M/F, F/F
Kuno
Это третья и последняя (пока) история «Эстрезского цикла» из текстов Хишартской камарильи
Перед ней были опубликованы Южная земля и Пятнашка
Хронология во всех трех историях нелинейна. «Южная земля» - это 25 октября, 28 и 30 декабря 1985 года, «Пятнашка» - август 1983 года и середина нулевых, последняя - октябрь 1992 года и тоже середина нулевых. Их же события развиваются по двум альтернативным сценариям, одинаково для персонажей равноправным.
ЯБЛОКИ ГЕСПЕРИД
Ибо вот Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце
Исайя, 65:17.
...Олешка.
Стрелочка курсора щелкает по рядам цветных квадратиков, выплескивая из них на экран очередные картинки. Когда я купил цифровой "Кэнон", еще и представить не мог, как глубоко погружусь в это новое мое увлечение. Такие снимки, конечно, никак не предназначены для обычной проявки, а отдельной фотолаборатории "только для своих" еще пока никто не завел. А теперь и нет в ней необходимости: прогресс, наконец, позволил запечатлевать прекрасные сочетания любимой не только быстро, но и тайно. Так что, procul este, profani...
– Ой, я здесь совсем не вышла!
– Поговори мне еще!
Стоит на коленях, опустив голову, мажет по полу мокрой тряпкой; темно-коричневое платье с белыми манжетами задрано на спину. Классическая сцена из воспоминаний Тиссо: маленькая кастелянша немножко зазналась, и ее ставят на место. Хорошо б рядом для контраста девушку-терционистку в серо-черной форме, но – чего нет, того нет, зато исторический фон обеспечивает реплика плаката с этинеро Шамори в традиционном пенсне. Пробовали стек – без разогрева, упор на локтях, попу вверх. Похоже, что мемуаристка о чем-то явно умолчала...
В своем лицейском костюме – гольфы, юбка и блузка, все в белых и кофейных тонах. Эстрезы – редкие формалисты, учеба во всех школах оканчивается ровно по графику. Возвращаясь в посольство с перерыва, я всегда заставал время, когда на улицы высыпали стайки школьниц в разных сочетаниях цветов, клеточек и полосок – будто в городе роились муравейники. Ее двадцать третий лицей тоже был по пути, и моя девочка, наверняка, сотни раз шла, брела или бежала мимо меня со своим рюкзачком. Тогда тестировали трость и нам не понравилось...
Серый ситцевый халатик, такая же косыночка, смотрим вниз. – Лано директор, пожалуйста, умоляю вас! Выпорите меня за брак, только не штрафуйте! История известная по газетам: в Жензе полиция накрыла тайную фабрику, где работали подростки из семей нелегальных мигрантов; за провинности ребята охотно соглашались на порку, лишь бы не потерять заработок. Что ж, мы тоже пошли навстречу и малолетнюю неумейку посекли – ей же на пользу и в поучение. Настоящая хишартская цевитоза, а не хорошо известная ей эстрезская псевдо. Впечатлило...
Целая серия снимков: моя первая и тайная для нее история. Желто-оранжевое платье на лямках, волосы заплетены в хвосты. Стоя, спускает трусы. Уже лежа на кровати с голой попой. В этом же положении, но с задранными ногами. В том же платьице стоит в луже и в нем же натягивает тетиву лука, – это, конечно, снимали еще до порки на улице. – Слушай, а вот честно, зачем это? – Да так, одно милое воспоминание... Тут, понятно, ремень и только ремень, – эстрезы с ним знакомы слабо, но я стараюсь расширить им горизонты, и вроде у нас получается...
Классика жанра – на белой простыне в постели, детская пижама в цветочках, штанишки, понятно, спущены. Прелесть как вышло – так трогательно и покорно лежит она в ожидании розог, таким доверчивым жестом выброшены вперед ее руки, такими беззащитными кажутся гладкие округлости! И рядом пучок прутьев – их хищная тонкая резкость идеально контрастна плавными линиями девичьего тела. Poedoela sin verge ot foereta sin aya. Та-ак, тут показывает язык – дразнимся, значит! Получаем добавки и становимся в угол с руками за головой...
Еще один контраст, на этот раз – цветовой. Обнаженная, она золотисто отсвечивает в утреннем свете на фоне темной полировки шкафа. Руки вздернуты вверх и стянуты петлей, вдетой в ручки верхних ящиков, – до них она и так еле достает, а сейчас вообще стоит на плюснах, вытягиваясь грациозной струночкой. Подошвы чуть припачканы: тогда поднял ее рано и, как была, в одной майке, погнал на улицу искать и резать ветки. Пришла домой вся такая счастливая и раскрасневшаяся – с полным кульком. Ага, вот уже их пробуем, в этот раз и по спине...
