Мih: проза

[Herъ Хрюкиндъ]

А можно добавить в рассказ?

Да можно, конечно. Хрю. Картинка ваша - используйте где хотите.

[Mih]

Да можно, конечно. Хрю. Картинка ваша - используйте где хотите.

Спасибо! Здесь она уже есть, сейчас ещё на другие форумы и сайтик...

[Mih]

Это два моих старых текста, как есть. Что теперь греха таить...

ЧАСТЬ 1



Автор и Дорогая редакция (гонорар и критика)
Утопия

~ Гонорар принимается исключительно розгами по голой попе. Соль за счёт автора.
~ С особой благодарностью принимается критика - докрасна раскалёнными булавками в голые ягодицы.
~ Автор с трепетом и надеждой отдаёт на суд уважаемых читателей и строгих критиков эти строчки и свою грешную попу.

Всем желающим лично поблагодарить за стишки-рассказики или, наоборот, раскритиковать всё это так называемое творчество, автор обычно давал адрес редакции и подробнейшим образом разъяснял её местоположение. Также оговаривались часы приёма, которые каждый раз удивительным образом совпадали с пожеланиями посетителей - хоть бы и вообще посреди ночи. Похоже, что автор пропадал в редакции круглосуточно, если только вовсе не жил там.
Тихий заросший дворик, где вдоль домов растёт какое-то нереальное количество кустов с длинными, гладкими ветками. На стене у входа в подвальчик прикручена медная табличка с большими гравированными буквами "ДОРОГАЯ РЕДАКЦИЯ". Вниз ведут три неровные каменные ступеньки, далее - маленькая дубовая дверь с тяжёлой ручкой-кольцом. У входа посетителей хлопотливо встречает милая тётенька, невысокая и весьма полная. На ней болтается бейджик, где крупным красивым почерком чуть криво написано "СЕКРЕТАРША-РЕДАКТОР".
На самом деле, никакая эта тётенька не редактор - автор имеет обыкновение самостоятельно редактировать собственные тексты, и даже никакая не секретарша. Почитай выше - она самая что ни на есть Хозяйка подвала, а бейджик - просто так, для смеха - ну, и из скромности.

- Осторожнее, миленькие, здесь ещё ступенечка, вот так, вот сюда, пожалуйста! Я сейчас-сейчас-сейчас! Вот тут вот справа диванчик, будьте добры, присаживайтесь! Наконец-то вы к нам пожаловали, родненькие, хотите кофею? Вот печенечьки, сама пекла - а может, ещё хотите? Вот булочка, нет-нет, сидите, вы с дороги уставши...
Тётенька хлопочет, крутится, говорит-говорит-говорит, то и дело заталкивая в распахнутое чуть ли не до пупа нарядное, цветастое платье-халатик вываливающиеся наружу тяжёлые груди, каждый раз при этом краснея и ахая. Извиняется, что немного подгорели печеньки, мол, заработалась и не уследила, что пороть её некому - но тут же поправляется, что есть, есть кому! Просто надо бы пороть её чаще... А посетители тайком разглядывают следы от розог на белой широкой попе, почти не прикрытой коротким, постоянно взлетающим кверху платьицем старательно хлопочущей тётеньки.
- Сейчас, сейчас, миленькие, позову нашего дорогого автора! Тут очаровательная хозяйка, отвлёкшись и задумавшись, машинально раздвигает полы платья-халатика и, приподняв свисающее брюхо, чешет густую кучерявую шерсть. Вдруг она взвизгивает: Ой, мамочки, сейчас описаюсь! - и убегает куда-то за загородочку.

Неожиданно выясняется, что посреди маленькой подвальной комнатушки стоит здоровущий старинный письменный стол. За ним на деревянном стуле с высокой узорчатой спинкой восседает автор. При этом он подозрительно ёрзает попой, как на горячем. На столе стоит пара больших мониторов, клавиатура, толстая глиняная кружка с множеством авторучек и всяких мелких инструментов. По столу рассыпаны бумажные квадратики с записками, а по дальнему краю столешницы выстроился нестройный ряд различных сувениров. Автор смущённо улыбается, привстаёт, раскланивается. Снова появляется секретарша, радостно вскрикивает: А вот и он! Секретарша приседает и кланяется посетителям, и, получив от автора звонкий шлепок по нечаянно заголившейся заднице, отбегает в сторонку. Раскрасневшаяся и довольная, она трёт наказанную попу, с силой разминая пальцами ягодицы.

