Пятый всадник

[lames]

ЧАСТЬ 1. КЛАРЕНС БОЙД

Окружная тюрьма Харрис Каунти, Хьюстон
28 мая 2018 года

Стенограмма допроса

(11 часов 43 минуты)

Капитан Джекоб Райс:
Элиас, сегодня, видимо, одна из последних наших встреч. Улики неопровержимы. Вы хотите сделать признание?

Элиас Холт:
В чем я должен признаться, капитан?

Капитан Джекоб Райс:
В том, что 5 января 2018 года вы проникли в жилище вашего дяди Кларенса Бойда, привязали его к стулу и вскрывали ему вены, медленно, пока он не истек кровью. Затем вы вырезали у него на груди слово «Тьма» и покинули место преступления.

Элиас Холт:
Нет, капитан, я этого не делал. Это полная чушь. Вы пытаетесь на меня повесить убийство.

Капитан Джекоб Райс:
Элиас, за время следствия, то есть с 6 января 2018 года и до сегодняшнего дня, вы четыре раза признавались и четыре раза отказывались от признания. Поскольку следствие вел я, то я могу утверждать, что никакие незаконные методы к вам ни разу не применялись. В чем ваша игра, можете мне объяснить?

Элиас Холт:
В том, что правду, капитан, вы узнаете тогда, когда для этого настанет время. Не раньше.

Капитан Джекоб Райс:
Позвольте, Элиас… ваши отпечатки – повсюду. Соседка Джорджина Блэквелл видела, как вы уходили. Под вашими ногтями найдены следы эпителия убитого… Мне кажется, суть вещей вполне ясна.

Элиас Холт:
Суть вещей, капитан?! (хохочет) Если бы Богу было угодно хотя бы на четыре секунды показать вам, капитан, суть вещей, вас разорвало бы на части.

Капитан Джекоб Райс:
Вы снова в своем персональном апокалипсисе, Элиас? Это уже приелось.

Элиас Холт:
Свой персональный апокалипсис, как вы его назвали, капитан, я испытал много раньше… (зевает) И тогда у меня не было ни единого шанса на вот такого смелого и честного полисмена, который мог бы его остановить. А так да – в ваших устах слово «апокалипсис» звучит как-то по-особенному торжественно. И пистолету очень под стать. Угу?

Капитан Джекоб Райс:
Хватит. За время следствия я наслушался достаточно ваших притч.

Элиас Холт:
Может, согласитесь послушать последнюю? О пятом всаднике? Слыхали? Пятого всадника зовут Страхом. Что там на тренингах по стрессоустойчивости вам рассказывали о страхе? Вас запирали в пустой комнате и включали страшную музыку? Вас сажали в клетку и стучали по ней молотками? Ну расскажите. Что там еще было? Что входит в стандартный государственный пакет? Или я расскажу? М?

Капитан Джекоб Райс:
Хорошо. Расскажите. Каждый раз когда вы открываете рот, вы что-то занятное выдаете.

Элиас Холт:
Правда? Ну именно так я и хотел! Так и было задумано! Ведь, если разобраться, то это я вас сюда привел, а не вы меня. Ну согласитесь! А я вам расскажу, капитан. Решайте сами, что я мог, а чего не мог, что я делал, а чего не делал. Взвешивайте мои мотивы. Предполагайте. Все равно это все закончится одним… И мы с вами оба знаем, чем именно. Сначала я для этого постарался, а потом вы. Все как водится… Один – убегает, второй – догоняет, и оба чаще всего без малейшего понятия, что на самом деле занимаются одним и тем же…

Капитан Джекоб Райс:
Ну хорошо, хорошо! Предисловие к откровению я услышал. Пафоса, как всегда, на два суда хватило бы. Теперь давайте основную часть. Начинайте.

Элиас Холт:
Начну. Мой отец погиб в аварии, когда мне было 12. Когда мне стукнуло 14, моя мать вышла замуж и уехала жить к мужу в Германию. Меня – негласно – отдала на попечение тете.

Капитан Джекоб Райс:
Почему негласно?

Элиас Холт:
Капитан, я думал, что вы проницательнее… Все же очевидно! Моя мать не хотела, чтобы все выглядело так, как было на самом деле. Не хотела с документами возиться. Официально – она «уехала ненадолго» и «оставила меня под присмотром родственников». По факту – сбежала.

Капитан Джекоб Райс:
Так, понимаю, хотя… Ну хорошо, сбежала. И что же… что же тетя?

Элиас Холт:
Да тетя-то как раз и ничего. Капитан, вы уже настрочили пять томов дела. Что вы притворяетесь?.. Главная проблема тети, а точнее главная моя проблема… заключалась в том, что тетя слишком часто ездила в командировки. Опасно часто. Непозволительно часто. И я оставался с дядей. С Кларенсом Бойдом, то есть. Наедине. Один на один. Без свидетелей.

Капитан Джекоб Райс:
Позвольте, вы хотите сказать… что он вам… что он вас… но в деле об этом ни слова! За все время вы ни единого раза не заявили, что были факты… Как я сейчас это присовокуплю? Суд – послезавтра.

Элиас Холт:
(вздыхает) Капитан, мы же с вами начали с того, что правду вы узнаете тогда, когда придет время. Оно еще не пришло. Пока я вам предлагаю послушать историю. Вам не о чем волноваться. Ни ваша совесть, ни честь мундира не пострадают. Чем бы этот разговор не закончился. Какой бы приговор не вынес послезавтра судья от имени штата Техас.