– Маленькой часто секли, сперва мама, потом брат с сестрой. И прутья в нашем доме не засыхали, их на меня, наверно, целый лес перевели. А помогало – ну, вот на день-два, хорошо на неделю...
Про те свои наказания она рассказала ему в первый же день, и он никогда не устанет слушать, как это с ней было. А в ее детские порки они играли много раз и не устанут играть. Однажды даже заставил ее забраться на колючее дерево, чтобы порвать на нем платье – и ведь залезла! Ах, и получила же тогда! И прямо под акацией.
– А одним утром вдруг так стыдно стало ужасно, что я себя веду плохо и мне все время – ro-ozgi, – она нежно протянула его любимое слово. – И решила – все, исправлюсь, буду хорошей. И знаешь, вышло. Вот когда хочешь какую-то глупость, надо сперва замолчать, носом подышать и досчитать до десяти, и сразу перехочется. Пару раз еще по инерции получила – и все, как отрезало!
А еще тогда она придумала себе какую-то личную фею, которая за ней следила и строго ругала за все проступки. Как это водится у девочек, часто ее рисовала и всегда одним цветом. Как-то предлагал в это поиграть, был готов даже надеть парик и сделать макияж, но она резко отказалась, – что ж, это тайник ее души, пусть им и останется.
– А потом выросла и поняла – вот не могу без этого, и все тут! И не пойдешь же к своим: милые мои, родные, всыпьте мне по попе, как в детстве золотом.
– Без прута и жизнь не та, – сказал он, перевел, и она послушно повторила. Что правда, у нее вышло "жизь", но ничего, еще научится – и prut ей поможет.
– А имя почему сменила?
– Так я и не меняла, оно у меня – второе. Показалась, что так – жестче как-то, энергичнее... И красивая, и с колючками, попробуй – тронь.
Она давно уже знает: если к ее второму имени добавить всего одну букву, то на его языке выйдет verge.
А третьим, тайным именем наградил ее сам, – она им очень гордится, подписывается так на форумах и даже собирается завести блог. Хотела даже вытатуировать себе Oleshqa на плече, но он запретил.
– С моим росточком нельзя быть застенчивой... И так меня в учебке дразнили Лаверни Хукс, помнишь, мелкая такая афро из "Полицейской академии"?
В свои двадцать с чем-то она выглядит подростком. Он без проблем раскладывает ее на коленях, и она очаровательно дрыгает ножками, едва доставая до пола. Ей постоянно приходится таскать с собой документ, – сколько раз ее не пускали в ночной клуб или отказывались продать банку пива со словами "а тебе еще не рано?". А однажды их обоих чуть не выгнали с сейшена: посчитали, что он привел малолетку. Впрочем, потом они ушли и так, – им незачем делиться своим счастьем.
А когда в южном январе поехали в Коста-дель-Кобре, то три недели всласть играли в папу и дочку, и никто их не разоблачил. Его дочурка летала над пляжем на параплане, гоняла с ребятами на автодроме, а отец юной сеньориты как-то даже получил втык от полицейского, когда она в застекленном вольере отеля стала лазерной указкой дразнить забавных такар и была поймана.
– Esta y nunca más, – пообещал сеньор, – mi hija será castigado con rigor, а озорница стояла рядом с заложенными за спину руками, грустно разглядывая носки туфелек. А уж какая ей была azotaina в номере! – Вот смешно, – сказала в углу, – он же младше меня по званию. И не упустила случай по пути в бассейн прогуляться мимо того же копа в коротком купальнике, – как он зыркал!
Sì, es Estresa, hombre...
...В желтом свете ночника ее лицо казалось еще более тревожным.
Он прижал ее к себе – привычно ткнулась подмышку, и от ее волос еще пахло коричным шампунем:
– Я так испугалась... понимаешь, тот день... когда я тебя остановила... и вот ты отъехал...
Тогда в машине долго лазил по карманам: куда-то вдруг пропал его талисман, с которым он не расставался столько лет. А потом увидел трискель на ее кольце и сказал всего несколько слов...
– И по рации говорят... это тоже наш участок... и мы туда, а там... твой опель и вдребезги! – она плакала на его груди, и слезы были горячими, как ее страх... – И думаю, это же я его задержала, я!
