаний выразила желание посещать одно из значительных учебных заведений; покоряясь ее влечению, я переговорил о всем необходимом с начальницей этого училища.
Когда я в одну из суббот возвратился из Лондона, приехав домой незадолго перед обедом, меня встретила моя старая экономка, служившая у меня много лет, с чрезвычайно опечаленным выражением лица. Из расспросов я узнал, что молодая барышня пришла домой в большом волнении и сейчас же заперлась в своей комнате". Как оказалось впоследствии, дело было в следующем.
В это утро была назначена лекция об английской поэзии; лектор отнесся к ней чрезвычайно поверхностно и выражение "Мы, смертные; ибо живем одиноко" приписал перу Теннисона. Так как я сам часто занимаюсь литературой и отношусь к ней с большой любовью, то моя племянница, при совместной со мной жизни, более начитана, нежели другие девушки ее возраста. Она позволила себе остановить преподавателя, сказав ему, что автором приведенных выше слов является не Теннисон, а Матье Арнольд.
Одна из присутствовавших на уроке гувернанток серьезным тоном запретила ей прерывать учителя и поправлять его и поставила ей в журнале крестик. У начальницы было обыкновение всех отмеченных крестом учениц подвергать телесному наказанию, и моя племянница сама была несколько раз свидетельницей производимых над малолетними ученицами экзекуций, не подозревая, разумеется, что подобная мера может быть предпринята не по отношению к детям.
К безграничному удивлению моей племянницы, после уроков ее пригласили в учительскую и к еще большому изумлению объявили, что за непочтительное отношение к учителю ей предстоит подвергнуться наказанию. Ни просьбы, ни протесты ни к чему не привели; несчастная барышня должна была уступить силе и получила от руки своей начальницы двенадцать сильных ударов розгой.
Я сам по происхождению - ирландец, и вам не трудно представить себе мое негодование по поводу столь унизительного обращения со взрослой девушкой, которая не сегодня - завтра должна была выйти замуж. Я принял быстрое решение, одобренное несколькими дамами, которым я о нем сообщил. С трудом уговорил я племянницу, как ни в чем не бывало, снова начать посещение училища, и вскоре после описанного выше происшествия я передал начальнице приглашение пожаловать к нам на завтрак. Это было в начале января. Вместе с приглашением я уведомил ее, что кстати уплачу ей следуемое за право учения племянницы. Она явилась; по моему распоряжение, ее провели в нашу домашнюю библиотечную комнату; там ее поджидали уже три замужние женщины, жены моих друзей, о которых я упомянул выше и которые отнеслись с одобрением к моему плану. Я пригласил ее сесть и высказал мое мнение на счет ее обращения с ученицами. Далее, я сказал ей, что сначала у меня явилась мысль возбудить против нее судебное преследование, но затем я порешил наказать ее в присутствии находящихся здесь дам так же точно, как она наказала мою племянницу. Само собой разумеется, разыгралась ужасно бурная сцена, но угрозы судебным процессом заставили почтенную матрону согласиться с моим решением. Немедленно же я оседлал коня и отправился в Этон, где приобрел обычную здесь розгу. Ко всему сказанному должен еще добавить, что начальница получила двадцать дюжих ударов, которые она, как рослая и крепкая особа, должна была перенести вполне свободно. Племянница не захотела присутствовать при экзекуции, но зато после порки я заставил наказанную попросить у оскорбленной ею барышни извинение".
Глава XLV
Розга в будуаре
О применении розги среди молодых женщин в одном из излюбленных и популярнейших журналов "Family Herald" имеется настоящий и неисчерпаемый колодезь новостей. Как это всякому известно, журнал этот пользуется особенной любовью, благодаря помещаемым в нем сообщениям многочисленных корреспондентов. Особенно много говорят последние о телесных наказаниях, применяемых к девочкам и девушкам как в школах, так и в домашнем быту. Впрочем, "Family Herald" представляется не единственным периодическим журналом, посвящающим свои страницы березовой каше. "Queen", один из моднейших журналов столицы Англии, лет пять тому назад также открыл столбцы своих страниц для обмена мыслей по поводу разбираемых "Family Herald" вопросов. Сначала сообщения различных сотрудников касались исключительно разбора подходящих наказаний для маленьких детей и решения вопроса о целесообразности применения розги при воспитании детей дошкольного возраста. Но с течением времени гостеприимный редактор отводил все больше и больше места письмам и сообщениям, касавшимся телесного наказания более взрослых детей. Мы полагаем, что нашим читателям будет небезынтересно познакомиться с парой этих двух писем в редакцию.
"Только что прочитал в превосходном журнале вашем сообщения корреспондентов на весьма важную тему о телесных наказаниях детей. А так как я в этом отношении сделал несколько, по моему глубокому убеждению, ценных наблюдений, то смею надеяться, что вы, любезный г. редактор, разрешите мне поделиться с ними на страницах уважаемого издания вашего.
Когда три года тому назад Господь призвал к Себе мою супругу, мне пришлось лично заняться воспитанием наших детей: двух девочек и четырех мальчиков. Мальчиков я отправил в пансион, а для девочек пригласил гувернантку. Нужно заметить, что дочурки мои до самого последнего времени воспитывались покойной женой чрезвычайно заботливо и не знали о том:, что на свете существуют для детей телесные наказания. В дальнейшем я заметил, что, со смерти матери, девочки делали весьма слабые успехи в науках, и, кроме того, поведение их оставляло желать многого: они начали грубить и обнаруживали очень мало девических наклонностей. Все это меня огорчало, и, по представлению воспитательницы, я в конце концов дал свое согласие на то чтобы в доме завести розгу. Розга была приобретена такого образца, на какой указала гувернантка: кусок мягкой гибкой кожи, в окончании расщепленной на тонкие полоски, хотя и причинявшая сильную боль, но не производившая никаких повреждений кожи и не вызывавшая скверных последствий для организма. В первый раз розга была пущена в ход после того, как у меня пропали деньги, и когда после перекрестного допроса я убедился в том, что кражу совершили только мои девочки. Я распорядился, чтобы гувернантка наказала обеих дочек солидным количеством ударов. Временем для приведения моего приговора в исполнение был назначен вечер, местом - будуар воспитательницы. После вечерней молитвы обе девочки получили основательную порку supra dorsum midium. Их привязали к дивану, чтобы они не могли сопротивляться. После экзекуции каждая из наказанных поцеловала розгу и поблагодарила гувернантку за "науку". Только тогда им разрешено было одеться.
Со времени этого наказания поведение девочек коренным образом видоизменилось; кроме того, мы стали замечать, что они занимаются чрезвычайно усердно и в преподаваемых им предметах делают изумительные успехи. Вот уже девять месяцев прошло со времени экзекуции, и ни одной из них не пришлось призывать в будуар для наказания, хотя временами, но очень редко, приходилось все таки заставлять розгу прогуливаться по рукам девочек; подобные наказания налагались за отсутствие должного при приготовлении уроков прилежания.
С не менее положительным результатом применял я мою розгу и к своим сыновьям, причем не могу умолчать о том, что я нахожу этот инструмент более целесообразным, нежели березовую розгу, которая, при слишком усердном обращении с ней, наносит и коже, и всему организму значительные повреждения. Ничего подобного с кожаной розгой наблюдаться не может, хотя в то же время испытываемая наказуемым боль гораздо чувствительнее, нежели при березовых прутьях. А чувство боли и есть, по моему мнению, главная цель всякого телесного наказания: "о нем никогда позабыть не должно"!
Один из преподавателей большого училища для девочек также с восторгом отзывается о прекрасном действии этого инструмента. Приводим дословно сообщение его "способа употребления". "Ремень приготовлен из мягкой кожи; оканчивается он массой маленьких тонких полосок. При применении этого инструмента на руке молодой девушки получаются изумительные результаты. Само собой разумеется, что боль при наказании вызывается очень сильная, но за то скоропреходящая, а так как кожа при этом нисколько не повреждается, да и сам способ выполнения наказания не может быть назван неблагопристойным, то приходится согласиться с тем, что этот инструмент должен быть предпочтен березовым прутьям, связанным в розгу. Во всяком случае, вызываемое в данном случае. болезненное ощущение совершенно достаточно для того, чтобы понудить молодых девушек добросовестно относиться к приготовлению задаваемых им уроков".
В заключение приводим письмо одного господина, которое как бы то ни было, затрагивает новые взгляды на телесные наказания, положительно благоговея перед современным течением. "По моему мнению, публичное наказание взрослых девушек должно быть воспрещено законом. Наказание ребенка в возрасте шести - восьми лет - одно дело, а то, что описывает ваш корреспондент - другое дело. Еще несколько месяцев тому назад я с нерешительностью относился к подобным корреспонденциям, но опыт последних недель заставил меня составить непоколебимое мнение.
Я холостяк. Несколько лет тому назад умерла у меня сестра, возложив на меня перед смертью заботы о ее дочери. Теперь моей племяннице всего восемнадцать лет. Это - прекрасная девушка, скромная, благовоспитанная, какие редко встречаются. Она живо интересуется всеми науками и для пополнения своих знаний выразила желание посещать одно из значительных учебных заведений; покоряясь ее влечению, я переговорил о всем необходимом с начальницей этого училища.