Капитан Джекоб Райс:
Хорошо. Говорите.

Элиас Холт:
Так вот, капитан. Мой дядя Кларенс был школьным учителем. Преподавал историю. Его любили! Да! И послезавтра присяжные, все как один, промокнув глазки салфеткой… Да, он был умен, красноречив… проницателен. Он входил в положение, давал советы. Пошутить умел. Я полностью уверен, что ни один живой человек, из тех, кого я знаю, даже предположить не мог, что творилось у нас дома по вечерам. Когда тетя Арлин была в командировке. Включая, конечно, саму тетю.

Капитан Джекоб Райс:
И что же, вы хотите заявить, что он вас… строго воспитывал?!

Элиас Холт:
Ничего не хочу заявить. Ни о чем не стану ходатайствовать. Не попрошу принять заявление, дополнить, присовокупить, пересмотреть или учесть. Потому что это ниже моего достоинства. Я ничего не прошу у вас. Я ничего не попрошу у вашего правосудия, так как ничуть в него не верю. Еще раз, капитан. Я вам предлагаю послушать мою историю и сделать те выводы, которые вы можете… или хотите. Все равно как.

Капитан Джекоб Райс:
Хорошо. Слушаю дальше.

Элиас Холт:
Вы говорите «строго воспитывал»… Позже – да. Строго. А поначалу он… тут мне уже труднее будет говорить… Он, как вода, искал щели. И долго не мог найти. Я хорошо учился. Сканирование моего дневника ничего ему дать не могло. Занимался спортом. Был уравновешен. Учтив. Даже покладист, да. Отец да и мать, пока не сошла с ума, научили меня доверять миру. Поэтому спровоцировать меня на конфликт со всеми вытекающими… даже с учетом сложного возраста… было довольно трудно. Ну и остальное. Вещей по дому я не разбрасывал. По ночам не шатался. С плохими компаниями не водился. Была у меня девушка. Хорошая, милая. Приличная. Ему очень это нравилось. Недолго, правда… Так вот. Где-то примерно на третьей тетиной командировке я начал замечать… еще пока смутно… что он разговаривает со мной по-другому. Нет, не кричал, нет, нет! Я вам скажу, капитан, он ни разу за 4 с лишним года не повысил на меня голос. Вообще ни разу. Просто в его тоне появились нотки… как бы это поточнее… попечителя детских приютов?.. строгого, но справедливого священника, готовящегося принять покаяние?.. Что-то в этом роде. И не сразу! Просто из его голоса понемногу исчезало дружелюбие… участие… А было ли оно? Мне кажется, да. И вот оно исчезало. По капле. По сантиметру. Он стал разговаривать со мной как-то… нейтрально испытующе… холодно благосклонно… Я не смогу сказать лучше.

Капитан Джекоб Райс:
Я примерно понимаю. Продолжайте, Элиас.

Элиас Холт:
Хорошо. Я не могу сказать, что это было просто невыносимо или даже слишком некомфортно. Но… Он будто пропитывал меня холодом, как торт пропитывают бренди. И часто стал выводить меня на разговоры. Такие, знаете, будто откровенные… мировоззренческие… О том, как начать прекрасную жизнь… Как бороться и побеждать… В 15 лет, согласитесь, тяжеловато уловить фальшь, когда с тобой говорит человек, у которого большой опыт разговоров с такими, как ты. Но меня не покидало ощущение, будто я стою перед ним на коленях в исповедальне, а он мне то ли отпускает грех… то ли, наоборот, карает. Он уходил, потрепав меня по голове, а я оставался наедине с чем-то гнетущим, вязким, не вполне понятным.

Впрочем, все развивалось быстро. Однажды вечером он пригласил меня к себе в комнату и предложил посмотреть вместе фильм. Не что-нибудь, а «Последний год в Мариенбаде» Алена Рене. Новая волна. Повторяющиеся сцены. Неочевидные диалоги. Я чуть не уснул. А потом дядя Кларенс начал спрашивать меня, что я понял. Ну я, конечно, понял мало.

– Может, это чистилище, а они застряли во времени…

– Вот это как бы ты уверен, что там был, а оказывается, что нет…

– Типа он контролирует реальность?..

Каждый раз, когда я открывал рот, чтобы сказать очередную глупую версию, он с надеждой смотрел мне в глаза, благосклонно улыбался и просто замирал в ожидании. А выслушав, подпирал рукой подбородок, тяжело вздыхал и сам себе кивал с пониманием: мол – ну да, я надеялся, но не вышло…

В конце концов он отпустил меня спать, пообещав, что со временем я непременно начну разбираться в настоящем кино, что у нас с ним будет еще много таких вечеров, что с моей юной души совсем скоро отслоится все наносное, грязное.

Капитан Джекоб Райс:
Он так и сказал, простите… с юной души?

Элиас Холт:
Да, капитан. С юной души. Грязное, скверное. И что в жизнь я выйду чистым мальчиком, готовым честно бороться с трудностями и лицом к лицу встретиться с болью… Он, правда, не сказал, что с болью намерен меня познакомить раньше, чем я выйду… в жизнь.

Капитан Джекоб Райс:
Понимаю. Или начинаю понимать. Говорите дальше, Элиас.