– Лань моя, это сон, только сон! Все было иначе. И ты написала мне свой телефон прямо на штрафной квитанции. А вечером заехала в офис к тетке...
– А монетку свою ты так и не нашел... – она уже немного успокаивалась.
– Нет. Это цена.
Он до сих пор не понимает, как и когда исчезла его "пятнашка", – та, которая и привела его на Эстрезу. Что ж, подумал он, значит это и есть – конец пути.
– Ты только не смейся, с детства боюсь снов. Как будто могу в них потеряться, и уже не вернусь назад...
– Трусишка, я тебя всегда разбужу и отыщу, поверь!
– Знаешь, был такой китаец, Чжуан Цзы. И он увидел сон, где был бабочкой. А потом проснулся и не мог понять: это ему снилась бабочка, или это он ей снился?
– Так он же очнулся? Значит, это человек – явь, а бабочка – сон.
– А если наоборот? Ведь это же никак нельзя доказать... Вдруг это я тебе приснилась, или – ты мне?
– Ах, во-от оно как! Ищем доказательства реальности мира? Так их есть у меня!
Перевернул девушку на живот, одной рукой крепко прижал тонкую талию, а второй принялся наотмашь приводить по уже выдранным сегодня половинкам самые веские и твердые аргументы, под тяжестью которых неминуемо сдался бы не то, что китайский философ, но и сам преподобный Беркли. Под градом ударов Олешка сперва лишь постанывала, но скоро принялась тихо вскрикивать.
– Ну что, убедилась? – провел натруженной ладонью по горящей коже, – Поняла, глупая?
Она нежно и виновато мурлыкнула.
– Надо бы тебя на коленки выставить – за пропаганду идей субъективного идеализма. Но вдруг в углу за ночь потеряешься? Так что постоишь ты у меня прямо в постели.
Осторожно приподнял ее с простыни за бедра, а она послушно выгнула спину, уперлась локтями и уткнулась лицом в смятую подушку...
А потом лежали рядом и говорили о том, что в апреле, когда в южное полушарие придет осень, полетят на жаркую Литораль, где рассекают оранжевые туканы и прибой обдает брызгами стволы пальм. И еще она хочет в тропиках найти ротанг, а он – поиграть на природе в хозяина плантации и его невольницу. И пусть все вокруг оглядываются, но игры никак не отменят им ни океанской волны, ни палящего солнца, – ты же любишь, когда у меня красивый загар?
– Я тебя любой люблю, – он поцеловал ее в ухо, – И белой. И загорелой.
– Ага, а полосатой – больше всего!
На этот раз она оказалась на нем верхом...
...Иляна.
Дрожащая, в испачканной курточке, она стояла коленками на палой листве и от страха боялась даже плакать. Ей только что надавали пощечин и теперь решали, как наказывать дальше.
– Девочки, я, правда, больше не буду! Извините меня, пожалуйста!
Осенним вечером они отыскали ее во дворе и увели за гаражи – отвечать. И никто за нее не заступился. Все сделали вид, что это она сама взяла, да и ушла погулять с Жигалиной и ее компанией.
Никто ее не спасет. И никому в этом она мире не нужна.
– Не бу-уду, – передразнила ее старшая пацанка, – Тетке своей говори "не буду", а не нам! Бес, что у нас теперь по сюжету?
Банда четко распределила роли: Жигалка командовала, Рыжая била, а сценарий разборки составляла Бесик. Лет через двадцать они бы снимали ролик про наказание лохушки на телефон, но пока что был год девяносто второй...
– Иляшки – она искала рифму. У них сегодня уже были иляшки-пощекашки, иляшки-по-земле-валяшки, иляшки-пинашки...
– Жига... – всхлипнула Илянка, но тут ей снова прилетело по щеке, и она удивилась, откуда в ней еще остались рыдания.
– Это для друзей я Жига, а для тебя – Олечка, – отрезала альфа-самка, – чё, заныла, падла? Заныла?
– Олечка... прости, пожалуйста... извини...
– Не принято! – стервочка отвела ладонь вбок, примериваясь по губам, и выставила вперед ногу, – А ну-ка, цёмочку!
– Иляшки-целовашки, – засмеялась Бесик, – иляшки-полизашки! Чур мне тоже! Рыжик, подержи ее, а то она стесняется!
Вторая бета запустила пальцы в уже истасканную гриву, наклонила, жестко пригнула вниз.
Они не простят. Октябрьские листья... земля... выплюнутая жвачка... шнурки на кроссовках...
– Ы-ых! – хрипнула сзади Рыжая и почему-то выпустила Илянины волосы.
