М/М
lames
Районный суд и расправа
*
У судьи седые виски, время от времени она трет их пальцами и морщится. Она, видно, тоже больше всего на свете не терпит запах розового масла, у нее, видно, тоже страшно болит голова. И чудится ей, как большая лохматая собака, вытканная из воздуха, подходит и утыкается носом ей в колени. Судья просто сегодня очень устала.
Четверг – особый день. Сегодня здесь рассматривают дела из нового кодекса. Судья пододвигает поближе чашку с остывшим чаем. Судья достает из сумочки помаду и красит свой вялый пятидесятилетний рот. Ей хочется, чтобы во всем мире погас свет, хочется снять туфли и лечь на кушетку. И чтобы по меньшей мере два часа к ней никто не подходил. Совсем никто. Даже большая лохматая собака.
Судья и вправду похожа на Понтия Пилата, и ей от этого неловко. И к новому кодексу она за месяц так и не успела привыкнуть. Ей теперь не нравится ее работа. А раньше она свою работу любила. Обслуживала прокуратуру района, а та, в свою очередь, давала ей поживиться на рейдерских захватах. И все было приятно и вполне понятно. А теперь? По четвергам она входит в здание суда, как в камеру пыток. И весь день ей чудится запах розового масла.
*
Я, к счастью, не судья. Но мне тоже порядком надоело сидеть здесь. На телефоне – уже четыре пропущенных.
Я – доктор. Я работаю в медицинском сопровождении. Так это называется. После того, как телесные наказания узаконили, меня сюда пригласили. Я позарился на зарплату. В три раза выше, чем в больнице. И работа, можно сказать, непыльная.
Сначала я меряю давление и слушаю сердце. Отправляю подсудимого к психиатру. Потом в судебном заседании отвечаю на вопрос о медицинских противопоказаниях. Чаще всего: «Нет». В случае, когда я отвечаю, что противопоказания есть, подсудимого отправляют на дополнительные исследования. И если там авторитетная комиссия подтверждает, что такого-то нельзя наказывать физически, он платит денежный штраф. И все. Но эти ворота очень узкие, мало кто проскакивает. Большинство после судебного заседания отправляется в серое здание – тут недалеко, через дорогу.
Поначалу я сам с трудом верил в происходящее. С чем бы это сравнить… Ну, например, идете вы по проспекту, а перед вами просто из воздуха возникает собака, подходит и утыкается носом вам в колени. Большая лохматая собака. Ниоткуда. Постепенно я привык. Пристроился. Мне больше не хочется ущипнуть себя.
Вы спросите – зачем я это пишу? Нет, не для того, чтобы постичь суть и основы. Я не теоретик телесных наказаний. Я их историк. Если со временем законодатель спохватится и все это отменит, лет через двадцать мой опус будет ценным историческим документом. А если не отменит, если весь этот кошмар, к которому можно относиться только иронически, прочно войдет в нашу жизнь, то лет через двадцать читатель сможет узнать, как это все начиналось.
Я не писатель, я доктор, поэтому не судите строго.
*
На скамье – двое. Раньше рассматривали всех по отдельности, сейчас по двое. Время экономят. Судью жалеют. Каково ей – говорить примерно одно и то же целый день? Если кто-то до сих пор считает, что в суде все строго и торжественно, зычно и степенно, он ошибается. Здесь уныло и рутинно. Судья с седыми висками говорит так тихо, что ее едва можно услышать. Я забегу после к секретарю и возьму распечатанное решение.
Одному лет 28. Избил жену. Отрицает, но я ему не верю. Светло-русый, голубые глаза, чрезмерно аккуратный костюм, ухоженные ногти. Во взгляде что-то бегающее, таящееся. Он пытается его спрятать, но не может. Скорей всего, изменила, а он сорвался. Врезал. Менеджер в банке. Наученный улыбаться и быть убедительным. Тут почему-то не может. Теряется, опускает глаза. Мычит невнятно. Покраснел. Не ожидал, конечно. В этом зале почти никто не ожидает.
Второй моложе. Тоже клерк, только помельче. Темный, курчавый, невысокий, плотно сбитый. Попался на какой-то наличке. В рекламе работает. И сумма смешная, что-то вроде двадцати тысяч. Но поймали – и теперь… Мошенничество, уклонение от уплаты налогов. Никто ж не докажет, что он эту наличку в зубах начальнику нес. Хорошо, если ему 22 есть. Старается держать себя в руках. Очень напряжен.
