Ivanax
Мысли маньяка при чтении романа Э. М. Ремарка «Черный обелиск»
Говорят, редакторы в издательствах любят спрашивать: "Ну, а в чем пафос того, что вы написали?"
Вот и я спорил о чем-то в чате с Тематической собеседницей, а потом вдруг мысленно спросил себя: ну, а в чем пафос нашего диалога? Кому и что мы пытаемся доказать?
Если в двух словах, наш этот пафос вот в чем. Мы пытаемся доказать самим себе и всем остальным, кто не разделяет наших увлечений и, прочитав наш разговор или, подсмотрев, чем мы время от времени занимаемся, готов воскликнуть: «Вот ненормальные!» - мы НЕ ненормальные. И не ищем ничего ненормального. Скорее, наоборот, мы пытаемся обрести ту утерянную нормальность, что мы когда-то утратили (и, возможно, не только мы). И для этого создаем свой мир.
Иногда даже приходит мысль, что Тема – не принадлежит безраздельно сексуальной сфере, а у истоков ее лежит системный сдвиг в базовом наборе эмоций. Ее сексуальная составляющая – лишь один из каналов, посредством которых мы пытаемся скомпенсировать или скорректировать этот сдвиг. А бывает так, что этой составляющей нет вообще.
Теперь поясню, что я имею в виду. Но придется сделать небольшое не-Тематическое отступление.
Сидели мы как-то в беседке с соседским ребенком лет четырех. И он, обхватив руками деревянный бортик, словно штурвал, предложил мне:
- Давай играть, как будто мы едем!
Я удивился. Дело в том, что беседка эта находилась на площадке для отдыха, где мы сделали остановку на нашем долгом пути. А ехали мы в пустыню, ехали на тяжелом грузовике, принадлежащем соседу. И через несколько минут поездка должна была продолжиться.
- Но ведь мы же на самом деле едем, - возразил я.
- Нет, - ребенок явно досадовал на мою непонятливость. – Давай, КАК БУДТО мы едем.
И тут меня, что называется, «торкнуло». Я как-то очень много понял в тот момент.
Грузовик величиной с дом, кабина размером с комнату. Да мне в детстве только постоять рядом с подобным железным совершенством, млея, дотронуться до него – впечатлений хватило бы на сутки! Дорога среди скал, пустыня в конце пути, - не из книги, а настоящая, настолько настоящая, что ничего более настоящего не бывает на свете, - все это не имело сейчас никакого значения. Я вспомнил, какое выражение было у ребенка там, в кабине, - оно было таким же, как здесь, в беседке. Он и видел, скорее всего, то же самое своим внутренним взором.
И я поразился: как, все-таки, дети способны, как им дано, - а нам, взрослым, уже не дано – чувственно воспринимать саму идею движения. Ту, что мы воплощаем в железе, создавая машины и строя дороги; к которой мы пробиваемся сквозь все неудобства и дискомфорт реальной езды (или даже полета), и к которой в лучшем случае мы в силах лишь приблизиться. А детям все это не обязательно. Идею движения они постигают вмиг - в чистом виде, здесь и сейчас. Их КАК БУДТО в чем-то более настоящее, чем реальное движение.
Отчего-то вспомнилось, как в детстве на школьном уроке я любил, отключившись от всего, помечтать о том, как будто стул вместе с партой вдруг начал движение вдоль стены, все быстрее и быстрее…
Я и сейчас люблю помечтать об этом. Припаркуюсь где-нибудь в тихом месте, чтобы никому не мешать, прикрою глаза и мечтаю. И, если мне в моем возрасте, когда процесс вождения автомобиля моментами бывает физически неприятен, удалось сберечь в себе частичку трепетного отношения к машине, каплю детского восторга от езды, от того, что вот я несусь над землей со скоростью, недоступной ни одному живому существу, за счет сил неведомых живой природе, и могу управлять этими силами, - то лишь благодаря тому, что во мне живет отголосок этого КАК БУДТО.