– Эй, ты кто? – закричала Бесик, ее голос почему-то дрогнул, – Ты на кого...
Ворвалась... влетела... вломилась... – ни один глагол не мог передать ярости и быстроты ее натиска! Это был вихрь вороных локонов, торнадо обтянутых черными лосинами ног в контрастно-белых кроссах – и гасили они, куда попало. Черными были и рукава кожаной куртки, которые летали вокруг незнакомки так же быстро и безжалостно...
И метелила Черная не без цели – ударами и пинками она загнала девчонок в угол между гаражами:
– Ты чё борзеешь? Думаешь, самая крутая, да? – плаксиво затянула Жигалка. И – заткнулась.
– Да я – сама борзота, поняла, сикилявка?! – гневно заорала Черная, – И я твой самый страшный кошмар!
Бзынь! – вылетевшая из рукава кожанки велосипедная цепь жутко лязгнула о железо гаража.
– Я у-ужас, летящий на крылах ночи...
Б-бах! – второй удар влепил по стенке, осыпав землю пылью. Черная резко, как в прыжке, развернулась:
– Эй, малая, быстро встала! – Илянка резво вскочила с колен; впрочем, это-то было для нее привычным.
– Подойди и отвечай!
Из-под сиреневых теней на девочку грозно блеснули густо обведенные тушью глаза – серые и яростные.
Иляна вдруг поняла – такой лихой бандитке надо сказать все. Честно-честно!
– Я, правда, виновата... – она сглотнула слезы, – Про них в школе говорила гадости всякие... в лицо одно, за спиной – плохое... вот...
– Сплетничала, короче, – прищурилась пантера, – не-люб-лю. Но хорошо, что призналась – тебе в плюс.
И тут же переключилась на сбившуюся в кучку троицу:
– Она извинилась? Извинилась! Так какого... вы ее чморите?!
Жигалка как-то оказалась в самой глубине, за спинами бледных приспешниц, Бесик судорожно разевала рот, а у третьей на скуле был ошметок грязи: похоже, Черная в прыжке припечатала ее в лицо подошвой. Рыжую они и вытолкнули отвечать:
– Да мы только...
– Нет, ну ты меня выбешиваешь! – наигранно взвыла хищница, жужжащая цепочка в руке угрожающе описала полукруг.
– Ты меня уже доста-ала!
И неожиданно сменила интонацию:
– Алё, подруги, вы ж все из двести тринадцатой? Кислого знаете? Шпалу? Жеку лохматого? На Иляну – малолетка, что с нее возьмешь? – эти имена не произвели никакого эффекта. Зато лица девчонок вытянулись так, будто в друзьях у налетчицы имелся, как минимум, Рохелио Герра. Та же опять обернулась:
– Ка-ароч, будут еще приставать, пойдешь к ним. Скажешь – Ришка просила. А вот язычок свой – держи во рту. Ты все уяснила, коза?
"Коза" поспешно закивала. И еще поняла, что стоит перед девушкой навытяжку и держит руки по швам.
– Все, пошли, – Ришка взяла ее за плечо. Бросила на испуганную тройку страшный взгляд, оскалилась и даже лязгнула зубами. И вдруг пропела противным голосом:
– И тут зрители аплодируют... аплоди-и-ируют... кончили аплодировать!
...Уже в парке Ришка велела ей сесть на лавку, уселась сама и вынула из кармана расческу и зеркальце:
– На, причешись, растрёпа такая...
А как иначе, если тебе делали иляшки-за-патлы-таскашки? С этой классики девичьих драк они и начали.
– Ришка... спасибо, что ты заступилась...
– Это мне просто в кустики захотелось, – объяснила девушка, – вот и услышала. Ладно уж, вспомнила юность боевую...
– А те крутые... ну, вот про которых ты говорила...
– А-а – отмахнулась Ришка, – Так они еще мелкота были, когда я на массиве форсила. Тусовались на подхвате, сигарет принести, или что...
– А сейчас?
– Увы, теперь я типа будущий педагог. Знаешь, нет стыда – иди в мед, нет ума – иди в пед... Пошли, я тебя проведу...
По дороге она подробно расспрашивала младшую и про нее, и про школьную ссору. Ришка хмурилась и поругивала, Илянке было стыдно:
– Вообще-то, девчонки правы. Как один наш препод говорит, не по форме, а по сути. Ремня тебе надо за такие косяки! Тебе дома влетает?
– Н-нет, – вздрогнула девочка, – меня тетя не бьет, только в угол иногда ставит, на колени...