Тут наконец открывают рот благодарные читатели и говорят, что так счастливы видеть любимого писателя, что им всё так нравится, так нравится, и что, мол, пишите ещё, да побольше, побольше, а они уж ни сил, ни времени не пожалеют, дабы как следует отблагодарить автора. Поскольку так понравившееся читателям литературное творчество выложено автором во все попавшиеся под руку интернеты, в предисловиях он указывает, что гонорар принимает лично. Естественно, в полном соответствии с тематикой этого самого творчества - а именно, розгами по голой попе. Также упомянуто, что соль, необходимая как для засолки розог, так и для втирания в поротую попу, исключительно за счёт автора. Но на самом деле ещё при переписке было оговорено, что розги с собой приносить тоже не надо - тут их такая пропасть растёт, да такие хорошие, крепкие! Вон, весь двор регулярно пользуется. Из окон круглый год доносятся счастливые вопли секущих друг друга соседей, а кусты всё даже никак не поредеют...

Автор спускает штаны, задирает рубаху и укладывается на узкую скамейку, стоящую недалеко от стола. Прелестная, раскрасневшаяся секретарша-редактор, переваливаясь и пыхтя, в обнимку волочит бадью с рассолом, полную длинных отличных розог. Попа у автора поротая-перепоротая, вся в старых рубцах и свежих шрамах, но вполне себе розовая и выпуклая. Ну, или просто как следует выпяченная, потому как под низ авторского живота подложено толстое сучковатое полено. Читатели располагаются с двух сторон от скамейки, берут из бадьи розги, с которых капает рассол, и начинают сечь автора - с размаху, со свистом, с протяжкой. Посетители явно не спешат - видно, что процесс выдачи гонорара затянется надолго. Хозяйка стоит в уголке возле небольшой газовой плиты, варит в чугунном котелке суп и собирается жарить котлеты. Ближе к вечеру она собирается как следует накормить уставших почитателей творчества.

Попа, принимая розги, ходит ходуном, прутья размеренно впиваются в мясо. Автор шумно и глубоко дышит, стонет, вскрикивает. Задницу жжёт огнём, густая, тягучая боль наполняет тело. С нетерпением ожидая каждого удара, иссечённые ягодицы тянутся к розгам. Время от времени порка приостанавливается, и в попу втирают крупную соль, зачёрпывая её горстями из стоящего рядом тазика. Автор истошно орёт, визжит, затем снова подставляет зад под розги... Но вот порка заканчивается. Хозяйка к этому времени переходит к жарке котлет и ещё к какому-то кулинарному колдовству, взмокшие гости перекуривают. После старательно выписанных розгами похвал и благодарностей наступает время строгой, бескомпромиссной критики.

Секретарша приносит жестяную коробку, полную длинных толстых игл. Каждый желающий берёт иглу и, ухватив её пассатижами, как следует раскаляет на свободной конфорке газовой плиты. Затем, не теряя времени на рассуждения, вкалывает иглу в мясо только что выпоротых ягодиц. Если начать объясняться, игла успеет остыть - поэтому читатели критикуют молча. А автору ничего не остаётся, как, закусив губы, с благодарностью принимать острую, горячую критику. Попа дрожит, дёргается. И так продолжается до тех пор, пока в коробке не кончаются иглы.

После сытного, вкуснейшего ужина ставшие почти родными читатели обнимаются с хозяевами подвальчика и потихоньку собираются по домам. Осторожнее, осторожнее, тут ступеньки и притолока низкая, сейчас-сейчас-сейчас, подождите, я мигом, вот только фонарь во дворе зажгу - заботливо хлопочет милая хозяйка, провожая гостей.
А когда все уходят, она скидывает халатик, голышом становится перед автором на коленки и обнимает его.
- Родненький, ты поделишься со мной гонораром?
Автор берёт женщину под мышки, бережно поднимает, и, прижав к себе, крепко целует в губы. Счастливая, уставшая за день хозяйка ложится попой вверх на скамейку. Автор, блаженно улыбаясь, потягивается и берёт в руки розги.

ЧАСТЬ 2



Коллективная порка редакции
Утопия

Нынче в редакции долгожданный праздник. Благодаря стараниям добрых читателей и любимых критиков, маленький дружный коллектив с раннего утра, холодного и пасмурного, стоит с голыми попами посреди двора. Сегодня задницы всей редакции будут нещадно выдраны, потом больно высечены, и в конце концов старательно выпороты. А после обеда всё планируется сделать наоборот - сперва эти грешные попы выпорют, затем высекут, и только потом уже будут драть.

Жители домов, окружающих двор, в уголке которого находится скромный подвальчик с гордой табличкой "ДОРОГАЯ РЕДАКЦИЯ", высыпали на балкончики и прильнули к окнам. Заварен кофе, в осеннее небо тонкими струйками уходит почти прозрачный дымок сигарет - народ настроился на продолжительное, увлекательное зрелище. На лавочках вдоль стен расположились любопытные со всего квартала, пришедшие поглядеть на голые задницы, приговоренные к позорному наказанию. Дело в том, что о публичной экзекуции было заявлено заранее. Целую неделю во всех соседних дворах висели яркие, красочные объявления - можно сказать, маленькие афишки этого своеобразного спектакля.