Старшему – 25 ударов. Его, оказывается, Виталием зовут. Клерку – всего 10. Он Артем. Фамилий я не запоминаю, какой в этом смысл? Имена сами запоминаются.
Я точно знаю, что ни один, ни второй разницы между 10 и 25 не понимает. Думает, что точка невозврата уже пройдена. Думает – с ним уже случился такой необъятный стыд и позор, что сама порка уже значения не имеет. Примерно через час они оба начнут думать иначе. После десятого удара Виталий будет страшно завидовать Артему и сожалеть, что он не мелкий клерк, пойманный с наличкой. Но сейчас они так ошарашены настоящим, что будущее кажется им почти что избавлением. Да как же…
Судья тоже – и это абсолютно точно – разницы между 10 и 25 не осознает. Ее участие заканчивается в этом зале. Она не слышала вскриков, не видела слез, размазанных по потным щекам. Для нее это просто цифры.
Я иду в канцелярию за решением.
*
В коридоре я встречаю своего напарника – доктора Э. Он сопровождает очередную «пару». Пока приговор моим двум будет приводиться в исполнение, суд как раз успеет рассмотреть два следующих дела. Примерно через час мы снова встретимся здесь, в коридоре. И так несколько раз за день. Раньше машина сбивалась, кое-кого приходилось переносить на завтра, но сейчас все уже работает как часы.
*
Обычно я не хожу вместе с осужденными. Мне неловко.
Я перебрасываюсь парочкой слов в канцелярии и неторопливо иду к выходу. В руках у меня решение, где черным по белому написано – кому, за что и сколько…
Они уже далеко. Почти прошли через пустырь.
Если бы кому-то из них захотелось сбежать – пожалуйста. Такое бывало. Никто не держит. Никто не ловит за руку. Через пятнадцать минут у беглеца будут заблокированы все банковские карты. Он не сможет выйти на работу. Уехать за границу. Даже сесть на поезд. Никаких поликлиник. Никаких субсидий.
Искать никто не пойдет. Сам вернется через пару дней. Когда осознает. И снова суд. И снова – к нам, только с более тяжким приговором. Мало кто убегает.
*
У наших дверей всегда пусто. Никто не курит, не разговаривает по телефону, вообще не задерживается. Наверное, не очень уютно стоять возле таблички «Департамент исполнения наказаний. Специальная служба. Отделение №1 такого-то района». Приходящие стараются побыстрее пройти пустырь. Оглядываются по сторонам, боясь встретить знакомых. Уходящие – бегут во весь опор. Выражение их лиц трудно разглядеть. Но я знаю, что там. Не облегчение, нет. Не радость, что все уже позади. Растерянность, отупение и беспомощность. Сюда приходят с опаской, только с опаской, а уходят с расшатанными основами, с низвергнутым представлением о справедливости. Я не знаю, как они примиряются с этим впоследствии, как принимают случившееся, как уживаются с ним. Наверное, привыкают. Постепенно. Но я не знаю.
У меня три минуты на то, чтобы покурить. Не больше. Наши «гости» уже вошли, им предложили раздеться в гардеробной и пройти в кабинет №10 на первом этаже. Десять кабинетов на первом и столько же на втором. На второй этаж я никогда не хожу, он женский. Но там все устроено примерно так же, как и у нас. На каждый кабинет – два доктора и один экзекутор. Доктора половину дня проводят в суде. Экзекутор с 8 до 17 находится на своем месте. Его дело – привести приговор в исполнение и расписаться в бегунке. Вся «сопроводиловка» – на мне. Я докуриваю и открываю стеклянную дверь.
*
Меня уже ждут возле кабинета. Переминаются с ноги на ногу. По сторонам осматриваться не решаются. На лавочку, обтянутую дерматином, не садятся, хотя вот она, лавочка. Стоят потупившись. Они зажаты, практически спрессованы в монолитные комки. Кажется – заговори я с ними, они взорвутся. Но я должен заговорить. У меня инструкция.
– Молодые люди, проходим в кабинет.
Я открываю перед ними дверь. Широко открываю – распахиваю. Они видят мой стол, коврик возле него, кушетку, шкафчики, раковину. Видят окно, плотно завешенное унылой желто-коричневой шторой. Два стула. Застекленную полку с медицинскими принадлежностями. И все. Больше ничего. Нет, еще белую дверь. Ни фикуса, ни вазочки. Ничто не оживляет этой комнаты, выкрашенной в унылый оливковый цвет. Ничто не радует глаз. И не должно радовать.
