Сейчас
Я влюблена в женщину, неспособную отличить барсука от енота.
– Все очень просто, - объясняю я, – У енота темные очки, у барсука две полоски.
Она изучает барсуков. Сосредоточенный вид, нахмуренный лоб. Я представляю ее девочкой (узкие плечики в коричневом школьном платье, аккуратные косички до лопаток), которая пытается разобраться с трудной задачкой.
Все действительно очень просто. Очки, полоски, хвосты. Но она снова путает барсука с енотом, и мне кажется это таким трогательным, что я смеюсь счастливо и легко, как и не представляла, что умею.
Иногда мне снятся кошмары.
– Я ухожу, – в таких снах она всегда говорит одно и то же, – Захотела и ухожу. Енот, идем.
– Это барсук! – кричу я в удаляющуюся спину и просыпаюсь.
За 6 месяцев до
– Я больше не играю в такие игры, – говорю я подруге, памятуя о прошлом опыте.
Два часа ночи. У нее – три. У Амины тоже.
– Это ожоговое, – отвечает подруга, – Но ожогов бояться – в лес не ходить.
Ей не нужно ничего объяснять. Психотерапевту тоже, но сегодня днем пришлось.
– Посмотрите на меня.
Я поднимаю голову, смотрю ему в глаза. Этот как будто зрительный контакт не больше, чем подтверждение, что я умею быть послушной. Кручу в пальцах канцелярскую кнопку. Коралловый пластиковый шарик с металлическим острием предлагает воткнуть его в кожу, но я не делаю этого. Я правда умею слушаться.
– Я знаю, как вам все облегчить, – говорит он.
Я не просила ничего мне облегчать. Я сказала, что мне с самого первого дня не нравится, как я веду себя с Аминой.
– Понимаешь? – говорю я подруге, вылезая из-под одеяла.
– Пока нет, но пойму, – подбадривает она.
Я беру телефон и иду вниз, чтобы закрыть дверь. Рассказываю по пути со второго этажа на первый и обратно про Амину.
Узнав, что я начинаю писать роман, она пришла с предложением помочь выдерживать установленные дедлайны. Мы были знакомы, но никогда не общались лично. Отстраненная, строгая, безупречная в собственных текстах Амина была последней, кого я бы хотела видеть рядом с собой, поэтому я сразу сказала да.
– И тебе стало страшно, – говорит, подумав, подруга, – Но мне нравится, что в основе не романтический интерес, а интерес к тебе-автору. Иначе сразу начинаются power games. А тебе это не нужно.
Мне нужно, но я соглашаюсь.
В первый раз за все время я читаю письмо Амины целиком.
“Могу”, – говорит Амина, – “Напоминать вам о тысячах знаках и сроках:
– молодецким посвистом
– или мелодичным голоском
– или на повышенных тонах
– или сдержанно, но всегда заинтересованно
– взывать к совести
– или применять грубую прямую лесть
– или потрясать кнутом
– или сулить пряники
(нашла бы вариант)”
Я хочу попробовать всё, даже пряники. Вычеркиваю из списка “применять грубую прямую лесть” – единственное, что точно не сработает, и намереваюсь выдать список обратно, если она появится.
– Я кажется начала понимать, – говорит подруга, – Тебе это все приносит эмоциональный перегруз.
– Нет, – вру я.
– Что сказал психотерапевт?
Психотерапевт сказал – посмотрите на меня.
Никто, вообще никто и никогда не мог удержаться от power games со мной.
Я жду, когда придет Амина.
(В сети 8 ч. назад сообщает фб)
– молодецким посвистом
– или мелодичным голоском
– или на повышенных тонах
– или сдержанно, но всегда заинтересованно
– взывать к совести
– или потрясать кнутом
– или сулить пряники
(найдёт варианты)
Роман
Re: Роман
Аризона, но ведь это, надеюсь, не всё?
Re: Роман
Только начало.
Re: Роман
Сейчас
Вечера мы проводим так: я пишу, Амина смотрит. В Google Doc это можно делать в режиме реального времени.
– Вы будете единственным человеком в мире, который видел буквально, как пишется роман, – говорю я.