– И зря, – беспечно бросила Ришка, – я б тебя драла, мне в твоем возрасте ох как помогало!
Иляна опустила голову: щеки заполыхали, румянец пополз вверх, ожигая уши... Ришка это заметила, но в причине пожара не разобралась:
– Обещай мне, что больше не будешь болтать.
– Обещаю! Клянусь! – от чувств Илянка чуть не заревела, – Хочешь, землю съем? (и ведь съела бы!)
– Ну, ты совсем ребенок... – не ожидавшая такой реакции девушка даже растрогалась, – Просто сдержи слово и все. Договорились?
– Ри-и-иш... – влюбленно прошептала младшая, – Ришуля, ты такая красивая!
Ришка заулыбалась:
– Что, правда? Ладно, сестренка, беги! – ласково подшлепнула сзади по юбке, – давай, фыр-фыр-фыр! Все будет хорошо!
– Почему на тебя Жанна Юрьевна жалуется?
– Тебя кто просил туда лазить?
– Ты когда должна быть дома?
Не важно, что ей скажут.
Не важно, как и почему Иляна набедокурила. Ришка за все вины своей младшей жучит ее одинаково, только так. У Ришки все просто: виновата – получишь.
И обе они прекрасно знают, что сейчас будет. Как и всегда, старшая расстегнет куртку и снимет с пояса ремень – он такой черный и упругий. Именно таким и влетает.
Иляна спустит колготки и трусы – и ей вовсе не стыдно это делать перед Ришкой.
А потом – будет больно.
Больнее, чем на гречке. И больнее, чем ладонью по лицу. А, может, даже больнее, чем под бормашиной.
Конечно, примется плакать и даже кричать, она же не партизанка в гестапо. У Ришечки легко не бывает.
Зато порка – это быстро.
И через несколько минут дрожи, ожогов и плача все вдруг окончится.
Она выпрямится и сквозь дымку слез посмотрит прямо в любимые серые глаза. И скажет только раз:
– Прости меня, старшая!
Ришка смолчит, но разве нет ответа в ласковых движениях рук, обнимающих плечи, в поцелуях на мокрых щеках? И что еще нужно им для счастья?
Затем отведет свою младшую в ванну и умоет ей лицо. Понятно, Иляна может и сама, но как же приятно, когда это ей делает Ришка!
А в восемь Иляна обязательно залезет к старшей на диван, прикорнет у ее горячего бока, и они вместе станут смотреть про Марианну и Луиса-Альберто.
И как гордо Иляна носит ее детские шмотки: подумаешь, немодное, так зато ж Ришкино! Лосины ей, ясно, никто не купит, но когда-то ж она и до них дорастет?
А как любит она, когда Ришка приезжает из своего вуза, попасться ей у подъезда. Иляна тут же оставит любую компанию и бегом бросится к своей старшей:
– Ах, ты ж ластена малая!
Это правда – нет большей радости, чем прижаться к ней, зарыться носом в россыпь ее кудряшек. И она не просто малая, она – Ришкина малая! А Ришечка – она така-ая!
И это так важно! Особенно, когда стрелка часов подходит к восьми...
...почему на тебя Жанна Юрьевна жалуется?!
...тебя кто просил туда лазить?!
...ты когда должна быть дома?!
Все именно так и было сказано.
Да, трудовичка заявила, что Иляна редкостно наглая, очень распущенная и не слушает ее на уроках, – и все это было неправда, но кто ж из взрослых тебе в двенадцать лет поверит?
И домой, понятно, опоздала: она уже догуливала, когда во дворе нарисовались Жигалина, Беспалько и эта третья, из Г класса, – окликнули, оцепенили страхом и увели издеваться.
И куртку в подъезде так и не получилось до конца отчистить, вот и придумала: лазали на стройке, она упала и испачкалась, не расскажешь ведь, что это тебя пинали за гаражами?
Все было так – и не так. Претензии взрослого мира к одной Иляне обрушились на нее громким женским контральто: тетя Зина привычно распалялась криком перед наказанием.
И да, Иляну наказывали – вот прямо сейчас.
Правда, трусы ей не сняли, зато колготки были спущены гораздо ниже, чем это необходимо для порки.
И была боль, но не укусы ремня. Эта, казалось, тянулась на одной ноющей ноте. В боли приходилось застывать, она была стылая, как сумерки за окном, постылая, словно побудка в школу, и стыдная, будто взгляды в раздевалке.
