Крещение

[feyerverk]

Погода в январе сделалась изумительная: минус пятнадцать, тишь да благодать, сверкающие сугробы. Солнце по утрам. Сейчас, правда, солнца уже нет - небо цвета снега, и скоро займутся сумерки. Света и я одеваемся на улицу в твердой готовности воплотить давний грандиозный план купания в проруби.

- Шарфик не забудь, - мимоходом бросает Света, собирая в рюкзачок необходимое для нашей экстремальной забавы - она складывает вчетверо толстое полотенце, укладывает дополнительный свитер и все такое.

Я обращаю взор на крюк в прихожей, куда обычно вешаю свой шарф. Там пустота. Заглядываю в спальню - может, размотал и бросил где-нибудь машинально? Пустота. Обшариваю карманы пуховика - пусто. Вечером накануне мы были дома у моих родителей - вдруг оставил там?

- Ну чего, нашел свой шарфик? - в кухонном проеме вырастает светин силуэт. Света завинчивает крышку термоса.

- Да, - выпаливаю я, не подумав.

- Отлично, отлично! Щас уж двинем. Только на одну секундочку подойди сюда, - Света манит пальцем, я подхожу, - Сюда, пожалуйста, - Света распахивает дверь ванной, расположенной у входа на кухню, щелкает выключателем, - Вот, Сергей, полюбуйся. Мыла руки, босиком была, поскользнулась, равновесие едва не потеряла. Плитка мраморная, грохнулась бы, и кирдык. А? Что скажешь?

- Прости меня, пожалуйста, - прошу я, не глядя на Свету, завороженный бликами на небольшой лужице воды у душевой кабины.

- Прощаю уж, так и быть! Но в следующий раз дам по попе. Ты хорошо меня понял?

- Спасибо.

- В следующий раз "спасибо" не будет. Все, обувайся и выходим. Тряпкой протри там.

Я беру из-под раковины тряпку, протираю пол, покуда Света наблюдает.

- Все, я готов! - объявляю, пристроив тряпку обратно под раковину и распрямившись.
Света молча разворачивается и направляется к прихожей.

"Все-таки напряглась" - соображаю я, - "Надо бы поднять ей как-нибудь настроение".

Мы едем в лифте вниз, я пытаюсь обнять Свету, но та не дается. Выходим из подъезда, мороз обжигает лицо.

На улице уже сумрачно, и Света сумрачна, и светин сумрак не дает покоя.

- Гениальная все-таки идея! - восклицаю я едва не на бегу, пытаясь поспеть за широко вышагивающей Светой, - Люди вон из парка идут гурьбою в теплые дома, а мы наоборот, стремимся в стужу, в заледеневший парк, в ледяную воду.

Мы пересекаем границу парка. Он и впрямь заледеневший: веточки молодых деревьев сверкают каждая в индивидуальном ледяном футляре, и свет постепенно загорающихся фонарей на основной аллее отражается в льдышках так, что все деревья кажутся новогодними, одетыми в гирлянды.

Я щелкаю пальцами по ветке, проверяя звук.

- Варежки надень, - велит Света, - И шарфик.

Сама она без перчаток, но держит кисти рук засунутыми в рукава своей зимней куртки, будто в муфту.

- Да не холодно мне! - уверяю, - И потом, нас ждет прорубь.

- Тебя не ждет, - тихо ответствует Света, пуская клубы пара, - Я окунусь, а тебе еще рано. Я закаленная, а ты нет. Закаляйся, и, может, следующей зимой.

- А я тебя понял, что мы вместе...

- Ты не так понял. Невнимательно слушал меня, как обычно. Принял желаемое за действительное. Я не разрешала тебе окунаться.

- Я закаляюсь, принимаю холодный душ, все как ты мне сказала...

- Ты принимаешь контрастный. Это другое. Ты просто волевым усилием становишься под холодную струю, стоишь так три секундочки. А надо привыкать, увеличивать интервалы изо дня в день. Я вот вообще горячую воду не включаю. Моюсь холодной. Привыкла так. Давай помолчим, мне холодно разговаривать.

- Ага, ну как скажешь, одна так одна, - я рад, что тема шарфа благополучно позади, - Но я вообще-то не думаю, что заболел бы.

- Ну а если? Заботиться еще за ним, выхаживать. У меня дел других нет? Нет, Сергей, мы не имеем права так рисковать...

Скрипит под ногами снег. Сбоку лыжня, иногда по ней пролетают одинокие лыжники. Где же этот треклятый шарф, уныло думаю я, может, мне следует спросить о нем у родителей, и как-то втайне, чтобы Света не узнала, заехать к ним забрать? Я вспоминаю наш вчерашний визит к моим родителям, наш общий ужин.

- Во дают отец и мать! - восклицаю, - Смотрят и смотрят свои новости! Только про них и говорят!

- Ну смотрят, ну и что, - Света закуривает на ходу сигарету, и ее разговорный тон становится непринужденней и благожелательней, - Не нам судить твоих отца и мать, не так ли?

- Новости-то плохие в основном. Получается, только про плохое и думают. Подсадка на негатив! Если бы передавали и хорошие новости...

- Это какие? - Света курит, не глядя на меня, но по лукавой интонации я понимаю, что она улыбается.

- Выпал снег - хорошая новость! Вышло солнце - еще одна хорошая новость! Мы с тобой идем гулять - великолепная новость!

- Об этом по телеку не расскажут, - смеется Света.

- Стемнело - суперновость! - продолжаю я в том же духе, - Пора спать - отличная новость!

- Ты знаешь, - Света щелчком посылает окурок в подвернувшуюся урну, - У меня для тебя не самая хорошая новость. Сегодня ты получишь по попе, сразу как вернемся.

Мы идем некоторое время в тишине. Облитые льдом деревья уже не кажутся столь новогодними. Пытаясь согреться, я хлопаю себя локтями по бокам, стучу ботинком о ботинок.

- За что, - наконец, осмеливаюсь я. - За лужу в ванной?

- За это же простила. Нет, хуже. Есть за что. Очень даже есть. Узнаешь дома. Или чуть пораньше. Не сейчас. Мне холодно. Не будем говорить.

Мы выходим к заснеженной глади большого пруда. Правильным прямоугольником на сияющем фоне чернеет прорубь, к ней ведут дощатые мостки. Рядом домик, он закрыт на висячий замок, переодеться в тепле не выйдет, но Света так и задумывала, чтобы избежать расспросов, взглядов, ненужного общения. Света, стоя на мостках, быстро раздевается до купальника. Притопывая от холода на месте, я изучаю взглядом светин купальник, хорошо различимый в свете фонаря: по всей его синей эластичной поверхности расположились разноцветные дельфины на парадоксальном звездном фоне. Света мелко крестится, трясется крупной дрожью, проходит по мосткам к черноте воды. Я слышу, как она стучит зубами.

- Может, в другой раз? - робко предлагаю я; я сам уже трясусь от холода от одного вида раздетой, облепленной дельфинами-астронавтами Светы.

- Фигня, прорвемся, - бормочет Света.

Босиком, без шлепанец, она проходит по тонкому слою льда, покрывшему доски, чуть нагибается к проруби, пробует воду пальцем ноги, фыркает, обхватывает себя за плечи, чуть пританцовывает, стоя на месте.

- Помочь тебе? - предлагаю я с берега, - Подстраховать?

Света оборачивается на меня, мотает головой, но во взгляде у нее я читаю мольбу о помощи. Хочется рвануться навстречу, одеть, согреть и все такое, но она вдруг вновь поворачивается спиной и спокойно заходит в неглубокую прорубь, делает несколько шагов, погружается глубже, издает негромкий, но слышный мне вдох, а после выдох, и вдруг спокойно, слово дело происходит у нас на реке в разгаре лета, пускается вплавь, стараясь, впрочем, не намочить волос. Проплывает несколько секунд, разворачивается, плывет мне навстречу. Мне уже вовсю грезятся шелестящие листвой тополя, яркое солнце, птичий гомон, утиные выкрики; своими размашистыми плавательными движениями, столь знакомыми, Света будто преображает все окружающее - и вот уже ни льда, ни холода, ни зимы.

- ААААА!!! - Света пулей летит ко мне, я раскрываю объятия, но та отбрыкивается, - Полотенце же, полотенце живее давай мне! - Света еле говорит.

Я закутываю ее полотенцем, вытираю, затем держу полотенце перед ней как ширму, покуда Света стаскивает мгновенно затвердевший, ставший ломким купальник и переодевается в сухое.

- Ну всё, скорей-скорей!! - Света все не может отдышаться, изо рта стремится пар, а из глаз - ликование и триумф, - Иди, чего встал!

Мы быстро, спортивным шагом, пускаемся обратно. Я рад за Свету, но мне, признаться, вовсе не жаль, что та в итоге не разрешила мне окунуться. Могло бы ведь и наоборт быть, прикидываю я. И было бы гораздо хуже. Света велела бы мне залезть в прорубь, я бы стал отказываться, спорить, Света бы стала грозить наказанием, привычный сценарий... Хотя вряд ли, думаю я. Даже Света вряд ли бы дошла до того, чтобы обязать окунаться в прорубь человека, который этого не хочет. Мда. Однако все же обещала наказать. Интересно, за что. Догадалась, что забыл шарф у родителей?

- Как ощущения? - интересуюсь я у Светы.

- Запредельные. Очень довольна, очень, - бормочет Света.

Нам в лица дует ледяной ветер; взвихрившиеся снежинки погружают парк, доселе ясный и прозрачный, в белесую мглу; мы замолкаем, экономя силы и тепло; идем еще быстрее, почти бежим.

- Шарф намотай, - велит Света на ходу.

Я продолжаю идти, никак не реагируя в ответ.

Света застывает. Кружится метель.

- Ты чего? - зову я, - Идем скорее!

- Я никуда не пойду, - чеканит Света, - Пока ты не наденешь шарф.

Я зачем-то шарю по карманам, делая вид, что ищу. Мотаю головой, жму плечами.

- Нету. Дома, наверное, забыл!

Света спокойно вытаскивает у себя из кармана куртки мой шарф. Протягивает. Мечутся снежинки в луче фонаря, в них несяно мерцает фигура Светы, и я не могу разобрать выражения ее лица.
Обреченно протягиваю руку, принимаю шарф. Чуть расстегиваю молнию пуховика, начинаю обматывать шарф вокруг горла.

- Туже. Еще один оборот. И еще. – бесстрастно инструктирует Света, я повинуюсь, затягиваю шарф донельзя, до трудности вдохнуть.

Света решительно устремляется в метель, спешит чуть ли не бегом, отсекая всякую возможность идти с ней бок о бок, и я еле поспеваю следом.

Дома я завариваю чай, включаю музыку, негромкий джаз. Ужинаем разогретыми в микроволновке остатками обеда.

Света сперва привычно хмурится, но, глотнув чаю, уютно расположившись за столом, вновь веселеет.

- Шлеп-шлеп, – предрекает она, улыбаясь, - Хнык-хнык.

Мы вместе столько лет, и за эти годы Света столько раз меня наказывала, что это, казалось бы, давно уже должно было стать чем-то привычным, досадной, но неизбежной частью нашей повседневной рутины. Досадной - ибо к щедрой дозе физической боли, стерпеть-то которую еще куда ни шло - всегда примешивается опустошающее, отупляющее чувство очередного морального краха, сокрушительного поражения в заведомо неравном поединке. Да, я знаю, что по окончании буду искренне благодарить за наказание; а если оглянуться назад - ясно вижу, что каждое из них было заслуженным, но этот чертов интервал времени, когда о предстоящем наказании уже объявлено, но оно еще не свершилось - о, интервал этот тягуч и мучителен, словно я буду наказан впервые в жизни, словно я толком и не представляю, что именно меня ожидает.

Я размешиваю чай, сидя напротив, звеню ложечкой о край стакана. Мы пьем чай из стаканов в подстаканниках – светина сестра привезла в подарок из славного своими подстаканниками их со Светой родного города. Мы будто железнодорожные пассажиры, вот только вид за окном неподвижен – светящаяся окнами многоэтажка напротив, стоит себе и стоит на месте.

- Я солгал тебе, да, - признаю я неправоту, - Чисто на автомате. Будто взял шарф.

- Ты не единожды мне солгал, - сокрушенно прицокивает Света, - Ты солгал мне дважды. Трижды. И бесконечное количество раз солгал бы лгать, не положи я этому конец. Бесчетное множество отмазок бы измыслил. Правда горька и тяжела, это да.

- Но Света. Но как же так, - волнуюсь я, - Да, я тебе солгал. Но ты-то, ты-то! Когда попросила сегодня захватить шарф, сама ведь солгала! Он ведь был у тебя! Все это время он изначально был у тебя! Чего ты от меня ждала, чего хотела??

- Ну, взъерепенился. Чего хотела - честности, Сергей! Ответил бы: «Не вижу, не могу найти. Не знаю, где он мог бы быть.» Эта жажда неуязвимости, боязнь показаться беспомощным… Ведет, как мы наблюдаем, к тому, что ты становишься еще более уязвим и беспомощен, - Света бросает взгляд на наручные часы.

- Лгать неэтично, но этичен ли подобный эксперимент, подобная проверка?

- Уверяю тебя, это излишний вопрос. Главное – твое доверие ко мне. Я-то могу пускаться на любые хитрости, на любые уловки, и это не должно тебя волновать. Все, что мне от тебя нужно – доверие. И как раз доверия-то и не хватает. Чего-то думаешь все время, юлишь, прикидываешь у себя в башке. Вот скажи, могу ли я при таком раскладе тебя не наказать, имею ли моральное право?

Мне нечего возразить, и я бесстрастно хлебаю чай. Руки согрелись об стакан, отмечаю я.

- Я доверяю тебе. – подаю голос, - Ты можешь в этом убедиться хотя бы потому, что я безропотно позволяю тебе себя наказывать.

- Это дааа, - Света вдруг широко зевает, - Но я что-то уже не в силах. Пребываю в прострации. Изменёнка ого-го, попробуй окунись тоже как-нибудь… Штырило-штырило всю дорогу, теперь одна мечта – под одеялко. Почитаешь мне?

Света плетется в ванную, чистит зубы, я мою посуду, радуясь отсрочке. А вдруг наутро передумает наказывать, отменит эту меру ко всем чертям, тешусь я наивной надеждой. Наоборот, так хуже, отзывается второй внутренний голос, встанет со свежими силами и накажет больнее, да еще и ночь ожидания как-то переждать придется, бывало ведь, что и спать-то не мог толком, зная о предстоящем наутро наказании, до раннего рассвета, бывало, ворочался с боку на бок.

- Ну что, почитаешь? – высовывается на кухню Света в пижаме.

- Ща, ага, - я протираю последнюю вилку, - Ты ложись пока.

В «кабинете» у Светы, теперь это не только ее рабочее место, но и персональная спальня, теплится ночник, завывает метель за крепко затворенным и проклеенным бумажными полосами окном, Света накрыта с головой, но при моем появлении приподнимает краешек одеяла, улыбается мне сквозь упавшие на лицо пряди. Света поджимает под одеялом колени, давая мне сесть к ней на кровать. Я беру в руки книгу, старинный английский роман, который читаю Свете перед сном последнюю неделю – небольшими дозами, пока Света не погрузится в сон.

«Многие старые дома в городе напоминают о том времени, когда Кингстон был местопребыванием двора и вельможи и сановники жили там, вблизи своего короля. На длинной дороге, ведущей к дворцовым воротам, целый день весело бряцала сталь, ржали гордые кони, шелестели шелк и атлас и мелькали прекрасные лица. Большие, просторные дома с их решетчатыми окнами, громадными каминами и стрельчатыми крышами напоминают времена длинных чулок и камзолов, шитых жемчугом жилетов и замысловатых клятв. Люди, которые возвели эти дома, умели строить…»

Мне нет необходимости смотреть на Свету, переводить глаза с тускло освещенной страницы на слушательницу, чтобы удостовериться, что та заснула; я даже не прислушиваюсь к дыханию; я безошибочно определяю этот момент по какому-то едва уловимому, но несомненному изменению атмосферы, которая разглаживается, умиротворяется, до меня будто долетает от Светы легкая волна блаженства, прощальная волна, ведь Света теперь в мире снов, а я здесь, один, наяву. Я тихо закрываю том, заложив страницу матерчатой закладкой, хипповой желто-зеленой фенечкой, сплетенной Свете кем-то из подруг еще в «дохристианский» светин период. Тихо встаю, тихо выхожу, выключив ночник. Теперь и самому последовать бы светиному примеру, уснуть бы. Почитать что-то? Поделать уроки (Света преподает мне дважды в неделю один из знакомых ей языков и не скупится на домашку)?

Но вместо чтения, вместо уроков, я привычно предаюсь потоку своих мыслей, то присаживаясь за кухонный стол, то бесцельно бродя по квартире, стараясь делать это как можно тише. Открываю на кухне окно, смотрю на снег, пока мороз не вынуждает закрыть. Открываю холодильник, прикидываю, чего не хватает, чего нужно завтра купить в супермаркете.

Замерев у раскрытого холодильника, я вновь ощущаю еле уловимое изменение в атмосфере. Звуков никаких не долетает, но Света уже не спит, знаю я. Закрыв холодильник, спешу к Свете. Стучу в «кабинет», дверь в который и впрямь окаймлена контуром света от зажженного ночника, и что-то доносится из-за двери. Света разрешает войти, и я вижу сидящую на кровати Свету с привычным бабушкиным будильником в ладонях. Света заводит будильник.

- Вообще не уснула, - делится Света. – Только начала проваливаться, как склизкая дрянь какая-то хвать за ногу, и тянет все глубже. Перестремалась, очнулась. Думаю, забыла что-то сделать перед сном, какой-то ритуал. И точно – завести забыла, - Света кивает на преданно затикавший будильник, возвращенный обратно на тумбочку.

- Ты спала, - возражаю я. – Спала минут сорок.

- Ну что ты вечно споришь… - Света поднимает на меня заспанные глаза, - Мне же лучше знать, спала я или нет. И потом, раз уж ты здесь, подойди, отшлепаю. Не будем откладывать. Сними это, - Света кивает на мои джинсы.

Я снимаю джинсы, белье. Аккуратненько складываю на кресло, пересекаю «кабинет», выдвигаю верхний ящик комода, где поверх бумажных писем, наших со Светой фото 3 на 4 на паспорта и визы, сохраненных Светой на память железнодорожных билетов из совместных поездок и прочей бумажной чепухи – хранится увесистый паддл, наше неизменное на протяжении последних двух с половиной лет орудие.

Дав Свете паддл, я привычно устраиваюсь у нее в ногах, стоя коленями на ковре, перекинувшись через светино бедро. Левой рукой Света мягко обхватывает меня за торс, правой – широко размахивается паддлом.

Раз за разом я вскрикиваю от резкой, обжигающей боли, стараясь не забывать дышать. Ударе на десятом я начинаю инстинктивно уворачиваться, смещаться влево-вправо, и тогда Света применяет ко мне неизменный прием: перехватывает меня так, что я оказываюсь в капкане ее мертвой хватки; она переплетает свою ногу с моей, усиливает нажим рукой, а паддл знай себе выписывает параболы по своей обычной траектории, выбивая стоны, вскрики, хрипы, судорожные просьбы о пощаде и, наконец, всхлипы.

От ремня и розог ранее мне ни разу не доводилось расплакаться – но теперь, вооружась паддлом, Света никогда не останавливает наказания ранее, чем я разревусь. Откуда эти слезы – сложно сказать; видимо, такой эффект достигается за счет сочетания теснейшего взаимодействия наших сплетенных тел, жгучей размеренной боли и полной моей невозможности повлиять на ход событий. Вполне возможно, что я физически сильнее Светы и, наверное, мог бы чисто теоретически вывернуться из ее захвата, но я заранее знаю, что никогда не решусь этого проверить. В конце концов, смиренное принятие происходящего – необходимое условие; Света, уверен, не стала бы делать мне больно, не будь я внутренне согласен с наказанием, не признай я своей объективной вины.

Светина пижама усыпана мультяшными фламинго, и корчась от боли под ударами паддла, я ужасаюсь этим фламинго, ощущаю себя где-то по другую, противоположную сторону той радостной, неомраченной жизни, где резвятся вот такие фламинго или рассекают космос летучие дельфины со светиного купальника, где сама Света, где мы с ней заодно, где нет вины и боли ее искупления…

Я плачу, Света гладит меня по пострадавшим местам, мягко-мягко проводит там ладонью, но я все равно вздрагиваю от каждого прикосновения.

- Ну же, вставай, - Света ерошит мне волосы, встречается со мной глазами, промокает мне щеки бумажным носовым платком, - Все позади. Ты прощен.

Встаю, пошатываюсь, пытаюсь натянуть трусы, но прикосновение ткани реанимирует резкую боль, саднят распухшие участки; Света, созерцая мои муки, машет рукой, разрешая не одеваться. Оставив попытки, я ложусь ничком к Свете на кровать, едва дыша, без единой мысли в голове.

- Лежи-лежи, - не возражает Света, - Мне спать чего-то расхотелось. Давай поговорим. Прикинь, на работе че сегодня было!

Света принимается увлеченно рассказывать, и ее радостно-взволнованный монолог возвращает меня в гармоничный мир; таким, наверное, тоном и общаются между собой все эти рисованные зверушки, светины любимцы. Я киваю, поддакиваю, расспрашиваю подробности, иногда поднимая лицо на Свету, встречаясь с ней глазами, купаясь в лучах ее взгляда.

[Arthur]

Тематически не мое, но литературно - очень круто! Читал и мысленно отмечал, за счет чего и как создается эта тональность тоски, безнадеги и все остальное, что я называю "эффект feyerverk'а".
Это еще одна глава из "При Свете", про Сергея?

[Нерадивый]

Ужас какой!
Светин духовник-то что говорит? (Он у неё есть?)
И про склизкую дрянь во сне после Крещения -- что говорит? И про эти жегловские провокации с шарфиком? (это именно в ведении батюшки, это про малодушие и ложь, как признаётся герой). И о прострациях в ответ на признания в доверии? И про то, что признаний в любви вообще не осталось? И про "в следующий раз дам по попе, ты меня понял?" вот эти мелкие, даже. (Вместо поцелуев. Или автор выкинул поцелуи из повествования искусственно?)

И вообще, про эту полную зацикленность всей совместной жизни, напрочь, нахрен, на Теме?

Мне кажется, в проруби Светке купаться бесполезно, ибо "невозможно служить двум господам".
У меня полное ощущение, что Сергею идут не на пользу, а во вред подобные стратегии воспитания. Светке -- боюсь думать. Но Сергей вряд ли даже лужицу в ванной со временем приучается устранять, по выходу из ванны. Допустим, что в рассказе описан "секрет гармонии", что какой-то перевод в интимные категории "самых раздражающих вредных привычек твоей пары" позволяет не уронить их в поводы для развода. Но ведь речь не о незакрученной крышечке тюбика зубной пасты -- о реально опасной фигне. А что, если правда Света поскользнётся и, не дай Боже, навернётся головой об угол раковины? Сергей себе селф устроит на час, что ли (простите за резкость), по такой логике?

Ну, ладно, оставлю в покое сестру во Христе, которая вообще вместо власяницы носит на морозе свою бесперчаточность, а героя заставляет надевать перчатки и лупит паддлом за недостающий шарф. Образ действительно неоднозначный, но, возможно, она уже молится, "если это не от Тебя, то забери это".

Но я ещё не закончил расстраиваться.
У автора рассказа произошла прискорбная фокусировка по тактической маске фокальной героини, простите за тавтологию. Раньше у него в прозе были горизонты, небо, было отражение завывания секомой походницы в вое собаки, и как хочешь, это понимай. Теперь же антураж вот такой скупой (вот здесь я прямо испугался):

Мы выходим к заснеженной глади большого пруда. Правильным прямоугольником на сияющем фоне чернеет прорубь, к ней ведут дощатые мостки. Рядом домик, он закрыт на висячий замок, переодеться в тепле не выйдет, но Света так и задумывала, чтобы избежать расспросов, взглядов, ненужного общения.

Раздевалка для дофина, крещение-без-ненужного-общения, а главное, "Правильным прямоугольником на сияющем фоне чернеет прорубь, к ней ведут дощатые мостки." Мы видим ровно то, что перед глазами Сергея, мысленно провожающего Светку, и никаких тебе сравнений, лишних расцветок.
Затем эти строчки возрождают надежду на то, что автор не вовсе уж забыл о читателе, не знакомом, как правило, со Светой:

Мне уже вовсю грезятся шелестящие листвой тополя, яркое солнце, птичий гомон, утиные выкрики; своими размашистыми плавательными движениями, столь знакомыми, Света будто преображает все окружающее - и вот уже ни льда, ни холода, ни зимы.

Понятно, так или иначе, что Света теперь будет на каждом фонаре ради фигурки Светы теперь будет каждый фонарь.

Мечутся снежинки в луче фонаря, в них неясно мерцает фигура Светы, и я не могу разобрать выражения ее лица.

Не-не-не, не подумайте, что в этом есть что-то плохое. Я смирюсь. Правда, фонарей как-то стало маловато в парке.
Зато, кстати, книжку, которую читают Свете, я не знал. (Про королей чего-то там.). И

один из знакомых ей языков

я тоже, возможно, не учил ещё.

[Herъ Хрюкиндъ]

Этот рассказ товарищи рабочине и красноармейцы прочтут с большой пользой для себя. Хрю. Он показывает нам о необразованности темной крестьянской массы, готовой под тлетворным влиянием примитивных иудейских культов нести их служителям свои скудные заработки. А также совершать опасные для здоровья глупости, выраженные в моментах нездоровых обрядов окунания туловища зимой в холодную воду без надлежащей подготовки в соответствие с научно-медицинскими фактами.
Герой в данном рассказе является конченным инфантилом, ищущим мамку. И нашедшим, в полном соответствии с диалектической философией, половую партнершу, которой некуда девать свой материнский инстинкт по причине ейного нежелания создать здоровую семью. Хрю. Несмотря даже на её казалось бы веру в культы темных иудейских скотоводов, которые напрямую ей это предписывают.

[feyerverk]

Спасибо за комментарии))

[feyerverk]

автор не вовсе уж забыл о читателе, не знакомом, как правило, со Светой

Мне кажется, тут многие на форуме знакомы с ней неплохо.

[lyca]

Как всегда, восхищаюсь тем, как написано. Как всегда, хочется бежать от героини, теряя тапки. Вывернутый наизнанку инфантилизм: я тебе буду провокации устраивать, а ты все равно мне доверяй. Я тебя буду мучить, а ты меня все равно люби.

[feyerverk]

Света, она такая, да.. Спасибо, Лика!

[Агата]

Интересно что в отношениях ничего не меняется. Они вместе несколько лет, а живут в одном моменте. feyerverk , а сколько Свете и её Нижнему в этом рассказике лет?

[feyerverk]

Вы правы. Персонажи живут в моменте, в безвременьи. Для них ничего и никогда не может измениться. Понятия не имею, сколько им могло бы быть лет)