Амина кивает.
Когда она смотрит, мое внимание перестает скакать, но отвлекаюсь я все равно часто. За три минуты я успеваю написать два предложения, переключить несколько треков в плейлисте, поиграть в телефоне, прочитать пост в ленте, возмутиться его содержанием и высказать это вслух.
Когда мне становится скучно, я заменяю слова в предложении на какую-нибудь чушь, и тогда Амина смеется.
Она никогда не вмешивается в процесс.
– Вы еще попишете? – спрашивает она каждый день одинаково, когда ей уже пора спать.
– Да, – тоже одинаково отвечаю я.
Обычно я сдерживаю свое обещание не больше двух раз из десяти. Я могу писать без нее, просто не хочу. Но сегодня текст идет сам.
Светает, Амина спит, я орудую словом.
За 6 месяцев до
– Когда готовить пряники и тренировать вкрадчивый голос, – спрашивает Амина, – Уже?
– В среду.
Дедлайн. Я должна сдать редактору первую главу. В главе конь не валялся. В последний день я вымучиваю шесть тысяч знаков из сорока.
– Уж полночь близится, – появляется Амина в семь вечера, – А главы все нет.
– Да, – подтверждаю я, – Вот и первый пропущенный дедлайн.
Мне не страшно и уже заранее неинтересно – Амина ванильна, как пломбир в моей морозилке.
– Среда еще не кончилась, – говорит она, – Начало уже есть – хорошо. Может, отправите редактору эти шесть тысяч? Тогда технически дедлайн не пропущен. Мы с вами на количество знаков пока не договаривались. Остальные тридцать четыре тысячи к полуночи с пятницы до субботы. Или?
– Ок, – соглашаюсь я, зная, что мне столько не написать.
Суббота начинается с разговора.
– Не нашла ни тридцати, ни четырех тысяч.
Амина расслабленно сидит в рыжем кресле, разглядывает узоры на ворсе ковра в палитре корочки крем-брюле с доминантой жженой карамели ближе к центру. Скользит взглядом по антрацитовой рукоятке стека у стола.
Я молчу. В голове крутится несколько забавных, но сейчас бесполезных историй. Они никак не смогут объяснить ей отсутствие знаков, а мне – что стек делает у стола.
Вечера мы проводим так: я пишу, Амина смотрит. В Google Doc это можно делать в режиме реального времени.
– Вы будете единственным человеком в мире, который видел буквально, как пишется роман, – говорю я.
Амина кивает.
Когда она смотрит, мое внимание перестает скакать, но отвлекаюсь я все равно часто. За три минуты я успеваю написать два предложения, переключить несколько треков в плейлисте, поиграть в телефоне, прочитать пост в ленте, возмутиться его содержанием и высказать это вслух.
Когда мне становится скучно, я заменяю слова в предложении на какую-нибудь чушь, и тогда Амина смеется.
Она никогда не вмешивается в процесс.
– Вы еще попишете? – спрашивает она каждый день одинаково, когда ей уже пора спать.
– Да, – тоже одинаково отвечаю я.
Обычно я сдерживаю свое обещание не больше двух раз из десяти. Я могу писать без нее, просто не хочу. Но сегодня текст идет сам.
Светает, Амина спит, я орудую словом.
За 6 месяцев до
– Когда готовить пряники и тренировать вкрадчивый голос, – спрашивает Амина, – Уже?
– В среду.
Дедлайн. Я должна сдать редактору первую главу. В главе конь не валялся. В последний день я вымучиваю шесть тысяч знаков из сорока.
– Уж полночь близится, – появляется Амина в семь вечера, – А главы все нет.
– Да, – подтверждаю я, – Вот и первый пропущенный дедлайн.
Мне не страшно и уже заранее неинтересно – Амина ванильна, как пломбир в моей морозилке.
– Среда еще не кончилась, – говорит она, – Начало уже есть – хорошо. Может, отправите редактору эти шесть тысяч? Тогда технически дедлайн не пропущен. Мы с вами на количество знаков пока не договаривались. Остальные тридцать четыре тысячи к полуночи с пятницы до субботы. Или?