Элиас Холт:
Вы уже опускаете голову, капитан? Рановато. Дальше будет куда интереснее… Со временем наши встречи и совместные просмотры фильмов, а также опер… а также чтение вслух… все это стало доброй традицией… Вот если бы, капитан, я тогда… вот тогда!.. да хотя бы просто сбежал… у меня могла бы получиться жизнь. Но я не сбежал… какое-то время я еще надеялся, что это так… странности духовного лица, каким он по сути и был, хоть и без рукоположения. А потом уже стало поздно.

Встречи стали все больше и больше напоминать ритуал. К слову – мое имя он помнил только в те дни, когда дома была тетя Арлин. Остальное время называл меня либо «мальчик», либо «мой мальчик», либо «мой дорогой мальчик». От третьего варианта было почему-то особенно страшно. Дядя Кларенс садился в кресло. Я приносил для себя из кухни низенький табурет. Хотя рядом стоял пустой диван.

Капитан Джекоб Райс:
Зачем?!

Элиас Холт:
Ну это даже смешно, капитан. Мальчик не мог сидеть на одном уровне с ним… Когда фильм заканчивался и начинался анализ, дядя Кларенс велел мне встать.

– Так мне лучше видно твои глаза, мой мальчик. Светильник для тела – око.

– Не комкай, пожалуйста, футболку. Это идет разве что девушке, которая впервые слушает признание в любви.

– Я бы хотел, мой дорогой друг, чтобы ты не избегал смотреть мне в глаза.

Капитан Джекоб Райс:
Но все же, Элиас!.. Почему вы… Почему вы это позволяли?! Почему не пошли в полицию, в школу, наконец… почему оставались…

Элиас Холт:
Да, капитан! Я немного уплыл в эти мутные проклятые воды!.. А это важно! Однажды, когда мы посмотрели фильм и я начал говорить… и мои слова были снова не те, не там и не о том… после пары его сокрушенных вздохов я вспылил. Заметьте, капитан – это было один раз за 4 года. Первый и последний. Я даже и не выкрикнул, так как уже был достаточно пропитан его липким холодом… я просто раздраженно сказал, что больше не хочу обсуждать фильмы, так как он все время выставляет меня дураком.

– То есть, ты отказываешься идти по пути разума, мой друг? – спросил он с ласковой, как фреон, улыбкой.

Я кивнул и отвел глаза.

– Ну тогда мне придется пойти по этому пути, ничего не поделаешь. Если овца упряма, пастырь идет за ней с жезлом... Твоя мать почти год не появлялась. Я вынужден пойти в органы опеки и взять на себя эту миссию, мой дорогой мальчик. Да, твоей матери уже нет до тебя никакого дела, но я полюбил тебя. И я ни за что не позволю тебе утонуть в грязи.

Дядя Кларенс посмотрел на меня так пристально и прямо, что я поверил. Да и чисто формально он мог бы это сделать. В этом есть логика… Он сидел, смотрел на меня и ждал.

– Пожалуйста… не надо…

Я прошептал это, покраснев и опустив голову. Тогда я еще не знал, что эта фраза станет моей молитвой на годы. И ее будут слышать, но никогда – внимать…

В тот момент лицо дяди Кларенса просто озарилось. Он поднялся с кресла, подошел ко мне, обнял за плечи. Его глаза светились какой-то отеческой… какой-то омерзительной нежностью.

– Ты понял свою ошибку, мальчик, и я горжусь тобой. Горжусь, мой друг! Мы продолжим! Мы продолжим идти по этому, по настоящему пути. Настоящий путь не бывает легким. Не избежит страданий тот, кого Господь любит. Никогда, юноша, никогда! Но ты, держась за мою руку, непременно пройдешь его. Как мужчина. Как христианин. Как честный человек.

С этими словами он отпустил меня спать. Я шел и чувствовал, как от его взгляда у меня на спине и на шее поднимаются волоски и упираются в футболку.

Капитан Джекоб Райс:
Элиас…

Элиас Холт:
Подождите! Я уже приближаюсь… «Седьмая печать» Бергмана… Фильм-притча о рыцаре, играющем в шахматы со Смертью… Вот вы, капитан, все поддевали меня: притча, откровение… Я многие годы пытался противиться этому языку. Иногда мне почти удавалось, но потом, позже, всегда это проступало снова – мертвыми каллиграфическими буквами, отстраненным латинским языком. Оно проступало, как кровь. Оно напоминало. Оно требовало: признай меня, мальчик. Учитывай меня, мой мальчик. Мы теперь вместе навсегда, мой дорогой мальчик.

Уже спустя годы я пересмотрел еще раз «Седьмую печать». Вставил диск – как будто ржавый штырь себе под кожу. И пока смотрел, моя плоть воспалялась и гноилась. Главный герой, рыцарь Антониус, возвращается из крестовых походов разочарованным и духовно опустошённым. Он вступает в шахматную партию со Смертью, пытаясь выиграть время и найти ответ на вопрос: есть ли высший смысл в жизни, если Бог остаётся безмолвным? Имеет ли жизнь ценность?.. Я быстро нашел ответ.

Капитан Джекоб Райс:
Какой же ответ, Элиас?..

Элиас Холт:
Не притворяйтесь, капитан. Не старайтесь казаться грубее, чем вы есть. Вы знаете этот ответ. И все знают. С самого начала. Я думаю, именно поэтому дети и плачут, появляясь на свет. Чувствуют, что пройдя по цепи мучительных тревожных исканий, получат ничто и обратятся в ничто.

