qwasar. Трепет

[Книжник]

qwasar

Трепет



Эта история приключилась давным-давно, почти что в каменном веке. Я ходил в восьмой класс очень средней школы, с уклоном в ПТУ. Наш район был тогда городской окраиной, и на последней перед пустырём улице стоял целый ряд красных кирпичных зданий – только что отстроенных корпусов нескольких профессионально-технических училищ. Туда-то нас и профориентировали, весьма, надо сказать, настойчиво. Классная руководительница Эльвира Александровна, статная полковничья супруга, так и внушала нам: «Пойдёшь в ПТУ, получишь нормальную профессию – сразу выйдешь в люди! Чем в институте пять лет штаны просиживать, чтобы стать малооплачиваемым инженером!» В сущности, она была права, наша Ондатра. Эту кличку она получила после одного из диктантов, столь любимых ею на уроках русского языка, когда зачитывала: «Ондатра напоминает большую, красивую, гладкошёрстную… крысу!» Все как-то сразу поняли, что это она про себя, уж больно всё совпадало.

Так вот о почти каменном веке. А как ещё назвать эпоху, когда ничегошеньки не было? Не было не только компьютеров, но даже мобильных телефонов (!), а в нашей стране – вдобавок и секса. Правда, теперь-то мы знаем, что это не совсем так. Шкафоподобные ЭВМ кое-где уже грели помещения не хуже батарей центрального отопления, задрипанная финская Nokia каким-то загадочным образом ухитрилась слупить заказ на разработку средств мобильной связи для советских газовиков и нефтяников в Западной Сибири и усердно трудилась в этом направлении, а что касается секса. . . Эта фигня уж точно была! Моя болтливая деревенская тётушка совершенно не делала скидок на возраст слушателя и чем только со мной ни делилась, в том числе рассказами о том, как деревенская молодёжь в её время весело кутила на местном кладбище, запросто используя надгробия вместо кушеток.

То есть далеко не всё обстояло так плохо, и в тогдашней жизни присутствовало немало позитивного. А ещё было куда больше невинности и трепета, чем сейчас. И вот об этом, собственно, история.

В начале каждой учебной четверти Ондатра устраивала генеральную пересадку (слово «перестройка» накроет нас лишь через несколько лет): рассаживала класс по новой схеме, тасуя пары учеников по своему усмотрению. Этим она преследовала сразу две цели: препятствовать формированию устойчивых пар и, следовательно, установлению потенциально опасных амурных отношений, и подтягивать отстающих учеников путём подсаживания их за одну парту к более старательным или способным. Такой подход напрочь исключал возможность соединиться с моей второй любовью, Наташкой, так как мы оба числились в хороших учениках.

Раз уж я упомянул про вторую любовь, то нужно назвать и первую. В начальной школе ею была Ксанка. Однако уже к третьему классу у меня открылись глаза: Ксанка оказалась шумной и неряшливой идиоткой. К тому же страшной, как помесь пуделя с крокодилом. Как я не замечал этого раньше?? Ксанка получила решительный отлуп, а принцессой моих мыслей с тех пор стала Наташка.

В нашем 8-м «Б» Наташка была одной из двух девочек, по которым сохла почти вся мальчишеская половина. В отличие от нашей первой принцессы, ветреной длинноногой блондинки Ирки Сапоговой, Наташка не обладала броской внешностью, зато сполна компенсировала этот недостаток каким-то неподдающимся определению шармом «хорошей девочки». Она и в самом деле была очень уравновешенной, аккуратной и честной. Занималась в кружке мягкой игрушки и носила прямую чёлку, как у пони. Наташку обычно сажали рядом с отъявленными балбесами, и она действительно оказывала на них определённое благотворное влияние.

И вот в начале второй четверти случилось невозможное: Ондатра вдруг усадила нас с Наташкой за одну парту! От волнения и счастья я несколько дней словно бы отсутствовал на уроках, не слышал почти ничего из того, что говорили учителя, так как подобно вампиру упивался недоступной дотоле постоянной близостью Наташки.