– Ок, – соглашаюсь я, зная, что мне столько не написать.
Суббота начинается с разговора.
– Не нашла ни тридцати, ни четырех тысяч.
Амина расслабленно сидит в рыжем кресле, разглядывает узоры на ворсе ковра в палитре корочки крем-брюле с доминантой жженой карамели ближе к центру. Скользит взглядом по антрацитовой рукоятке стека у стола.
Я молчу. В голове крутится несколько забавных, но сейчас бесполезных историй. Они никак не смогут объяснить ей отсутствие знаков, а мне – что стек делает у стола.
Re: Роман
Как же мне нужна такая Амина... Ждем продолжения)
"Я не то чтоб чокнутый какой,
Но лучше — с чёртом, чем с самим собой"
(с.: В. Высоцкий)
Но лучше — с чёртом, чем с самим собой"
(с.: В. Высоцкий)
Re: Роман
Сейчас
У Амины хайкинг в горах. Два часа вверх, три вниз, еще два, чтобы сделать крюк. Прочные ботинки, ланч запакован с собой, ужин будет уже на базе. Усилием воли не гуглю, как вызывать спасателей, собак и вертолет.
Вместо того, чтобы отоспаться, отправляюсь на тестдрайв. Еду одна – выходной, Ларш еще не завтракал, Дэвид хочет провести время с Верой, остальных не видно.
На улице плюс двадцать два, но палит солнце, я хожу между рядами машин, останавливаюсь возле одной. Пошлее автомобиля не бывает, похабную коннотацию не вырубить топором, но мне почему-то хочется попробовать именно его. Водительское сиденье оказывается таким удобным, что бесконечные ряды кнопок по обе стороны от ручки переключения передач, не кажутся такими уж бестолковыми.
Несколько перекрестков, и у моего прошлого фаворита появляется весомый соперник. Пробую еще несколько моделей, все не то. Перегретая солнцем, натестдрайвившаяся по самое не могу, еду домой.
Амина уже вернулась, спасатели, собаки и вертолет не понадобились.
– А кто-нибудь сегодня вообще писал? – спрашивает она.
Все оглядываются, как будто спрашивают их. Амина смотрит только на меня.
– Хорошо, – говорит она, – Переформулирую. Кто-нибудь собирается писать?
Киваю, зная, что сегодня ничего не будет, она слишком устала. Через полчаса она уже спит.
Незаметно поправляю ее одеяло.
За 6 месяцев до
Стек так и стоит у письменного стола без дела. С неудовольствием напоминаю себе, что Амина ванильна, как пломбир в моей морозилке.
Отлынивая, перечитываю один из ее текстов. На этот раз я вижу насколько высок порог вхождения в ее слова именно для меня. Как будто на моих глазах многослойная повязка из черной вуали. С каждым подходом снимается один тонкий слой, и если сначала текст приходилось разбирать наощупь, то теперь, сквозь оставшийся layering, я почти вижу.
Почти, потому что под черной вуалью я предпочитаю сжимать не руки, а ресницы. И прежде, чем открыть глаза, я выполняю сто обязательных реверансов.
Я не принцесса Атех, хотя буквы мне к лицу, но эти реверансы сродни семи сортам соли, в которую нужно обмакнуть пальцы.
(реверанс номер 1)
Автор пишет свое, читатель читает свое. Очень часто у их “своего” просто нет шансов пересечься в одной плоскости.
(реверанс номер 2)
Я знаю, что существует магия текста, но я всегда буду отрицать ее до последнего. Слово “магия” можно заменить на “силу”, “влияние” или что-то еще, смысл от этого не поменяется.
(реверанс номер 3)
Я видела, как сбиваются внутренние настройки, когда заинтересованный в тексте человек начинает интерпретировать его.
(реверанс номер 4)
Я была свидетелем тому, как однажды пара вырвавшихся на свободу совпадений породила собой миллион других совпадений – они множились и множились, соединяясь тесно между собой, как те атомы, на которые можно разлететься, и ни конца не было этому процессу, ни края.