Когда я в одну из суббот возвратился из Лондона, приехав домой незадолго перед обедом, меня встретила моя старая экономка, служившая у меня много лет, с чрезвычайно опечаленным выражением лица. Из расспросов я узнал, что молодая барышня пришла домой в большом волнении и сейчас же заперлась в своей комнате". Как оказалось впоследствии, дело было в следующем.
В это утро была назначена лекция об английской поэзии; лектор отнесся к ней чрезвычайно поверхностно и выражение "Мы, смертные; ибо живем одиноко" приписал перу Теннисона. Так как я сам часто занимаюсь литературой и отношусь к ней с большой любовью, то моя племянница, при совместной со мной жизни, более начитана, нежели другие девушки ее возраста. Она позволила себе остановить преподавателя, сказав ему, что автором приведенных выше слов является не Теннисон, а Матье Арнольд.
Одна из присутствовавших на уроке гувернанток серьезным тоном запретила ей прерывать учителя и поправлять его и поставила ей в журнале крестик. У начальницы было обыкновение всех отмеченных крестом учениц подвергать телесному наказанию, и моя племянница сама была несколько раз свидетельницей производимых над малолетними ученицами экзекуций, не подозревая, разумеется, что подобная мера может быть предпринята не по отношению к детям.
К безграничному удивлению моей племянницы, после уроков ее пригласили в учительскую и к еще большому изумлению объявили, что за непочтительное отношение к учителю ей предстоит подвергнуться наказанию. Ни просьбы, ни протесты ни к чему не привели; несчастная барышня должна была уступить силе и получила от руки своей начальницы двенадцать сильных ударов розгой.
Я сам по происхождению - ирландец, и вам не трудно представить себе мое негодование по поводу столь унизительного обращения со взрослой девушкой, которая не сегодня - завтра должна была выйти замуж. Я принял быстрое решение, одобренное несколькими дамами, которым я о нем сообщил. С трудом уговорил я племянницу, как ни в чем не бывало, снова начать посещение училища, и вскоре после описанного выше происшествия я передал начальнице приглашение пожаловать к нам на завтрак. Это было в начале января. Вместе с приглашением я уведомил ее, что кстати уплачу ей следуемое за право учения племянницы. Она явилась; по моему распоряжение, ее провели в нашу домашнюю библиотечную комнату; там ее поджидали уже три замужние женщины, жены моих друзей, о которых я упомянул выше и которые отнеслись с одобрением к моему плану. Я пригласил ее сесть и высказал мое мнение на счет ее обращения с ученицами. Далее, я сказал ей, что сначала у меня явилась мысль возбудить против нее судебное преследование, но затем я порешил наказать ее в присутствии находящихся здесь дам так же точно, как она наказала мою племянницу. Само собой разумеется, разыгралась ужасно бурная сцена, но угрозы судебным процессом заставили почтенную матрону согласиться с моим решением. Немедленно же я оседлал коня и отправился в Этон, где приобрел обычную здесь розгу. Ко всему сказанному должен еще добавить, что начальница получила двадцать дюжих ударов, которые она, как рослая и крепкая особа, должна была перенести вполне свободно. Племянница не захотела присутствовать при экзекуции, но зато после порки я заставил наказанную попросить у оскорбленной ею барышни извинение".
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLVI
Инструменты и приспособления для сечения
Весьма важный вопрос о том: какой именно инструмент является самым подходящим и наиболее целесообразным для телесных наказаний, в течение долгого времени являлся спорным и возбуждал массу прений. Из неисчислимого буквально количества различных инструментов, применявшихся в различные столетия для телесных наказаний, многие являлись, без сомнения, результатом зрелого обсуждения, в то время как другие появлялись на свете в виде продукта случайных обстоятельств и потребности минуты. Раздражительные учителя, не находившие в пылу гнева обычного инструмента для наказания, обращались к чему попало, пуская в ход шляпы, полотенца, линейки и другие предметы, способные наносить удары. Из среды святых Доминик Лорикатус пользовался при самоистязаниях веником. Другой Доминик, основатель ордена доминиканских монахов, избрал инструментом наказания железные вериги. Гульберт пользовался кожаным ремнем с узлами, некоторые обращались к крапиве, чертополоху и волчецу. В "Золотой Легенде" сообщается об одном святом, который, не имея никаких определенных положений для выполнения процедуры умерщвления плоти, тем не менее однако занимался ею и пользовался попеременно то кочергой, то угольными щипцами, то другими подходящими ручными инструментами. Святая Бригета употребляла для телесных наказаний и самобичевания связку своих ключей; другая святая, славившаяся своей особенной преданностью идее умерщвления плоти, прибегала с этой целью к солидному пучку пружин. Санчо Пансо - как это известно каждому, читавшему знаменитого Дон Кихота Ламанческого,- оставался верен своему наивному характеру, граничившему с придурковатостью, и совершал процесс покаяния с помощью своих собственных рук.
Как сообщает Аубрей, в 1678 году среди знатных фамилий Англии существовал обычай показываться всюду с большим веером в руках; рукоятка такого веера имела в длину добрых пол-аршина, а сам он служил своим обладателям не только для защиты от солнца и охлаждения, но и в роли инструмента, которым они наказывали взрослых дочерей своих замеченных в мелких неблагопристойных поступках, особенно же в упорстве и непослушании. Сэр Томас Морус имел обыкновение наказывать взрослых дочерей своих розгой, приготовленной из пучка павлиньих перьев. Некоторый рыбачки наказывали попавшихся воришек высушенной кожей угря; об одной хозяйке рассказывают, что в минуты раздражения она колотила свою кухарку костью от бараньего окорока. Туфли сплошь и рядом служат инструментом для наказания. Римляне, достигшие в искусстве, телесных наказаний высших степеней совершенства, за известного рода преступления прибегали обыкновенно к определенным инструментами Гораций и Ювенал описывают три из них, именно scutica, ferula, flagellum. Scutica представлял собою ремень из кожи или пергамента, ferula приготовлялась из прута или из палки. Оба этих инструмента были в ходу в римских школах, причем с некоторыми только незначительными видоизменениями сохранились до самых позднейших времен. Flagellum это род плети из кожаного ремня или сплетенных веревок, прикрепленных к деревянной ручке и чаще всего снабженных узлами, либо маленькими кусочками железа или свинца, что, конечно, увеличивало силу наносимых подобным инструментом ударов Установить точную форму античной ferulы затруднительно: неизвестно, была ли она похожа на розгу, прут или ремень; что же касается позднейшей формы, то о ней имеется повсюду вполне достаточное количество сведений. По средневековой резьбе на дубовых предметах, встречающихся в церквах, монастырях и соборах, фигура учителя с поднятой розгой в руке изображается постоянно обращенной кзади. Ferula позднейшего периода представляла собою замысловатый инструмент, применявшийся исключительно для ударов по руке. Изготовлялся он из дерева, походил несколько на колотушку и был снабжен посредине своей широкой части небольшим отверстием, вследствие чего при каждом ударе на коже руки наказуемого вскакивал пузырь. Последнее обстоятельство в значительной мере увеличивало силу наказания. Применявшаяся лет сорок тому назад в английских школах ферула имела вид вырезанной из дерева ракеты, и до сих пор еще на школьных печатях изображается учитель, держащий в руке страшную ракету.
Несколько времени тому назад в Амстердаме была устроена выставка школьных предметов и принадлежностей, относящихся как к древним, так и к позднейшим временам. Среди экспонатов находилась также ferula и изображение какой-то птички. Такую птичку обыкновенно подбрасывали ученику, совершившему противозаконный поступок, с ней он должен был явиться к учителю и протянуть ему руку ладонью вверх для восприятия заслуженных ударов. На картине Жерара Дау изображен один из кембриджских учителей с подобным именно инструментом в руке. Удары, наносимые этой деревянной ferulой были настолько опасны и чувствительны, что быстро после наказания заинтересованное место покрывалось ранами и ссадинами; другой же подходящей к ferul`е инструмент отличался, правда, тем же действием в смысле болевого ощущения, но не оставлял после себя, по крайней мере, столь серьезных следов. Мы говорим о широком кожаном ремне, имевшем приблизительно десять дюймов в длину и от четырех до пяти дюймов в ширину, один конец его был закруглен, другой связан и укреплен к деревянной ручке. Кожа сличалась своей толщиною; она была обработана дублением, что придавало ей известную плотность, не лишая в то же время свойственной ей гибкости. Пригонялся этот инструмент для наказания по паюсной поверхности руки и вызывал острое, колющее и щиплющее ощущение.
