Перенесено отсюда
Администрация
=================
Миры Старой Башни
(вставка между 3 и 4 частью)
Бат сидела какая—то совсем потухшая. От одного ее минорного вида у меня засосало под ложечкой.
— Бат…
— У меня не хватит денег, и я не смогу тебя вернуть домой! Я не знаю, что мне делать! Я не думала, что все пойдет именно так. Я рассчитывала просто устроить тебе экскурсию, а теперь…
— Не надо себя винить, Бат. Я же сам согласился.
— Бурый, ты понимаешь, что тебя завтра высекут на форуме, на глазах практически всего города! И я не знаю, как этого можно избежать. Даже если я соберу нужную сумму, я не смогу отменить наказание, которое тебе положено за снятие ошейника.
Я вздохнул. Ну вот тебе и мир, которым правят только женщины! Напридумывают дурацких законов, а потом не знают, как их обойти. А, хрен с ним, раз уже не могу помочь с финансами, так решу для нее хотя бы эту проблему.
— Бат, я правильно понимаю, что или ты накажешь меня сама, или это сделают при всех на форуме?
— Да…
— Ок, давай сама. Что от меня требуется?
На ее глазах набухли слезы.
— Я не могу так! Ты это делаешь ради меня, из—за моей глупости!
— Так, Бат, успокойся, пожалуйста, я это делаю ради себя, потому что из двух зол любой дурак тут выберет меньшее. Ты так и так игралась с этой мыслью, я же понимаю! Давай покончим с этим и, пожалуйста, соберись, а?!
— Ты уверен?
— В том, что я не хочу, чтобы меня завтра выдрали публично? На все сто процентов, Бат! Если порки избежать невозможно, то давай сделаем это сейчас, а потом будем решать проблему с выкупом.
Я поднялся с пола. Бат соскользнула с кровати, отошла от меня на несколько шагов и слегка качнула цепь. Серебристая игрушка послушно соскользнула с моих рук и потекла в сторону хозяйки. Бат красиво крутила цепью, а та послушно выводила узоры, позвякивая и создавая упругое гудение в воздухе. Я залюбовался, потирая свои запястья. Девушка раскраснелась, в ее глазах появился задорный блеск. Я усмехнулся.
— Так что от меня требуется?
Бат опустила цепь.
— Снять рубашку и встать к стене.
Никакого сомнения или сожаления в ее голосе не было.
Одним движением, через голову, я стянул рубашку и бросил ее на кровать. Теперь, когда мы оба понимали, чем сейчас закончится дело, смотреть на Бат было совершенно невозможно. И я, сцепив зубы, повернулся к противоположной стене.
— Встань на пол шага от стены и поставь на нее руки. Да, так. Шире.
В горле у меня мгновенно пересохло. Ее голос был властным и сильным, с нотками охренительного удовольствия, которое мне сейчас отольется той еще болью. Свет, льющийся из окна, нарисовал ее четкий силуэт на стене. Я услышал серебристые нотки метала и увидел, как силуэт начал раскручивать над головой что—то длинное и гибкое.
Больше всего я сейчас опасался за свои инстинкты. Я понимал, что когда увижу, как рука посылает в мою сторону первый удар, то скорее всего сорву свои ладони со стены, присяду и откачусь в сторону. Поэтому я постарался максимально выровнять дыхание, сжал кулаки и закрыл глаза.
В воздухе запела цепь.
***
И в памяти всплыло:
«А мы гуляли до утра.
Мэри роте всей дала…»
От звуков этой песни к горлу подкатывал кислый спазм, а уши полыхали от стыда и ненависти. В ту ночь сержант пел ее тихо, уставившись немигающим взглядом в пространство между моим плечом и серой стеной, вдоль которой выстроилось наше отделение.
— Значит никто не знал, спали как младенцы?
Дружное согласие его только еще больше разозлило.
— Двадцать пять плетей каждому!
Безграничная власть пьянила сержанта, оставляя подчиненным горечь похмелья. Смотреть на парней было стыдно, я попытался поймать взгляд сержанта. Он улыбнулся мне так, словно мы вместе с ним только что слетали в самоволку, напились и отодрали пару шлюх.
— Свободен!
Горячая волна гнева прокатилась от груди до висков. Я задохнулся, но не пошевелился. Сержант скривился.
— Вон я сказал! — коротко рыкнул, как сплюнул.
И засвистел.
«Между ног у Мэри мокро,
Солдатня была неробкой…»
— Сержант, не надо так!
Свист оборвался. Он помрачнел.
— Я отвечаю за дисциплину, и со своих (он подчеркнул это слово) солдат буду спрашивать, как положено. А неженок с голубой кровью это, конечно же, не касается. Чего встали, уроды? По пояс сверху всем раздеться!