(реверанс номер 5)
Моего мнения никто не просил, но я все равно не могу удержаться, и отправляю Амине записку.
“Мне хочется обратить вас к тексту”, – пишу я в самом начале.
Записка полна эмоций, сумбура, цитат, разного вида кавычек и скобок.
Амина читает мои путанные строчки. Я жду, что она разозлится за то, что лезу к ее текстам и к ней самой со своими чувствами, за мое желание прикоснуться к ней руками, за мое неумение быть сдержанной, за еще что-нибудь. Не помогут никакие сто реверансов, и все наше взаимодействие закончится.
– Вы не закрыли фигурную скобку, – холодно говорит она.
От ее интонации я улетаю в космос.
У Амины хайкинг в горах. Два часа вверх, три вниз, еще два, чтобы сделать крюк. Прочные ботинки, ланч запакован с собой, ужин будет уже на базе. Усилием воли не гуглю, как вызывать спасателей, собак и вертолет.
Вместо того, чтобы отоспаться, отправляюсь на тестдрайв. Еду одна – выходной, Ларш еще не завтракал, Дэвид хочет провести время с Верой, остальных не видно.
На улице плюс двадцать два, но палит солнце, я хожу между рядами машин, останавливаюсь возле одной. Пошлее автомобиля не бывает, похабную коннотацию не вырубить топором, но мне почему-то хочется попробовать именно его. Водительское сиденье оказывается таким удобным, что бесконечные ряды кнопок по обе стороны от ручки переключения передач, не кажутся такими уж бестолковыми.
Несколько перекрестков, и у моего прошлого фаворита появляется весомый соперник. Пробую еще несколько моделей, все не то. Перегретая солнцем, натестдрайвившаяся по самое не могу, еду домой.
Амина уже вернулась, спасатели, собаки и вертолет не понадобились.
– А кто-нибудь сегодня вообще писал? – спрашивает она.
Все оглядываются, как будто спрашивают их. Амина смотрит только на меня.
– Хорошо, – говорит она, – Переформулирую. Кто-нибудь собирается писать?
Киваю, зная, что сегодня ничего не будет, она слишком устала. Через полчаса она уже спит.
Незаметно поправляю ее одеяло.
За 6 месяцев до
Стек так и стоит у письменного стола без дела. С неудовольствием напоминаю себе, что Амина ванильна, как пломбир в моей морозилке.
Отлынивая, перечитываю один из ее текстов. На этот раз я вижу насколько высок порог вхождения в ее слова именно для меня. Как будто на моих глазах многослойная повязка из черной вуали. С каждым подходом снимается один тонкий слой, и если сначала текст приходилось разбирать наощупь, то теперь, сквозь оставшийся layering, я почти вижу.
Почти, потому что под черной вуалью я предпочитаю сжимать не руки, а ресницы. И прежде, чем открыть глаза, я выполняю сто обязательных реверансов.
Я не принцесса Атех, хотя буквы мне к лицу, но эти реверансы сродни семи сортам соли, в которую нужно обмакнуть пальцы.
(реверанс номер 1)
Автор пишет свое, читатель читает свое. Очень часто у их “своего” просто нет шансов пересечься в одной плоскости.
(реверанс номер 2)
Я знаю, что существует магия текста, но я всегда буду отрицать ее до последнего. Слово “магия” можно заменить на “силу”, “влияние” или что-то еще, смысл от этого не поменяется.
(реверанс номер 3)
Я видела, как сбиваются внутренние настройки, когда заинтересованный в тексте человек начинает интерпретировать его.
(реверанс номер 4)
Я была свидетелем тому, как однажды пара вырвавшихся на свободу совпадений породила собой миллион других совпадений – они множились и множились, соединяясь тесно между собой, как те атомы, на которые можно разлететься, и ни конца не было этому процессу, ни края.
(реверанс номер 5)
Моего мнения никто не просил, но я все равно не могу удержаться, и отправляю Амине записку.
“Мне хочется обратить вас к тексту”, – пишу я в самом начале.
Записка полна эмоций, сумбура, цитат, разного вида кавычек и скобок.