Шотландская feri`la представляла собою простой кожаный ремень, один конец которого изрезывался на тонкие полоски, обжигавшиеся на огне. Этот инструмент применялся, главным образом, также для нанесения ударов по руке. Ученики же также стараются защитить их, для чего натягивают рукава куртки через пальцы. Так называемая умница представляла собою обыкновенный садовый прут, этот своеобразный инструмент пользовался одно время большим уважением у римлян и должен, по нашему мнению, считаться родоначальником розги, царствовавшей так долго во всех странах, кажется, всего мира. Мудрейший царь Соломон говорил "Розга предназначена для спины непонятливых", и в другом "кнут для лошади, кирпич для осла, розга для спины дурака". Согласно с этим советом, наказания розгами применялись обычно на обнаженную заднюю часть провинившегося. Чтобы облегчить задачу "экзекутора", преступника клали на скамью или колоду, либо на спину одного из старших учеников. Последний способ носил название "посадить на лошадь" и в таком положении приводили наказание в исполнение. Впрочем, последняя процедура относится к давнопрошедшим временам, о чем свидетельствует картина из Помпеи, хранящаяся в одном из музеев Неаполя. Картина эта изображает малого, который сидит на спин своего соученика и "воспринимает" удары от руки "господина учителя". На печати одной из школ в Англии, относящейся к периоду царствования короля Эдуарда VI, выгравировано изображение ученика, наказываемого розгой, под рисунком подпись: "Qui. Rarcit Wirga: odit filiu" , т.е. "Кто пренебрегает розгой, тот ненавидит своего сына"
В общественных школах состоял обыкновенно на службе особый человек, на обязанности которого лежало выполнение телесных наказаний, такой обычай, как оказывается, существовал с самых древних времен. Уже Джон в своем сочинении "Обычаи и нравы древних греков" упоминает, что у спартанцев "смотрителей сопровождали по школам настоящие палачи" Во Франции таких "чиновников" называли cuistre, что, собственно говоря, обозначает столько же, сколько кок или повар, такое прозвище обязано своим появлением, вероятно, тому, что в знатных домах, равно как и в общественных школах, особенно охотно привлекали служащих на кухне к выполнению телесных наказаний.
Исключенные из сословия лица, т.е. лишенные всех прав состояния и умершие восстановлялись в своем человеческом достоинстве церковью, что, согласно древнего rituale romanum, совершалось с большой торжественностью и бесконечным количеством церемоний и заключалось в экзекуции их могил.
Если принималось решение, в силу которого умерший должен был быть возвращен общине святых, то труп его обыкновенно вырывался из могилы, а сама могила подвергалась экзекуции, во время которой священник произносил следующие слова. "По своему сану освобождаю тебя из числа отвергнутых людьми и церковью и причисляю тебя снова в число верующих". Подобное же явление скрывает в себе, очевидно, тот же смысл, что и сечение изображений святых. Многие из легенд о житии святых сообщают о том, что евреи и язычники с тем же доверием относились к изображению святых, как и христиане, как и последние, они просили у святых заступничества и чудодейственной помощи. Особенное внимание оказывалось святому Николаю. В одной из легенд говорится, что какой то иноверец приобрел себе икону святого Николая после того, как узнал о творимых им чудесах. Когда он выходил из дому, то имел обыкновение обращаться со следующими словами: "Николай вот все мое добро и достояние. Я оставляю его под твоим присмотром, и если ты не будешь внимательно следить за сохранностью вверенного тебе имущества, то по возвращении я накажу тебя розгой". В один прекрасный день в дом этого иноверца забрались грабители и, пользуясь отсутствием хозяина, забрали с собой все его имущество и оставили только одно изображена святого Николая. Когда иноверец возвратился домой и увидел полную картину разграбления, он произнес вместе с ругательствами по адресу святого: " Я повесил твой портрет в своем доме, для того, Николай, чтобы ты охранял меня от разбойников. Почему же ты так небрежно отнесся к своим обязанностям? Теперь ты должен понести заслуженное тобою наказание! Я отомщу тебе, я буду бить и пытать тебя за все те убытки, которые я понес вследствие недобросовестного твоего отношения к своим обязанностям"! Затем он взял изображение святого и стал бить по картине розгами и плетью до тех пор, пока сам не устал. Но свершилось великое чудо! Святой явился разбойникам в том самом месте, где они припрятали награбленное имущество иноверца, показал им свои раны и покрытое кровью и ссадинами тело и сказал им: "Почему меня так жестоко избили, и за что я должен был перенести из-за вас столько мучений? Посмотрите на мое тело: оно все изорвано. Взгляните, как кровь струится из ран моих! Пойдите к иноверцу и отдайте все то, что вы забрали у него, в противном случай гнев всемогущего Бога будет настолько велик, что ваше преступление раскроется, и вы все будете повешены!" Грабители спросили: "Кто ты такой, что так разговариваешь с нами"? Он ответил: "Я - Николай, слуга Господа Бога, которого так жестоко избил иноверец за то, что вы похитили у него все имущество". Разбойники до того испугались, что отправились в дом обокраденного ими иноверца и, когда увидели, как он обратился с изображением святого, возвратили все, что взяли. С этих самых пор грабители начали вести благочестивый образ жизни, а иноверец принял святое крещение.
Глава XLVI
Инструменты и приспособления для сечения
Весьма важный вопрос о том: какой именно инструмент является самым подходящим и наиболее целесообразным для телесных наказаний, в течение долгого времени являлся спорным и возбуждал массу прений. Из неисчислимого буквально количества различных инструментов, применявшихся в различные столетия для телесных наказаний, многие являлись, без сомнения, результатом зрелого обсуждения, в то время как другие появлялись на свете в виде продукта случайных обстоятельств и потребности минуты. Раздражительные учителя, не находившие в пылу гнева обычного инструмента для наказания, обращались к чему попало, пуская в ход шляпы, полотенца, линейки и другие предметы, способные наносить удары. Из среды святых Доминик Лорикатус пользовался при самоистязаниях веником. Другой Доминик, основатель ордена доминиканских монахов, избрал инструментом наказания железные вериги. Гульберт пользовался кожаным ремнем с узлами, некоторые обращались к крапиве, чертополоху и волчецу. В "Золотой Легенде" сообщается об одном святом, который, не имея никаких определенных положений для выполнения процедуры умерщвления плоти, тем не менее однако занимался ею и пользовался попеременно то кочергой, то угольными щипцами, то другими подходящими ручными инструментами. Святая Бригета употребляла для телесных наказаний и самобичевания связку своих ключей; другая святая, славившаяся своей особенной преданностью идее умерщвления плоти, прибегала с этой целью к солидному пучку пружин. Санчо Пансо - как это известно каждому, читавшему знаменитого Дон Кихота Ламанческого,- оставался верен своему наивному характеру, граничившему с придурковатостью, и совершал процесс покаяния с помощью своих собственных рук.
Как сообщает Аубрей, в 1678 году среди знатных фамилий Англии существовал обычай показываться всюду с большим веером в руках; рукоятка такого веера имела в длину добрых пол-аршина, а сам он служил своим обладателям не только для защиты от солнца и охлаждения, но и в роли инструмента, которым они наказывали взрослых дочерей своих замеченных в мелких неблагопристойных поступках, особенно же в упорстве и непослушании. Сэр Томас Морус имел обыкновение наказывать взрослых дочерей своих розгой, приготовленной из пучка павлиньих перьев. Некоторый рыбачки наказывали попавшихся воришек высушенной кожей угря; об одной хозяйке рассказывают, что в минуты раздражения она колотила свою кухарку костью от бараньего окорока. Туфли сплошь и рядом служат инструментом для наказания. Римляне, достигшие в искусстве, телесных наказаний высших степеней совершенства, за известного рода преступления прибегали обыкновенно к определенным инструментами Гораций и Ювенал описывают три из них, именно scutica, ferula, flagellum. Scutica представлял собою ремень из кожи или пергамента, ferula приготовлялась из прута или из палки. Оба этих инструмента были в ходу в римских школах, причем с некоторыми только незначительными видоизменениями сохранились до самых позднейших времен. Flagellum это род плети из кожаного ремня или сплетенных веревок, прикрепленных к деревянной ручке и чаще всего снабженных узлами, либо маленькими кусочками железа или свинца, что, конечно, увеличивало силу наносимых подобным инструментом ударов Установить точную форму античной ferulы затруднительно: неизвестно, была ли она похожа на розгу, прут или ремень; что же касается позднейшей формы, то о ней имеется повсюду вполне достаточное количество сведений. По средневековой резьбе на дубовых предметах, встречающихся в церквах, монастырях и соборах, фигура учителя с поднятой розгой в руке изображается постоянно обращенной кзади. Ferula позднейшего периода представляла собою замысловатый инструмент, применявшийся исключительно для ударов по руке. Изготовлялся он из дерева, походил несколько на колотушку и был снабжен посредине своей широкой части небольшим отверстием, вследствие чего при каждом ударе на коже руки наказуемого вскакивал пузырь. Последнее обстоятельство в значительной мере увеличивало силу наказания. Применявшаяся лет сорок тому назад в английских школах ферула имела вид вырезанной из дерева ракеты, и до сих пор еще на школьных печатях изображается учитель, держащий в руке страшную ракету.
Несколько времени тому назад в Амстердаме была устроена выставка школьных предметов и принадлежностей, относящихся как к древним, так и к позднейшим временам. Среди экспонатов находилась также ferula и изображение какой-то птички. Такую птичку обыкновенно подбрасывали ученику, совершившему противозаконный поступок, с ней он должен был явиться к учителю и протянуть ему руку ладонью вверх для восприятия заслуженных ударов. На картине Жерара Дау изображен один из кембриджских учителей с подобным именно инструментом в руке. Удары, наносимые этой деревянной ferulой были настолько опасны и чувствительны, что быстро после наказания заинтересованное место покрывалось ранами и ссадинами; другой же подходящей к ferul`е инструмент отличался, правда, тем же действием в смысле болевого ощущения, но не оставлял после себя, по крайней мере, столь серьезных следов. Мы говорим о широком кожаном ремне, имевшем приблизительно десять дюймов в длину и от четырех до пяти дюймов в ширину, один конец его был закруглен, другой связан и укреплен к деревянной ручке. Кожа сличалась своей толщиною; она была обработана дублением, что придавало ей известную плотность, не лишая в то же время свойственной ей гибкости. Пригонялся этот инструмент для наказания по паюсной поверхности руки и вызывал острое, колющее и щиплющее ощущение.