Тут необходимо сделать небольшое отступление и напомнить, что в те времена сексуальная революция в нашей стране ещё не началась, и четырнадцатилетние подростки были гораздо более целомудренными и дремучими в интимных вопросах, нежели их нынешние сверстники. В школах только что ввели новый предмет – «Этика и психология семейной жизни» - и поручали его почему-то старым девам. В нашей школе ЭПСЖ преподавали на пару биологичка и одна из завучей, кажется, по воспитательной работе. Первая с каменной физиономией занудно вещала об опылении, тычинках и пестиках, наотрез отказываясь переходить к более понятным и приземлённым примерам; вторая, заливаясь стыдливым румянцем до корней волос, повествовала о счастливой семье Карла и Женни Маркс, которые при регулярной финансовой поддержке друга Энгельса воплощали как могли теорию прибавочной стоимости, рожая потомков одного за другим. Понятно, что такие уроки, вкупе с отсутствием Интернета и ханжеством родителей, не способствовали должному развитию школьников в этом направлении, особенно в возрасте, когда от простого мимолётного прикосновения лица другого пола прямо-таки искрит.

Более наглядным источником информации были для нас иностранные порножурналы, тайком приносимые Игорёшей Козловским, нашим мальчиком-мажором, чей отец ходил моряком в загранку. Жадно таращась на хитросплетения голых и гладких заграничных телес, мы пытались как-то связать увиденное с рассказами наших учителей о загнивающем капитализме и ужасающем положении рабочих в империалистических странах. Преобладала высказанная толстой отличницей Сердюковой версия о том, что несчастные актрисы и актёры вынуждены заниматься ЭТИМ, чтобы заработать себе и своим семьям на кусок хлеба.

Короче, мы не представляли, как обращаться со сверстницами, в которых вдруг стали замечать не просто одноклассниц. Абсолютно не умели ухаживать, жутко стеснялись и оттого вели себя по отношению к девочкам развязно и фамильярно, рассматривая это как знаки внимания. Отсюда же происходило и обязательное уменьшительное обращение на «-ка», с которым безуспешно пыталась бороться Ондатра. Назвать свою вторую любовь Наташей я мог только в неизрекаемых мечтах, вслух же – исключительно Наташкой. Иначе добрые одноклассники тут же сделали бы вывод, что я втрескался в неё, и засмеяли бы. Потому как втрескаться в глупую девчонку недостойно настоящего пацана!

И я вёл себя с Наташкой нарочито грубо, не упускал ни единой возможности подколоть и вообще продемонстрировать, что мне до неё нет ну совсем никакого дела – мол, очередная соседка, было много таких до, и ещё немало будет после. Недаром ведь сам Пушкин, наше всё, утверждал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Дурак дураком был, в общем. Не Пушкин, разумеется, а я. Наташка иногда немного обижалась, но в целом воспринимала мою придурковатость довольно спокойно и снисходительно – скорее всего, понимала истинные причины подобного отношения; женщины ведь чуют такие вещи ещё с пелёнок.

Остроты нашим и без того непростым взаимоотношениям добавляла учебная конкуренция. Оба безосновательно считали себя знатоками по всем предметам и чуть что спешили указать соседу на ошибку. Вот на этом Наташка и прокололась.

Под строгим надзором Ондатры мы писали сочинение по пушкинской «Капитанской дочке» на тему «Образ Пугачёва и классовая борьба русского крестьянства». Я подверг свой мозг безжалостному расщеплению и одной его половинкой старательно выводил в тетради постылые «образы», а другой - мысленно рисовал Машу Миронову в облике Наташки. Тут ничего не подозревавшая Наташка глянула в мою тетрадку и пихнула локтем в бок, прошептав, что я неправильно написал слово «ишачили». Она была уверена, что крестьяне на помещиков «яшачили», так как проверочным словом служит «яшак». Возможно, в голове у Наташки просто перепутались среднеазиатский ишак и историческая татарская дань, ясак.

Я не сомневался, что написал правильно. Ондатра внимательно изучала что-то в классном журнале и не слышала нас. Наташка прошептала, что готова поспорить на что угодно, потому что «яшак» - и всё тут! Я спросил, на что будет пари - не на щелбаны же! Тогда раскрасневшаяся (она всегда пунцовела, когда азартно что-то доказывала) Наташка предложила поспорить на желание, дескать, она давно хочет меня проучить!