Амина читает мои путанные строчки. Я жду, что она разозлится за то, что лезу к ее текстам и к ней самой со своими чувствами, за мое желание прикоснуться к ней руками, за мое неумение быть сдержанной, за еще что-нибудь. Не помогут никакие сто реверансов, и все наше взаимодействие закончится.
– Вы не закрыли фигурную скобку, – холодно говорит она.
От ее интонации я улетаю в космос.
Re: Роман
Сейчас
У нас есть Галя. У Гали есть полотенце, пакет с пакетами и большая кастрюля. Галя слыхом не слыхивала про БРД, поэтому от нее еще никто не уходил без супа. Полотенца на Галином плече побаивается даже наша Вера. Гале помогает Нина, ей полотенце не положено по статусу.
У Ларша есть хлыст. Сначала у него был тост – Ларш очень любит завтраки, особенно когда дают тосты.
– Друзья, у меня есть тост! – дразнила я его мемом про чайку, застрявшую головой в куске хлеба.
Хлыст он оставил после устроенной мной цирковой вечеринки: у всех были красные поролоновые носы на резиночке, а у Ларша еще горящий обруч и жокейский хлыст. Предполагалось, что через обруч будет прыгать Дэвид, но он отказался.
– Я же не верблюд, – сказал он, – Чтобы лезть в игольное ушко.
На вечеринке мы с Ларшем поссорились. Он сказал, что все пляшут под мою дудку, а я сказала, что задрал уже дергать меня каждый раз за руку, когда я хочу что-то сказать Амине.
Он сказал: say you’re sorry.
Я сказала: I’m not sorry.
Ларш сказал: манеры.
Я сказала: хватит уже этого цирка и сдайте реквизит.
Он сказал: хлыст я, пожалуй, оставлю себе.
Все сказали: Ларш!
– Друзья, у меня есть хлыст! – говорит сейчас Ларш, когда ему кажется, что я уже совсем отбилась от рук, и меня не удержать в узде ни Галиным полотенцем, ни супом.
Но Амине со мной не нужна ничья помощь.
За 6 месяцев до
Я пишу.
Нужно роман, а я пишу записки для Амины.
Первая была про теннисный корт, где она подает мне мячики, а я стою за сеткой столбом, спрятав ракетку за спину. Мячики – это ее комментарии к первым главам. Она цитирует Сильвию Плат, упоминает Набокова и Виана, а я молчу, не зная, что сказать, как сформулировать, что я, конечно, понимаю, о чем она говорит, но для нее слишком слабый игрок на этом поле.
– Она такая умная, такая утонченная, а я как будто девочка-дебил, – говорю я психотерапевту.
Он смотрит на меня без улыбки, но мягко, как будто я действительно девочка-дебил.
– Ей очень скоро станет скучно со мной, – говорю я.
Психотерапевт крякает – ему скучно тут не бывает.
– И она уйдет.
Все остальные записки идут в стол. Они слишком откровенные, чтобы показать их Амине. Я держу себя в руках – не больше одной записки в день. Терпеть этот лимит практически невозможно.
– У меня уже целая стопка записок, – говорю я психотерапевту, – Все они глубже, эмоциональнее, сильнее того, что я пишу в этом своем романе. Я не могу не писать их. Я не хочу не писать их.
Он откидывается в кресле, смотрит на меня, и я впервые не могу определить, что означает выражение его лица.
– Я написала текст, – говорю я в один из дней Амине, – Про вас. Не знаю, что бы вообще могло меня заставить не написать его.
– Я буду его читать?
Я зависаю от простоты формулировки и нейтральности реакции.
– Я подумаю.
Мне действительно надо подумать. Дело не в откровенности, и не в нежелании скрыть мой интерес к ней. Я боюсь, что Амину просто снесет моими словами, как снежной лавиной. Но если записки так и оставить в столе, словами снесет уже нас обеих.
– Это просто текст, – вру я, – Если бы я его не написала, то, наверное, разлетелась бы на атомы.
Амина читает внимательно, чуть дольше ее взгляд останавливается на последних строчках:
“Я жду, когда вы придете. (В сети 8 ч. назад сообщает фб), найдёте варианты”.