– Вместе? Или по очереди? – голос старшего звучит сдавленно.
– Вместе. Проходите.
Теперь я закрываю дверь. Вставляю ключ и поворачиваю два раза. Конфиденциальность. Инструкции. Моих гостей этот ключ тревожит. По лицам пробегает страх. Ничего. Все только начинается.
– Хорошо. Раздевайтесь и складывайте одежду в этот шкафчик.
Распахиваю шкафчик – Виталий смотрит с такой опаской, будто сейчас оттуда выскочит что-нибудь липкое, со щупальцами, и утащит его в неведомые страшные бездны. Артем потупил глаза.
– Ребята, у меня мало времени. Раздеваемся.
– Как раздеться? – упавшим голосом вопрошает Виталий.
– Догола. Я вас осмотрю – и мы пройдем в комнату для наказаний.
Я иду к раковине мыть руки. За спиной у меня – вздохи. Я уже вытираю руки вафельным полотенцем, а мои гости едва успели снять куртки и шапки. Ничего, все предусмотрено. Они все раздеваются крайне медленно. Стараются не смотреть ни на меня, ни друг на друга. Неловко прилаживают вещи в шкафчике. Поправляют. Только через десять минут заканчивают. Не совсем. Для того, чтобы они сняли трусы, нужно сказать отдельно.
– Трусы снимаем, складываем, подходим ко мне по одному.
Отворачиваются, стаскивают, вздыхают.
– Хорошо. Виталий, подходите сюда.
Пока я достаю с полки фонендоскоп, Виталий медленно идет к столу. Руками, конечно же, прикрывает пах.
– Встаньте сюда, на коврик. Руки опустите.
Не шевелится. Тяжело дышит.
– Руки опустите вдоль тела. Хорошо. Дышите. Дышите, не надо задерживать дыхание. Еще. Так, спиной ко мне. Спиной. Хорошо. Дышим. Не нужно прикрываться руками, вы мне мешаете. Опустите. Хорошо.
У него уже даже шея покраснела. Смотрит четко вверх. Второго мне не видно, но я и так знаю, что он не знает, куда деваться от всего этого. А никуда не денется. Будет вот так стоять и мучиться, пока я прослушиваю его сотоварища, пока меряю давление.
Потом они меняются местами.
На тренинге, когда все это только начиналось, нас учили проявлять минимум эмоций. Самый минимум. Психологи с докторскими степенями убеждали нас, что в этой комнате излишня как суровость, так и дружелюбие, ведь человек на эмоцию реагирует эмоцией же. Мало ли… а вдруг инфаркт и кондратий?.. Поэтому нужно говорить сухо, механично и четко. Как робот. Так они быстрее привыкают, приживаются. В этой оливковой пустыне.
Я открываю белую дверь и тихо говорю:
– Проходим сюда.
Посреди комнаты стоит стол, выкрашенный белой краской. С одной стороны к его кромке привязаны мягкие кожаные наручники. Но их сразу не видно. Они привязаны не от двери, а от стены. Иногда приходится пользоваться наручниками – когда клиент попадается буйный, нетерпеливый, когда он все время вскакивает и не дает экзекутору выполнять работу. Но обычно все обходится без них. Большинство наказуемых изо всех сил стараются «остаться мужчиной».
Парни входят и сразу видят экзекутора. Он стоит у окна. Ждет. Сорокалетний, массивный, в черной форме. Челюсть – бульдожья.
Взяв у меня с рук бумаги, экзекутор надевает перчатки и берет с подоконника трость. Она запечатана в полиэтилен. Трости – одноразовые. Говорят, что скоро их заменят на пластик, так как его легко дезинфицировать. Эти же приходится утилизировать.
Экзекутор распечатывает пакет и достает орудие. Примерно метр длиной. Пальца полтора толщиной.
– Виталий, – тихо говорит экзекутор, – Вам предстоит порка этой тростью. По ягодицам и верхней части бедер. Сейчас Вы подойдете к столу, нагнетесь и ляжете на него грудью. Ноги на ширине плеч. Лучше, если Вы постараетесь максимально расслабить мышцы. Если Вы захотите кричать или плакать, пожалуйста. Кроме нас, никто этого не увидит. Прошу Вас не считать это слабостью. Ваша сила воли тут ни при чем. Да, если Вы будете вскакивать, пытаться убежать и так далее, нам придется Вас зафиксировать. В этом тоже ничего страшного нет. Боль на каком-то этапе станет сильнее, чем Ваше сознание. И последнее – в любой момент Вы можете отказаться от продолжения порки. Это Ваше право. Но если Вы не получите 25 ударов, наказание будет считаться неисполненным. Со всеми вытекающими. Вам все понятно?