Шотландская feri`la представляла собою простой кожаный ремень, один конец которого изрезывался на тонкие полоски, обжигавшиеся на огне. Этот инструмент применялся, главным образом, также для нанесения ударов по руке. Ученики же также стараются защитить их, для чего натягивают рукава куртки через пальцы. Так называемая умница представляла собою обыкновенный садовый прут, этот своеобразный инструмент пользовался одно время большим уважением у римлян и должен, по нашему мнению, считаться родоначальником розги, царствовавшей так долго во всех странах, кажется, всего мира. Мудрейший царь Соломон говорил "Розга предназначена для спины непонятливых", и в другом "кнут для лошади, кирпич для осла, розга для спины дурака". Согласно с этим советом, наказания розгами применялись обычно на обнаженную заднюю часть провинившегося. Чтобы облегчить задачу "экзекутора", преступника клали на скамью или колоду, либо на спину одного из старших учеников. Последний способ носил название "посадить на лошадь" и в таком положении приводили наказание в исполнение. Впрочем, последняя процедура относится к давнопрошедшим временам, о чем свидетельствует картина из Помпеи, хранящаяся в одном из музеев Неаполя. Картина эта изображает малого, который сидит на спин своего соученика и "воспринимает" удары от руки "господина учителя". На печати одной из школ в Англии, относящейся к периоду царствования короля Эдуарда VI, выгравировано изображение ученика, наказываемого розгой, под рисунком подпись: "Qui. Rarcit Wirga: odit filiu" , т.е. "Кто пренебрегает розгой, тот ненавидит своего сына"
В общественных школах состоял обыкновенно на службе особый человек, на обязанности которого лежало выполнение телесных наказаний, такой обычай, как оказывается, существовал с самых древних времен. Уже Джон в своем сочинении "Обычаи и нравы древних греков" упоминает, что у спартанцев "смотрителей сопровождали по школам настоящие палачи" Во Франции таких "чиновников" называли cuistre, что, собственно говоря, обозначает столько же, сколько кок или повар, такое прозвище обязано своим появлением, вероятно, тому, что в знатных домах, равно как и в общественных школах, особенно охотно привлекали служащих на кухне к выполнению телесных наказаний.
Исключенные из сословия лица, т.е. лишенные всех прав состояния и умершие восстановлялись в своем человеческом достоинстве церковью, что, согласно древнего rituale romanum, совершалось с большой торжественностью и бесконечным количеством церемоний и заключалось в экзекуции их могил.
Если принималось решение, в силу которого умерший должен был быть возвращен общине святых, то труп его обыкновенно вырывался из могилы, а сама могила подвергалась экзекуции, во время которой священник произносил следующие слова. "По своему сану освобождаю тебя из числа отвергнутых людьми и церковью и причисляю тебя снова в число верующих". Подобное же явление скрывает в себе, очевидно, тот же смысл, что и сечение изображений святых. Многие из легенд о житии святых сообщают о том, что евреи и язычники с тем же доверием относились к изображению святых, как и христиане, как и последние, они просили у святых заступничества и чудодейственной помощи. Особенное внимание оказывалось святому Николаю. В одной из легенд говорится, что какой то иноверец приобрел себе икону святого Николая после того, как узнал о творимых им чудесах. Когда он выходил из дому, то имел обыкновение обращаться со следующими словами: "Николай вот все мое добро и достояние. Я оставляю его под твоим присмотром, и если ты не будешь внимательно следить за сохранностью вверенного тебе имущества, то по возвращении я накажу тебя розгой". В один прекрасный день в дом этого иноверца забрались грабители и, пользуясь отсутствием хозяина, забрали с собой все его имущество и оставили только одно изображена святого Николая. Когда иноверец возвратился домой и увидел полную картину разграбления, он произнес вместе с ругательствами по адресу святого: " Я повесил твой портрет в своем доме, для того, Николай, чтобы ты охранял меня от разбойников. Почему же ты так небрежно отнесся к своим обязанностям? Теперь ты должен понести заслуженное тобою наказание! Я отомщу тебе, я буду бить и пытать тебя за все те убытки, которые я понес вследствие недобросовестного твоего отношения к своим обязанностям"! Затем он взял изображение святого и стал бить по картине розгами и плетью до тех пор, пока сам не устал. Но свершилось великое чудо! Святой явился разбойникам в том самом месте, где они припрятали награбленное имущество иноверца, показал им свои раны и покрытое кровью и ссадинами тело и сказал им: "Почему меня так жестоко избили, и за что я должен был перенести из-за вас столько мучений? Посмотрите на мое тело: оно все изорвано. Взгляните, как кровь струится из ран моих! Пойдите к иноверцу и отдайте все то, что вы забрали у него, в противном случай гнев всемогущего Бога будет настолько велик, что ваше преступление раскроется, и вы все будете повешены!" Грабители спросили: "Кто ты такой, что так разговариваешь с нами"? Он ответил: "Я - Николай, слуга Господа Бога, которого так жестоко избил иноверец за то, что вы похитили у него все имущество". Разбойники до того испугались, что отправились в дом обокраденного ими иноверца и, когда увидели, как он обратился с изображением святого, возвратили все, что взяли. С этих самых пор грабители начали вести благочестивый образ жизни, а иноверец принял святое крещение.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLVII
Эксцентричный и другой флагеллянтизм
История розги и флагеллянтизма была бы не законченной, если бы мы не привели нескольких примеров о лицах обоего пола, которые приказывали бить себя или били себя сами, чтобы таким путем доставить себе удовольствие и вызвать приятное и возбуждающее чувство. Среди элементов, из которых слагается у флагеллянтов обуревающая их страсть, главную роль, очевидно, играет, как об этом говорится в одном из древних сочинений, "чувство удовлетворения при виде ощущаемых другим болей, происходящее из скверного принципа, который, наряду с хорошими качествами, встречается в каждом человеческом сердце, а также близкое родство между жестокостью и похотью, которое находит приятным и забавным лицезрение тех часто смешных движений и конвульсий, которые обнаруживает наказываемый телесно человек". Если читатель отнесется вдобавок внимательно к помещенным ниже примерам, то нам лично не придется ничего прибавлять больше к сказанному.
Изумительный пример подобного рода флагеллянтизма предстает в истории Абеляра и Элоизы. Рульберт, дядя Элоизы, передал попечение о воспитании своей племянницы Абеляру и разрешил ему наказывать ее по своему усмотрению, если она, вследствие лености или непослушания, заслужит поощрения розгами. В те времена учащаяся молодежь, без различия пола и возраста, подвергалась в учебных заведениях одинаковым наказаниям. Абеляр также не отстал от нравов окружающих и стал применять розгу в отношении своей прекрасной ученицы, которая, кстати сказать, относилась к экзекуциям с таким рвением и охотой, что Абеляр сам писал как-то: "Не гнев учителя, а любовь побуждала почаще приговаривать ее к наказаниям и приводить их в исполнение". Без сомнения, упорство и отсутствие должного прилежания со стороны ученицы заслуживали зачастую серьезных наказаний, но нам кажется, что в огромном большинстве случаев здесь доминировало чувство сладострастия, а вовсе не желание исправить провинившуюся воспитанницу или ученицу. По крайней мере, Абеляр с поэтическим огнем описывает те сладкие воспоминания, которые запечатлелись у него по поводу наказания Элоизы.
В те времена, когда считалось модным наказывать пажей и других подчиненных розгой, пристрастие к этому доходило зачастую до крайне обширных размеров, причем некоторые барыньки особенно отличались на этом поприще домашнего владычества. Если для наказания являлось серьезное основание и предпринимавшая его барыня отличалась умом, то она убеждена была, конечно, в хороших результатах телесного наказания, хотя в то же время нельзя не упомянуть в данном случае также и об анатомическом любопытстве, если можно так выразиться, равно как и о неопределенном внутреннем ощущении. Те же особы, которые не могли заслужить названия натур чистых, искали чаще всего в наказаниях мужской прислуги (да и женской) удовлетворения своей похоти.
В своей "Исповеди" Руссо совершенно ясно указывает на царящее в нем пристрастие к розге. Он говорит, что розга вместо того, чтобы вести его на путь исправления, порождала в нем желание почаще подвергаться телесным наказаниям. При этом его желание нельзя было назвать мимолетным, скоропреходящим, нет! оно сопровождало большую часть жизни этого великого человека. Восьмилетним ребенком Руссо вместе с другими мальчиками был отдан на воспитание к одной девице, по фамилии Ламберсье. Ей было тридцать лет от роду, и она была известна своими материнскими чувствами по отношению ко вверенным ее попечению питомцам. Но это не мешало ей временами применять к ним также материнские наказания. И Руссо подвергся общей участи: в один прекрасный день мадемуазель Ламберсье разложила его на своих коленях и высекла. Но, несмотря на испытанную им боль, а также и на стыд вследствие наказания, он, по его собственным словам, ощутил страстное желание снова подвергнуться порке и с этой целью выдумывал всякие подходящие и неподходящие предлоги. Мадемуазель Ламберсье, к его огорчению, была чуткой наблюдательницей и, когда заметила, что удары не достигают преследуемой ею цели, никогда больше Руссо порке не подвергала. Его страсть к применению розги именно женской рукой была настолько велика, что он старался найти общество девочек и затевал с ними игру в "школу", заставляя тех из них, которые брали на себя роль учительницы, наказывать его розгами. Его фантазия была сильно занята тем умственным удовлетворением, которое обнаружилось у него при наказании госпожой Ламберсье розгами, и каждую молодую девушку он старался представить себе в роли учительницы. А так как он не имел возможности высказаться по поводу поражавшей его страсти к телесным наказаниям, то он витал в области фантазий, представляя себя лежащим под розгами своей возлюбленной. Особенное блаженство испытывал он при представлении наказания себя рукою мадемуазель де Бульсон, которую он любил сумасбродно; но чувство стыдливости не позволяло молодому Руссо попросить девушку привести его страстное желание в исполнение. О своей извращенной и тем не менее всецело покорившей его страсти Руссо подробно распространялся в своей "Новой Элоизе", где он молит Святого Преукса о торжественном наказании за учиненные грехи и проступки.