Общее настроение задаёт секретарша-редактор, а по сути - хозяйка редакции. В смысле, хозяйничает она тут. Редакторша, как и все её коллеги, стоит на коленках, старательно выпятив толстую голую попу со следами недавней порки. Свисая, колышется большое мягкое пузо. Из-под платья, задранного до подмышек, всем на обозрение вывалились роскошные белые груди, с нежно-розовыми сосочками. Секретарша то бесстыже хихикает, то, вдруг спохватившись, испуганно взвизгивает. Время от времени она дразнится, виляя попой. Дрожат ягодицы, с нетерпением ожидая, когда же злые, жгучие розги вопьются в их нежную мякоть. Радостное, праздничное настроение, восторженное ожидание чуда передаётся всем - как стоящей кверху голыми попами редакции, так и многочисленным зрителям.

Подложив подушечки, на коленках стоят две внештатные научные сотрудницы, лингвисты-историки. И хотя они сто лет как на пенсии, язык не поворачивается назвать этих милых дамочек какими-нибудь там старушенциями. Ситцевые халатики задраны на головы, подрагивают попочки. Розовые сардельки ягодичек томятся в ожидании порки, стыдливо свисают сисечки. На лицах растерянная светлая улыбка, желание раствориться, полностью отдаться розгам, секущим голые беззащитные попочки и тощие спинки. Дамы весело щебечут, обсуждая особенности метафор в последней переведённой рукописи. Милые, милые, так и хочется расцеловать обеих от макушки до пяточек. Но это уже потом, после того, как дорогие читатели надерут всем как следует задницы.

Тут же стоит на коленях и автор ряда литературных переводов и нескольких собственных сочинений. Штаны спущены до лодыжек, а сверху так и вовсе нет никакой одежды. Тело терпеливо ждёт, когда придёт пора и хлёсткие гибкие прутья, просвистев в воздухе, обожгут, вспорют натянутую на рёбрах кожу, начнут безжалостно сечь выставленную на расправу попу.

Весь коллектив редакции стоит в ряд на коленях, оперевшись руками на низенькую длинную скамеечку. Люди подходят, звонко шлёпают и щиплют ожидающие наказания попы, больно оттягивают и выкручивают соски. В воздухе сладко веет ожиданием порки. Стоит пара оцинкованных ванночек, где в солёной воде мокнут длинные, хлёсткие розги. Вот уверенным, тяжёлым шагом на середину двора выходит давнишняя, постоянная читательница. Грузная, ширококостная баба высоченного роста, с крупными, рублеными чертами лица и низким хриплым голосом, грубыми красными руками вытягивает из рассола розгу, стряхивает капельки воды. Дорогая, любимая читательница не очень разумеет в литературных тонкостях, но обожает рассказы, в которых больно секут несчастные задницы, и с наслаждением представляет ждущую их в аду сковородку. Редакция счастлива не ограничивать читателя словесными описаниями, и поэтому сейчас голые попы с радостным трепетом ждут воплощения всех желаний, навеянных прочитанным. Экзекуция начинается.

Добрая поклонница всего этого творчества, помахивает розгой, не спеша расхаживает вдоль небольшой голопопой шеренги. Остановившись возле какой-нибудь из заголённых задниц, она со сладким стоном потягивается и, резко хекнув на выдохе, со всего маху сечёт выбранную попу. Неровная, узловатая крепкая розга звонко, и в то же время с каким-то мясным хряпаньем входит в мягкое. На наказанной попе вздувается толстый красный рубец. Автор шумно, с придавленным воплем выдыхает. Бооольно, ой как больно! Он слышит громкое сопение, грудное бульканье, чует вспоротой задницей, как на широком лице проскальзывает довольная усмешка. Попа горит огнём, хочет, требует ещё розог, грудь заливает горячее желание покрепче обнять милую, дорогую, уже совсем родную экзекуторшу, целовать ей и руки, и ноги, и необъятную попу. Задрав платье, уткнуться лицом под тяжёлый живот, прямо в густую мокрую шерсть. Спасибо, спасибо, спасибо, милая, родная... Словно услышав его желания, баба пару раз сильно сечёт автора поперёк голой спины, кончик розги захлёстывает бока, в глазах темнеет.