Эту тираду он произносит несколько раз в день. Механично. Сухо. Почти не запинаясь. Как робот.
Виталий кивает. Тоже как-то механично. Почти бессознательно.
– Хорошо. Прошу, – экзекутор протягивает руку в сдержанном приглашающем жесте.
Мало кто с первого раза понимает, чего конкретно хотят от него. Вот и Виталий тоже. Подходит к столу, опирается на него кулаками и оглядывается через плечо.
– Нет, Виталий, – терпеливо говорит экзекутор. – Грудью лягте на стол. Можете обхватить столешницу руками. Ноги на ширине плеч.
Парень распластывается на столе, как было велено. Продолжает оглядываться.
– Виталий, лучше будет, если Вы перестанете оглядываться. Правда, из опыта, – наставляет экзекутор, а сам примеряется к трости.
– Пожалуй, начнем. Валера, время запиши.
Валера – это я.
В этом промежутке время обычно ненадолго останавливается. Ждет, когда экзекутор неторопливым шагом подойдет и встанет слева от наказуемого.
Широкий стремительный (без театральности!) взмах и – Ш-ш-ш-вах!
После первого удара редко бывает внятная реакция. Боль запаздывает, не успевает.
А вот второй…
Ш-ш-ш-вах!
– М! – это даже не восклицание еще, это почти вопрос. Недоумение. Судя по всему, в детстве от отца Виталий сроду не получал. На ягодицах медленно проступают две полосы.
Ш-ш-ш-вах!
– Аум-м! – глухо, почти чревовещательно, вскрикивает Виталий и тут же замолкает. Оценивает свою же реакцию. Пытается с ней примириться. В суде он был уверен, что сможет быть стойким, что не проронит ни звука. Вот и первое разочарование. Я внимательно слежу за телом. Оно напряжено, как струна – а это значит, что боль еще не пересилила стыда. Скоро пересилит. Буквально два-три удара.
Ш-ш-ш-вах!
– М-м-маух! – тут уже не низкий мужской регистр, а значительно выше. Интонация почти жалобная.
Артем у стены наклонил голову, собрал руку в кулак, поднес его ко рту и часто дышит.
Ш-ш-ш-вах!
– У-ум-м-м… – Виталий снова оглядывается на нас, в его глазах неподдельный испуг. Экзекутор опустил трость. Ждет. Недолго.
Ш-ш-ш-вах!
– А-и-и-и-ий-й-й! – еще не полноценный крик, но близко к этому. Виталий слегка пригибает колени. Именно в этот момент боль впервые пересилила стыд. Скоро он и вовсе не будет заботиться о своей наготе.
Ш-ш-ш-вах!
Рука Виталия хватается за ягодицы, судорожно трет, но тут же возвращается на место, к столешнице.
Артем отвернулся к окну. Дышит в кулак. Закрывает кулаком рот.
Ш-ш-ш-вах!
– Ай! Ну, все!!! – он не хотел это выкрикнуть, не собирался, но он уже и не вполне руководит собой.
Ш-ш-ш-вах!
– Н-не-е-е! – Виталий снова хватается за ягодицы и усиленно растирает их руками, уже ничуть не заботясь о том, как он в это время выглядит сзади.
– Руки, Виталий. Руки. На место. Вот. Хорошо. Уже третья часть позади. Терпите.
– Угу, – сдавленно соглашается парень и снова хватает столешницу.
Ш-ш-ш-вах!
– А! Фсе! Фсе-е! – Виталий подпрыгивает и шипит. Сейчас он уже примерно понимает ситуацию. Сейчас уже его мало заботит районный суд, судья с седыми висками. Он почти забыл, что он голый, согнутый над столом. Он пытается понять, подсчитать, измерить, сколько ударов еще сможет выдержать, не убегая, не умоляя прекратить. Как и все, он ошибется в расчетах, потому что не берет во внимание главного: боль от первого, от пятого и седьмого ударов еще не ушла. Он продолжает чувствовать ее. Следующий удар как бы перекрывает предыдущий, но вовсе не прекращает его действия.
Ш-ш-ш-вах!