Обильные домашние и школьные наказания порождали у молодежи того времени такое благоговение и доверие к розге, что впоследствии они вводили экзекуцию во все свои игры, развлечения и забавы. Очень часто возникали особые "общества наказаний", в которых фигурировали в роли членов молодые люди обоего пола. Еще несколько лет тому назад подобный клуб в Германии закончил свое существование судебным процессом, и хотя вся эта история должна была остаться глубокой тайной, все-таки публика узнала, что в дело были замешаны несколько девушек в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет.
В связи с отношением мачехи и отчима к неродным детям, падчерицам и пасынкам, постоянно рисуется картина частых экзекуций. Сама мысль об отчиме и мачехе является в некоторых странах нераздельной от представления обильных колотушек и форменных порок. Нередко женщина приводит в свое оправдание необходимость для детей материнских наказаний и тем доставляет себе удовольствие время от времени пороть своих падчериц и пасынков. Один молодой офицер, двадцати с чем-то лет от роду, не протестовал против наказания розгами, которое предпринималось периодически его мачехой; другой офицер, часто присутствовавший при экзекуциях своих маленьких сестер и братьев, приобрел, благодаря этому, вполне безумную страсть ко всяким телесным наказаниям. Он ходатайствовал пред тюремным начальством одного из домов заключения в Голландии о предоставлении ему должности "экзекутора", а когда это ему не удалось, он ограничивался тем, что являлся зрителем при наказаниях арестованных женщин.
Одна дама-немка имела привычку вставать рано утром и первым делом направлялась в помещение, занимаемое прислугой. Тот несчастный, кого она заставала еще спящим, подвергался сильным ударам туфлей своей барыни, и дело никогда не обходилось без синяков и кровоподтеков.
Страсть бить других и быть избитым сказалась изумительным образом во время разбирательства судебного процесса над английским офицером, сэром Куком. Наиболее интересные места из обвинительного акта могут послужить нашим благосклонным читателям прекрасной иллюстрацией истории флагеллянтизма, и вследствие этого мы приводим некоторые выдержки. Пятнадцатилетний мальчик, Эдуард Дене, ученик математического отделения школы госпиталя Иисуса Христа, показал следующее: "В последнюю субботу пред Рождеством, между двумя и тремя часами дня, в школу явился обвиняемый. Он спросил нас, позволим ли мы ему побить нас, за что получим от него много денег. Тот же вопрос был, между прочим, обращен отдельно ко мне. Я согласился. Он назначил за шесть ударов плату в один шиллинг и шесть пенсов. Я закусил губы, и господин начал бить меня. Затем он побил еще одного мальчика, после чего спросил, не желает ли еще кто-нибудь получить удары? Охотников больше не оказалось, и господин спросил, не желаем ли мы побить его? Так как он этого хотел, двое из нас принялись бить его, а я в это время держал его часы. Когда он приводил в порядок свои панталоны, в комнату вошла сторожиха и послала меня за надзирателем. Отыскать его мне не удалось. Пошли двое других мальчиков и привели двух педелей, которые повели господина к директору. Нас наказали розгой. Я видел обвиняемого два года тому назад, когда он с другими мальчиками шел по дороге к школе".
Другой свидетель показал следующее:
"Когда этот господин явился к нам, я сидел за своей работой. Обратившись ко мне, он сказал, что наша школа считается одной из лучших, в которой можно научиться красиво писать. Затем он попросил Бейбеля, чтобы тот показал ему свои тетрадки, и попутно спросил, часто ли мы получаем от нашего учителя удары. Далее он сказал, что даст деньги тому, кто согласится получить от него несколько ударов. В это время в комнату вошел Мерес, и мы все трое согласились на предложение господина. Затем розга перешла в мои руки, и я, по собственному желанию незнакомца, начал хлестать его. Тут вошла сторожиха и послала за педелями. Она заперла двери на ключ, и господин, таким образом, оказался арестованным. Он обратился к ней с вопросом, есть ли у нее дети, и просил выпустить его. Несколько раз он говорил: "Честное слово, я ничего худого не сделал". Он пытался дать ей деньги, но она возразила: "Примите вашу ужасную руку!" Затем явились педели. Этого господина я никогда в жизни прежде не видел, но мне несколько раз передавали, что он бил мальчиков и давал им деньги. Называли его различными именами, кто-то как-то сказал мне, что его фамилия Кут".
Приговор военного суда был мотивирован так: "Хотя и существуют веские доказательства эксцентричного поведения, которое, может быть, граничит с душевным расстройством, но тем не менее обвиняемый в момент совершения упомянутых выше проступков настолько обладал своими умственными способностями, что мог дать себе ясный отчет в непотребном поведении своем и прекратить дальнейшее продолжение его". Вследствие чего суд приговорил сэра Кута к исключению из военной службы.
Заканчиваем эту главу следующим анекдотом.
Некий король лишился дорогого сокола, на золотом колокольчике которого была выгравирована французская лилия. Нашедшему сокола его величество обещал награду в двести франков. В один прекрасный день к воротам замка явился крестьянин с соколом в руке, но привратник не захотел впустить его в замок до тех пор, пока он не пообещал отдать ему половину полученного вознаграждения. В те дни короли были доступны всякому, и крестьянину скоро посчастливилось предстать пред его величеством. После того, как король насладился, лаская и милуя птицу, последовало распоряжение о выдаче обещанных двухсот франков. "Осмелюсь доложить вашему величеству, что я хотел бы получить другое вознаграждение". "Какое же?" - спросил изумленный король. "Пятьдесят ударов по голой спине, ваше величество". "Ты шутишь, конечно, мужичок?" "Вовсе нет, ваше величество, и другой награды я не приму". "Прекрасно, позовите палача и исполните волю этого человека", - распорядился король. Крестьянин обнажил свою спину и стал получать удары, которые были нанесены палачом слабо, согласно секретно выраженному желанию короля. Когда палач отсчитал двадцать пять штук, крестьянин закричал: "Постойте! У меня имеется компаньон, остаток должен получить он, а не я".
Затем крестьянин рассказал о поступке привратника и о совершенной между ними сделке. Немедленно король приказал привести негодяя и всыпать ему причитающееся на его долю количество ударов, но уже не так милостиво. Помимо сильной боли привратнику пришлось видеть, как счастливый и находчивый мужичок уходил из ворот замка со своими двухстами франками, уложенными в красивый холщовый кошель.
Глава XLVII
Эксцентричный и другой флагеллянтизм
История розги и флагеллянтизма была бы не законченной, если бы мы не привели нескольких примеров о лицах обоего пола, которые приказывали бить себя или били себя сами, чтобы таким путем доставить себе удовольствие и вызвать приятное и возбуждающее чувство. Среди элементов, из которых слагается у флагеллянтов обуревающая их страсть, главную роль, очевидно, играет, как об этом говорится в одном из древних сочинений, "чувство удовлетворения при виде ощущаемых другим болей, происходящее из скверного принципа, который, наряду с хорошими качествами, встречается в каждом человеческом сердце, а также близкое родство между жестокостью и похотью, которое находит приятным и забавным лицезрение тех часто смешных движений и конвульсий, которые обнаруживает наказываемый телесно человек". Если читатель отнесется вдобавок внимательно к помещенным ниже примерам, то нам лично не придется ничего прибавлять больше к сказанному.
Изумительный пример подобного рода флагеллянтизма предстает в истории Абеляра и Элоизы. Рульберт, дядя Элоизы, передал попечение о воспитании своей племянницы Абеляру и разрешил ему наказывать ее по своему усмотрению, если она, вследствие лености или непослушания, заслужит поощрения розгами. В те времена учащаяся молодежь, без различия пола и возраста, подвергалась в учебных заведениях одинаковым наказаниям. Абеляр также не отстал от нравов окружающих и стал применять розгу в отношении своей прекрасной ученицы, которая, кстати сказать, относилась к экзекуциям с таким рвением и охотой, что Абеляр сам писал как-то: "Не гнев учителя, а любовь побуждала почаще приговаривать ее к наказаниям и приводить их в исполнение". Без сомнения, упорство и отсутствие должного прилежания со стороны ученицы заслуживали зачастую серьезных наказаний, но нам кажется, что в огромном большинстве случаев здесь доминировало чувство сладострастия, а вовсе не желание исправить провинившуюся воспитанницу или ученицу. По крайней мере, Абеляр с поэтическим огнем описывает те сладкие воспоминания, которые запечатлелись у него по поводу наказания Элоизы.