Тогда я был еще довольно молод, капитан… И я подумал, а точнее я увидел, как бы все было красиво, если бы я ушел сейчас. Я бы лежал в красивом узком гробу. На лице ни единой морщины. Скорбно собранные твердые губы. Кожа, как фарфор. У ног – охапки белых роз. Что ни говорите, капитан, а умереть на излете… в этом есть притягательная, даже сногсшибательная поэзия. Я начал готовиться. Два раза попробовал. Первый раз это были таблетки. Второй раз я вскрыл себе вены. Ничего не получилось. Вешаться я не хотел – слишком нестерпимо было представлять, в каком виде меня найдут… А вот прыгнуть с крыши не смог бы. Я слишком боюсь высоты. До дрожи.

Бог не дал мне соизволения умереть. Повергнув меня в пучину ужаса на годы, он велел мне уживаться с воспоминаниями.

Капитан Джекоб Райс:
Простите, Элиас… а как же ваша мать? Она уехала – и все? И… совсем?

Элиас Холт:
И все, капитан. И совсем. Нет, она присылала деньги на мое содержание. Открытки... Вот у нее получилась новая жизнь. Не то, что у меня. Она смогла. А поэтому не хотела оглядываться в старую. Постепенно изжила ее. Забросила на верхнюю полку антресолей. Она, как и все, уживалась с воспоминаниями. И ужилась. Кстати, капитан, я же могу написать ей последнее письмо? Я хотел бы один раз сказать ей все, что думаю.

Капитан Джекоб Райс:
Конечно, Элиас. У вас есть на это право (делает отметку в журнале допроса).

Элиас Холт:
Спасибо, капитан. Буду приближаться к главному… Примерно через год дядя Кларенс уже вовсю вел двойную игру: с тетей и без тети. Кстати, тетя Айрис, как ни жаль это говорить, полная дура. Умерла восемь лет назад… Тромб оторвался. Отошла во сне. Символично. Ее душа спала всю жизнь, ни разу не просыпалась. А может, я к ней непомерно требователен? Несправедлив? Может, не случилось в ее жизни человека, который смог бы разбудить? Может… Большинство людей так и живут: едят и спят, ходят и спят, говорят и спят. Безмятежные. Уверенные, что так и следует. Вот как тут, капитан, не заподозрить, что их кто-то дергает за ниточки, и для него это – уморительное кино?

Дядя Кларенс раскрыл мне глаза... Раскрывал, раздирал мне веки… приклеивал их скотчем ко лбу… вставлял обломки спичек… и руки его благоухали то ли ладаном, то ли лавандой…

Вот я все не могу начать! Отхожу в сторону, еще в сторону! Так не пойдет. В тот вечер мы смотрели «Теорему» Пазолини... По вашим глазам, капитан, вижу, что фильм вам незнаком…

Капитан Джекоб Райс:
Так и есть. Незнаком. Расскажите, Элиас. Если это важно. Если хотите…

Элиас Холт:
(спокойно кивает) В дом буржуазной семьи врывается загадочный молодой человек, чья личность остаётся неопределённой: он может быть Богом, ангелом, дьяволом или просто символом абсолютной истины. Он вступает в интимную связь со всеми членами семьи, трансформируя их внутренний мир. Это вторжение — акт благодати или кризиса — нарушает хрупкое равновесие материального мира. Пазолини поднимает вопрос о том, что случается, когда буржуазное существование — рациональное, прагматичное и оторванное от духовных ценностей — сталкивается с чем-то абсолютным и непостижимым. Это столкновение разоблачает внутреннюю пустоту. Это, конечно, моя сегодняшняя оценка. Или дядина?.. В 16 лет я, естественно…

Ну словом, дядя Кларенс велел мне подняться со своего низкого стульчика и поведать мне, что я понял.

– Я не знаю, что это было. Как будто кто-то пришёл в мой дом, посмотрел мне в глаза — и исчез. А я остался не такой, как раньше.

Что-то такое я сказал. Он скорбно опустил глаза. Тяжело, почти судорожно вздохнул, сложил руки на груди, откинулся на спинку кресла и сидел так, замерев, наверное, минуты две, не меньше… Я поймал себя на мысли, что теперь знаю, как звенит тишина. И я понял, что сейчас мы с ним… рука об руку… сделаем какой-то важный… какой-то шаг… по тому пути, который он мне пообещал.

А потом дядя Кларенс открыл глаза, и я понял, что он на что-то решился.

– Я вижу, мой мальчик, что наши с тобой разговоры не дают результата. Семена, которые я в тебе сеял, не всходят.

Он опустил голову, сцепил руки, опять замер и выдохнул:

– Попытайся мне объяснить так, как ты это сам понимаешь. Если ты понимаешь… Мы с тобой год потратили на то, чтобы постигать искусство. Мы занимались только этим. Мы были упорны. Итак… почему ничего не выходит, как ты думаешь? Я должен знать, что думаешь ты, прежде чем принять решение, как быть дальше.

– Может, мне еще рано… мы в школе…

Странным, ловким, быстрым движением – как у фокусника! – он выхватил откуда-то тяжелый, темно-коричневый ремень, будто соткал его из воздуха, размахнулся, громко хлопнул им по полированной поверхности журнального столика рядом с собой и спокойно положил на место, выровняв таким образом, чтобы он лежал строго параллельно кромке стола. Я ждал, что сейчас он на меня закричит, что его голос придет в соответствие с движением, но этого не случилось.