Через несколько секунд он приходит себя, и в это время раздаётся отчаянное верещание одной из научных сотрудниц - на её бедную попочку только что обрушился нестерпимо жгучий удар, от души выданный тяжёлой рукой доброй читательницы. Следом розги настигли круглую попу секретарши. Она задорно, пронзительно визжит и, радостно крикнув "Ай! Ай!", громко хохочет. Славный гонорар получат сегодня задницы редакционного коллектива, с лихвой окупится долгий, усердный труд. А уж какой волшебный стимул (в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова) будет получен на будущее! Кажется, по выходным намечается славная традиция - публичная порка задниц, обречённых отныне каждую неделю терпеть наказание. Дорогая редакция надеется, что всегда будет достаточно желающих как взять в руки розги, так и поглазеть на экзекуцию. Ну а за голыми попами дело не встанет - кто же откажется от такого счастья? И, конечно же, всегда будут заранее заготовлены, замочены розги.

Таким образом, старательно и не спеша, всех по очереди секут явившиеся на мероприятие читатели. Однако не возбраняется взять в руки розги и просто соседям-зрителям - праздник должен быть для всех. Да и, глядишь, число поклонников-читателей пополнится. Свистят розги, горят попы - день ещё только начинается. На скамеечках вокруг маленького столика, где погожими днями обычно стучат костяшки домино и гранёные стаканы с портвейном, сидят милые критикессы. Чем-то они все похожи - серьёзный взгляд из-за стёклышек очков в тонкой золотистой оправе, вздёрнутые носики, обиженно надутые губки. Ну ничего, ничего - скоро будет передышка у читателей-почитателей-благодетелей. Тут-то и придёт их очередь. Всё, всё выплеснут, всё своё возмущение, не спеша отведут душу. Специально для этого подготовлена лоханка с булавками и небольшие изящные пассатижики - чтобы, недайбох, не угораздило обжечь пальчики. Тут же стоит отличная газовая горелка, в пламени которой соблазнительно расцветают красным кончики железных булавок. Ооой, как в сладком ужасе ожидания сжимаются выпяченные ягодицы!

[Mih]

К рассказу Козлёнок добавил постпостскриптум:

P.P.S. А вот недавно узнал, что там дальше было. Привели, значит, пан Гоблик с паном Вобликом ведьмочек к кузнецу. Раскалил он на огне щипцы - то сперва легонечко проведёт, то ущипнёт. А куда спешить? Да и пани Вавка с паней Мавкою тоже не торопятся. Говорят - всё мы, мол, понимаем... А сами визжат, верещат и по-козьи блеют. Что ж тут удивительного? Я вот на вас, дорогие мои, посмотрю, когда ваше времечко придёт. Ещё не так, небось, закукарекаете! Только вдруг раздаётся им в ответ тихое мемеканье. Обернулся народ, глядь - козлёнок стоит, роет землю копытцем. Маленький такой, беленький... Тут у пана Гоблика с паном Вобликом всё внутри так и опустилось. И кузнец, видать, эту историю тоже слыхал - аж на месте застыл, чуть щипцы не выронил. Переглянулись пани Вавка с паней Мавкою, подмигнули козлику. А тот и говорит человечьим голосом: "Чего ж это вы, уважаемый пан кузнец, остановились? Уж будьте так любезны, продолжайте. Интересно же посмотреть!"

Что, опять не верите? А ведь это пани Вавка с паней Мавкою сами на днях рассказывали. С чего бы им врать? Да и ладно, не верите и не надо. Только тсс, тише... Слышите? Меее, беее!

[qwasar]

[Mih]

картинка с "лошадью"

Хе, чем-то напомнило "птицу" из "Плодов страсти" Судзи Тераямы:



Но тут больше подошла бы какая-нибудь инфернальная картинка KerbCrawlerGhost'а

[Mih]

Гишпанские страсти. Оговор

Жила-была прекрасная сеньорита Изольда, волею судьбы бывшая владелицей старинного замка и богатого поместья. И жил в тех краях некий кабальеро по имени Хосе, страстно в неё влюблённый. Что, впрочем, и не мудрено - уж больно Изольда была хороша собой. Но, как это часто бывает, красавица просто его не замечала - можно сказать, в упор не видела. Вот как-то раз, например, когда прекрасной лунной ночью наш кабальеро осмелился побеспокоить возлюбленную, затянув под балконом чудеснейшую серенаду, Изольда выбежала растрёпанная, в одной ночной рубашке и с криками: "Возмутительно! Хулиганство! Спать не дают!" отхлестала незадачливого ухажёра, чем под руку пришлось. Надо сказать, что девушка она была решительная, но при этом ничего не понимала в высоком музыкальном искусстве. А кто и зачем её разбудил, она толком не разглядела и знать не желала. Однако Хосе был в полном восторге и влюбился ещё больше - можно сказать, совсем уж втрескался.