В те времена, когда считалось модным наказывать пажей и других подчиненных розгой, пристрастие к этому доходило зачастую до крайне обширных размеров, причем некоторые барыньки особенно отличались на этом поприще домашнего владычества. Если для наказания являлось серьезное основание и предпринимавшая его барыня отличалась умом, то она убеждена была, конечно, в хороших результатах телесного наказания, хотя в то же время нельзя не упомянуть в данном случае также и об анатомическом любопытстве, если можно так выразиться, равно как и о неопределенном внутреннем ощущении. Те же особы, которые не могли заслужить названия натур чистых, искали чаще всего в наказаниях мужской прислуги (да и женской) удовлетворения своей похоти.
В своей "Исповеди" Руссо совершенно ясно указывает на царящее в нем пристрастие к розге. Он говорит, что розга вместо того, чтобы вести его на путь исправления, порождала в нем желание почаще подвергаться телесным наказаниям. При этом его желание нельзя было назвать мимолетным, скоропреходящим, нет! оно сопровождало большую часть жизни этого великого человека. Восьмилетним ребенком Руссо вместе с другими мальчиками был отдан на воспитание к одной девице, по фамилии Ламберсье. Ей было тридцать лет от роду, и она была известна своими материнскими чувствами по отношению ко вверенным ее попечению питомцам. Но это не мешало ей временами применять к ним также материнские наказания. И Руссо подвергся общей участи: в один прекрасный день мадемуазель Ламберсье разложила его на своих коленях и высекла. Но, несмотря на испытанную им боль, а также и на стыд вследствие наказания, он, по его собственным словам, ощутил страстное желание снова подвергнуться порке и с этой целью выдумывал всякие подходящие и неподходящие предлоги. Мадемуазель Ламберсье, к его огорчению, была чуткой наблюдательницей и, когда заметила, что удары не достигают преследуемой ею цели, никогда больше Руссо порке не подвергала. Его страсть к применению розги именно женской рукой была настолько велика, что он старался найти общество девочек и затевал с ними игру в "школу", заставляя тех из них, которые брали на себя роль учительницы, наказывать его розгами. Его фантазия была сильно занята тем умственным удовлетворением, которое обнаружилось у него при наказании госпожой Ламберсье розгами, и каждую молодую девушку он старался представить себе в роли учительницы. А так как он не имел возможности высказаться по поводу поражавшей его страсти к телесным наказаниям, то он витал в области фантазий, представляя себя лежащим под розгами своей возлюбленной. Особенное блаженство испытывал он при представлении наказания себя рукою мадемуазель де Бульсон, которую он любил сумасбродно; но чувство стыдливости не позволяло молодому Руссо попросить девушку привести его страстное желание в исполнение. О своей извращенной и тем не менее всецело покорившей его страсти Руссо подробно распространялся в своей "Новой Элоизе", где он молит Святого Преукса о торжественном наказании за учиненные грехи и проступки.
Обильные домашние и школьные наказания порождали у молодежи того времени такое благоговение и доверие к розге, что впоследствии они вводили экзекуцию во все свои игры, развлечения и забавы. Очень часто возникали особые "общества наказаний", в которых фигурировали в роли членов молодые люди обоего пола. Еще несколько лет тому назад подобный клуб в Германии закончил свое существование судебным процессом, и хотя вся эта история должна была остаться глубокой тайной, все-таки публика узнала, что в дело были замешаны несколько девушек в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет.
В связи с отношением мачехи и отчима к неродным детям, падчерицам и пасынкам, постоянно рисуется картина частых экзекуций. Сама мысль об отчиме и мачехе является в некоторых странах нераздельной от представления обильных колотушек и форменных порок. Нередко женщина приводит в свое оправдание необходимость для детей материнских наказаний и тем доставляет себе удовольствие время от времени пороть своих падчериц и пасынков. Один молодой офицер, двадцати с чем-то лет от роду, не протестовал против наказания розгами, которое предпринималось периодически его мачехой; другой офицер, часто присутствовавший при экзекуциях своих маленьких сестер и братьев, приобрел, благодаря этому, вполне безумную страсть ко всяким телесным наказаниям. Он ходатайствовал пред тюремным начальством одного из домов заключения в Голландии о предоставлении ему должности "экзекутора", а когда это ему не удалось, он ограничивался тем, что являлся зрителем при наказаниях арестованных женщин.
Одна дама-немка имела привычку вставать рано утром и первым делом направлялась в помещение, занимаемое прислугой. Тот несчастный, кого она заставала еще спящим, подвергался сильным ударам туфлей своей барыни, и дело никогда не обходилось без синяков и кровоподтеков.
Страсть бить других и быть избитым сказалась изумительным образом во время разбирательства судебного процесса над английским офицером, сэром Куком. Наиболее интересные места из обвинительного акта могут послужить нашим благосклонным читателям прекрасной иллюстрацией истории флагеллянтизма, и вследствие этого мы приводим некоторые выдержки. Пятнадцатилетний мальчик, Эдуард Дене, ученик математического отделения школы госпиталя Иисуса Христа, показал следующее: "В последнюю субботу пред Рождеством, между двумя и тремя часами дня, в школу явился обвиняемый. Он спросил нас, позволим ли мы ему побить нас, за что получим от него много денег. Тот же вопрос был, между прочим, обращен отдельно ко мне. Я согласился. Он назначил за шесть ударов плату в один шиллинг и шесть пенсов. Я закусил губы, и господин начал бить меня. Затем он побил еще одного мальчика, после чего спросил, не желает ли еще кто-нибудь получить удары? Охотников больше не оказалось, и господин спросил, не желаем ли мы побить его? Так как он этого хотел, двое из нас принялись бить его, а я в это время держал его часы. Когда он приводил в порядок свои панталоны, в комнату вошла сторожиха и послала меня за надзирателем. Отыскать его мне не удалось. Пошли двое других мальчиков и привели двух педелей, которые повели господина к директору. Нас наказали розгой. Я видел обвиняемого два года тому назад, когда он с другими мальчиками шел по дороге к школе".
Другой свидетель показал следующее:
"Когда этот господин явился к нам, я сидел за своей работой. Обратившись ко мне, он сказал, что наша школа считается одной из лучших, в которой можно научиться красиво писать. Затем он попросил Бейбеля, чтобы тот показал ему свои тетрадки, и попутно спросил, часто ли мы получаем от нашего учителя удары. Далее он сказал, что даст деньги тому, кто согласится получить от него несколько ударов. В это время в комнату вошел Мерес, и мы все трое согласились на предложение господина. Затем розга перешла в мои руки, и я, по собственному желанию незнакомца, начал хлестать его. Тут вошла сторожиха и послала за педелями. Она заперла двери на ключ, и господин, таким образом, оказался арестованным. Он обратился к ней с вопросом, есть ли у нее дети, и просил выпустить его. Несколько раз он говорил: "Честное слово, я ничего худого не сделал". Он пытался дать ей деньги, но она возразила: "Примите вашу ужасную руку!" Затем явились педели. Этого господина я никогда в жизни прежде не видел, но мне несколько раз передавали, что он бил мальчиков и давал им деньги. Называли его различными именами, кто-то как-то сказал мне, что его фамилия Кут".
Приговор военного суда был мотивирован так: "Хотя и существуют веские доказательства эксцентричного поведения, которое, может быть, граничит с душевным расстройством, но тем не менее обвиняемый в момент совершения упомянутых выше проступков настолько обладал своими умственными способностями, что мог дать себе ясный отчет в непотребном поведении своем и прекратить дальнейшее продолжение его". Вследствие чего суд приговорил сэра Кута к исключению из военной службы.
Заканчиваем эту главу следующим анекдотом.
Некий король лишился дорогого сокола, на золотом колокольчике которого была выгравирована французская лилия. Нашедшему сокола его величество обещал награду в двести франков. В один прекрасный день к воротам замка явился крестьянин с соколом в руке, но привратник не захотел впустить его в замок до тех пор, пока он не пообещал отдать ему половину полученного вознаграждения. В те дни короли были доступны всякому, и крестьянину скоро посчастливилось предстать пред его величеством. После того, как король насладился, лаская и милуя птицу, последовало распоряжение о выдаче обещанных двухсот франков. "Осмелюсь доложить вашему величеству, что я хотел бы получить другое вознаграждение". "Какое же?" - спросил изумленный король. "Пятьдесят ударов по голой спине, ваше величество". "Ты шутишь, конечно, мужичок?" "Вовсе нет, ваше величество, и другой награды я не приму". "Прекрасно, позовите палача и исполните волю этого человека", - распорядился король. Крестьянин обнажил свою спину и стал получать удары, которые были нанесены палачом слабо, согласно секретно выраженному желанию короля. Когда палач отсчитал двадцать пять штук, крестьянин закричал: "Постойте! У меня имеется компаньон, остаток должен получить он, а не я".
Затем крестьянин рассказал о поступке привратника и о совершенной между ними сделке. Немедленно король приказал привести негодяя и всыпать ему причитающееся на его долю количество ударов, но уже не так милостиво. Помимо сильной боли привратнику пришлось видеть, как счастливый и находчивый мужичок уходил из ворот замка со своими двухстами франками, уложенными в красивый холщовый кошель.