И еще ее надо было терпеть. Этим-то Иляна сейчас и занималась – лицом к стенке, на промежутке линолеума между кухонной мойкой и холодильником.
Раньше бывало и хуже: тетя и наказывала, и занималась рядом своими обычными хозделами. А что, все правильно: суп стоит на плите, девчонка – на коленях.
И тут уж, понятно, выстаивать надо ровно, пятка к пятке, тщательно удерживая равновесие на колючей россыпи. А попробуй похитрить – так живо добавит срок.
Сейчас-то можно чуть отгрести крупу и присесть. И даже откинуться на руки сзади. А уж если совсем осмелеть, то и опереться локтем на кромку раковины.
Тетя Зина сейчас в гостиной, смотрит "Богатые тоже плачут". Именно время сериала она и выбрала для племяшки: к восьми вечера позвала на кухню и рассыпала сухую гречку по газете. И осталось только оголить ноги и опуститься на острые крупинки.
И пусть даже в школе она узнает, что там сегодня было в серии, но обидно, конечно, ужасно! А хуже всего, что стоять придется до без пятнадцати девять.
От горечи Иляна тихонько всхлипнула, но сдержалась – тут уж точно слезами не поможешь. Стараясь не шевелиться, девочка осторожно просунула пальцы за холодильник и вытащила из тайника тонкую желтую пластинку.
Ах, если б туда можно было запрятать "Тетрис"! Нет, даже мечтать нечего, тетя никогда не купит. Она и так сегодня орала, сколько ей стоила Илянина куртка, и какая у нее дома выросла спиногрызка.
Сторожко прислушиваясь, Иляна взяла в руки свое единственное утешение. Пятнашка. Пятнадцать квадратиков с цифрами и один пустой. Есть хоть чем-то скоротать время, отвлечься от бесконечного противного раздражения.
Ее палец двинул первую косточку...
...Ришка.
Быстрая, резкая, четкая – она шла по осеннему городу и по детской привычке пинала каштаны.
Ей было девятнадцать лет, и земля крутилась вокруг нее.
Что ж, программа рыцарских подвигов на сегодня выполнена. Принцессу вроде мы освободили, дракона – победили. Хотя и принцесса – так себе пигалица, пусть еще подрастет, да и дракон-то – три зассыхи... тоже мне приключение!
...Дракон налетел откуда-то сбоку. Змей был серебристо-черный, громко рычал и шибал в нос острой бензиновой струей. Каким-то чудом Ришка успела отпрыгнуть:
– Куда прешь, козел!
– Жить надоело?! – закричал на нее водитель: чудом не меньшим он соскочил с мотоцикла и даже завалил его на подножку, – Идиотка конченая!
А вот не надо, не надо было такое говорить!
– Ах, ты жопа на колесах! – от злости Ришка не вспомнила даже про свою цепь и кинулась на обидчика без оружия. Одну плюху он, конечно, пропустил, зато уже на втором ударе перехватил ее руку в запястье. И вдруг сказал прямо в пылающее гневом лицо:
– Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих...
Тут Ришка слегка растерялась, но ненадолго:
– Вот я тебя пленю! – в этот хук она вложила всю свою энергию... И, что за черт, ее кисть снова оказалась в жестком захвате.
– Как лента алая губы твои, и уста твои любезны... как половинки граната – ланиты твои под кудрями твоими...
– Ах, ты... да я тебя! – и чего тут обижаться: имелись у нее и розовые ланиты, и багряные губки, а уж кудри-то, кудри какие – взбитые, лакированные, эбеново-черные!
– И благовоние мастей твоих лучше всех ароматов... мед и молоко под языком твоим...
– Гад! ...урод! ...гандон штопаный! – если честно, пахло от Ришки сигаретным дымом, а вместо молока с медом из-под ее горячего язычка вылетали одни аспиды да ехидны.
– Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя... что лилия меж тернами, то возлюбленная моя между девицами...
– Щас убью! – завизжала разъяренная лилия, но, увы, мужские пальцы держали ее крепко, а стоявший мотоцикл никак не позволял одной кобылице привычно лягнуть...
...А потом она вдруг замолчала, перестала брыкаться, стиснутые руки обмякли, начесанная и залитая лаком челка склонилась к его лицу. Какое-то время пойманная лишь тихо сопела, а затем (блин, да что ж это с ней делалось?) спросила, и сама не узнала свой голос:
– Слышь, а вот то... ну, что ты говорил... это ты все взаправду... или прикалывался?
– Правда, – ловец выпустил ее кисти, – А давай я тебя это... на колеснице покатаю?