Ну, на желание, так на желание! Я оставил в тетрадке «ишачили», но Наташкина настойчивость чуть поколебала мою уверенность. Вдруг я действительно запамятовал?

Это сейчас школьнику достаточно открыть ноутбук, поочерёдно набрать в поисковике «ишак» и «яшак» и выбрать правильный вариант в зависимости от количества ответов. А нам пришлось топать на перемене в школьную библиотеку и искать там «Повесть о Ходже Насреддине».

С замиранием сердца мы сообща листали книгу, пока, наконец, не наткнулись на «ишака». Наташка заявила, что это очевидная опечатка, и обратилась к библиотекарю Ольге Владимировне. Та развеяла её последние надежды.

Я ликовал! Наташка возмущённо сдувала чёлку со лба. Она явно не ожидала от писателя Леонида Соловьёва такого подвоха.

- Готовишься к щелбанам? – не удержался я.

- Дурак ты, Коньков!

- Сама ты дура! – достойно ответил я ей. – Сейчас я тебе пожелаю!

- И? – Наташка собрала остатки хладнокровия и посмотрела на меня с лёгким презрением.

А я-то ещё и не успел как следует обдумать, чтобы мне такого пожелать: слишком быстро всё произошло. Наташка нервничала и ждала. Её прекрасное разволнованное лицо вдохновило меня на остроумный, как показалось в то мгновение, экспромт:

- Значит, смотри, Яковлева! Сразу после уроков дуешь в метро, садишься в электричку и едешь по нашей ветке до последней станции, а потом обратно, и так девятнадцать раз подряд! – в нашем районе всего год назад открылась станция метро, и из неё ещё не до конца выветрился специфический запах нового подземного вокзала. Откуда девятнадцать раз? Это число было моим любимым в школьные годы, и я не возьмусь объяснить, почему именно оно и как вообще можно любить числа.

- Ты совсем дурак, Коньков? – Наташка покрутила пальцем у виска. – Если я поеду кататься, как ты проверишь? Будешь торчать до ночи на перроне и считать мои возвращения? Ничего лучше не мог придумать? Да я после этого ни слова тебе больше не скажу, фигушки! Даже не посмотрю в твою сторону! Даю тебе последний шанс придумать нормальное желание!

Уж не знаю, что двигало Наташкой. Вероятно, подаваемое под соусом честности тайное любопытство, помноженное на трепет ожидания неизвестного, которое, вдруг да совпадёт с её собственными мечтами, романтичными грёзами восьмиклассницы. Но я в тот момент, разумеется, совершенно не думал о её чувствах. Я внезапно понял, что смогу, наконец, попытаться реализовать свою потаённую мечту! Да, это, пожалуй, будет не совсем красиво с моей стороны, возможно, даже и гадко, но ведь Наташка сама изо всех сил нарывается!

- Хорошо, - говорю, - уболтала, языкастая! Приходи ко мне после уроков, предки ещё на работе будут!

Наташка опять залилась краской, коротко кивнула и убежала по своим девчоночьим делам.

Прозвенел звонок на последний урок. Ещё никогда химоза не казалась до такой степени медлительной и занудной. Я сунул Наташке записку со своим адресом. О том чтобы идти вместе не могло быть и речи. Полгода ведь как минимум потом злорадно хихикать будут: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!»

Я ничуть не сомневался, что Наташка не обманет и придёт: в четырнадцать лет самоуверенности хоть отбавляй. Поэтому звонок в дверь в условленное время воспринял как должное, а не подарок судьбы.

Я принял у Наташки портфель и предложил маминого компота из сухофруктов. От компота она отказалась; тогда я усадил её в кресло, а сам вышел в соседнюю, родительскую, комнату. Там отворил платяной шкаф и замер перед ним в гамлетовском раздумье. Что же выбрать? И правда ли, что женщины любят ушами?

- Знаешь, - говорю, - какое у меня любимое стихотворение?

По-моему, она удивилась даже больше, чем там, перед библиотекой, когда мне втемяшилось предложить ей наматывать круги в подземке. И без того большие глазищи распахнулись ещё шире.

- Не томи, Коньков! Ты как испанский инквизитор!