– Дело не в школе, мальчик. Дело не в возрасте. Дело в твоем упрямстве, – он поднялся с кресла, положил свои тонкие руки мне на плечи. – Нет, ты не виноват. Ты стараешься, я вижу. Ты хочешь проникнуть в суть. Ты даже подозреваешь, что изранишься по пути. Но тебя что-то не пускает. Да-да, не пускает. Теперь я увидел это ясно! И мы с тобой пойдем другим путем. Выверенным путем. Так ходили блаженные, юродивые, озаренные. Это путь через слезы, мой дорогой мальчик.

– Пожалуйста, дядя… – пролепетал я, уже понимая… прекрасно понимая, капитан, что это все тщетно, что мне все равно придется пойти за ним хоть и на край света.

– Нет-нет. Этого не нужно. Спусти свои шорты и трусы до колен, повернись ко мне спиной, наклонись над стулом и упрись в него руками.

Он так четко, почти заученно, произнес это предложение, что я многое понял: он мысленно произносил его целый год. Готовился. Ждал. Как, наверное, причастия…

Капитан Джекоб Райс:
И вы… Вы сделали, как он велел?

Элиас Холт:
Не сразу. Не сразу, капитан. Мне было почти 16 лет. Ни разу ни отец, ни мать… Да дело же не в этом. Вы не понимаете, капитан… Или я так плохо объясняю вам… Хорошо… Вот представьте себе человека, который висит над пропастью, цепляясь ногтями за камень. Постарайтесь и увидьте эту жесткую фактуру: твердый камень, ломающиеся ногти, пот, пыль, гудящая тишина снизу. Когда, по-вашему, наступит смерть?

Капитан Джекоб Райс:
Возможны два варианта, Элиас. Если он будет падать довольно долго, он может умереть от острого инфаркта еще в воздухе. Если долетит – разобьется.

Элиас Холт:
Нет, капитан Джекоб Райс. Смерть наступит в момент, когда человек поймет, что она неизбежна. В этот самый миг все и случится. Он впустит ее в себя – а она примет его. Только так и никак иначе. А теперь говорите мне, капитан, что вам надоели мои притчи…

Капитан Джекоб Райс:
Нет, Элиас. Не скажу… Не знаю, может, неправильно, но я понял… вы ответили на мой вопрос. На предыдущий. Продолжайте. Или, может, вам нужна пауза? Вы хотите отдохнуть?..

Элиас Холт:
(протягивает руки через стол к капитану, но не прикасается) Может быть, это на самом деле нужно вам, капитан? Пауза? Отдохнуть?..

Капитан Джекоб Райс:
Да. Возможно, я и хотел бы отдохнуть. Но уже слишком поздно… Говорите, Элиас.

Элиас Холт:
Так вот не сразу. Я послушался не сразу, капитан… Мысленно я уже стоял над стулом, принимая удары. Но тело, капитан, тело!.. оно еще боролось. Из последних сил, конечно. Дядя Кларенс целый год вел со мной упорную работу. Как это сказать – пафосно, как вы любите? Потряс до основания. Низвергнул. Презрел. А потом призрел. Разница в одну букву, а… не буду пускаться в метафоры, простите. Словом, я хватался за ремень шорт, отодвигал его руку, супился, сжимал руки в кулаки. Отступал, но только на шаг. Уходил, но не прочь, даже не из комнаты. А он говорил, говорил, охваченный черными волнами сурового человеколюбия… Ты должен, мой мальчик… Я буду карать тебя, мой дорогой мальчик, и плакать вместе с тобой… Мои слезы будут и солонее, и горше, потому что ты еще многого не знаешь, а я знаю больше… Настоящая любовь, мой мальчик, ничего общего не имеет с нежностью… Она сурова… Но только она, только она, мой друг, станет настоящим твоим компасом, укажет путь к бухте спасения…

Когда я уже стоял над стулом, раздевшись, как он того требовал, и чувствовал, как отпечатываются на коже первые удары… когда я пытался совладать с собой и держаться… а я напомню вам, капитан, что контраст между его действиями и словами был удивительный. Ненормальный. Я до сих пор не могу этого понять… как нужно владеть собой, чтобы наносить удары страшной силы… да, капитан, страшной… позже, годами позже в своих грязных играх я узнал, что ремень может быть и не таким беспощадным… так вот, наносить удары страшной силы и произносить при этом просветленные, поэтические даже речи. Будто он мне читал вслух из Писания…

Капитан Джекоб Райс:
Элиас…

Элиас Холт:
(поднимает руку в протестующем жесте) Он стегал меня и произносил душеспасительные речи…

– Боль – это язык, на котором с нами говорит Бог. Ведь мы, неразумные, не способны услышать иного…

– Верни обратно руки на стул, мальчик. Будь честным с самим собой.

– Наказание – это форма любви, которой мир стыдится! И обделяет себя.

– Не вскакивай, мальчик. Чем больше ты хочешь избежать удара, тем он тебе нужнее!

Я не помню, что было раньше. То ли я заплакал. То ли задрожал. Нет, заплакал раньше. Но не сразу, капитан. Я терпел довольно долго. Хотя как это можно сейчас… измерить? Может, и… Но нет, если даже сравнивать с последующим моим игровым опытом… это было долго. Но потом я заплакал. Сначала беззвучно. Потом громко. Плечи мои тряслись. Я просил остановиться. Прекратить. Но дядя Кларенс продолжал. Он бил меня и говорил со мной. И от его слов все больше пахло ладаном. И они уходили все выше и выше. Я так чувствовал. Проскальзывали сквозь стекло, прорывались сквозь кроны деревьев, сквозь облака, сквозь бесконечную синеву и обмякали, упокоившись в каких-то белоснежных складках ткани. Я так чувствовал, капитан. Я так видел…

– Как Агнец идёт на заклание, не отверзая уст своих, так и ты — в смирении своём велик.