Шло время, и в конце концов по какому-то поводу Хосе был представлен Изольде. Мимолётное знакомство, какие-то случайные разговоры - вот, в общем-то, и всё. Правда, влюблённый Хосе не терял надежды - таково уж свойство человеческой натуры. Но тут, как гром среди ясного неба, случилось несчастье. Всё началось с того, что кто-то якобы собрался обокрасть саму королеву. Злодеяние сорвалось - вроде бы служанка случайно обнаружила спрятанные за портьерой лестницу, крючья и моток верёвки. Бесстыжую девку, разумеется, тут же как следует высекли, и началось тайное расследование. По крупицам, по зёрнышкам собирали факты, которые могли бы пролить свет на несостоявшееся гнусное преступление, и в какой-то момент все ниточки неожиданно начали сходиться именно к нашей сеньорите.

Изольду, которая вообще не догадывалась об этой истории, схватили прямо в саду, как последней срамной девке завернули юбку на голову, и, подбадривая звонкими шлепками, сволокли во дворец. Королева собственноручно отхлестала подозреваемую по щекам, а в это время придворный шут, коротконогий карлик, встав на маленькую скамеечку, со смехом щипал несчастную сеньориту за соски. Потом королевский палач больно высек Изольду ореховым прутом и начался допрос. Много дней провела она в зарешёченной башне, честно и старательно отвечая на всяческие вопросы, казалось бы, никак не связанные между собой и совершенно не относящиеся к делу. Но что бы Изольда ни сказала, всё подтверждало её причастность. Правда, косвенным образом, не напрямую. Например, спросят её, что было в такой-то день - а она говорит, что видела такого-то графа в таком-то месте. И ведь верно, граф действительно там был. Или, скажем, выясняют, что покупала служанка сеньориты в лавке жестянщика - и тоже всё сходится.

В результате, по совокупности установленных фактов, суд признал Изольду виновной в подготовке злостного преступления, и теперь ей предстояло провести долгие годы в тюрьме. Опальная сеньорита считала, что истинной причиной её бед послужило раздражение королевы. И Изольде было искренне её жаль. Дело в том, что все не раз видели, как королева, босая и в разодранных одеждах, на коленях умоляла короля о пощаде, заливаясь горькими слезами и целуя плётку в руках супруга. Позже, когда пара удалялась в королевские покои, из окон раздавался свист плети, звучные удары по голому телу, от которых сжималось сердце, душераздирающие вопли несчастной королевы и довольное уханье короля. И никто, кроме притаившегося за портьерой карлика-шута, не знал, что оставшись наедине, король с почтением отдавал плётку любимой супруге, а та с истошными криками порола его. Король только сопел и крякал, старательно подставляя под плеть задницу и бока... Жалея якобы несчастную королеву, Изольда на коленях умоляла её не переживать, что только лишь подтверждало виновность сеньориты.

Голая, лёжа в брошенной на камни колючей соломе, Изольда мечтала целовать ноги бедной своей королевы. Это было её спасением - романтические мечты напрочь вытеснили все утраты и обиды. Привыкшей к роскоши сеньорите теперь вполне хватало тюремного сумрака, хлеба и воды, вот только недоставало орехового прута, за время следствия ставшего ей совсем родным. Уж больно хорош был королевский палач, красавчик с чёрными завитыми усами. Но тут королева, почуяв страсть, исходившую от прелестной пленницы, решила, что той слишком хорошо живётся, и повелела Изольду пороть. Поди ж ты знай, что для неё это было высшей, воистину королевской милостью.

Прошёл месяц или два, и вот как-то ночью зашевелились и посыпались камни древней стены. В образовавшийся проем протиснулся Хосе. То ли он нашёл тайный забытый ход, то ли сделал подкоп - этого мы уже не узнаем. Миновав узкий каменный лаз и следуя дальше за своим спасителем, беглянка голышом продиралась сквозь колючие кусты, что росли вдоль тюремной ограды. Хосе возбуждённо шептал о стоящей неподалёку карете, запряженной восьмёркой самых быстрых лошадей и ждущем в ближайшем порту корабле. Изольда же выясняла, нет ли какой-нибудь чудесной возможности захватить с собой ещё и королеву, спасая её от злодея-короля. Недавней узнице уже виделись пальмы и горячий песок, и как она под палящим южным солнцем наконец прикасается губами к пальчикам ног своей повелительницы, а та, сияя небесной улыбкой, сечёт их обоих розгой - совсем, как красавчик-палач. А для полного сходства можно и усы угольком нарисовать... Но тут Хосе и Изольду схватила тюремная стража.

Удивительно, но никто не заметил ни подготовку к побегу, ни сам побег. И всё бы обошлось, но той ночью коменданту тюрьмы была доставлена таинственная записка, и в самый последний момент беглецов успели поймать. Потянулись месяцы и года заключения. Хосе при помощи неких сообщников удалось дать тюремному начальству какую-то непомерно большую взятку, и он оказался в одной камере с возлюбленной. Изольда была до глубины души тронута безумной попыткой её спасения. Она, как могла, утешала узника. Сколько времени предстояло им провести вместе, похоже, никто не знал. Секли их теперь вдвоём, и Хосе, видя странное пристрастие к розгам Изольды, вскоре смирился с постоянными экзекуциями. Впрочем, куда бы он делся?