– Уф-ф-ф-ф-э-э-э!..
Виталий топает ногой. Как будто он обут. Как будто пытается вытрясти из сапога упавший туда окурок – инстинктивно, не понимая, что так он не выпадет. Яркая картинка, правда же?
Артем елозит руками стену. Смотрит в окно. Слушает, не оборачивается.
Ш-ш-ш-вах!
– А! Блин, я не выдержу! – Виталий закрывает зад растопыренными пальцами.
– Вы хотите, чтобы я прекратил? – тихо и даже участливо спрашивает экзекутор.
– Нет! – отвечает Виталий после секундного раздумья.
Артем смотрит в сторону и почему-то отрицательно качает головой. Кому? Его пальцы оставляют на стене мокрые следы.
Ш-ш-ш-вах!
Виталий издает звук, очень похожий на всхлип. Но еще не всхлип. Вообще, он хорошо все переносит. Просто сам об этом не знает. Ему не с чем сравнивать. Пора сказать.
– Виталий, успокойтесь, пожалуйста. Соберитесь. Вы очень хорошо держитесь. Поверьте, многие орут уже после третьего удара. Громко орут. Поверьте, я знаю, как это больно.
Да, знаю. Это было обязательное условие – знать. В первый же день, до первого суда, я вошел в эту комнату обнаженный и лег грудью на стол. Весь вечер накануне читал, пытался представить. Не вышло. Боль от трости такой толщины сокрушительна настолько, что вряд ли я смог бы выдержать более 25 ударов, не превратившись в жалкое животное. Я бы корчился на полу и умолял пощадить меня. Так что – я знаю, что он сейчас чувствует.
Ш-ш-ш-вах!
Виталий молча вскакивает и подпрыгивает на месте. Глаза расширены. Он уже не очень хорошо соображает. Экзекутор ждет. Я тоже. Артем прижался к стене и медленно сползает вниз.
Экзекутор кивает головой в его сторону. Я сажусь на корточки рядом с парнем.
– Виталий, встаньте на место.
Ш-ш-ш-вах!
– Артем, тебе плохо?
– Отстаньте от него…
Ш-ш-ш-вах!
– Ф-ф-ф-фа-а-а… а-а-а!
– Артем, покажи мне зрачки. Сюда, к свету. Ближе. Не двигайся.
– Отстаньте от него… Отстань от него! Уйди от меня! Все уйди..!
Ш-ш-ш-вах!
Изо рта Артема капает вязкая слюна.
– Игорь Васильевич, у него, кажется, температура. Ого! Сейчас!
Я быстро приношу термометр из кабинета.
Ш-ш-ш-вах!
– А-а-а-а! Больн...!
– О, ничего себе… 39,1. У него шок.
– Не надо… не бейте его… мамочка…
Парень закрывает лицо руками. Волосы у него слиплись. Даже на расстоянии чувствуется, что он страшно горячий.
– Ладно, иди, Виталий. Одевайся. Тьфу ты… – раздраженно говорит экзекутор. Даже переходит на ты. – Звук сегодня же не пишут?
– Не, сегодня не должны, – бросаю я небрежно. – Артем. Тема! Все. Все закончилось. Видишь, он уже идет одеваться.
Виталий наконец оторвался от ненавистного стола. Растирает руками задницу. Разнообразные гримасы боли искажают его лицо. Он тоже слегка вспотел.
– Ну, чего стоишь? Иди туда, одевайся, все, – торопит его экзекутор. – Цирк тут тебе…
– А… а… а не будет считаться?.. – у Виталия в голосе звучит сомнение.
– Ну сказали же тебе – нет! Все хорошо! Ты получил двадцать пять! Только язык не распускай! – я не заметил, как и сам перешел на ты.
– Отпустите его… – Артем сидит прямо на полу, уставившись в стену невидящим взглядом.
– Он же у психиатра был. Они что, вообще не смотрят? – экзекутор рассержен. – Нам, значит, работу, от черточки до черточки выполняй! А они халтурят! Че ты там возишься с штанами?! Быстрей! И позови внизу администратора!
– Да… куда этого пороть? – я пытаюсь померить Артему пульс, но он отпихивает мою руку.
«Пусти… отстань…»
Через десять минут Артема с трудом одели и почти отнесли вниз. Он дергал головой, просил отпустить его. Больше мы его в этом здании не видели. Может, попал в другой кабинет? Но это вряд ли…
Такая вот у меня, …дь, работа.
Обсудить на Форуме