Каталоги нашей Библиотеки:
Re: Джеймс Глас Бертрам. ИСТОРИЯ РОЗГИ
История розги, том I
Глава XLVIII
Разное
Среди анекдотов о флагеллянтизме в нашем распоряжении имеется один, относящийся к некоему джентльмену, жившему в Англии в эпоху короля Георга II. Этот господин страдал особенной страстью. Так, например, известно, что он снял в наймы в Лондоне дом и поселил в своей квартире красавицу-экономку. Один раз в неделю особа эта делала заранее необходимые приготовления, заключавшиеся в найме двух поденщиц со всеми принадлежностями, потребными для уборки комнаты. Одна из наемщиц должна была играть роль экономки, другая - горничной. Джентльмен, явившись на квартиру, приступал к уборке комнат и держал себя при этом так, словно он был воспитанницей сиротского дома, поступившей в услужение к господам. Умышленно он разыгрывал свою роль чрезвычайно скверно, и за это обе наемщицы должны были колотить его так немилосердно, как это обыкновенно практикуется со стороны большинства английских хозяек, привыкших держать сироток в ежовых рукавицах.
Из следующего случая явствует, что однократное применение розог оказалось совершенно достаточным для того, чтобы заглушить прежнее страстное к ней стремление. Одна молодая и знатная дама вышла замуж также за молодого, очень богатого и интеллигентного господина; молодой супруг буквально обожал свою очаровательную супругу. Каждое ее желание исполнялось беспрекословно, она была неограниченной повелительницей дома, ее муж считался только самым преданным рабом. Несмотря на блаженство чудного медового месяца, молодая супруга сделалась вдруг мрачной, раздражительной и меланхоличной; само собой разумеется, что муж ее, заметив неладное, удвоил свое подобострастие, нежность и любезность; по целым часам стоял он пред нею на коленях и умолял объяснить ему причину происшедшей метаморфозы. Долго упорствовала красавица и наконец призналась, что ее обуревает сильное, непреодолимое и необъяснимое желание, но какое именно - она сказать не может. Ей лучше умереть, чем признаться в том, что завладело всеми ее мыслями. Естественно, любопытство мужа разгорелось еще сильнее: много бы отдал он за то, чтобы узнать, в чем именно заключалось желание его возлюбленной и как удовлетворить его. Но немало дней прошло до тех пор, пока, смягченная неотступными просьбами мужа, молодая женщина призналась и пояснила свое желание. Ей, видите ли, во что бы то ни стало захотелось быть избитой, но не рукой или кулаком, а непременно розгой и с соблюдением при этом всех относящихся сюда церемоний, и не так себе, чтобы только высечь, а сильно, самым безжалостным образом. С ужасом смотрел молодой супруг на свою любимую жену и почти был убежден в том, что несчастная женщина лишилась рассудка. Несмотря на все его уговоры, случайная флагеллянтка упорно стояла на своем, и мужу ее ничего иного сделать, как он полагал, не оставалось, как уложить ее в постель. Сказано - сделано, с молодой женщиной обходились в доме как с опасно больной. Тем временем испуганный молодой человек отправился к врачу, который успокоил его и в то же время поразил, ибо посоветовал немедленно подчиниться желанию "больной", для которой розга явится наилучшим целительным средством. Применять ее он приказал исключительно на туловище, где никакого вреда от экзекуции оказаться не может. Супруг подчинился доставшейся на его долю судьбе и решил испытать одобренное врачом средство. В один из ближайших дней, когда невозможное расположение духа жены перенеслось и на него, он схватил розгу и с такой яростью набросился на молодую женщину, что с того дня она никогда в жизни более о ней и вспоминать не хотела.
Несколько слов о том, что, собственно говоря, должно было относиться к главе "о телесных наказаниях". Прежде всего о сечении проституток. Обычай этот с давних времен существует во всех странах и в одинаковой мере распространен как среди язычников, так и среди христиан. Наблюдался он постоянно даже и среди вовсе нецивилизованных народов. Те варварские племена, которые смотрели на женщину как на предмет домашнего обихода, само собой разумеется, не имели понятия о том, что мы называем проституцией, и не налагали, следовательно, на принадлежавших нескольким мужчинам женщин никаких наказаний. В то же время другие народы, имевшие о морали очень смутное представление, довольно жестоко наказывали, тем не менее, замеченных в развратном поведении женщин. У древних римлян отдача рабынь на цели проституции каралась во времена Феодосия и Валентиниана розгами, изгнанием и прочими тяжелыми наказаниями. В дальнейшие времена вопрос этот регулировался исключительно общественным мнением.
Англосаксы нашего отечества гордились теми строгими законами, которые относились к нарушению брачных обязанностей, хотя нам неизвестны случаи, когда сечение применялось бы в качестве средства для охранения от проституции. За первую измену мужу виновная подвергалась наказанию со стороны своих товарок, которые целой толпой водили ее из деревни в деревню, подвергая по дороге жестокой порке розгами. Иной раз дело доходило до того, что с развратницы срывали одежды и в обнаженные плечи вкалывали острые ножи.
У языческих народов мораль вообще находится на такой низкой ступени, что проституирование не вызывает у них ни чувства стыда, ни наказания за развратное поведение. Впрочем, бывают также и исключения. Так, например, у туземцев Новой Зеландии брачные измены наказываются очень жестоко. Одна девушка из племени Карарванга, уличенная в развратном поведении, была повешена за ноги и в таком положении жестоко высечена в присутствии всех жителей поселка.
Если мы коснемся так называемых полуцивилизованных народов, то в жизнеописаниях их встретимся с фактами, которые говорят за то, что сечение является у них излюбленной методой в применении к женскому полу. В Персии полигамия разрешена законом, причем гарем шаха отличается обилием содержимых в нем женщин. За порядком наблюдают евнухи и с особой страстностью бьют провинившихся рабынь туфлями по губам, если они только подают малейший повод к наказанию. Если девица отказывается от жениха, которого рекомендуют ей ее родители, то ее отводят в отцовский гарем и наказывают там телесно до тех пор, пока она не перестает сопротивляться воле родителей и дает свое согласие на брак с нелюбимым ей человеком. В Китае и в соседних с ним странах бамбуковая палка находится по отношению к женщинам в постоянном употреблении.
И до сих пор в Швеции за отступление от брачных обязанностей полагается телесное наказание. Мужчина получает 120 ударов палкой, женщина - 90 ударов плетью. Наказания эти приводятся в исполнение в Стокгольме на одной из городских площадей. Грудь и живот у наказуемых женщин защищаются во время экзекуции особым родом панциря из меди. По древним германским законам, каждая проститутка из свободных (не крепостная) наказывалась в первый раз 300 ударами; рецидивисток лишали свободы, отдавали в полное распоряжение какому-нибудь нищему и изгоняли изо всех городов государства. Родители, потворствующие развратным детям своим или смотрящие на их порок сквозь пальцы, также наказывались плетью или розгами. Если преступница оказывалась крепостной, то ее секли.
В том же случае, когда хозяин ее являлся соучастником совершенного ею проступка, ее отбирали от него и все-таки наказывали телесно. Проституток, разгуливавших в городах и селах по улицам, забирали в тюрьму. Во Франции еще до 1756 года существовал с давних пор обычай, в силу которого всех сводниц наказывали тем, что сажали на осла лицом назад, надевали на голову соломенную шляпу и прикрепляли на спину надпись "сводница". В таком виде виновную провозили по всем улицам города и затем подвергали жестокой экзекуции.
В силу одного эдикта Карла Великого, все мужчины, уличенные в том, что скрывают у себя проституток, должны были принудительным образом относить развратных женщин на своих плечах на ту площадь, на которой происходила экзекуция преступных женщин. В случае нежелания повиноваться этому закону, виновные подвергались, в свою очередь, наказанию плетью.
Особенной строгостью отличались неаполитанские законы. Каждая женщина, занимавшаяся проституцией, как промыслом, подвергалась клеймению лба раскаленным железом, позорному сечению розгами и, вдобавок, изгнанию. По закону, изданному королем Альфонсом IX Кастильским, царствовавшим во второй половине двенадцатого столетия, все девушки, замеченные в неблаговидном поведении, подвергались публичному телесному наказанию и конфискации того платья, которое было на них в момент ареста. Уличенные в развратничестве мужчины наказывались в первый раз розгами, во второй высылались из города, а в третий отправлялись на галеры. Впоследствии эти законы стали еще более строгими, и провинившиеся в первый раз сразу ссылались на десять лет на галеры закованными в кандалы, а во второй раз наказывались двумястами ударов плетью и пожизненным пребыванием на галерах.
Одного смотрителя смирительного дома в Англии должны были рассчитать за то, что он слишком усердно и совершенно непозволительным образом наказывал телесно вверенных его надзору заключенных женского пола. В 1841 году о его жестокостях было доложено магистратуре города Рочестера в Кенте. В жалобе этой говорилось, что Джеймс Майлс, смотритель смирительного дома, наказывал детей, и особенно девочек в возрасте от 12 до 14 лет, слишком большими пучками розог. После нескольких заседаний, во время которых перед членами магистратуры продефилировали слишком красноречивые доказательства виновности Джеймса Майлса, решено было предать последнего суду присяжных заседателей. В письме одного из членов магистратуры имеется следующее место:
"В следствии по делу имеется один пункт, который решительным образом наводит на размышление о том, что вообще лицам мужского пола должно быть воспрещено наказание не только взрослых женщин, но даже малолетних девочек".