– Текст от первого лица, – слышу я ее голос, – Обладает все-таки непередаваемым эффектом по сравнению с третьим, да?
Она смотрит на меня.
У нас есть Галя. У Гали есть полотенце, пакет с пакетами и большая кастрюля. Галя слыхом не слыхивала про БРД, поэтому от нее еще никто не уходил без супа. Полотенца на Галином плече побаивается даже наша Вера. Гале помогает Нина, ей полотенце не положено по статусу.
У Ларша есть хлыст. Сначала у него был тост – Ларш очень любит завтраки, особенно когда дают тосты.
– Друзья, у меня есть тост! – дразнила я его мемом про чайку, застрявшую головой в куске хлеба.
Хлыст он оставил после устроенной мной цирковой вечеринки: у всех были красные поролоновые носы на резиночке, а у Ларша еще горящий обруч и жокейский хлыст. Предполагалось, что через обруч будет прыгать Дэвид, но он отказался.
– Я же не верблюд, – сказал он, – Чтобы лезть в игольное ушко.
На вечеринке мы с Ларшем поссорились. Он сказал, что все пляшут под мою дудку, а я сказала, что задрал уже дергать меня каждый раз за руку, когда я хочу что-то сказать Амине.
Он сказал: say you’re sorry.
Я сказала: I’m not sorry.
Ларш сказал: манеры.
Я сказала: хватит уже этого цирка и сдайте реквизит.
Он сказал: хлыст я, пожалуй, оставлю себе.
Все сказали: Ларш!
– Друзья, у меня есть хлыст! – говорит сейчас Ларш, когда ему кажется, что я уже совсем отбилась от рук, и меня не удержать в узде ни Галиным полотенцем, ни супом.
Но Амине со мной не нужна ничья помощь.
За 6 месяцев до
Я пишу.
Нужно роман, а я пишу записки для Амины.
Первая была про теннисный корт, где она подает мне мячики, а я стою за сеткой столбом, спрятав ракетку за спину. Мячики – это ее комментарии к первым главам. Она цитирует Сильвию Плат, упоминает Набокова и Виана, а я молчу, не зная, что сказать, как сформулировать, что я, конечно, понимаю, о чем она говорит, но для нее слишком слабый игрок на этом поле.
– Она такая умная, такая утонченная, а я как будто девочка-дебил, – говорю я психотерапевту.
Он смотрит на меня без улыбки, но мягко, как будто я действительно девочка-дебил.
– Ей очень скоро станет скучно со мной, – говорю я.
Психотерапевт крякает – ему скучно тут не бывает.
– И она уйдет.
Все остальные записки идут в стол. Они слишком откровенные, чтобы показать их Амине. Я держу себя в руках – не больше одной записки в день. Терпеть этот лимит практически невозможно.
– У меня уже целая стопка записок, – говорю я психотерапевту, – Все они глубже, эмоциональнее, сильнее того, что я пишу в этом своем романе. Я не могу не писать их. Я не хочу не писать их.
Он откидывается в кресле, смотрит на меня, и я впервые не могу определить, что означает выражение его лица.
– Я написала текст, – говорю я в один из дней Амине, – Про вас. Не знаю, что бы вообще могло меня заставить не написать его.
– Я буду его читать?
Я зависаю от простоты формулировки и нейтральности реакции.
– Я подумаю.
Мне действительно надо подумать. Дело не в откровенности, и не в нежелании скрыть мой интерес к ней. Я боюсь, что Амину просто снесет моими словами, как снежной лавиной. Но если записки так и оставить в столе, словами снесет уже нас обеих.
– Это просто текст, – вру я, – Если бы я его не написала, то, наверное, разлетелась бы на атомы.
Амина читает внимательно, чуть дольше ее взгляд останавливается на последних строчках:
“Я жду, когда вы придете. (В сети 8 ч. назад сообщает фб), найдёте варианты”.
– Текст от первого лица, – слышу я ее голос, – Обладает все-таки непередаваемым эффектом по сравнению с третьим, да?
Она смотрит на меня.
Re: Роман
Очень классно, тематический модерн)