Из этого, кстати, следует понимание того, как сделать заграничные путешествия снова увлекательными. Безо всяких must see, без обязательной программы селфи с прицелом на Инстаграм. Надо лишь выпустить на волю своего внутреннего ребенка. Идти туда, куда поведет тебя его левая нога. Ехать в поезде, сидя у окна, наслаждаясь скоростью и впитывать, впитывать набегающие виды, - как делал бы это на твоем месте 12-летний мальчик, радуясь незнакомым городам за окном. Да, многое мог бы я рассказать (и расскажу когда-нибудь) об этих своих «мальчишеских» поездках, это было бы интереснее, чем туристический справочник. Но мы сейчас не про путешествия.
* * *
Помню чувство узнавания, чувство близости к разгадке огромной тайны, которое я испытал, узнав про мир сетевых виртуальных игр. Вернее, когда мне помогли понять, насколько это действительно мир – глобальный и всепроникающий, какие толпы людей он способен вырвать из реальности, какие деньги в нем крутятся. Почитал форумы, на которых игровые миры обсуждаются так, будто они существуют на самом деле. Узнал про иерархию геймеров, про игроков, лихо громящих монстров, а в реальной жизни – онкологических больных в терминальной стадии или парализованных в результате рассеянного склероза и способных лишь катать языком во рту шарик от мышки. Наслушался о том, как игроки очеловечивают прокачанных «персов», какие интриги завязываются вокруг них, и на какие подлости готовы идти некоторые участники игры, чтобы раздобыть пароли к чужому аккаунту. Познакомился с партнершей, которая играла в виртуальную игру, типа литературного буриме по мотивом культового фэнтези, и когда из-за конфликта с модератором ее лишили доступа к ее «персу», оказалась в диабетической коме.
Прежде я бы однозначно решил, что это массовый эскапизм. Бегство от серой повседневности в мир, где сняты все табу, в том числе, на убийство и на собственную смерть.
Но тут предоставился случай взглянуть на все с неожиданной стороны.
Бегство? И оно тоже. Но, может быть, плюс к этому - как раз – «кавалерийский» штурм реальности, попытка единым махом овладеть ею, прозреть ее суть, саму идею тех действий, которые изображены в игре, - как ребенок познает идею движения посредством КАК БУДТО, в котором больше истины, чем в реальности.
Добила меня газетная заметка:
«…Молодые супруги из Южной Кореи, заявившие в полицию о смерти своей трехлетней дочери, были арестованы после того, как экспертиза показала, что девочка умерла от недоедания. Матери умершей девочки 25 лет, отцу – 41 год. Как предполагает полиция, родители углубились в мир виртуальных компьютерных игр, одной из которых была игра «грудной ребенок» - нечто вроде сетевого «Тамагочи», где надо было вскормить виртуального младенца. Родители увлеклись этим виртуальным вскармливанием и не обращали внимания на то, что живой ребенок плачет и просит пищи…»
Далее в заметке говорится, что из-за некоторых врожденных особенностей этой девочки родители «…не получали должных эмоций от общения с ней». Так что их выбор КАК БУДТО ребенка в ущерб живому ребенку хоть отчасти объясним. А могло бы такое случиться, если бы девочка была здорова?
Но мы ведь сейчас и не про компьютерные игры.
* * *
В романе Э. М. Ремарка «Черный обелиск» есть одна поразившая меня сцена, которая кажется некоторым отступлением от основного сюжета.
Накануне I мировой войны несколько мальчиков, которые «…в свободные от уроков послеобеденные часы обычно ловили в пригородных прудах и ручьях рыбу и саламандр, а на лужайках - бабочек и жуков…», случайно забредают в публичный дом, еще не понимая, куда они попали.