— Они правда не знали.
— Мне плевать, Бурый. Завтра у тебя в носу засвербит от прогулки на свежем воздухе, а нас всех казнят. Понимаешь? Всех! Они обязаны были доложить! Их жизни по сравнению с твоей ничто. И я вобью это в их тупые головы. Живее, твари! Нужно успеть до утра располосовать ваши спины, и чтобы с восходом все были на плацу!
Я расстегнул ремень, бросил его на пол и рванул пальцами тугие пуговицы формы. Сержант усмехнулся.
— Геройствуешь?
Нужно было громко и четко ответить по уставу, но я побоялся что голос сорвется от волнения и просто мотнул головой.
— А за порчу твоей драгоценной шкуры нас расстреляют или вздернут?
Я не выдержал и опустил глаза. Сержант хмыкнул.
— Сопляк! Даже ответить, как положено за свои похождения не можешь. Лицом к стене все ! И рассредоточится.
Реальность происходящего окатила меня ледяной волной.
Сержант больше не смотрит на меня, подходит к столу и берет приготовленную плеть. Я представляю, как она будет рвать спины парням, уже почти слышу их стоны и вскрики. А потом самое страшное — ненависть, презрение и подчеркнутое, вежливое отстранение. Что может быть позорнее этого?
— Виноват!
Сержант обернулся. Он удивлен.
— Я виноват и сожалею о своем проступке. Прошу меня наказать. Остальные невиновны. Они спали и не знали о моем отсутствии.
Он колеблется. А я первый раз позволяю себе чуть скосить глаза и посмотреть на напряженные спины своих друзей. И все же голос чуть ломается и по-мальчишески сипит.
— Пожалуйста, сержант! Не… не надо меня так позорить.
Я сказал это. Гордость свернулась где-то глубоко в животе тугим клубком и мне хотелось выблевать ее, но я покрепче сжал челюсти.
— И во сколько бы ты оценил свой загул, сынок?
Мне показалось что у кого-то из моих друзей чуть дрогнули руку, а некоторые незаметно переступил с ноги на ногу.
— Пятьдесят.
Сержант усмехнулся. Бросил плеть на стол, открыл ящик и достал блестящую цепочку с гладкими, полированными звеньями.
— А этим?
Его голос бы таким же язвительным и раздраженным, как на плацу, когда он гонял нас всех. И я повторил увереннее:
— Пятьдесят!
Губы сержанта чуть дрогнули.
— Десять, сынок. Тебя папаша-то драл?
— Нет.
— Оно и видно!
Мне послышалось, что кто-то из ребят рассмеялся, но тут же заткнулся. У сержанта было плохо не только с настроением, но и с юмором.
— Встать к стене, руки на ширине плеч!
Ладони мигом вспотели, и голова закружилась. Не так четко, как положено я развернулся на месте и шагнул к стене.
Сержант приказал отделению построится и бегло, словно по бумаге зачитал приговор. Его слова были для меня монотонным гулом на фоне которого позвякивала цепь для порки. Ее применяли в редких, совсем уж тяжелых случаях, и сержант это отметил. И то, что кто рискует чужими жизнями, как игрушками, заслуживает особого спроса…
Потом за спиной сгустилась тишина. Она была нервной, плотной и звенящей, я ощущал ее дрожание обнаженной спиной. Цепь звякнула еще раз в такт похабной песенке о самоволке удалых солдат…
И я снова почувствовал холод происходящего.
С первого же удара я захожусь громким криком. А кожа горит, словно по ней полоснули ножом. Сержант не стал тянуть и после второго темно-серая стена показалась мне ослепительно белой, с яркими желтыми и красными кругами. А глазам стало больно от того, как сильно я зажмурился.
Гордость и стыд, все понятия о высокородности и лихом безрассудстве сгорают в мареве невыносимой боли, и я вою, чувствуя во рту металлический привкус от прокушенной губы. «Дыши! Дыши! Дыши! Дыши!» — билось пульсом в голове, но у меня не получалось…
«Только бы не увернуться, не отскочить и не упасть!» — подумал я в какой-то момент и содрогнулся от звука цепи. Но удара не последовало. Сержант окончил наказание и допел, поигрывая цепью:
«Мэри поутру ушла,
Солдатне была…
***
— Батиста Блэндорф, немедленно объясни мне, что тут происходит!
Цепь царапнула стену где—то в полуметре над моей головой.
Я открыл глаза и медленно обернулся.
* Прошу прощения если много ошибок, я не умею вычитывать свои тексты.
Спасибо!