Глава XLVIII
Разное
Среди анекдотов о флагеллянтизме в нашем распоряжении имеется один, относящийся к некоему джентльмену, жившему в Англии в эпоху короля Георга II. Этот господин страдал особенной страстью. Так, например, известно, что он снял в наймы в Лондоне дом и поселил в своей квартире красавицу-экономку. Один раз в неделю особа эта делала заранее необходимые приготовления, заключавшиеся в найме двух поденщиц со всеми принадлежностями, потребными для уборки комнаты. Одна из наемщиц должна была играть роль экономки, другая - горничной. Джентльмен, явившись на квартиру, приступал к уборке комнат и держал себя при этом так, словно он был воспитанницей сиротского дома, поступившей в услужение к господам. Умышленно он разыгрывал свою роль чрезвычайно скверно, и за это обе наемщицы должны были колотить его так немилосердно, как это обыкновенно практикуется со стороны большинства английских хозяек, привыкших держать сироток в ежовых рукавицах.
Из следующего случая явствует, что однократное применение розог оказалось совершенно достаточным для того, чтобы заглушить прежнее страстное к ней стремление. Одна молодая и знатная дама вышла замуж также за молодого, очень богатого и интеллигентного господина; молодой супруг буквально обожал свою очаровательную супругу. Каждое ее желание исполнялось беспрекословно, она была неограниченной повелительницей дома, ее муж считался только самым преданным рабом. Несмотря на блаженство чудного медового месяца, молодая супруга сделалась вдруг мрачной, раздражительной и меланхоличной; само собой разумеется, что муж ее, заметив неладное, удвоил свое подобострастие, нежность и любезность; по целым часам стоял он пред нею на коленях и умолял объяснить ему причину происшедшей метаморфозы. Долго упорствовала красавица и наконец призналась, что ее обуревает сильное, непреодолимое и необъяснимое желание, но какое именно - она сказать не может. Ей лучше умереть, чем признаться в том, что завладело всеми ее мыслями. Естественно, любопытство мужа разгорелось еще сильнее: много бы отдал он за то, чтобы узнать, в чем именно заключалось желание его возлюбленной и как удовлетворить его. Но немало дней прошло до тех пор, пока, смягченная неотступными просьбами мужа, молодая женщина призналась и пояснила свое желание. Ей, видите ли, во что бы то ни стало захотелось быть избитой, но не рукой или кулаком, а непременно розгой и с соблюдением при этом всех относящихся сюда церемоний, и не так себе, чтобы только высечь, а сильно, самым безжалостным образом. С ужасом смотрел молодой супруг на свою любимую жену и почти был убежден в том, что несчастная женщина лишилась рассудка. Несмотря на все его уговоры, случайная флагеллянтка упорно стояла на своем, и мужу ее ничего иного сделать, как он полагал, не оставалось, как уложить ее в постель. Сказано - сделано, с молодой женщиной обходились в доме как с опасно больной. Тем временем испуганный молодой человек отправился к врачу, который успокоил его и в то же время поразил, ибо посоветовал немедленно подчиниться желанию "больной", для которой розга явится наилучшим целительным средством. Применять ее он приказал исключительно на туловище, где никакого вреда от экзекуции оказаться не может. Супруг подчинился доставшейся на его долю судьбе и решил испытать одобренное врачом средство. В один из ближайших дней, когда невозможное расположение духа жены перенеслось и на него, он схватил розгу и с такой яростью набросился на молодую женщину, что с того дня она никогда в жизни более о ней и вспоминать не хотела.
Несколько слов о том, что, собственно говоря, должно было относиться к главе "о телесных наказаниях". Прежде всего о сечении проституток. Обычай этот с давних времен существует во всех странах и в одинаковой мере распространен как среди язычников, так и среди христиан. Наблюдался он постоянно даже и среди вовсе нецивилизованных народов. Те варварские племена, которые смотрели на женщину как на предмет домашнего обихода, само собой разумеется, не имели понятия о том, что мы называем проституцией, и не налагали, следовательно, на принадлежавших нескольким мужчинам женщин никаких наказаний. В то же время другие народы, имевшие о морали очень смутное представление, довольно жестоко наказывали, тем не менее, замеченных в развратном поведении женщин. У древних римлян отдача рабынь на цели проституции каралась во времена Феодосия и Валентиниана розгами, изгнанием и прочими тяжелыми наказаниями. В дальнейшие времена вопрос этот регулировался исключительно общественным мнением.
Англосаксы нашего отечества гордились теми строгими законами, которые относились к нарушению брачных обязанностей, хотя нам неизвестны случаи, когда сечение применялось бы в качестве средства для охранения от проституции. За первую измену мужу виновная подвергалась наказанию со стороны своих товарок, которые целой толпой водили ее из деревни в деревню, подвергая по дороге жестокой порке розгами. Иной раз дело доходило до того, что с развратницы срывали одежды и в обнаженные плечи вкалывали острые ножи.
У языческих народов мораль вообще находится на такой низкой ступени, что проституирование не вызывает у них ни чувства стыда, ни наказания за развратное поведение. Впрочем, бывают также и исключения. Так, например, у туземцев Новой Зеландии брачные измены наказываются очень жестоко. Одна девушка из племени Карарванга, уличенная в развратном поведении, была повешена за ноги и в таком положении жестоко высечена в присутствии всех жителей поселка.
Если мы коснемся так называемых полуцивилизованных народов, то в жизнеописаниях их встретимся с фактами, которые говорят за то, что сечение является у них излюбленной методой в применении к женскому полу. В Персии полигамия разрешена законом, причем гарем шаха отличается обилием содержимых в нем женщин. За порядком наблюдают евнухи и с особой страстностью бьют провинившихся рабынь туфлями по губам, если они только подают малейший повод к наказанию. Если девица отказывается от жениха, которого рекомендуют ей ее родители, то ее отводят в отцовский гарем и наказывают там телесно до тех пор, пока она не перестает сопротивляться воле родителей и дает свое согласие на брак с нелюбимым ей человеком. В Китае и в соседних с ним странах бамбуковая палка находится по отношению к женщинам в постоянном употреблении.
И до сих пор в Швеции за отступление от брачных обязанностей полагается телесное наказание. Мужчина получает 120 ударов палкой, женщина - 90 ударов плетью. Наказания эти приводятся в исполнение в Стокгольме на одной из городских площадей. Грудь и живот у наказуемых женщин защищаются во время экзекуции особым родом панциря из меди. По древним германским законам, каждая проститутка из свободных (не крепостная) наказывалась в первый раз 300 ударами; рецидивисток лишали свободы, отдавали в полное распоряжение какому-нибудь нищему и изгоняли изо всех городов государства. Родители, потворствующие развратным детям своим или смотрящие на их порок сквозь пальцы, также наказывались плетью или розгами. Если преступница оказывалась крепостной, то ее секли.
В том же случае, когда хозяин ее являлся соучастником совершенного ею проступка, ее отбирали от него и все-таки наказывали телесно. Проституток, разгуливавших в городах и селах по улицам, забирали в тюрьму. Во Франции еще до 1756 года существовал с давних пор обычай, в силу которого всех сводниц наказывали тем, что сажали на осла лицом назад, надевали на голову соломенную шляпу и прикрепляли на спину надпись "сводница". В таком виде виновную провозили по всем улицам города и затем подвергали жестокой экзекуции.
В силу одного эдикта Карла Великого, все мужчины, уличенные в том, что скрывают у себя проституток, должны были принудительным образом относить развратных женщин на своих плечах на ту площадь, на которой происходила экзекуция преступных женщин. В случае нежелания повиноваться этому закону, виновные подвергались, в свою очередь, наказанию плетью.
Особенной строгостью отличались неаполитанские законы. Каждая женщина, занимавшаяся проституцией, как промыслом, подвергалась клеймению лба раскаленным железом, позорному сечению розгами и, вдобавок, изгнанию. По закону, изданному королем Альфонсом IX Кастильским, царствовавшим во второй половине двенадцатого столетия, все девушки, замеченные в неблаговидном поведении, подвергались публичному телесному наказанию и конфискации того платья, которое было на них в момент ареста. Уличенные в развратничестве мужчины наказывались в первый раз розгами, во второй высылались из города, а в третий отправлялись на галеры. Впоследствии эти законы стали еще более строгими, и провинившиеся в первый раз сразу ссылались на десять лет на галеры закованными в кандалы, а во второй раз наказывались двумястами ударов плетью и пожизненным пребыванием на галерах.
Одного смотрителя смирительного дома в Англии должны были рассчитать за то, что он слишком усердно и совершенно непозволительным образом наказывал телесно вверенных его надзору заключенных женского пола. В 1841 году о его жестокостях было доложено магистратуре города Рочестера в Кенте. В жалобе этой говорилось, что Джеймс Майлс, смотритель смирительного дома, наказывал детей, и особенно девочек в возрасте от 12 до 14 лет, слишком большими пучками розог. После нескольких заседаний, во время которых перед членами магистратуры продефилировали слишком красноречивые доказательства виновности Джеймса Майлса, решено было предать последнего суду присяжных заседателей. В письме одного из членов магистратуры имеется следующее место:
"В следствии по делу имеется один пункт, который решительным образом наводит на размышление о том, что вообще лицам мужского пола должно быть воспрещено наказание не только взрослых женщин, но даже малолетних девочек".
Каталоги нашей Библиотеки: