Конкурс 2024. №14: Одни - feyerverk

[feyerverk]

Одни

Стукнул ставень, скрипнула под порывом ветра ржавая качель, запахло горелой травой. Ника проснулась от звуков, горелого запаха и укусов комара - в двух местах зудела нога, а сам комар теперь кружил, судя по звуку, около ее лица… Вставать, вставать.
Сунула ноги в валенки, накинула ветхий ватник поверх линялого платья, в котором спала. Открыла дверь на участок, впустила в полутемную комнату солнце; здравствуй, новый день. Хотела выйти, но запел мобильный с широкого дубового стола, запел и зазвенел гитарным боем:

Ни тот, ни этот свет не светит мне,
Ни тот, ни этот свет не свееетит, ооо…

Подумала секунду, сбросила; песня оборвалась. Номер был незнакомый. Кто бы это с утра, прикинула. Снаружи засигналил гудок. Ах да! Доставка! Снова запел телефон, снова сбросила. Отправила сообщение: я не дома, вышла с собакой (никакой собаки не было), оставьте у ворот, пришлите номер карты, я переведу. И схоронилась в углу от окна подальше, чтобы курьер не увидел. «Когда вернетесь? Я подожду вас у калитки» - пришел быстрый ответ. Я не в поселке, везу к ветеринару. Буду нескоро. В ответ пришел номер карточки. Она быстро перевела. «Может, кто-нибудь есть у вас дома, кто мог бы принять заказ?» Положите на землю у ворот, набрала она. «Ок». Краем глаза сквозь стекло и сквозь штакетины забора она различила «газель», снующую человеческую фигуру. Хлопнула дверца «газели», курьер вернулся в машину. Завел мотор, дал газ. Ника выдохнула.

Со слайсом доставленной пиццы в руке она сидела на садовой качели - широкой, похожей на диван со спинкой. Участок был запущен. Бабушка когда-то сажала цветы, мать в трудные годы - картофель, редис, морковь, но Нике было не до грядок, да и трудные годы давно позади, подумала она, откусывая от пиццы с оливками и кукурузой. Раскачалась посильнее, и коленку, защищенную лишь слоем ткани платья - ватник был велик, но не настолько, - обожгло высоким побегом крапивы, захватившей в битвах с борщевиком добрую четверть участка. Комары под утро, вслед крапива, с улыбкой перечислила про себя Ника эти безобидные укольчики судьбы. И, тронув обожженное место, вспомнила другое утро - летнее, безоблачное, сулившее райскую безмятежность, да только вышло по-другому, вышло вовсе и не так.
Бабушка, худощавая, с вечно прямой осанкой, сидела тем утром с квитанциями в руке за обеденным столом на террасе - тогда там было светлее, чем сейчас; кусты орешника, что были сразу за стеклами, еще не разрослись. Бабушка хмурилась, всматриваясь через очки в свои квитанции; тогда Ника не понимала причины перемены ее настроения, а теперь догадалась - тарифы на свет, наверное, в очередной раз подросли, и бабушка была озадачена именно этим; когда Ника оторвала ее от квитанций просьбой смягчить ограничение на телевизор (девочке был разрешен один час в день), то встретила особенно крутой отпор. Ника, с утра израсходовавшая свой час на бразильский сериал, теперь просила разрешения повторно посмотреть ту же серию в послеобеденное время. Ей не было большого дела до телесудеб, но нравились отдельные рекламные ролики. «Кому сказала, нет» - отрезала бабушка, продолжив одними губами суммировать подскочившие тарифы, - «Насмотрелась уже сегодня!» - обосновала она свой отказ, - «А то будешь в очках всю жизнь ходить, как я!»

«А ты, бабушка, говорила, что вы в колхозе жили без телевизора, - вкрадчиво напомнила Ника, - Тогда какая связь»?

Бабушка перевела внимание с тарифов на внучку, оглядела Нику из-под очков, помолчала. «Ну бабушка - воспользовалась паузой та, - Ну чем мне тут еще заняться? Подруги поразъехались» - «Ника, не морочь мою старую голову - проговорила бабушка, - Уйди ты с глаз моих, ей-Богу. Взрослая девушка, а чем себя занять, не знаешь. Сейчас во двор спущусь да крапивы нарву!»

Сказанное задело Нику; она оставила бабушку, ушла с террасы, уселась, мрачная, на ступеньки заднего крыльца, глядя в густые крапивные заросли у дровяного сарайчика метрах в десяти. Обидно, что бабушка посмела помыслить и озвучить этот вопиющий бред, но еще обиднее было, что пригрозила она не всерьез, что в жизни не отважилась бы ни на что подобное. Не то, чтобы Ника так мечтала изведать ощущения от крапивы - ожоги этого растения были ей, разумеется, хорошо знакомы, как и всем, кто провел на даче хотя бы одно лето. Бабушкины слова отсылали к чему-то из прошлого, к жутковатой и притягательной тайне. Бабушка росла в деревне. Времена были трудные, знала Ника от самой же бабушки. Ее стегали крапивой? Бабушка такого не говорила. Вряд ли, решила Ника. Но с чего тогда этот плотоядный юморок, ведь не с потолка? Уж если шутишь этим, ты не шути почем зря, иди до конца! - сердито подумала Ника. С крыльца она пересела на новенькую просторную качель, недавно вкопанную отцом посреди участка, раскачалась…Услыхала звон калитки. Прислушалась. Шорох велосипедных шин по гравию. Бабушка, стало быть, уехала на станцию - оплачивать квитанции, за молоком, на рынок, звонить Никиной маме с переговорного пункта (она продолжала ездить на велосипеде до самого конца, припомнила сегодняшняя Ника). Двенадцатилетняя Ника тем временем остановила качель, уперев стопу в землю. Поднялась в дом, проверила. Ни велосипеда, ни бабушки. Прекрасно. Она спустилась по ступеням заднего крыльца, приблизилась к зарослям. Провела ладонью по зубчикам листов будто в знак приветствия, торопливо убрала руку. Почти ничего. Это не дело, поняла она.

Вооружась пожарной рукавицей, обретавшейся в сарайчике в единственном числе, Ника аккуратно собрала большой пучок - пахучий, шелестящий. Стараясь не обжечь руку там, где кончалась рукавица, Ника застелила сплошным крапивным слоем свою кровать, мягкую, пружинящую. Занавесила окна, и посреди дня наступила тьма, только отплясывали пылинки в широком луче, пробившемся меж шторами. Ника разделась, поизучала взглядом, медля, свое зазеленевшее ложе. И легла на спину прямо в крапивную пасть, решив считать вслух до двадцати. Первые несколько секунд она была в восторге от своей отваги. Но вслед пришли ощущения. Самой поразительной вещью была решимость Ники стойко терпеть назначенные себе секунды. Восемнадцать, девятнадцать. Двадцать. Ника быстро перевернулась со спины на живот. Еще двадцать. Не так уж ведь и страшно? Жгло теперь отовсюду, уцелели только шея и лицо. Семнадцать, восемнадцать. Ника старалась не жульничать, не ускорять свой счет, но все равно каждая новая секунда выходила короче предшественницы. Двадцать, произнесла Ника и ринулась от измявшейся крапивы, заходила по комнате, пытаясь унять жжение, удавалось это так себе - оно нарастало, увлекало в неразборчивый туман, и дышалось с трудом, как в дыму. Уже не было зацепки за отсчет секунд, не перед кем стало храбриться, плясали пылинки в луче, приплясывала на месте Ника, натягивая одежду на проступившие везде волдыри, а последние остатки мыслительного процесса испарились; боль стала настоящим прорывом в «здесь и сейчас».

Повзрослевшая Ника отвлеклась от обжигающих воспоминаний. По участку носился лохматый черно-белый среднего размера пес.

- Собаня! - обрадовалась Ника, - Иди сюда, хорошая!

Ворота были закрыты; пес, вероятно, прорыл по забором подкоп. Они с Никой видели друг друга впервые, но обрадовались друг другу как старинные друзья.

- Чем ближе я узнаю людей, - раздался за спиной голос, - Тем больше я люблю собак.

- Сам придумал? - увлеченная общением с псом Ника даже не обернулась.

- Не-а. Один известный австрийский художник. - Ник сел к Нике на скрипнувшую под его весом качель.

Они не виделись целых два дня. Ника оглядела Ника. Какой-то он высокий и худой. Особенно худой сегодня.

- Все в порядке?

- Здравствуй, соба, - ответил Ник псу, который завилял ему хвостом и стал деловито обнюхивать, - Хорошая соба. - Ник рассеянно почесал животное за ухом, - Я его знаю, - сообщил Ник, - Не знаю, правда, как зовут. Придется возвращать хозяевам.

- Да ну, вот еще! Такая милашка! Оставляем! - заспорила Ника, - Чего за хозяева-то?

- С первой улицы. Приехали на выхи. Видел позавчера утром, когда уезжал. Встретил по дороге на станцию.

- Видел, в смысле видел? - ахнула Ника.

- Издалека. Силуэты. Сразу свернул, лесом двинул от греха.

- Ааа, - успокоилась она.

Пораскачивались втроем; Ника взяла собаку на руки.

- Как ты? Все в порядке? Ты так и не ответил.

Ник, кажется, намеренно уходил от ответа.

- Ника. - сказал он. - Надо вернуть, - он кивнул на пса, - Чего бы это не стоило.

- Надо, - серьезно согласилась она. - Раз они из поселка. Где их дом? Я схожу, - она вздохнула, - Эх, вот и расставаться пора, - Ника потерлась носом о теплую собачью морду.

- Давай я, - без энтузиазма вызвался Ник.

- Нетушки. Выглядишь не айс. Бледный. Щеки худые. Что-то случилось?

- Мужик по дороге со станции, - наконец, признался Ник.

Ника резко поднялась, спровоцировав отчаянный качельный скрип. Испугавшийся звука пес тоже спрыгнул на землю, забегал, скуля, по участку.

- Я это знала, - пробормотала Ника.

- Проверь, - тихо попросил Ник.

Она подскочила, обвела вокруг него ладонями быстрый контур - с повадкой орудующей своим жезлом профессиональной таможенницы, - отошла, замерла.

- Ну да, - кивнула, - Следы.

Села обратно к Нику.

- Не садись ко мне, - он попробовал отодвинуться.

- Сиди, - остановила его она. - Друг другу не передается. У тебя паранойя.

- Визуализируй, - попросил Ник.

Ника закрыла ладонью глаза, посидела молча.

- Скорпион справа под мышкой, - ответила она, убрав ладонь. - Какие-то хреновы букашки между ребрами, на каждой лодыжке по ящерке. Обвивают, как кандалы. Это все.

- Мда, - он подумал. - Прискорбно, но еще куда ни шло.

- Да. Только ты к ним не пойдешь. Пойду сама. Постараюсь без ужасов. Покричу из-за забора и смоюсь. Блин, засада, бедный ты! Вот почему, скажи на милость, собаки так не действуют, а? Почему? Почему ты так не действуешь, моя хорошая? - Ника и пес отдались взаимной ласке, - Будет жаль с тобой расстаться!

- Соба тебя любит, - ответил Ник на риторический, в сущности, вопрос. - А они без любви живут. Хрен со станции, допустим. Нормальный местный дядька. Спросил закурить. Я дал. Он давай затирать про работу, кредит.

- Ник, ты совсем тупой? Твоя, блин, интеллигентность…

- Пять минут всего проговорили! Пока он курил сигарету! Я сказал, что тороплюсь, и ушел!

- Глупый, глупый Ник! Ты должен был сделать вид, что ты испугался! Ты должен был пуститься наутек! Не останавливаться, не заговаривать! Он бы не погнался! Твоя, блин, маскулинность…

- Да, ты права.

- Конечно, я права! Все. Ушла. Какой дом?

- Первая, двадцать. Или двадцать два. Маленький такой с большой антенной.

Ника поманила собаку, та с готовностью пустилась за ней, скрипнули ворота, стало тихо. Ник стал качаться на качели. Качался сдержанно, не отрывая ног от земли.

Он вспомнил то лето в Зеленодольске; лето, изменившее судьбу, а точнее - изменивший судьбу один вечер в июне. Ник был студентом второго курса казанского геофака. Учился больше по инерции, как и с людьми дружил по инерции, любил по инерции - полагал, точнее, что любил. Сессия была сдана, и то ли он переутомился от подготовки, то ли еще сыграли какие факторы, только с ним стало твориться странное. Родители уехали в деревню; Ник был один. Общаться с людьми почему-то расхотелось, он держал мобильный отключенным, лишь иногда перекидываясь с предками краткими SMS, и целыми днями смотрел от нечего делать один американский сериал, сезон за сезоном. За сюжетом следил, как всегда, по инерции. Были светлые теплые сумерки, когда досмотрел последнюю серию последнего сезона. Сложил ноутбук. Хотел сделать чай, но отказался вдруг от этого плана. Что-то другое заняло его внимание, но что? Он сам пока не понял. Бросился в глаза холодильник, белый, продолговатый. Абажур - вязаный разноцветный. Открытое окно. Голоса вдалеке, тень дерева в свете уличного фонаря. Стол, ноутбук, ковер. Что-то происходило, хотя не происходило ничего. Все это живое, догадался Ник. Ковер, холодильник. Он как впервые все увидел. Материю как сгустки духа и дух как сгустки материи. Одно содержалось в другом, одно было тождественно другому. Вряд ли бы сам Ник так это сформулировал, он в тот момент не рефлексировал, просто завороженно переводил взгляд с одного на другое. И вдруг понял, чем отличалась новизна восприятия. Он не чувствовал страха. Все было бесконечно многолико и нестрашно. Он попытался подумать о смерти, но ему этого не удалось. Попытался вспомнить детские и нынешние фобии, но и здесь не преуспел - он помнил факты, но не мог воскресить ощущений. Возможно, у меня открылись сверхспособности? - подумал он. Сейчас по этой улице пройдет пожилая пара, загадал он, глядя в окно, но выехал мальчик на велосипеде. Ник вытащил из ящика стола любимый шарик темно-коричневого стекла, такие можно было найти в деревенском лесу у стеклозавода. Положил шарик на стол, стал на него пристально смотреть, пытаясь привести в движение. Шарик катиться не возжелал. Он был похож на глаз, и этот глаз усмехался. Ник решил выйти пройтись.
В Зеленодольске тогда не было ни клубов, ни торговых центров; главным тусовочным местом был железнодорожный вокзал. Ник обычно обходил его стороной; опыт общения с местной шпаной для многих Никовых сверстников бывал травматичен, и Ник не собирался наступать на эти грабли. Но теперь-то он ничего и никого не боялся, ведь так? Следовало это проверить. Ник шел через частный сектор, стараясь не смотреть на редких прохожих. Люди, как и все вокруг, были живыми, но живыми в другом смысле, чем деревья, небо и дома. За каждым силуэтом маячили проблемы, трудный опыт, груз одинокого пожизненного существования. Ни деревья, ни тротуар, ни редкие дворовые кошки не подразумевали этой ноши. По конструкции из трех пивных ящиков Ник поднялся на платформу. Пошел по обезлюдевшей - последняя электричка в Казань уехала три минуты назад - платформе в сторону вокзального здания, постоял у щита с названием «Зеленый дол», проводил глазами промчавшийся без остановки скорый «Северодвинск - Верхнеуральск». В большом зале ожидания людей было немного, и ехать никто из них никуда не собирался - смотрела в полусне маленький телевизор буфетчица за стойкой, ютились по сидениям бездомные; приблатненные ребята в костюмах Adidas пели шансон под гитару, получалось особенно гулко и раскатисто из-за вокзального эха. «Можно с вами посидеть послушать?» - спросил подошедший Ник у самого здорового, сидевшего на спинке железного сидения, который просто слушал, не подпевал. Он посмотрел на Ника, смачно сплюнул себе под ноги, поднес к его лицу кулак. На каждой фаланге было вытатуировано по букве. Наколка выцвела, разбирать наколотое было сложно и ни к чему. Ник сделал шаг в сторону, уселся на свободное сидение, внимательно стал слушать незнакомую песню. Здоровяк не возражал, как и никто. Песня закончилась, вслед грянула новая, и Ник улыбнулся - эту он знал.

Тагааанка, все ночи, полные огня,
Тагааанка, зачем сгубила ты меня…

Ник стал подпевать. Особым певческим даром он не обладал, нигде специально не учился, но со слухом и голосом был порядок, а тут еще и хор, и эхо, и это обновленное восприятие… Ник растворился в песне, вложил туда весь градус.

Песня кончилась. Повисла тишина. Вся компания, человек восемь, очень с виду стремных, теперь смотрела на Ника. Нужно срочно разрядить обстановку, понял Ник.

- Пацаны! - запросто обратился Ник, - А знаете, почему «все ночи, полные огня"? Это потому, что лампочку на ночь не гасят в камере!
Тишина стала гуще, наэлектризованней.

- Не, я-то не сидел, - уточнил Ник, будто оправдываясь, - Друг один рассказал, - двухсотдвадцативольтная тишина была ответом, - Ему сутки дали по административке, - прибавил Ник с, казалось бы, милой улыбкой.

- Бля, народ, - обратился к своим парень с гитарой; он, видно, был за вожака, - Валим шустро. Пора за речкой порешать дела. - Они ушли, пряча от Ника озадаченные лица, и никто не прошел мимо него, все вышли с другого конца рядов, обогнув Ника. Раздался и притих звук гитары, удалились шаги и голоса.

- Командир, доложи, скока время по-нашему, - окликнул Ника бездомный с дальнего ряда, - Тут-то московское, мать его за ногу, - бездомный недобро покосился на настенные электронные часы.

Ник взглянул на свои наручные и любезно сообщил бездомному время. Тот, вглядевшись в Ника и услышав его ответ, тоже вмиг испарился - вышел резво наружу, ничего не ответив, не кивнув. Ник рассмотрел свое отражение в длинном вокзальном окне. Снаружи совсем стемнело, и Ник хорошо различал свою фигуру - стандартный облик студента геофака в очках и свитере, вполне себе безобидный, вот только и лицо, и фигура, и свитер показались Нику странно незнакомыми, будто он видел все это впервые.

О сне не могло быть речи. Вернувшийся с вокзала Ник ходил по квартире, перебирая в памяти всех своих знакомых, и каждое имя, каждый связанный с этим именем образ рождал вихрь эмоций, ураганную смесь радости и тоски - радости от того, что каждого из этих людей он любил, и тоски, так как никого из них он все же не мог полюбить до конца, как бы вместить себе в душу целиком. Хлынувший поток вселенской любви зашкаливал, и в интересах самосохранения требовалось срочно найти кого-то себе по плечу, всех же прочих - благополучно предоставить самим себе. Ник раскрыл ноутбук, проверил почту: ни письма, один спам. Открыл туристический форум, где иногда задавал прошаренным бэкпекерам вопросы по снаряге и прочим тонкостям. Порхал с ветки на ветку, читая сообщения вполсилы, краем глаза. Вдруг что-то привлекло его внимание, он всмотрелся в буквы - они будто пульсировали, наливались энергией и сокращались, как сердечная мышца. Прочие сообщения этой ветки не пульсировали. Ник стал читать сообщение - вдруг там содержится что-то важное?
«В Шымкенте не купить нигде сжиженный газ, а самолетом хрен пропустят. Помог Урал Михайлович, очень кайфный чел, местная легенда. Набрала, сгоняла в цех к нему, и он нам зарядил б/у-шные баллоны».

Ник посмотрел, кто автор сообщения. Пробежался вверх-вниз по форумной ветке. Пульсировали все сообщения от этого пользователя! А другие - нет. Исполненный решимости Ник набрал и отправил ЛС. Так он познакомился с Никой.

Она вернулась в слезах, прошла мимо Ника, быстро поднялась на террасу, и оттуда раздались всхлипы. Ник встал с качели, пошел за ней. Провел было рукой ей по волосам, но она стряхнула руку. Он тихо сел рядом за стол. Ника поставила на клеенку локти, спрятала лицо в ладонях. Отняла ладони, взглянула на Ника измученно. Опустила локти, положила лицо на руки, продолжая смотреть на Ника.

- Такие милые владельцы собани. Мать, отец, ребенок. Подумала, обойдется. Зашла на чай.

- Дура ты.

- Знаешь, сперва все шло хорошо, - Ника говорила уже почти как обычно, - Мы познакомились, они так обрадовались, решили уже было, что с концами. Ни телефона, ни ошейника. Пригласили в дом, я поперлась за каким-то фигом. Чай налили, стали угощать едой. Все было боле-менее. А потом, ты понимаешь, отчаянный такой вопль изнутри стал подниматься-прорываться, тихонький сперва, едва ощутимый посреди разговора, но потом - заполнивший всю, затопивший до последней артерии. Мне стоило бомбических усилий просто оставаться там на стуле без того, чтоб не спалиться, не заорать в голос. Я сказала, что мне нехорошо, и это было сущей правдой. Вылетела пулей. И - накрыло. Ревела, остановиться не могла. Так жалко их стало. За что им это, Ник? За что тюрьма?

- Я не Господь Бог, - сухо ответил Ник.

- Тебе не жаль их?

- Нет. Уже давно. Что я могу для них сделать?

- Тогда сделай кое-что для меня.

Ник обвел ее ладонью. Вздохнул.

- Как это выглядит? - спросила она.

Он всмотрелся себе в ладонь. Вздохнул еще.

- Ну скажи, не мучь, мне важно знать.

- Живот темно-красный, грудь поярче, в сердце тьма, лоб ртутного оттенка, и лопатки, и область таза, вокруг башки какой-то мутный золотистый контур, какая-то хрень каплевидная еще так и носится, сгустки типа сперматозоидов, но изумрудного цвета, причем и внутри, и снаружи.

- Ого…

- Может, попробуем секс? - предложил неуверенно. - Позавчера сработало.

- Не, - покачала головой. - Нужно помощней противоядие. Змеиная мудрость?

- Боюсь, что так! - как бы развел он руками.

- А ты не бойся, Ник. Где наша не пропадала.

- Да, иначе никак, - сказал он сам себе, поднялся из-за стола, прошел в комнату, вытащил из сундука снейк.
Велев раздеться, он поставил ее у стены так, чтоб могла опираться руками. Он закрыл шторы, и комнату пересекли одиночные косые лучи, совсем как тогда утром. Нике предстоял спуск в самые богооставленные закоулки, и чтоб максимально облегчить это путешествие, он устроил ей долгий и плавный вход. Ника представила себя натянутым парусом в преддверии бури; сперва легкое дуновение ветра, затем - внезапный порыв, вслед еще и еще, резче, сильнее, парус становится туже, раздувается шире… Дальше парус разнесло в клочки, осталась одна бушующая пустота, Ника сперва была пустотой, а потом - стала бурей, отпустила контроль и сопротивление, отдалась потоку, прибывающему толчками, будто лава из кратера. Потом он велел ей опуститься на пол, в позу эмбриона, и снейк у него в руках обрушился разрядом молнии, так, что боль заполнила собой все, хлынула через край, и опять, в который раз, этот туман вместо мыслей, а молния все бьет, в цель прямиком, разряд за разрядом.

В самый критический момент все закончилось (хотя сколько их было, самых критических? Умирала и воскресала, умирала и воскресала), их глаза встретились, и можно было не просвечивать друг друга локаторами-ладонями - все следы людей как рукой сняло, и Нику теперь покрывали совсем другие следы.

- Есть у меня мечта, - призналась Ника, лежа у Ника в объятии, - Что и они, в конце концов, прозреют. Что мы с тобой им в этом поможем! - умиротворенный взгляд взвился пламенем. - Ведь чем крепче наша любовь, тем мы неуязвимее. Сейчас они сильнее, и мы их сторонимся. Мы не в силах никак помочь. Они разорвут нас, растерзают, съедят заживо. Но я верю, настанет день…

- Глупая Ника, - в который раз вздохнул Ник, - Все как раз наоборот. Чем крепче наша любовь, тем мы перед ними беспомощнее! Это работает именно так! Забудь их как кошмарный сон! Тогда выживем. А будешь если вовлекаться - раз, другой, то на третий, того и гляди, не вернешься. И никакая змеиная мудрость не излечит, никакая ротанговая палочка-выручалочка. Впрочем, что тебе мои слова. Все равно решишь по-своему. Вбила себе с детства спасти целый мир. Опомнись! Мир в этом не нуждается. Заживо слопают, говоришь? Да примерно так оно и будет. Сам скоро сдамся. И потянет к людям, как и тебя. Решим наших с тобой старых приятелей проведать, двинем с тобой на станцию, доедем до города, на хату завалимся, ты - их возьмешься спасать, а они - тебя, ну и меня до кучи. Проникнемся их бредом, и забудем, как мы тут с тобой жили. И никто не будет спасен, обессмыслится само это слово. А потом сдохнем. Прямо там, у приятелей на хате, прикинь? Надолго-то нас не хватит! Максимум часа на два! Удивятся приятели, да?

Он рассмеялся, а вместе с ним и она.

[Viktoria]

Начиналось так обыденно и банально… а потом!

Дяченко напомнило.

Ещё не раз перечитаю.

[Hiaro]

Офигенно. Спасибо!

[М-сье Пьер]

Похоже на Феерверка.
Кстати, уже второй магический рассказ, где Нику порят почти до смерти молниями. Это такая мода что ли?

[Viktoria]

Кстати, уже второй магический рассказ, где Нику порят почти до смерти молниями. Это такая мода что ли?

Было бы смешно, если бы это был один автор . Но нет. Этот написан лучше, чем «Хозяин башни». Но оба мира очень интересны!

[М-сье Пьер]

Этот написан лучше, чем «Хозяин башни».

Соглашусь. Слог вывереннее, мазки тоньше. Психологичнее, загадочнее. И сеттинг в целом не такой избитый)

[lyca]

Кстати, не факт,что магический: здесь магия существует не в объективной, а в субъективной реальности героев, правда, одной на двоих. И то визионерствует только один из них, вторая только смутно что-то ощущает. Но можно трактовать и так и так. Написано превосходно. Насчёт авторства не уверена, хотя да, на Фейерверка, пожалуй, похоже.

[Viktoria]

И сеттинг в целом не такой избитый)

Избитый тут в рассказах не сеттинг .

[weirdiandy]

Классно.
По сочетанию реализма и какой-то субъективной, в глазах смотрящего, магии, деятельно похоже на Фейерверка. Но может и не он.
Надо перечитать, чтобы понять, кто из нас сходит потихоньку с ума)

[Arthur]

Рассказ просто отличный. На фоне иных смотрится выигрышно. Надо будет перечитать. И снова загвоздка: мог Квазар два рассказа написать? Мог feyerverk отправить два рассказа?))