«…Там было прохладно, и, когда мы спросили зельтерской, нам ее подали. Через некоторое время появились три-четыре женщины в халатиках и цветастых платьях. Они спросили нас, что мы тут делаем и в каком классе учимся. Мы заплатили за нашу зельтерскую и в следующий жаркий день зашли снова, прихватив свои учебники и решив, что потом будем учить уроки на свежем воздухе, у ручья. Приветливые женщины снова оказались тут и по-матерински заботились о нас. В зале было прохладно и уютно, и, так как в предвечерние часы никто, кроме нас, не появлялся, мы остались тут и принялись готовить уроки. А женщины смотрели через наше плечо и помогали нам, как будто они - наши учительницы. Они следили за тем, чтобы мы выполняли письменные работы, проверяли наши отметки, спрашивали у нас то, что надо было выучить наизусть, давали шоколад, если мы хорошо знали урок, а иногда и легкую затрещину, если мы ленились; а мы были еще в том счастливом возрасте, когда женщинами не интересуются. Вскоре эти дамы, благоухавшие фиалками и розами, стали для нас как бы вторыми матерями и воспитательницами. Они отдавались этому всей душой, и достаточно нам было появиться на пороге, как некоторые из этих богинь в шелках и лакированных туфлях взволнованно спрашивали:
- Ну как классная работа по географии? Хорошо написали или нет?
Моя мать уже тогда подолгу лежала в больнице, поэтому и случилось так, что я частично получил воспитание в верденбрюкском публичном доме, и воспитывали меня - могу это подтвердить - строже, чем если бы я рос в семье. Мы ходили туда два лета подряд…»
А потом происходит вот что (прошу прощения за длинную цитату, но она того стоит):
«…Во время войны я еще раз побывал на Банштрассе. Как раз накануне того дня, когда нас отправляли на фронт. Нам исполнилось ровно восемнадцать лет, а некоторым было и того меньше, и большинство из нас еще не знало женщин. Но мы не хотели умереть, так и не изведав, что это такое, поэтому отправились впятером на Банштрассе, которую знали так хорошо с детских лет.
Там царило большое оживление, нам дали и водки, и пива. Выпив достаточно, чтобы разжечь в себе отвагу, мы попытали счастья. Вилли, наиболее смелый из нас, действовал первым. Он остановил Фрици, самую соблазнительную из здешних дам, и спросил:
- Милашка, а что если нам...
- Ясно, - ответила Фрици сквозь дым и шум, хорошенько даже не разглядев его. - Деньги у тебя есть?
- Хватит с избытком, - и Вилли показал ей свое жалованье и деньги, данные ему матерью, - пусть отслужит обедню, чтобы благополучно вернуться после войны.
- Ну что ж! Да здравствует отечество! - заявила Фрици довольно рассеянно и посмотрела в сторону пивной стойки. - Пошли наверх!
Вилли поднялся и снял шапку. Вдруг Фрици остановилась и уставилась на его огненно-рыжие волосы. У них был особый блеск, и она, конечно, сразу узнала Вилли, хоть и прошло, семь лет.
- Минутку, - сказала она. - Вас зовут Вилли?
- Точно так! - ответил Вилли, просияв.
- Ты тут когда-то учил уроки?
- Правильно.
- И ты теперь желаешь пойти со мной в мою комнату?
- Конечно! Мы ведь уже знакомы!
Все лицо Вилли расплылось в широкой ухмылке. Но через миг он получил крепкую оплеуху.
- Ах ты, свиненок! - воскликнула Фрици. - Со мной лечь в постель желаешь? Ну и наглец!
- Почему же? - пролепетал Вилли. - И все остальные тут...
- Остальные! Плевала я на остальных! Разве я у остальных спрашивала урок по катехизису? Писала для них сочинение? Следила, чтобы они не простудились, дрянной, паршивый мальчишка?
- Но мне же теперь семнадцать с половиной...
- Молчи уж! Все равно что ты родную мать хотел бы изнасиловать! Вон отсюда, негодяй! Молокосос! Сопляк!
- Он завтра отправляется на фронт, - говорю я. - Неужели у вас нет никакого патриотического чувства?
Тут она заметила меня.
- Это, кажется, ты напустил нам тогда гадюк? На три дня пришлось закрыться, пока мы не выловили эту пакость.
- Я не выпускал их, - защищался я. - Они у меня удрали.
Не успел я ничего прибавить, как тоже получил оплеуху.
- Молокососы паршивые! Вон отсюда!
Шум привлек внимание хозяйки. Возмущенная Фрици рассказала ей, в чем дело, хозяйка тоже сразу же узнала Вилли.
- А, рыжий! - проговорила она, задыхаясь.
Хозяйка весила сто двадцать кило, и все ее тело ходило ходуном от хохота, словно гора желе во время землетрясения.
- А ты? Разве твое имя не Людвиг?
- Все это верно, - ответил Вилли. - Но мы теперь солдаты и имеем право вступать в половые сношения.
- Ах так? Имеете право? - И хозяйка снова затряслась от хохота.
- Ты помнишь, Фрици... Он ужасно тогда боялся, как бы отец не узнал, что это он бросил бомбы с сероводородом на уроке Закона Божьего! А теперь он, видите ли, имеет. право на половые сношения! Хо-хо-хо!
Но Фрици не находила во всем этом ничего смешного. Она вполне искренне была обижена и возмущена.
- Все равно что мой родной сын...
Двоим пришлось поддерживать хозяйку под руки, пока она не успокоилась. Слезы текли у нее по лицу. В уголках рта пузырилась слюна. Обеими руками она хваталась за свой трясущийся живот.
- Лимонад... - давясь, с трудом выговаривала она, - лимонад Вальдмейстера, кажется, это был... - она опять начала кашлять и задыхаться, - ...ваш любимый напиток?
- А теперь мы пьем водку и пиво, - ответил я. - Каждый когда-нибудь становится взрослым.
- Взрослым! - Хозяйкой овладел новый приступ удушья, и оба дога яростно залаяли, решив, что на нее напали. Мы осторожно отступили…»
Нет никаких вопросов по поводу того, какой смысл эта странная игра с мальчиками имела для женщин. Предвижу полный консенсус: у этих несчастных дам в жизни не было больше ничего, и они отдались этой внезапно обретенной игрушечной «семье» со всей страстью.
Но какой смысл эта игра имела для подростков, детей добропорядочных бюргеров, получивших, скорее всего, традиционное бюргерское воспитание со всеми его атрибутами?
А ведь имела, если продолжалась два года. Что за потребность у них была – каждый день приходить в этот дом и играть там не в машинки, не в войну, а в семью? То есть, в то, что у них было и так (быть может, за исключением самого рассказчика, вскользь упомянувшего вечно больную мать). Зачем им нужна была эта КАК БУДТО семья – разумеется, не вместо реальной семьи, но в дополнение к ней?
Объяснений этому нет, если только не вспомнить вновь загадочное свойство КАК БУДТО – быть более реальным, чем сама реальность.
И тогда получается, что и эти мальчики соблазнились возможностью – совершить «пробой» к истинной сути семейных отношений, минуя «свинцовые мерзости» быта, неизбежные при долгом сожительстве реальных и грешных людей. Посредством КАК БУДТО – вот давайте, как будто, вы – заботливые ворчливые матушки, а мы - сыновья – они «конструировали» все заново – пусть будет все, как там, в реальной семье, но проще, яснее. Пытались освободить саму идею Семьи, от массы ничтожных подробностей, неизбежных в ходе реального ее воплощения, но затеняющих и загрязняющих ее суть, подменяющих и извращающих ее.
А это уже очень близко к нашей Теме, вы не находите?
Двенадцатилетний мальчик из большого пролетарского города 1970-х годов (да, тот самый мальчик из рассказа «Ветка) стоит у прорехи в заборе, окружающем чужой сад, где растут яблоки, видит женщину с прутом и мечтает о несбыточном. О том, чтобы с ним случилось то, чем заканчивались приключения в чужих садах для десятков поколений мальчишек, о чем он столько раз слышал или читал. Стоит и мечтает. А между тем, достаточно ему сделать несколько шагов, и несбыточное свершится. Но он так и не решается на эти несколько шагов.
Зато дома, оставшись один, вот, что он делает. Запирает квартиру на ключ. Берет ремень. Или провод. Или стальную вязальную спицу, насаженную на детский флагшток. Или самое жуткое свое орудие - гибкую пластиковую рапиру из детского фехтовального набора, помните, в те годы продавались такие? Потом эти рапиры с прилавков куда-то исчезли, а когда вновь появились (лет через двадцать), это было уже не то, все, что я могу сказать. Дешевая китайская подделка: пластмасса легкая, ломкая, рукоять шатается… Стоп, не отвлекаемся.
Мальчик, которого, по всем тогдашним понятиям большого пролетарского города, вполне еще можно было пороть, берет в руки эту рапиру и становится перед зеркалом, - чтобы вообразить, КАК БУДТО он - мальчик, которого можно пороть. Ведь это абсурд, если вдуматься. «…И в воде мне хочется пить…»
Девочка из благополучной семьи, где ее ни разу никто пальцем не тронул, потому что она, по выражению одной простой женщины, «ну, прям, как цветочек росла». Не склонная к конфликтам ни в школе, ни во дворе, тихая и незаметная, - оставшись одна, берет старый ремень, слишком тяжелый для ее руки. И ложится животом на массивный табурет, смутно ощущая свою причастность к чему-то более настоящему, чем сама жизнь.
Всему этому есть одно очень простое объяснение: подросток познал легкий и беспроблемный способ испытать сексуальное возбуждение и пристрастился к нему, как к наркотику. А вся прочая романтика - не более чем попытки оправдать и представить более возвышенной эту смешную и постыдную во взрослом возрасте подростковую страсть, приписав ей несуществующий смысл.
Это объяснение для нас – как приговор, с которым мы не согласны. Особенно те, кого Тема зацепила всерьез, по кому она прошлась, как асфальтовый каток, изменив всю дальнейшую жизнь. И мы в тысячный раз спрашиваем себя: это так? И отвечаем: так, да не так. Половое возбуждение вторично. Оно может сыграть роль спускового крючка, роль «клея», роль «горючего». У истоков нашего стремления в Тему лежит нечто более важное и первичное, просто мы долго не могли подобрать этому название.
Теперь же мы получили подсказку в виде нескольких случаев, когда КАК БУДТО выступает не как средство убежать от реальности, но как способ «пробиться» к ее сути, постичь изначальную ее идею. И мы можем предположить, что Тема – это пробой, короткое замыкание в электросхеме человеческой души. Частный случай такого пробоя.
Прежде я иногда писал, что Тема – не болезнь, а лекарство, и многие Тематики пытаются компенсировать ею недополученное в детстве, исцелить какие-то душевные травмы. Но теперь мы видим, что даже самая любящая семья и самое благополучное детство не гарантируют от прихода в Тему. Ведь ни одна реальная семья не может конкурировать с КАК БЫ семьей: сколько ни приближайся к идеалу, зазор между ним и реальностью не исчезнет. И нам не дано предугадать, в какой момент подросток, обратит внимание на этот зазор, и когда это станет для него критически важным. Этим мальчикам у Ремарка еще повезло - в том смысле, что их дополненная реальность существовала на самом деле. Нам пришлось искать ее в мире грез и фантазий.
Наше дело – нести свой Тематический крест и верить, что мы не одиноки, и наше Тематическое КАК БУДТО – не таракан в голове у приверженцев «детско-ностальгического направления» Темы, но часть глобального тренда, который не сводится к сексуальной сфере. Этот тренд - попытки людей приподняться над повседневной жизнью и осмыслить суть того, что с ними происходит. И здесь надо сказать, что наша Тема дает нам для этого весьма необычный концептуальный аппарат, имеющий ценность не только для Тематиков. В силу очень специфического взгляда на мир, мы заполучили в свои руки тонкий инструмент для анализа человеческой души.
Помните, у Брэдбери в «451 градус по Фаренгейту», в мире, где горели костры из книг, бродили по свету и жили в лесном лагере «люди-книги». Их миссия была помнить. Каждый помнил какое-то одно произведение. Они спрашивали друг друга: «Здравствуйте, Вы кто?» - «Я – Гамлет». – «Очень приятно, а я – Потерянный рай». – «А я – Братья Карамазовы» ...
«А ЭТИ – кто они?»
(Это про нас, если что).
«О, эти люди, они такие, немного смешные. Они желали странного и боялись своих желаний. Но они знали про наш мир что-то такое, чего больше не знает никто. Они не успели выразить это знание в книжке – в той книжке, которую можно написать, издать и продать. Но они чувствовали, что обязаны помнить и хранить его. Что, если они одарены каким-то знанием, то нельзя просто так отвернуться от него, каким бы смешным или грешным оно ни казалось другим. Они тоже с нами».
Октябрь 2019 - январь 2025
Обсудить на Форуме