А в королевском дворце текла своя жизнь. Как-то, когда королева в очередной раз порола обожавшего её супруга, за портьерой раздался лёгкий шорох. "Крыса!" - взвизгнула королева и птичкой вспорхнула на туалетный столик. Король схватил со стены двухметровый меч и отдёрнул тяжёлую штору. Через секунду он уже держал за шкирку отчаянно дрыгавшего в воздухе ногами шута. Лезвие меча неприятно щекотало горло негодника. "Немедленно отпусти меня, а то я всем, всем расскажу!" - верещал карлик. "Однако с отрезанной головой сложновато тебе будет что-либо рассказывать..." - задумчиво произнёс король. "Фи, милый, это же так пошло - казнить шута!" - вмешалась королева. Чудом спасённый шут, оказавшись на полу и глядя, как меч отправляется на своё место, осмелел: "А вот и расскажу, расскажу, всем расскажу!".

"Миленький, пощади!" - королева бросилась на колени. "Что хочешь делай, только пощади!" - судорожно расшнуровывая платье, в истерике вопила она театральным голосом. Ох, как визжала несчастная, когда карлик с противной усмешкой выкручивал ей соски! Когда же шут деловито вставлял зажжённую свечку в попу своей хозяйки, король захотел было вмешаться, но королева, подмигнув, остановила его. А ещё через некоторое время, растрёпанная и растерзанная, она вдруг вывернулась и со смехом дала шуту щелчка. "Ты что себе позволяешь?!" - возмутился было тот, но тут же ощутил, что его опять держат за шкирку. Карлик снова затянул своё, что он, мол, всё-всё-всё расскажет, но королева только загадочно улыбалась. "Да кто же тебе поверит, дурашка ты этакий! - звонко рассмеялась она - А теперь снимай штанишки!" И в её руке невесть откуда взялся длинный и гибкий ореховый прут.

В это время в тюремной камере Хосе, обнимая свою возлюбленную, наконец поведал ей страшную тайну. Оказалось, что он сам, тщательно всё продумав, написал тайный донос о якобы готовящейся краже, и через подкупленных людей подсунул кое-какие улики, в том числе и ту злополучную лестницу. Благодаря некоторому количеству монет, а также бесконечной тупости королевских расследователей, дело пошло, как по маслу - и в конце концов всё сошлось на прекрасной сеньорите. "Ах, ты, наверное, сделал это только затем, чтобы потом меня спасти?" - в сердце Изольды затеплилась надежда. "Нет же - злорадно усмехнулся Хосе - не было никакой кареты и корабля, и записку коменданту отправил тоже я! Впрочем, вижу, что тебе здесь вполне хорошо". "Милый, милый..." - Изольда нежно обняла его, и с этого момента страсть их стала взаимной.

Как известно, всё тайное когда-нибудь становится явным. Вот со временем и во дворце узнали, что никакой кражи вовсе не намечалось, а добрая, простодушная Изольда стала жертвой оговора. И подстроил всё это не кто иной, как безумно влюблённый в неё кабальеро. Впрочем, королева была вполне рада, что в результате обмана прелестная невинная сеньорита несколько лет провела в тюрьме, голышом на соломе. Да и секли девку славно... "Ну а теперь кыш! - фыркнула королева - Раз нет никакой вины, значит нечего сидеть на казённых харчах!" И Хосе с Изольдой выставили из тюрьмы на улицу, выпоров напоследок. Осталась у них на двоих одна рогожка - кое-как укрыть голое тело от дождя. Замок, поместье и прочее имущество Изольды давно были конфискованы, Хосе же все свои средства, и так невеликие, до последнего песо потратил на безумные интриги.

Влюблённая пара бродяжничала, показывая за кусок хлеба всякие неприличные штуки - на такое всегда был спрос. Особенно народ любил, когда с удовольствием смотревшая представление городская стража потом вдруг якобы спохватывалась и порола новоявленных артистов за непристойное поведение. Экзекуция отлично дополняла спектакль, как будто всё так и было задумано. Кстати, среди зрителей частенько оказывалась королевская чета. Король с суровым видом сидел на специальной скамеечке, а у его ног, прижавшись щекой к плётке в руке супруга, примостилась взлохмаченная королева. Сидевший рядом шут корчил злобные рожицы и ёрзал, как на горячем. Сладко стонущая под розгами Изольда встречалась взглядом с королевой, а та заговорщицки ей подмигивала. Конечно, стражники, хлеставшие Хосе и Изольду, были не так изящны, как красавец-палач, когда-то пытавший сеньориту, но их загнутые кверху усы тоже были диво как хороши. И Изольда, глядевшая на всех влюблённым глазами, была абсолютно счастлива. Хосе же, сжимая обжигаемые розгами ягодицы, хрипел и рычал, сходя с ума от ревности. Зато прутья орешника никого не ревновали и без всяких переживаний жарко и страстно целовали любую задницу, чья бы она ни была.