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

– Ты страдаешь не потому, что грешен. А потому, что избран, как Иов. Дьявол просил отдать тебя — а я не отдал.

Капитан Джекоб Райс:
(закрывает лицо руками) Боже…

Элиас Холт:
Капитан, вы… Ваша слабость неуместна, хотя и простительна… Мы еще не добрались даже до середины спектакля… а вы уже… капитан…

Капитан Джекоб Райс:
Простите, Элиас. Говорите дальше. Пожалуйста.

Элиас Холт:
Вы, наверное, не поверите, будете смеяться, но… его слова помогали мне вытерпеть… Понимаете, капитан… когда боль нарастает, а вы не в силах устранить ее источник… вам не остается ничего другого, чем попытаться отвлечься на постороннее. Я внимательно изучал узор на ковре. Бродил по лабиринтам, изображенным на диванных подушках. Называл мысленно цвета книжных корешков в дубовом шкафу: синий, синий, зеленый, коричневый, зеленый, черный, синий, красный, желтый, коричневый… Но это отвлекало разве что на секунду-две… а речи дяди Кларенса… особенно когда удары уже начали сливаться в мутное розовое пятно… они уводили меня из этой комнаты: в райские сады, на сочные пажити, к тучным стадам, к молочным рекам… Я видел голову агнца на сером камне, грубые веревки, острый нож у горла… видел плачущих женщин с льняными покрывалами на голове – они глиняными кувшинами черпали утешение из волн кровавой реки… Видел Иова… Он сидел среди пустыни, усыпанный пеплом. Кожа расчесана до крови. В ранах копошатся мухи. Голые ступни в серой пыли. Один глаз чуть прищурен, другой распахнут в ужасе. Иов воздевал руки к небу, как будто ждал дождя.

Капитан Джекоб Райс
(резко встает со стула, идет к окну, берет две пластиковые бутылки с водой, одну тут же открывает и жадно пьет, другую ставит перед Элиасом).

Элиас Холт:
(кивает, но к воде не прикасается) А потом, капитан… Эти образы из Писания начали постепенно наливаться кровью… у них появлялись уродливые, кошмарные черты… Все это горело, тонуло, задыхалось, падало в пропасть… Все скулило, выло, извивалось, каталось по полу, сворачивалось клубком, катилось кубарем, силилось прикрыть голову, живот… Я не сразу понял, что это не образы, а я сам… Охваченный первобытным ужасом, я упал на пол, свернулся калачиком и пытался закрыть руками то одну часть тела, то другую…

Дядя Кларенс уже не выбирал, куда бьет меня. Ремень врезался в шею, в плечи, в колени. После нескольких ударов дядя требовал:

– Встань и наклонись над стулом, иначе будет намного больнее, мой мальчик.

Я упирался руками в пол, делал над собой усилие, уже не вполне осознавая происходящее… И когда я все же поднимал туловище, когда, задействовав всю волю, отрывал колени от пола, могучий удар ремня валял меня назад на ковер.

– Почти хорошо, но нужно быстрее, мой друг, – говорил дядя и продолжал…

Капитан Джекоб Райс:
Элиас, я завтра же подам ходатайство… Это не может остаться… Господи… парень…

Элиас Холт:
(прикладывает палец к губам) Тс-с-с-с, капитан… Вы этого не сделаете… А если сделаете, я скажу, что это мои болезненные фантазии… И вы не докажете обратного, капитан.

Капитан Джекоб Райс:
Но почему, Элиас?!.. Должна же быть…

Элиас Холт:
Справедливость, капитан, вы хотели сказать? Должна. Или?.. Но ее нет! Ни в этих серых стенах… ни под сводами торжества права… ни под церковными… Вас научили, что есть… чтобы вам было легче жить. Но вам сколько лет, Джекоб?.. если это не переходит…

Капитан Джекоб Райс:
Нет, все в порядке. Мне 44, Элиас…

Элиас Холт:
Мне 37… Ну вы знаете… Так вот, капитан, в 44 вы уже точно… если и не знаете наверняка, то подозреваете, что… даже когда свершается последний акт… там… в Хантсвилле… справедливость не торжествует… никому не становится легче… никто не возвращается… ни объятий, ни утешения… Просто колесо насилия, на котором и держится этот мир, делает еще один будничный поворот. И все. Все в порядке вещей. Ни вы, ни я, ни судья этого порядка не нарушим…

Капитан Джекоб Райс:
Но, позвольте… Нельзя же вот так… полностью опровергать правосудие…

Элиас Холт:
А я и не пытаюсь, капитан. Кто я?.. У меня нет ни опыта, ни знаний, чтобы даже пошатнуть… Но в праве презирать вы мне не откажете, правда, капитан?

Капитан Джекоб Райс:
И меня?.. Уж простите, что вопросом на вопрос… разговор такой… сложный получается.

Элиас Холт:
Нет.

Капитан Джекоб Райс:
Почему? Было бы логично…

Элиас Холт:
Потому что я верю в судьбу. И давайте все же продолжим… а то я отвлекся… ушел далеко…

Капитан Джекоб Райс
(кивает и выливает в рот последние капли из бутылки)

Элиас Холт:
Дядя Кларенс остановился, когда я уже даже хрипеть не мог, только булькал… когда мои глаза остекленели и смотрели в одну точку… когда я весь покрылся холодным потом и уже даже не дрожал… а мои волосы… мои волосы, капитан, встали торчком и уже не падали обратно… на следующий день… или уже через день, не помню точно, я пытался их расправить, пригладить, но они стали как проволока… Вам плохо? Возьмите мою воду, я не хочу пить, капитан…

Капитан Джекоб Райс
(открывает вторую бутылку)

Элиас Холт:
Как вы думаете, капитан, что дядя Кларенс сделал дальше?

Капитан Джекоб Райс:
Ну… думаю, что оттащил вас в вашу комнату, бросил на кровать и ушел… По-моему, ожидать от него…

Элиас Холт:
Вы удивительно прозорливы, капитан (смеется). Но нет. Мой дядя включил легкий фильм – «Могамбо» с Грейс Келли, сел в кресло, налил себе виски, смотрел, хохотал в нужных местах и отпускал комментарии вроде «Здесь она особенно очаровательна. Посмотри, мальчик. Ну правда же!» А потом он постелил себе на диване, сказал, что ни за что не оставит меня в беде, а будет рядом, и мирно уснул, капитан… А я валялся на полу… Часа в четыре утра я добрался до своей комнаты… где на четвереньках… где ползком… не помню как взобрался на кровать… и не помню, спал я или это было нечто другое…

Капитан Джекоб Райс:
(почти шепотом) Говорите… До конца…

Элиас Холт:
До конца осталось не так уж и много, капитан… До конца рассказа о дяде… В жизни, конечно, это было несколько дольше (усмехается). Скажу честно. Таких вечеров, как тот, первый, дальше было не так уж и много… Три или четыре… или пять… за два года.

Капитан Джекоб Райс:
То есть, Элиас… могу ли я это понять так, что… что он вас по… что он вас… что такую физическую боль вы переживали не так уж… не постоянно… Нет, вы не подумайте, Элиас, что я как-то обесцениваю… Переживать такое не должен вообще ни один человек… Ни разу. Никогда. Просто я следователь, и мне…

Элиас Холт:
Да-да, капитан. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы меня ничуть не задели. Вы ничего не обесценили. Ваш вопрос вполне уместен – как в рамках вашей профессии, так и вообще… в человеческих рамках. Я отвечу: да, до потери сознания он порол меня всего пять или шесть раз. Во всех остальных случаях дядя Кларенс останавливался раньше. И это было еще хуже, капитан. Поверьте…

Капитан Джекоб Райс:
Хуже? Элиас, почему?..

Элиас Холт:
Потому что, капитан, после этого начиналось самое страшное. Невыносимое. Невозможное. Дождавшись, пока я начну плакать от ремня, дядя Кларенс велел мне подниматься и, стоя перед ним… так же раздетым… он не позволял… не позволял одеться, говорил, что наша беседа – искупление после наказания… и я должен принимать его чистым и… и открытым… А он должен видеть, должен точно понимать, что я не прячу камня за пазухой, что я вообще ничего не прячу…

Он снова задавал мне вопросы – о фильме или книге… если это была книга… я отвечал, все еще захлебываясь слезами… я пытался взять себя в кулак, собраться, унять слезы… и только у меня начинало это получаться, как дядя Кларенс хватал ремень, бил им по столу и тут же складывал обратно – параллельно кромке стола. И задавал следующий тупиковый вопрос. Я опять терял самообладание, начинал дрожать, размазывать кулаком слезы и пытался, заикаясь, ответить на сложную и путаную казуистику…

Дядя Кларенс смотрел на меня мечтательно. Говорил, что мои ответы теперь честнее, глубже. Что иногда я отвечаю так, что ему это кажется чудом, откровением.

– Это чудо, мой дорогой мальчик, поистине это чудо. Ты куда лучше видишь сквозь слезы… Значит я не ошибся. Не ошибся, мой друг, когда повел тебя этой дорогой…

Ему нравилось наблюдать, как я почти дохожу до точки относительного спокойствия, а потом резко сбрасывать меня обратно в ужас и панику. В дни, когда я был достаточно уравновешен и преодолевал этот путь быстро, он велел мне протянуть руку ладонью вверх и стегал ремнем по ней. По ладони... Я снова падал в темный омут страха, а дядя Кларенс любовался тем, как я выбираюсь… И при этом я все время должен был говорить! Придумывать ответы на вопросы! Если дядя подозревал, что я говорю то, что он хотел бы услышать, а не то, что думаю на самом деле, все начиналось сначала…

Для усиления и подкрепления эффекта он запирал меня на ночь в подвале. Там не было не то что кровати. Там не было даже стула…

Капитан Джекоб Райс:
То, что вы рассказываете, Элиас… это фильм ужасов… Я люблю этот жанр… Но теперь… все мои любимые фильмы померкли…

Элиас Холт:
Капитан… я рассказываю не все… я вижу, что вам непросто… Мне-то легко. Когда человеку нечего терять, ему легко… Но я устал от этой легкости!.. Я прокручивал эти все фрагменты столько раз, интерпретировал… усиливал и ослаблял свет… добавлял и убирал детали… подпускал жалости или жестокости, что по сути есть одно и то же, просто с разных сторон… и в конце, капитан, я перестал чувствовать вообще что-либо… Я вам не рассказывал, например, что после того первого раза я должен был сам принести дяде ремень… Я вам не рассказывал – и не расскажу! – о ритуальных фразах, которые до сих пор жгут язык, хотя я произносил их более двадцати лет назад…

Капитан Джекоб Райс:
Когда это прекратилось, Элиас?.. Нет, я не.. Если вы хотите добавить что-то еще, то я…

Элиас Холт:
Хватит с вас, капитан. Да и, в принципе, я рассказал все. Ну еще он лишал меня ужина, еще какие-то мелочи… Но это уже не имело значения… почти не имело…

Через два месяца после того, как мне исполнилось 18, тетя Арлин уехала на целых десять дней. За это время дядя Кларенс успел мне устроить целых три марафона «через слезы». Уже на втором я почувствовал, что боль… она уходит… Она есть, но она потеряла значение… Мне больно, но это неважно… Я еще плачу, но это не я… Я вижу, что кто-то плачет… На третий день я не отвечал на дядины вопросы после наказания. Я молчал. Даже жгучие удары по ладони не пробирали меня… Я погрузился в сладкую и мягкую темноту… Дядя Кларенс отнес меня на руках в кровать…

Утром зашел разбудить меня в колледж. Я лежал в той же позе, в которой он меня оставил… Я обводил пальцем лепесток лилии на простыне… Заканчивал и начинал сначала.

– Что с тобой, мой мальчик? Меня это беспокоит, мой мальчик. Опомнись! Посмотри на меня.

Я прекрасно понимал, что он мне говорит… чувствовал, как он берет меня за подбородок… но как только он отпускал мою голову, она падала на подушку, а палец снова начинал обводить лепесток лилии.

Он оставил меня. На следующий день дядя Кларенс снова постучался ко мне – но меня уже совсем не было дома…

Капитан Джекоб Райс:
Элиас, я сейчас не могу уже здесь остаться. С вами… с тобой… Завтра мы встретимся в это же время. Хорошо?

Элиас Холт:
Да, капитан. Буду вас ждать.

(13 часов 45 минут)

____________________________________________

У меня есть намерение писать это дальше. Но я не уверен, что смогу, что выдержу. Ну а так: продолжение следует.

[qwasar]

Ну, давайте я напишу.
Рассказ хороший, психологически убедительный - за исключением слишком впечатлительного капитана. По роду службы он должен сталкиваться и не с таким. Но и это можно отнести на красноречивость героя.
Раз возможно продолжение, то мне как читателю хотелось бы неожиданных поворотов. В этом сеттинге они пока плохо просматриваются. Мне кажется, интересней изначально была бы не пара "следователь - преступник", а, скажем, "исповедник - исповедующийся". Тогда было бы гораздо больше неоднозначностей, что, по-моему, почти всегда хорошо для литературы.

[Viktoria]

А мне интересно как раз так - вроде всё ясно, преступник есть, и не отрицает. Но даже на первый взгляд там спрятано гораздо больше, и хотелось бы это раскопать. Пока следователь просто делает свою работу. Но кто знает, что будет дальше? Ведь герой сказал - узнаете тогда, когда наступит время. Узнаем ли мы? Посмотрим. А наступит ли это время вовремя? Смотря для чего.

[Rex]

Жду проду.

[lames]

Ну, давайте я напишу.
Рассказ хороший, психологически убедительный - за исключением слишком впечатлительного капитана. По роду службы он должен сталкиваться и не с таким. Но и это можно отнести на красноречивость героя.
Раз возможно продолжение, то мне как читателю хотелось бы неожиданных поворотов. В этом сеттинге они пока плохо просматриваются. Мне кажется, интересней изначально была бы не пара "следователь - преступник", а, скажем, "исповедник - исповедующийся". Тогда было бы гораздо больше неоднозначностей, что, по-моему, почти всегда хорошо для литературы.

Спасибо. Никак не могло быть исповедника и исповедующегося, так как эти ролевые модели (искривленно) были разыграны между Элиасом и Кларенсом. Да и вообще, прямая настоящая исповедь... нет, мое нутро протестует... для меня эта ситуация откровенно унизительна и возможна только насильно. Что до неожиданных поворотов. Они будут. Если я напишу. Ну и про капитана... Не знаю... Я многим (на первый взгляд сильным) людям рассказывал истории из своего детства... мало кому удавалось не проявлять эмоций... Хотя, конечно, может, вы и правы.

Ведь герой сказал - узнаете тогда, когда наступит время. Узнаем ли мы?

Если я напишу, то узнаете)

Жду проду.

спасибо, но я не уверен)

[Viktoria]

Если я напишу, то узнаете)

Так пишите, пожалуйста!

[lames]

Так пишите, пожалуйста!

Это травматично... для автора)

[Viktoria]

Это травматично... для автора)

Не сомневаюсь. Но если не больно писать - не будет больно читать.

[lames]

Не соменваюсь. Но если не больно писать - не будет больно читать.

это безусловно)

[Hiaro]

Вырабатывается рефлекс - видишь новый текст lames, срочно беги с форума. Потому что иначе - все бросишь и будешь читать, потом ходить под впечатлением. Сегодня я убежать не успела, глаз зацепился - и все. Такое вот начало рабочего дня )))
Спасибо!

Не соменваюсь. Но если не больно писать - не будет больно читать.

это безусловно)

Вовсе не безусловно. На этом же форуме были примеры, как то, что кому-то писалось вполне комфортно, читателя сшибало с ног, потому что попадало именно в его болевые точки. И наоборот. Кто-то душу выворачивал, когда писал, а читателю хоть бы хны.