Hellen. Кукла

[Книжник]

Hellen


Кукла



Детство, детство мое. Мелькают краски, звучит старая забытая песенка. Далекая пора. Она всегда лучезарна. Память приукрашивает ее, лакирует, расцвечивает беззаботным смехом. Я сижу сейчас в кафе. Горячий чай согревает озябшие руки. Сонный дурман клонит голову к листам бумаги, и авторучка соскальзывает со странички блокнота. Уже полчаса, как я не воспринимаю действительность, меня втянуло в себя детство. Девчонка-официантка, лет семнадцати, две косички стянуты заколками жемчужинами. Она вытирает стол так, как Павлова танцевала свои лучшие партии. Я старше ее и мудрее. И знаю, сколько бед еще примет ее сердечко. Только вот незадача – мое детство. Куда же со всей моей мудростью от него деться? Шесть часов утра. Бессонная ночь, шаг за шагом, сигарета за сигаретой. Дорожки Таврического садика, душный дурман кафе на Фурштадской, разговоры со случайным соседом по столику. Детство! Отпусти меня на волю. Дай насладиться утром, отведи от меня дымную завесу, сними все кольца с моих пальцев, дай мне, дай хоть немного умения быть простой. Ты бука, мое детство, ты до сих пор издеваешься надо мной.
Что может чувствовать ребенок, которому всего четыре года, который идет с бабушкой гулять в сад? Ребенок может прочувствовать все. Не зря на нас со старых полотен иногда смотрят нестерпимо грустные детские глаза. Не дай Вам Бог, мой читатель, вспомнить тот первый взгляд на жизнь, который пробился наружу, как искривленный покореженный росток. Весна всегда прекрасна, даже если этой весной упивается маленький уродец, прячущийся за припухлыми щеками, за распахнутыми огромными глазами.
Бабушки, чинными рядами заполнявшие скамейки садика, были его оплотом. Они вспоминали, как здесь все было несколько лет назад, они обсуждали нынешние моды, они озвучивали новости города, путая их с байками близлежащих дворов. Стены, окружающие садик, высились твердынями защитных бастионов, только что просохших после беспокойной апрельской мороси, выпустивших в теплый многоголосый воздух из своих недр последние остатки инея и промозглости.
Кукла не желала идти спать, она вообще в тот день не была послушной. Куклу Раю надо было наказать. Иначе игра становилась неинтересной. Кукла играла, а девочка почти не принимала участия в ее игре. Девочка оступилась, и ее ботинок зачерпнул воду в луже. Кажется, бабушка не видела. Хорошо, когда ты предоставлена сама себе, особенно, когда вокруг все мокрое. А кукла Рая расшалилась не на шутку: и подол она замочила, и тапочек в самую грязь с ноги уронила. Если все оставить, как есть, Рая и второй тапочек туда уронит, и уже не случайно, а очень даже нарочно. Если снять с ее пластмассовой попки трусики, а ножки согнуть вот так, то Рае будет стыдно, когда девочка ее отшлепает. Как, спрашивается, еще можно наказать такую непослушницу? Нет, Рая, я тебя должна наказать. Можешь и не просить простить тебя просто так.
Кукла Рая, ты исчезнешь когда-нибудь из моих взрослых снов? А вы, бабушки из воспоминаний, почему вам в тот солнечный день было скучно? Столько всего нового вы могли обсудить между собой. Зачем вам нужно было слиться в одно существо, стыдящее меня? Забавлялись вы, или в самом деле считали себя воспитателями? Все ваши седины и годы житейского опыта не искупят вечности моего одиночества.
Девочка не плакала, она даже не пыталась защититься. Бабушки, ряд платочков, ряд перманентной химии на серебряных волосах, ряд морщинистых ртов, стройный ряд вопросов-обвинений. Нет! Девочке не стыдно шлепать куклу. Нет! Кукле не больно. Нет! Если девочку также, то ей тоже не будет больно.
На дорожках, сверкающих нарядными весенними лужами, четырехлетний ребенок возводит стену отчуждения, эта стена еще долго будет отгораживать девочку, подростка, женщину от непонимания.
Высеките меня. Мне не будет больно. Бабушки моего детства, я благодарна вам. В своем неведении вы открыли мне дверь в сказку. Но ты, кукла Рая, пластмассовый мой идол, пора тебе простить меня. Мне больно, мне очень больно, но, Боже Правый, как мне хорошо. Вновь и вновь крутится под пальцами тугая резинка трусиков, отступает прочь детство, тает непонимание, рушится стена обреченности. Я была права.
Только почему ты снишься мне, мое детство? Почему я продолжаю смотреть на себя глазами ребенка?