[Mih]

Попалась мне на глаза замечательная картина Анастасии Нильской "Две дамы, поспорившие из-за трости". Я как-то постеснялся спросить у автора, что же они хотели делать с этой тростью, но не удержался представить всё по-своему. Примерно вот так:



Спор из-за трости
(экспромт)

Главные действующие лица - Кози и Дэзи (полные имена, соответственно, Коза и Дереза)

– Кози, милая! Я давно хотела сказать - мне так нравится ваша очаровательная попочка! Ну просто чудо, чудо и прелесть. Дайте же мне поскорее эту замечательную тросточку, чтобы я могла как следует расписать ваши восхитительные ягодицы - и тогда они станут ещё прекраснее!
– Ах, милая Дэзи, вы мне льстите! Я так счастлива это слышать, но справедливости ради вынуждена признать, что мой скромный зад не идёт ни в какое сравнение с вашей роскошной попой. Так что, будьте любезны, оставьте в покое мою трость и потрудитесь поскорее задрать юбку! Нет-нет, не спорьте, моя бедная задница вовсе не заслуживает вашего драгоценного внимания. Просто распорядитесь, чтобы меня высекли на конюшне. Поверьте, это будет так романтично!

Однако, возможно всё было наоборот:

– Дэзи, милая! Будьте так добры, поскорее возьмите эту замечательную трость! Мне так не терпится задрать перед вами юбку и ощутить на собственных ягодицах жгучие поцелуи столь чудесной и изысканной вещички!
– Э нет, милая Кози! Прошу вас, дорогая, будьте любезны оставить трость у себя, а задирать юбку придётся на этот раз мне. Знали бы вы, как чешется моя попа при одном только виде этой волшебной тросточки!

[Mih]

А вот тут, увы, без чертовщины уже не обошлось. Но зато эта сказочка хотя бы с хэппи-эндом...



Застёжка-молния

Сквозь тяжёлые занавеси дворцовых покоев пробивались первые утренние лучи. Сладко выспавшаяся юная королева, будучи в игривом настроении, сунула два пальца в свой очаровательный ротик и оглушительно засвистела. Пулей вылетела из спальни перепуганная левретка, дважды перевернулась сидевшая на жёрдочке канарейка. И тотчас же пред светлые очи Её Величества явились юные фрейлины и солидные придворные дамы - как были, в ночных рубахах, спросонья срочно покинув тёплую постель. Медлить никто не рисковал. Самая первая из них удостоилась королевских объятий и высочайшего поцелуя, а бедолага, влетевшая в двери последней, тут же молча бухнулась на колени и, не дожидаясь высочайшего повеления, сама задрала подол. Хорошо зная, чем это пахнет, мадам Жужу страшно боялась опоздать - и, конечно же, именно так и получилось. Её муж вместе с её же любовником, злорадно намекая на гнев королевы, не отпускали бедняжку из постели, пока каждый дважды не отодрал её во все места. Бледнея и тяжело дыша, она испуганно косилась на стоявшую в углу огромную китайскую вазу, полную длинных, гладких ивовых розог. Королева задорно хлопнула в ладоши - по этой команде каждая дама должна была как следует хлестнуть провинившуюся хворостиной, радуясь, что сама не находится на её месте. Не смея возразить, Жужу опустилась на четвереньки и выпятила голый зад. На полных белых ягодицах были видны следы недавнего наказания. Вытаращив глаза и судорожно дыша приоткрытым ртом, она неожиданно издала неприличный звук, протяжный и жалобный. В ответ раздался дружный смех и наконец засвистели розги...

Ах, как славно начался день! Королева весело прищёлкнула перстами и её компаньонки, натужно сияя от счастья, заголили верхнюю часть тела. Её Величество с азартом принялась нещадно щипать их за самые чувствительные места. Каждый раз, когда какая-нибудь дама или девица, не выдержав, отчаянно взвизгивала, королева заливалась хохотом как ребёнок, её звонкий голосок серебряным колокольчиком летел сквозь распахнутые двери дворцовой анфилады. Особенно нравилось ей терзать тяжёлые, в синих прожилках груди солидных дам, годившихся юной королеве в матери, а то и в бабки. Если радость какой-нибудь из участниц игры была недостаточно искренней или, того хуже, в голосе было слышно страдание, в ход немедленно шла изящная, но жутко кусачая плёточка, то и дело гулявшая по обнажённым спинам и бокам придворных дам. Ну прелесть, чистая прелесть!