О боже, она попала почти в точку! Призвав на помощь все свои невеликие актёрские таланты, я с выражением продекламировал хрестоматийное стихотворение Некрасова про молодую крестьянку, которую сто с лишним лет назад били кнутом на Сенной площади. Мы проходили это стихотворение в предыдущем классе, и у меня от него каждый раз всё внутри сладко сжималось, а по коже бегали мурашки!

- Наташка, я хочу поиграть с тобой в крестьянку! – и театральным жестом извлёк из-за спины широкий отцовский кожаный ремень.

Тут необходимо повторить давешнее отступление и напомнить, что в те времена сексуальная революция в нашей стране ещё не началась, и четырнадцатилетние подростки были гораздо более целомудренными и дремучими в интимных вопросах, нежели их нынешние сверстники. Наши эротические фантазии рождались главным образом под влиянием редких прошедших цензурные препоны книжных букв. То есть простора для воображения было гораздо больше, чем сегодня, когда тебе в глаза со всех сторон лезут похабные картинки.

Мои фантазии к тому же были, как я понял гораздо позднее, довольно своеобразными: в них почему-то постоянно фигурировали телесные наказания симпатичных мне девочек. Вредные педагоги или суровые до злобности родители строго наказывали их стоянием на коленях в углу и поркой. Причём эти наказания осуществлялись каждый раз за нарушения, так или иначе связанные с моими подвигами. Сам же я успешно избегал возмездия и, оставаясь как бы в стороне, лицемерно жалел бедняжек, но одновременно страстно желал, чтобы им досталось сполна, без малейшего снисхождения.

Вполне вероятно, что и моё увлечение Наташкой имело во многом те же корни: как-то раз она обмолвилась, что ей иногда влетает дома – и с тех пор я алчно нафантазировал целый ворох захватывающих сюжетов, в каждом из которых моей второй любви изрядно доставалось из-за коварного меня. Наверное, такой я её и любил – как свою потенциальную жертву, прекрасно понимая, что всё это только мечты. И вот вдруг выпал счастливый случай! Нет, конечно, в первый раз, с метро, я откровенно сглупил, но уж повторно-то своего шанса ни за что не упущу!

Так вот, извлекаю, значит, из-за спины широкий отцовский кожаный ремень и со всей возможной строгостью повелеваю:

- А ну-ка живо встала в угол на колени!

Тут Наташка и расхохоталась! Без малейшей нервозности или страха – просто ей всё это почему-то показалось очень весёлым.

Я, как бы выразиться помягче, обалдел. Никак не ожидал ТАКОЙ реакции, но всё же нашёл в себе силы потребовать, чтобы она не кочевряжилась и послушно встала в угол.

- Так ты что, выпороть меня хочешь, Коньков? – спросила она, не переставая хихикать.

Я не знал, что ответить на этот простой вопрос, и почувствовал, как у меня пламенеют уши. Моя любимая сама произнесла волшебное слово: «выпороть»!

Внезапно Наташка посерьёзнела:

- Только в углу я стоять не собираюсь, этого ты от меня не дождёшься! Мы спорили на одно желание!

Она подошла к тахте и улеглась на живот.

- Ну что же ты, Коньков? Давай, действуй!

Легко сказать! Вот, прямо передо мной эта замечательная девочка, соседка по парте и главная героиня моих грёз. И вроде бы не шутит, ожидает порки. Но почему она только что смеялась?? И, главное, что с ней делать дальше??? Меня-то самого родители ни разу пальцем не тронули: фиг его знает, каково оно в реальности!

Не глядя в мою сторону, Наташка задрала форменное коричневое платье (какие раньше продавались в магазинах «Детский мир», а ныне стали хитом секс-шопов), после чего вытянула руки перед собой и уткнулась в них лицом.

В восьмом классе увидеть сверстницу с задранным платьем гораздо сложнее и интереснее, чем было ещё несколько лет назад. Девочки к этому возрасту уже очень хорошо разбираются в тонкостях принятых в обществе ролевых игр. И хранят то, что у них под юбкой, как главную драгоценность. Хотя что там такого бриллиантового у Наташки было, если разобраться? Всего-то – плотные хэбэшные колготки из того же «Детского мира». И всё же, вот она, вожделенная прелесть запретного плода! Я пялился на Наташкину попу в хэбэшных колготках, как скрипач областной филармонии на скрипку Страдивари – хотел пожрать её взглядом, запомнить навеки каждую мельчайшую деталь!

А потом что-то подсказало мне, что можно сделать картину ещё прекрасней. Сам удивляясь своей смелости, подлез пальцами чуть повыше, ухватился за резинку колготок, нащупал там же рядом резинку трусов (ДЕВОЧКИНЫХ ТРУСОВ!!) и рывком стянул все эти сокровища аж до Наташкиных коленок. Она шумно вздохнула, но не проронила ни слова.

Я же чуть сознание не потерял, ибо впервые в юношеском возрасте увидел диво дивное: ГОЛУЮ ПОПУ СВЕРСТНИЦЫ! Вот это, наверное, и отличает людей от животных: бурная игра воображения. Глядя на обыкновенное, человек способен наделить его громадьём дополнительных смыслов и ожиданий, видеть не явленное, но трансцендентное. Ведь Наташкина голая задница не так уж и отличалась от моей собственной, ну разве что пошире была, круглее, бархатистее и белее.

Впрочем, так ли уж белее? На обеих половинках чуть темнели пятна неправильной формы, более всего похожие на последние следы отцветших синяков.

- Это у тебя от кнопок Агапита?? – Агапитом мы звали одного из двоечников: дома его стригли «под ноль», и он всё время ходил с лысой башкой, как одноимённый персонаж популярного тогда детского фантастического фильма «Отроки во Вселенной». Агапит был свято уверен в том, что «кроссовки» нужно писать с одной «с» и через «а», потому что от «красоты», а свою симпатию к девочкам выражал, подкладывая им на сидения канцелярские кнопки. И даже если случалось схлопотать по морде, всё равно самодовольно ржал.

- Не важно, - пробурчала Наташка и подтянула трусы с колготками под самую попу. Я испугался, что она совсем застесняется и чего доброго передумает. Нужно срочно начинать! Ремень как-то сам собой удобно уместился в ладони.

Первый удар получился, наверное, очень лёгким, хотя и звонким. Наташка даже не шелохнулась, но на попе всё же проступила бледно-розовая полоса. Я осторожно дотронулся пальцем до этой розоватости – она оказалась чуть тёплой. Я стегнул повторно почти туда же – стало ещё капельку теплее.

- Коньков, ты так до вечера не управишься, - проныла Наташка. – У тебя когда мама с папой придут?

Разозлившись на неё за столь вопиющее нарушение восхитительно-сказочной атмосферы происходящего, в третий раз я ударил сильнее. Потом ещё и ещё так же сильно. Однако Наташка даже не ойкнула.

И вот тут возникло радикальное расхождение с моими фантазиями. В них Наташка тоже принимала порку, как та молодая крестьянка, по-партизански: никому не удавалось выбить из неё ни звука. И это меня радовало, так как наказующие были априори «злыми и плохими». Себя же «злым и плохим» я естественно не считал, и её настоящее, не в прежних фантазиях, а здесь и сейчас молчание воспринял как свою недоработку. Уж под моим-то ремнём Наташке полагалось вести себя, как кающейся грешнице: просить прощения, кричать и плакать!

Однако Наташка явно не была осведомлена о том, что ей полагается просить прощения, и по-прежнему лежала, словно на пляже, беззвучно и неподвижно. Ремень радостно звенел об её попу, и я очень скоро вошёл в раж. Вошёл от всего сразу: от нашей целомудренной эротики, от того, что, наконец-таки, дорвался до заветного, и от её неподобающего, на мой взгляд, поведения. Я зачарованно лупил с размаху, более ни о чём не задумываясь и не обращая ни на что постороннее внимания. Просто видел цель - уже не розовую, а по-настоящему красную, даже, пожалуй, краснющую Наташкину попу, и помнил задачу: добыть, перефразируя Некрасова, звуки из её груди!

Вряд ли это продолжалось долго. От непривычных резких движений я довольно скоро устал, прервался на миг – и сразу же включилось более тонкое восприятие. Стало очевидно, что Наташка до конца сыграла роль крестьянки из того стихотворения: так и не пикнула, зато вся теперь тряслась в беззвучном плаче.