– Ну, черт с тобой, катай! – к Ришке возвращалась ее обычная дерзость, – Но учти, полезешь целоваться – та-ак двину!
Ей было девятнадцать, и весь мир лежал у ее ног...
А когда зима уже прошла, и дождь перестал, и цветы показались на земле, и время пения настало, и был слышен голос горлицы, и смоковницы распустили свои почки... В общем, она стояла в холле квартиры на другом конце города – в одних сережках и накинутой на голое тело чужой рубашке. И звонила маме.
– У подруги, ты ее не знаешь... Да не волнуйся ты...
Что ж, как сказал классик, подружки на то и существуют, чтобы на них ссылаться.
– Да ладно, хватит уже... Что, первый раз, что ли? Ой, блин, да хватит реветь, задрала уже! Ну, все, целую, утром буду!
Ришка брякнула трубкой:
– Й-й-й, вот заколебала! И-и-ирочка... Канючит как я малая, когда она ремень брала... Дай мне сигарету.
– Хорошо хоть есть, кому звонить, – сказал хозяин рубашки, – Хуже, когда некому...
– Ага, вот мне сегодня попалась одна школьняшка, прикольная такая... от шпаны ее отбила, за жизнь поговорили, так она...
И почему-то не вспомнила, как ее звали. А потом никак не могла восстановить, откуда же она тогда шла в этот день. Пока же вернулась на прежнюю тему:
– Понимаешь, матушка все трясется, что я ей внучку изготовлю, как она меня когда-то. Только не будет так, гарантирую... Так ты дашь мне, наконец, зажигалку?!
Нет, не будет... У ее мамы будут внуки. Двое. И со своей Иркой она, конечно, помирится. Но это потом.
А пока что, через месяц, он потащит – вот не поведет, а именно потащит – ее в загс.
И еще потом она как-то найдет один форум... но вот это уже совсем другая история.
...Иляна.
В ту минуту, когда Ришка забыла о ней, Иляна уже лежала в постели. Как всегда, она укрылась одеялом с головой и постаралась запрятаться так, чтоб ее никому не было видно. Впрочем, никто на нее и не смотрел – время шло к полуночи.
Она забыла про меня и теперь никогда уже не найдет.
Иляна не плакала, – ее печаль находилась уже далеко за зоной слез. Было лишь ясное понимание их разлуки – навсегда-навсегда.
Закрыла глаза. Где-то за границей ее век что-то колыхалось туманной белесой дымкой, складывалось и вновь рассыпалось в осколки.
Я чужая здесь. Я никому не нужна. И это – не мой мир.
Просто меня где-то потеряли... Я – Иляшка-потеряшка.
– Найдите меня! Заберите! Я не придуманная! Я же живая! Живая!
– Что с тобой? – спавшая рядом Энжела обняла ее, затормошила, – Плохой сон, да? Все хорошо, успокойся...
Иляна еще пару раз хлюпнула, но причин бояться и вправду не было. Все в спальне было как всегда. Легкий ветерок колыхал белые занавески, а на стене лежали чистые отблески утреннего солнца. Птицы за окном вели свою ежедневную перекличку, начатую с первыми лучами зари, – казалось, земля стряхивала с себя власть ночных сил, пробуждаясь к свету нового дня...
Рассказать, что ей приснилось, взялась уже позже. И не нашла лучшего места и времени: в ванной, пока старшая сестра у зеркала чистила зубы.
– Это город какой-то, большой-большой, – говорила Иляна, – Апрель, наверно, листья падают. А я – не совсем такая, а постарше, вот как вы с Женни. И живу у какой-то женщины, и она совсем меня не любит, я ей только мешаю. И она на меня кричит и наказывает – ну, не как вы с мамой, а вот как-то по-глупому, что ли? И еще злые девочки из школы меня колотят, пакости всякие делают...
Иляна пробовала вспомнить дальше, но образы в памяти размывались, будто пузырьки пены на морской воде. Покинутый ею мир блекнул, гас, уходил безвозвратно...
– Вот и выкинь из головы, – посоветовала Энжела, – И давай быстро зубы чисть!
Иляна вздохнула и подчинилась. Вообще-то, слушаться старших было для нее привычным, даже когда они еще не брали в руки прут. Это было нормой – вон, мама в детстве тоже командовала, а аллэ Жозефа ей подчинялась.
– Ах, такой сон, – пробормотала младшая, выдавливая пасту на щетку, – Будто целую жизнь прожила...