В какой-то момент у заигравшейся королевы ненароком задрался подол. Дамы невольно захихикали, увидев рыжую кучерявую шерсть и выглядывавшие из неё нежные розовые губки. А, по установленным самой же королевой правилам, все случайно оказавшиеся на виду срамные места должны быть немедленно наказаны. Её Величество, передав плётку молоденькой фрейлине, улеглась на бархатную козетку и задрала к потолку широко раздвинутые бледные ноги. Перепуганная до икоты фрейлина замерла в нерешительности - малейшая ошибка могла слишком дорого ей обойтись. В столь деликатных случаях тех, кто неверно угадывал тайные королевские пожелания, обычно ждал безжалостный кнут палача. "Интересно, долго ли я буду так лежать?! Моя прелесссть уже замёрзла!" - невинным, почти заискивающим голоском проворковала королева. Была не была - плеть хлестнула, чавкнула, погружаясь в мокрую мякоть, полетели брызги. "Чёрт подери! - королева выгнулась, вцепилась побелевшими пальцами в края козетки и заорала не своим голосом - Ещё! Ещё!!!" Тело её сотрясалось, от затылка до пяток волнами пробегала крупная дрожь. Побелевшая от ужаса фрейлина, закусив губу и пуча глаза, секла наотмашь. Королева пустила струю и захохотала.

Со скрипом отворилась дверца гардероба, потянуло чем-то горелым, и из шкафа вышел сам нечистый. "Кого тут мне велено драть?!" - проскрипел, проблеял нечеловеческий голос. Потерявшая дар речи королева с перепугу указала на поровшую высочайший срам фрейлину. Чорт, равнодушно пожав плечами, пробормотал: "Как скажете, Ваше Величество, как скажете..." - и дунул, что было сил. Девушку обожгло, платье её исчезло, улетев охапкой искр. Рогатый, проведя когтистой лапой от шеи до ягодиц, расстегнул на голой спине застёжку, наподобие той, что была в синих, строчённых красной нитью панталонах у какого-то заморского принца. Взяв несчастную фрейлину за шкирку, он лёгким движением вытряхнул её из собственной кожи, как охотник вытряхивает из мешка добычу. На удивление поначалу совсем не было больно, только чуть ныла слегка ушибленная пятка. Зато малейшее движение воздуха обжигало лишённое кожи тело то языками огня, то жгучим морозом. Дьявол, добродушно улыбаясь, начал легонько похлёстывать фрейлину тоненьким прутиком, каждой прикосновение которого ощущалось подобно раскалённому железу. Казалось, прошла вечность, но вот чорт засунул девушку обратно в кожу, взвизгнула застёжка и - как будто ничего такого и не было... На спине не осталось даже малейшего следа! Дьявол с ухмылкой щёлкнул королеву по носу, длиннющим своим языком лизнул одну из придворных дам прямо в неприличное место, и с хлопком испарился, оставив в воздухе медленно исчезающее, дурно пахнущее тёмное облачко.



Потрясённая королева встала перед фрейлиной на колени, в глазах её застыл ужас. "Что я натворила - медленно проговорила она - Милочка, если можете, простите меня. Я немедленно распоряжусь, чтобы сегодня же палач выпорол меня на глазах у всего королевства! И ещё отныне я обещаю исполнять любые ваши желания!" "Моя королева, я хочу только одного - чтобы на площади пороли не вас, а меня. Моя вновь обретённая кожа страстно требует кнута! И пусть вы ненароком обрекли меня на мучения, но я вовсе не хочу вам того же!" "Но это же ужасно, ужасно! Я чудовище и наказать следует именно меня! Ведь это я должна была оказаться на вашем месте!" "Ваше Величество, но вы только что пообещали исполнять мои желания!" "Что же, моя хорошая, будь по-вашему. Но тогда я сперва попрошу вас доделать прерванную работу до конца" - и королева, вновь протянув фрейлине плётку, улёглась на козетку всё в той же, крайне неприличной позе.

Шли годы, и теперь не было дня, чтобы кнут, плеть или розги не гуляли по чьим-нибудь спинам, задницам и прочим местам. Фрейлина с дрожью и ужасом вспоминала приключившуюся с ней историю. Но зато теперь она была абсолютно счастлива всякий раз, когда кнут обвивал её голое тело. Это было так здорово - ощущать, как палач обжигает бичом настоящую, живую кожу, что фрейлина даже не понимала, как же она раньше могла без этого обходиться. А дьявол, сидя у себя в преисподней, был крайне рад такому результату и довольно потирал лапы. Однажды он было снова попытался вылезти наверх, но королевские фрейлины с перепугу сами чуть не спустили ему шкуру, да так, что тот навсегда зарёкся покидать свои владения. И правильно - хорошего понемножку.