Ремень вывалился из моей руки и клацнул пряжкой по полу. Повинуясь нахлынувшей нежности, я наклонился и неловко попытался чмокнуть её в заплаканную щёку. В щёку не попал – где-то ближе к виску, причём едва не сломал себе нос, но для первого в жизни поцелуя это, надеюсь, простительно. Ничего больше я не осмелился сделать, хотя отчаянно хотелось приласкать Наташку, прижаться к ней, осторожно погладить по рукам и напоротой попе, прошептать на ушко, что люблю! Вместо этого я молчком сидел рядом с ней, боясь лишний раз прикоснуться. Вдруг она сейчас ненавидит меня? Как Зоя Космодемьянская поровших её фашистов?

Между тем Наташка быстро успокоилась. Уже почти не всхлипывая, подтянула одёжки и убежала в ванную комнату умываться. А потом спокойно уселась в кресло и привычно строго воззрилась на меня.

- Ну, Коньков, твоя душенька довольна?

- Слушай, а как ты вообще сидишь?? – не выдержал я.

- Глупый ты всё-таки, Коньков, умный, но глупый - ухмыльнулась Наташка. – Тебя, наверное, никогда не наказывали, а зря! Ведь ты же заметил синяки! Это меня папа бывает порет дома. Вот в последний раз досталось за тройку по физике. Помнишь ту контрольную в четверг? Терпеть не могу физику! Но ты видел хоть раз, чтобы мне было больно садиться? Ну, если не брать этого безнадёжного болвана Агапита с его кнопками?

И Наташка рассказала мне, почему рассмеялась тогда, увидев в моей руке ремень. Оказалось, отец порол её точно таким же («Слава советской кожевенной промышленности, самой массовой кожевенной промышленности в мире!») Разве что перед этим нотации ей читал, а не стихи. И трусы не снимал никогда. А я спустил их ей слишком низко, и Наташка испугалась, что наприлетает по ногам – как потом на физкультуру-то ходить? Вот и пришлось подтянуть. Ещё она сказала, что я порол больнее, потому что очень частил: под отцовским ремнём она плакала меньше, хотя, конечно, тоже не сахар.

- Так тебя теперь родители поймают с такой задницей? – ужаснулся я. Честно говоря, ужаснулся не вполне искренне. В глубине души приятно щекотнуло, что Наташка может огрести ещё – пусть уже не из моих рук, но опять благодаря мне. Ох уж эти навязчивые фантазии!

- Не волнуйся, Коньков, всё пройдёт самое большее за неделю! Да и я постараюсь не хватать троек!

Уже натягивая перед уходом свою любимую вязаную шапочку с белым пушистым помпоном, она тихо и как бы слегка извиняясь промурлыкала, что, в общем-то, было необычно и даже немного волнительно получить вроде как ни за что, ведь на самом деле она ещё тогда, во время сочинения по «Капитанской дочке», прекрасно знала, как правильно пишется длинноухое непарнокопытное. Однако я, по её мнению, мог бы вести себя чуточку оригинальнее. И выскочила за дверь.

Тут, вероятно, было бы уместным живописать крайнюю степень моего изумления. Но я всего лишь банально разинул рот.

************

Вот, собственно, и вся история. У неё, конечно же, было продолжение, но в совершенно других и, главное, куда менее трепетных плоскостях. В то время как я только-только начал строить воздушные замки и воображать, что с этого приключения начнётся наша большая взаимная любовь, Наташка очевидно стала терять интерес к моей скромной персоне. Видать, её не сильно впечатлило моё сокровенное желание. То, что стало для меня одним из самых запоминающихся событий всей многолетней школьной жизни, для неё оказалось всего лишь рутинным эпизодом, слишком похожим на семейные будни.

Но самое ужасное, Наташка обратила более благосклонное внимание на балбеса Агапита, с которым Ондатра посадила её после новогодних каникул. Агапитушка определённо эволюционировал, канцелярские кнопки уступили место более изящным ухаживаниям, а, главное, он стал чрезвычайно щедр на порой весьма сомнительные, но всё же комплименты. Наташка довольно улыбалась.

Вот и пойми этих женщин!




Обсудить на Форуме