Когда-то потом любимый человек станет учить ее своему языку – такому сложному для всех, кто говорит на потомках латинского. И будет очень удивляться, как легко ей дадутся самые необъяснимые выражения и идиомы. Но это будет потом.
– Девчонки, вы скоро там? – Эжен настойчиво поскребся к сестрам: ему тоже надо было успеть, – Мне вот вчера розовый тираннозавр снился – и что?
И все-таки кое-что утаила... А потом вдруг испугалась, что тоже позабудет и поспешила использовать оставшееся время. Все-таки так классно, что их школа почти в самом дворе, и с утра не надо слишком спешить:
– Желичка, а можно я возьму твои фломастеры, а?
Старшую эта идея не сильно воодушевила:
– Ты уже вчера брала, и позавчера тоже...
– Хоть один! Черный! – заторопилась Иляна и почему-то зарозовела, – Ну, пожа-алуйста!
Энжела вздохнула: знала, что стряхнуть малую в некоторых вопросах было совершенно нереально. Не дашь, так будет ходить хвостиком и клянчить весь день. А так много не испишет, все равно уже скоро за стол...
– Покажешь? – поинтересовалась чуть позже, наблюдая как Иляна старательно чертит на листке, от усердия иногда даже высовывая кончик языка.
– Не покажу! – неожиданно набычилась Иляна, обхватила рисунок обеими руками и даже отвернулась, как будто его хотели у нее отобрать.
– Ну, и не надо! – не на шутку обиделась Энжела, – А еще сестра!
Девочки, девочки... Конечно, они помирятся! И, конечно, покажет – а кому ей еще показать? А вот играть в Черную фею не станет ни с кем: это ее тайна и только ее.
А когда их позвали завтракать, Иляна удивила еще раз. Она привычно чмокнула мать, но внезапно взяла ее за руку, пару секунд промолчала, а потом сказала тихо, но четко:
– Мама, я никогда больше не буду плохой. Я обещаю.
У Бланки был большой опыт, как и насколько долго можно доверять Иляниным обещаниям, но она не подала виду:
– Иляна-Роза, – полным именем называла младшую дочь редко и обычно, когда речь уже шла о розгах, – я очень (подчеркнула это слово) на это надеюсь!
Потом были гренки с сыром, какао и привычная суматоха сборов, – выпроводить трех детей в школу это ежедневный квест. Даже если заставить их собраться с вечера, все равно что-то вспомнится, что-то забудется, что-то придется искать...
Как всегда, они вышли в весеннее октябрьское утро. Ходить в элементалку втроем оставалось два месяца, – уже с осени Эжен и Энжела будут ездить в лицей, и этим путем Иляна пойдет сама.
И почти у самых ворот школы ее словно что-то догнало. Иляна остановилась, и близняшки заметили какую-то странную отрешенность на ее лице:
– Что с тобой?
– Вы только не смейтесь, ладно? – протянула она, и вдруг выпалила испугавшую ее мысль: – А вдруг мы все тоже кому-то снимся?
– Ой, да брось ты! – фыркнул Женни, – Скажи еще, что нас кто-то придумал!
– Ага, и в книжке написал!, – поддержала его Жели, – Какая ж ты у нас воображуля! Пошли, давай, а то опоздаешь...
А впереди у них была вся жизнь.
...вот приснится же такое! – Дье-ван нервно затрепетал крылышками, – А все эта пыльца каннабиса! Вот ужас-то! Сгинь, пропади, изыди!
– Что ж, придется, значит, шмяк-шмяк-шмяк... – пробормотало чудище.
Князь Дье его не понял. От утомления он присел на бамбуковую циновку, но продолжал вопить, возмущенно дергая тонкими усиками:
– Что делаете вы тут, о несчастные порождения моего спящего разума?!
Как у всех чешуекрылых, глаза повелителя бабочек состояли из фасеток и двуногого внизу умножали стократно: – Эй, вы кто? Отвечайте!
– Я твой самый страшный кошмар! – произнес учитель Чжуан.
И резко хлопнул веером...
Примечания:
* изыдите, непосвященные (лат.);
* этинеро – партийное обращение в Хишартской терционистской партии при диктатуре Э.Шамори (1920-1938 гг.);
* девчонка без розги – что цветок без воды (хиш.);
* такара (Tacara alba) – эндемичный для Терра Рубра грызун;
* это больше не повторится... моя дочь будет строго наказана (исп.);
* порка (исп.);
* да, это Эстреза, приятель (исп.);
* тетя (хиш.);
* бабочка (кит.).
Обсудить на Форуме